Текст книги "Танец на разбитых зеркалах (СИ)"

Автор книги: Кармаль Герцен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Осколок пятый

Клэрити и сама не помнила, как задремала. Просто, уставшая от бессонницы и адского напряжения последних часов легла на диван и «на минуточку» прикрыла глаза. А потом проснулась с колотящимся сердцем – из темных глубин сна, в котором царствовала Каролина, ее выдернул настойчивый стук в дверь.

На нетвердых ногах подошла к входной двери. Заглянула в глазок и удивленно вздернула брови. Тони Хаттон собственной персоной.

Она влетела в распахнувшуюся дверь как блондинистый ураган – в последнее время Тони меняла прически так часто, что Клэрити не успевала привыкнуть к новому образу матери. Ей было скучно, невыносимо скучно сидеть дома и заниматься лишь тем, что исполнять обязанности верной жены. Дочь выросла и сбежала из родного дома при первой же возможности, а потом и вообще создала новую семью, танцы оставались для Тони лишь воспоминанием, приносящим и радость, и глухую тоску – по тому, чему уже никогда не суждено сбыться.

Все свои силы отныне она тратила на поддержание образа бывшей танцовщицы – тонкой, прямой, холеной, – а ныне соучредителя известной косметической фирмы, которую много лет назад основал отец Клэрити. воженные руки украшала россыпь колец с драгоценными камнями, идеальная форма бровей, татуаж, волосы как в рекламе дорогого шампуня. «Лучше бы вкладывалась в благотворительность», – раздраженно подумала Клэрити. Впрочем… Тони Хаттон нужно находиться в центре внимания, анонимные вложения – не для нее. Понятие благотворительности у нее было своим – она мечтала однажды создать фонд помощи больным детям.

Правда, пока дальше разговоров дело не шло. По всей видимости, она поняла, что создание фонда – не такое быстрое и легкое дело. А интерес исчезает, когда Тони сталкивается с тем, чего нужно добиваться долго и упорно – если речь не идет о танцах.

– Мама? – Клэрити постаралась заменить удивление радостью. Получилось плохо.

– Что ты здесь делаешь? Я думала, вы с отцом собирались поехать в Венекку.

– Он отправился туда один, но, несмотря на то, как сильно я хотела провести выходные в этом чудном месте, я сказала ему, что не могу бросить дочь в таком состоянии. Мы поругались. Не думай – твоему отцу не наплевать, просто… В отличие от него, я вижу, что тебе требуется поддержка родных и близких. Меня беспокоит, что ты здесь совсем одна! Челси не в счет, она всего лишь подруга, не родная кровь.

Удар первый: из-за тебя, Клэрити, я порушила все свои планы.

Удар второй: из-за тебя, Клэрити, я поругалась с мужем.

Удар третий, нокаутирующий: напоминание о том, насколько Клэрити одинока. О том, что кроме родителей и Челси, у нее больше никого нет.

Клэрити сложила руки на груди, привычно обороняясь от психологических атак матери. Ей бы в актрисы идти, честное слово – в одно короткое предложение она умудрилась вместить и печаль, и разочарование непутевой дочерью, которая всегда становилась источником проблем.

Тони Хаттон умела давить на больные мозоли.

Например, владея успешным бизнесом, она никогда не давала Клэрити денег просто так – даже когда та лезла из кожи вон, чтобы обеспечить Каролине сытое и счастливое детство. Даже тогда, когда ушел Кевин. Тони купила Клэрити дом в спальном районе, но перед этим прочитала целую лекцию. И еще долго сокрушалась, спрашивала с тревогой, не альфонс ли Кевин? И Клэрити приходилось оправдываться и объясняться, потому что деньги на аренду квартиры не было, а Каролина должна была вот-вот появиться на свет. Мотаться по съемным квартирам с не самыми лучшими жилищными условиями, с младенцем на руках… Клэрити проглотила все, что сказала мама. Кивала в нужных местах. Тогда ей казалось, что из двух зол она выбрала меньшее.

И все равно, когда деньги заканчивались, ей приходилось обращаться к матери – отец вечно был в разъездах. Тони было достаточно перевести деньги на ее счет. Но нет. Каждый раз, чтобы передать нужную сумму, она устраивала личную встречу. Вздыхала и всем своим видом показывала, что ее огорчает, что Клэрити неспособна заработать денег. Говорила, что она слишком много тратит, но при этом… «Клэри, нужно записать тебя к стилисту. У тебя очень усталый и бледный вид». «Бог мой, Клэри, что у тебя с ногтями?». «Дать тебе визитку моего парикмахера?». И излюбленное: «Клэри, ты дочь Тони и Эдварда Хаттона, и должна выглядеть соответствующе. Кто станет покупать нашу косметику… ты же – ходячая антиреклама! У меня идея – я подарю тебе корзиночку с нашими средствами. Через месяц будешь выглядеть как восемнадцатилетняя».

Глупо… перед каждой встречей с матерью Клэрити старательно полировала ногти и наводила макияж, которого обычно избегала – даже зная, что повод для недовольства найдется всегда. А после встреч долго вглядывалась в свое отражение, в котором видела интересную молодую женщину с волосами цвета белого вина – пусть и не такими лоснящимися и глянцевыми, как у ее матери, с привлекательным лицом, пусть и немного уставшим. И гадала: какое же кривое ее отражение видит Тони Хаттон?

Однажды пришло понимание: что бы она ни делала, как бы ни лезла из кожи вон, чтобы понравиться матери, этого никогда не случится. И сразу стало проще. Она бросила жалкие попытки стать для Тони Хаттон идеалом, и сосредоточилась на главном – стать идеалом для Каролины.

Клэрити не жаловалась, ведь деньги не принадлежали ей, они принадлежали ее родителям. В то время как она воспитывала Каролину, сидя дома, они работали не покладая рук. Она могла бы нанять няню и начать работать, но одна мысль о том, что придется видеть дочь лишь по утрам и вечерам, вызывала ужас. Ведь дети так быстро растут… Не успеешь оглянуться, а там – колледж, первая любовь, замужество, новая семья… И вот ты уже радуешься каждому звонку от своей стремительно повзрослевшей дочки, каждой новой встрече…

Сердце привычно кольнула боль – боль, в последние дни ставшая ее постоянной спутницей. Кароль исчезла…

– Челси позвонила мне, перепуганная, сказала, что ты все твердила о какой-то дочери. Выскочила из кафе, бледная как мел. Челси боялась, что ты просто рухнешь в обморок прямо там. А потом этот твой звонок… Милая, это нервный срыв. Тебе следует показаться моему психотерапевту.

Клэрити еле сдержала усмешку. От стилистов они плавно перешли к психотерапевтам.

– У меня нет нервного срыва, мама.

– Клэри, ты утверждаешь, что у тебя есть дочь, – вкрадчиво сказала Тони. – Ты считаешь это нормальным поведением?

Клэрити закусила губу. Она понимала, что если начнет твердить, что Каролина и впрямь существует, ее просто сочтут сумасшедшей. Но ложь никак не желала сходить с ее губ: казалось, что если она соврет, скажет, что все придумала – да и для чего придумывать такое? – этим она предаст Каролину.

Пока она медлила, Тони успела сделать для себя какие-то выводы.

– Сколько ты пьешь, Клэри?

– Что? – Она задохнулась от изумления.

– Я спрашиваю, сколько ты пьешь, – холодно спросила Тони. – Ты выглядишь ужасно.

Ну разумеется – как еще должна выглядеть обезумевшая от горя мать? Но этого им не объяснить – ни матери, ни Челси, ни кому бы то ни было еще.

– Я знаю, как это происходит у современных молодых и одиноких женщин. Сначала бокал вина каждый вечер – дорогого, вкусного и изысканного, для лучшего сна и успокоения нервов. А потом уже и бутылочка за ужином и просмотром слезливых мелодрам. Потом это плавно перетекает и в утро.

– О чем ты говоришь? – сдавленно прошептала Клэрити. – Я не пью.

– Тогда откуда эти больные фантазии? – всплеснула руками Тони.

В какой-то момент, когда алая пелена ярости заволокла глаза, Клэрити захотелось ее ударить. За то, что всегда выставляла ее виноватой. За то, что назвала больной фантазией ее дочь.

Конечно, она сдержалась. За годы, проведенные рядом с Тони Хаттон, она научилась гасить свои чувства. Тупая ярость утихла, но не исчезла совсем, оставшись клокотать где-то глубоко внутри.

Она выдержала взгляд матери, вложив в свой толику холодного негодования, даже сощурила глаза. Увы, этот маленький бунт остался незамеченным – Тони прошла мимо нее, вошла на кухню. Не стесняясь дочери и не скрывая своих намерений, открывала ящики один за другим, даже, брезгливо поморщившись, заглянула в мусорное ведро.

– Видишь? – сухо спросила Клэрити. – Никакого алкоголя. Никаких бутылок.

Тони поджала губы, недовольная тем, что ее версия рассыпалась на кусочки. Покачала головой.

– Это даже еще хуже. Если ты в трезвом состоянии выдумываешь подобное… Страшно подумать, что творится с твоей психикой. – Будто на расстоянии почувствовав, что Клэрити снова начинает закипать, мать подошла к ней, взяла за руки. – Милая, ты же знаешь, я хочу для тебя только самого лучшего. Я волнуюсь за тебя. Если ты не против, я бы осталась у тебя на пару дней – пока Эдвард решает дела в Венекке.

Клэрити едва не рассмеялась. Правда, вышел бы нервный, сухой смех, который еще больше убедил бы Тони в том, что с ее дочерью не все ладно. «Если ты не против» – лишенная всяческого смысла словесная конструкция. Мнение Клэрити для матери ничего не значит. Тони Хаттон всегда делает только то, что считает нужным.

Клэрити устало прикрыла глаза. Ее личный воплотившийся в реальность кошмар только что стал еще страшнее.

Осколок шестой

Уйти. Уйти куда угодно, только бы подальше от пристального взора матери. Сбежать – желательно на край мира, а раз не выйдет, то хотя бы на встречу с Челси. Да, подруга тоже обеспокоена тем, что происходит с Клэрити. Но она не давит, не следит за каждым ее шагом как цербер.

В прошлую ночь Клэрити снова слышала голоса из зеркал. Хуже всего то, что при этом мать оказалась поблизости. Тони услышала, как ее дочь шептала себе под нос «оставьте меня в покое». Страшно подумать, что она успела навыдумывать. Хотя… вряд ли реальность – та странная, искаженная реальность, ставшая для Клэрити родной – страшней.

Все это привело к тому, что она отправила Челси сообщение. Они условились встретиться в пять часов дня в недавно открывшемся кафе «Персефона». Обняв ожидающую у входа подругу, Клэрити нервно пошутила:

– Они что, собираются кормить нас гранатовыми зернышками?

Челси как-то бледно улыбнулась.

– Я оставила Лей у няни, подумала, что нам не мешало бы поговорить по душам. Мы сто лет уже этого не делали, Клэри. Если бы я знала, что с тобой происходит…

Подруга запнулась. Клэрити сделала вид, будто бы не услышала ее последних слов. Толкнула дверь и оказалась в приятном глазу помещении с белыми кружевными скатертями на столах, красными панелями и картинами в белых рамах. И… с зеркалами, стройным рядком завесившими всю дальнюю стену. Такой ход визуально увеличивал пространство кафе, добавляя в него некую изюминку, но… в последнее время у Клэрити были напряженные отношения с зеркалами.

Но не говорить же Челси об этом. Не уходить же из кафе, оправдываясь тем, что «оно все в зеркалах»! Слава богу, новую грань своего помешательства Клэрити пока еще удавалось скрывать ото всех.

Они сели за свободный столик через один от зеркальной стены – несмотря на будний день, почти все столики оказались заняты. Как объяснил им улыбчивый официант, жители города торопились первыми опробовать новое местечко и рассказать о нем остальным. Клэрити бросила тоскливый взгляд на зеркала и углубилась в изучение меню.

Когда принесли потрясающе пахнущие стейки с кровью, а в бокал плеснули красного вина, Челси, ожесточенно терзая ножом и вилкой мясо, спросила:

– Что с тобой происходит, родная? – Она избегала смотреть Клэрити в глаза и можно было подумать, что обращается она к тарелке.

Клэрити вздохнула.

– Ничего, просто… Челси, просто не бери в голову, ладно? Я… со всем этим разберусь. Сама.

Челси подняла взгляд.

– Не брать в голову? Клэри, ты… ты напугала меня тогда. Господи, да ты бы глаза свои видела, когда я сказала, что не понимаю, кто такая Каролина! Я думала, ты или набросишься на меня или… Ты говорила о дочери, которой…

– Я знаю, о чем говорила, – холодно перебила Клэрити. – Давай просто поедим, ладно?

Челси хотела что-то сказать, но передумала. Покачала головой, отпила вина. И наконец, будто собравшись с силами, прошептала:

– Ты очень изменилась. Ты… ты пугаешь меня.

Они молчали, не глядя друг на друга. Ели, вслушиваясь в разговоры за соседними столиками. Клэрити поняла, что совершила ошибку, решив встретиться с Челси. Пока она не разберется во всем, ей нечего сказать другим. Незачем видеть их странные, обеспокоенные взгляды с толикой страха. Так смотрят на чудом прирученного дикого зверя, который в любое мгновение может сорваться с поводка.

Господи, они и впрямь считали ее ненормальной.

Клэрити старательно прожевывала еду, но, несмотря на голод, не чувствовала вкуса. Она хотела лишь одного – поскорее допить вино, заесть его жвачкой – чтобы не давать матери лишнего повода упрекнуть ее в пристрастии к алкоголю, и уйти домой. Лечь спать и… проснуться, держа в руке ладонь Каролины.

– Клэрити… – прошелестело совсем близко.

Кусок застрял в горле. Она запила вином, поперхнулась и громко закашлялась. Парочка за соседним столиком обернулась и сочувственно улыбнулась ей.

– Клэрити… – Голос исходил из зеркал, от той самой треклятой зеркальной стены. Голос принадлежал женщине, одной, той же, что взывала к ней из зеркал в ее собственном доме. Но здесь, в кафе, он будто расслаивался, наполняясь полутонами – ведь вещала она из нескольких зеркал.

– Клэрити… – Невидимка заговорила с ней десятком голосов, каждый из которых искажался. Стройный прежде хор рассыпался, резанул по ушам диссонансом.

Она зажала руками уши. Выронила нож, который с оглушительным – как ей показалось – звоном ударился о тарелку. Парочка вновь обернулась на странную и шумную соседку, но Клэрити было не до их косых взглядов. На какой-то страшный миг почудилось, что из ушей пойдет кровь – и виной тому голоса из зеркал, заточенные до остроты бритвенных лезвий.

– Клэрити… – Зеркала больше не шептали. Они заговорили разом. Даже маленькое зеркальце, что держала в руках девушка за соседним столиком, старательно выводя контур губной помадой, молчать отказывалось.

Их голоса проникали даже сквозь преграду ладоней, плотно прижатых к ушам. Ворвались в ее сознание бурлящим потом, круша и ломая. С каждой секундой их становилось все больше – к звучащему хору добавлялись все новые голоса, и каждый из них звучал в своей, отличной от других, тональности. Гомон нарастал, ужас, который они внушали, становился просто необъятным.

Одурманенная этой какофонией, Клэрити вскочила со стула и закричала во все горло:

– Замолчите!

Голоса исчезли – просто в одно мгновение перестали существовать, словно втянувшись обратно в зеркальную гладь. Изумленно молчали и посетители кафе. Каждый – каждый! – смотрел на нее во все глаза. Парочка справа зашепталась, молодая блондинка торопливо набирала чей-то номер, не сводя глаз с Клэрити, словно ожидая от нее… чего угодно. Девушка за соседним столиком мазнула помадой мимо рта, когда Клэрити закричала и теперь нервно вытирала салфеткой губы. Челси сидела с пылающими щеками и чем-то новым в глазах… страхом – нет, это уже было… стыдом? Отвращением?

Клэрити вылетела из кафе, подальше от людей и зеркал. Даже не смогла заставить себя попрощаться с Челси. И только на полпути домой поняла, что, торопясь скрыться от нацеленных на нее взглядов, забыла расплатиться по счету. Она и так унизила Челси своей выходкой, а теперь подруге еще и придется за нее платить.

Или вернее сказать – бывшей подруге?

Клэрити вошла в дом, закрыла за собой дверь так тихо, как только могла. Но скрыться от всевидящего ока матери не получилось.

– Милая, как посидели в кафе? – Тон учтивый, а взгляд скользит по дрожащим рукам Клэрити и бледному лицу.

– Нормально. – Захотелось рассмеяться в голос. Уж каким-каким, а нормальным произошедшее назвать было точно невозможно. – Я пойду к себе, ладно? Хочу пораньше лечь.

– Клэри, только половина седьмого вечера, – недоуменно отозвалась Тони.

– Вот я и говорю: пораньше.

Стуча каблуками, Клэрити торопливо поднялась наверх. Она знала, что мать смотрит ей вслед своим «фирменным» прожигающим взглядом.

Взгляды, взгляды… В последнее время их было слишком много. Как и зеркал.

Она, конечно же, не уснула. Еще долго лежала, бездумно глядя в потолок, приняла ванну в наивной попытке успокоить теплой водой и воздушной шапкой пены натянутые как струны нервы. Если бы все в этой странной жизни решалось так просто…

Лежа в кровати, набрала номер Челси и тут же сбросила – говорить совершенно не хотелось. Поразмыслив, отправила сообщение: «Пожалуйста, не говори моей матери. Я справлюсь со всем сама». И только после этого, успокоенная, положила сотовый на тумбочку и прикрыла глаза.

Заснуть ей не дали. Спустя несколько минут дверь предупреждающе скрипнула. Открыв глаза, Клэрити увидела подходящую к ней мать.

– Челси рассказала мне о том, что случилось в кафе.

Клэрити стиснула зубы – так сильно, что, казалось, они вот-вот раскрошатся друг о друга.

– Я же ее просила, – процедила она.

– А я просила ее приглядывать за тобой, – парировала Тони. – Сама ты с происходящим уже не справишься.

Клэрити медленно выдохнула, с дыханием выпуская изнутри искорки гнева.

– Милая, так больше продолжаться не может. Тебе нужна помощь специалиста.

Она слышала Тони, но не могла поверить в то, что слышит. Собственная мать считала ее психически больной. Впрочем… кто бы не считал на ее месте?

– Не отвечай сейчас. Просто подумай.

Тони ушла, тихо прикрыв за собой дверь. Клэрити лежала, глядя в окно, чувствую, как, сорвавшись с щеки, слезы падают вниз и пропитывают подушку. Касаться кожей мокрой ткани было неприятно, но она не могла заставить себя пошевелиться. Что-то заледенело внутри – подернулось тонким кружевом изморози, сковало ее тело обжигающими холодом оковами.

Только когда в небе появилась полная луна, Клэрити поднялась. Села на кровати, прямо поверх одеяла. Прошептала, чувствуя, как обжигают слезы холодные щеки:

– Каролина, прошу, дай мне знак. Любой знак, что ты существуешь. Если хоть что– то в этом свихнувшемся мире правда… дай мне знак. Или… может, они правы? Может, сошел с ума не мир, а я сама?

Каролина молчала. Луна молчала тоже.

Осколок седьмой

Глупо было надеяться, что после случившегося в «Персефоне» мать уедет обратно, оставив Клэрити в покое. Отец уже вернулся из Венекки, но останавливаться удочери, чтобы навестить ее, не стал. У него не было времени. У него никогда не было времени.

Зато Тони, видимо, ощутив ностальгию по давно минувшим временам, когда она воспитывала маленькую Клэри, вела себя как курица-наседка. Находиться под неусыпным контролем и без того непросто, а тут еще мысли о Каролине, которые беспрестанно крутились в голове, и бессонница, вызванная этой каруселью мыслей. Хотя бы зеркала после ее вспышки ярости замолчали…

Но надежда, что все образуется, таяла с каждым днем. Клэрити отказывалась считать себя ненормальной, а Каролину – плодом своего больного воображения. Вот только мир не признавал за ней право отстаивать свою правду. Ей приходилось молчать, скрывая истинные эмоции и рвущиеся наружу слова за непроницаемой завесой лжи и мнимого хладнокровия.

Все разрушилось в тот миг, когда в зеркале отразилась Каролина. Глядя на свою дочурку, Клэрити понимала – сейчас как никогда она близка к сумасшествию. К тому, чтобы задрать голову вверх и завыть в голос от терзающего душу горя.

– Каролина, – плача, она протянула руки к зеркалам. Мелькнула надежда: а вдруг неведомые силы затянули ее любимую малышку в Зазеркалье, и все это время зеркала разговаривали ее голосом? Вдруг взывала к Клэрити, просила о помощи – как умела – Каролина?

Насколько сильным должно быть отчаяние, чтобы поверить в подобное? Поверить в то, что являлось почти сказкой? Но, продолжая идти вперед, Клэрити твердо верила в то, что, как только она коснется руки дочери в отражении, то перешагнет зыбкую грань и окажется по ту сторону зеркал. Где будет только она и Кароль…

Правда оказалась болезненной. Шагнув вперед, Клэрити ощутила только прохладную поверхность зеркала… а лицо Каролины начало таять.

– Не уходи, – захлебываясь слезами, вскрикнула Клэрити. – Пожалуйста, не уходи!

– Клэрити… – Нет, этот голос был чужим и незнакомым. А Каролина исчезла.

С губ сорвался яростный вопль. Не отдавая отчета в том, что делает, она подлетела к табурету и, схватив, обрушила его на злополучное зеркало. Била, чувствуя, как отлетающие осколки вонзаются в кожу, чувствуя, как слезы смешиваются с кровью.

Этого Клэрити показалось мало. Гнев – на высшие силы, провидение, богов или кого бы то ни было еще – захлестнул жаркой волной и требовал выхода. Следом за зеркалом в прихожей статуэткой с каминной полки она разбила зеркало в гостиной. Подобная участь постигла и зеркало в ванной, и в спальне. Клэрити выпотрошила ящики, устроив в комнате настоящий бардак, выудила из косметичек и трюмо все зеркальца, а потом долго разбивала их молотком, чувствуя мрачное удовлетворение.

Она слышала за спиной испуганный голос так не вовремя вернувшейся домой матери, но даже это ее не остановило. Поздно. Тони Хаттон уже давно записала свою дочь в сумасшедшие.

Подозрения Клэрити оправдались, когда ворвавшиеся в комнату санитары – и когда только мать успела их вызвать? – схватили ее и рывком подняли с пола. Она кричала, вырывалась – а чего еще ждать от ненормальной? Тони говорила что-то об обследовании, специалистах и «хорошем местечке», которая она присмотрела для Клэрити. Так она подлечится и все у них будет как прежде.

Как будто «как прежде» у них с матерью все было хорошо.

– Ничего уже не будет как прежде, – выговорила Клэрити плохо слушающимися губами.

А потом внезапно стало все равно. Она перестала вырываться, позволила санитарам довести ее до машины и усадить внутрь. Равнодушно смотрела на мать, которая шептала какие-то успокаивающие фразы. И думала, думала… Как ее размеренная жизнь могла превратиться в этот хаос? Как она могла до такого дойти?

– Милая, с тобой будет говорить доктор Гесберг. Это очень хороший врач. – Тони Хаттон не любила терять время понапрасну. Как только машина тронулась, она сменила материнский тон на деловой. – Тебе нужно будет ответить на несколько его вопросов, пройти пару тестов. Бояться не стоит.

– Мне не пятнадцать лет, – процедила Клэрити.

Тони театрально вздохнула. Покачала головой, всем своим видом показывая, как ее огорчил дерзкий тон дочери.

– Не пятнадцать, но ведешь ты себя соответствующе. – Заметив испепеляющий взгляд Клэрити, она тут же прикусила язык.

Клэрити была послушной. Не ради матери и даже не ради себя. Ради Каролины. Сначала позволила врачам ее осмотреть и обработать порезы – их оказалось куда больше, чем она полагала, – на руках, лице и шее. Послушно отвечала на вопросы, рассказала обо всем, что произошло за минувшие дни – скрывать не было смысла, ведь сама Тони наверняка обо всем доктора Гесберга проинформировала.

– То есть голоса исходят только из зеркал? Любопытно. А что они вам говорят?

Клэрити раздражало, что он постоянно что-то записывал. И еще этот скрип карандаша…

– Ничего. Просто зовут.

Гесберг – немолодой лысеющий мужчина в темно-синем костюме и начищенных до блеска туфлях – оторвал взгляд от блокнота.

– Мисс Хаттон… Клэрити… Я могу называть вас Клэрити?

Она кивнула.

– Что заставило вас разбить все зеркала в доме?

– Ярость, – прошептала она. – Я хотела, чтобы они вернули Каролину, но они лишь дразнили. И еще эти голоса… Я не хотела думать о себе как о безумной, но как иначе, когда постоянно слышишь голоса?

Она плотно сомкнула губы, словно выстраивая между собой и доктором барьер из невысказанных слов. Что сказать? Правду? Высмеет и окончательно признает ее безумной. Ложь? Она уже говорила о дочери, которой для всех остальных не существует. Нормальные люди о подобном не говорят – если только это не глупая шутка. Но дело зашло уже слишком далеко, чтобы прикрываться одной лишь шуткой.

Поняв, что ничего не теряет, Клэрити все рассказала. О том страшном дне, который разделил ее жизнь на до и после. Позади осталось тихое семейное счастье вдвоем с Кароль, впереди – хаос и разруха.

Гесберг внимательно ее выслушал. По мере рассказала делал пометки в блокноте. Чтобы не раздражаться скрипом карандаша, Клэрити постаралась сосредоточиться на звуке собственного голоса. А голове между тем звучало странное: «Неужели все это правда?». Неужели она действительно разговаривает с психиатром, который препарирует ее сознание острыми как скальпель вопросами? Неужели она, Клэрити Хаттон, кричала на все кафе, неужели она поразбивала все зеркала в собственном доме?

Абсурд. Абсурдно и то, что все это – ее новая реальность.

Как будто некий безумный демиург взял и переписал ее жизнь с середины, решив сделать из обычной молодой мамы героиню драмы – и сумасшедшую по совместительству.

Дальнейшие события слились в одно размытое пятно, где то тут, то там мелькали яркие всполохи – лица работников больницы, вполне даже уютная палата с белыми стенами, большой зал с сумасшедшими, мимо которого, ведомая Гесбергом, проходила Клэрити, где был и теннисный стол, и мягкие диваны, и телевизор. Можно было представить, что действительно находишься в дорогом пансионе… но иллюзия развеивалась, стоило только взглянуть на лица сумасшедших. Безучастные или искаженные в гримасах, лепечущие что-то или возбужденно кричащие…

Обследования мозга, которые не выявили аномалий, процедуры и анализы… и бесконечные беседы. Где-то там, в череду перепутанных кадров, затесался и голос Гесберга. «…основные симптомы: бред, зрительные и слуховые галлюцинации» и голос матери, которая озвучила ей диагноз. Параноидная шизофрения.

Итак, Клэрити Хаттон была официально признана сумасшедшей.