Текст книги "Тень королевы, или Слеза богини"

Автор книги: Карина Тихонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Моя голова пошла кругом.

– Вот так, – задумчиво подытожила тетя Женя. – Круговорот жизни. Все люди, все человеки, и все друг другу нужны. Выпьем пока чаю?

И, не дожидаясь ответа, тетя Женя достала из шкафа посуду.

– Как отец? – спросила она, разливая заварку.

– Как всегда.

– Ясно.

Помолчали еще немного.

– А как ты сама? – спросила крестная с намеком.

Я молча вздохнула.

– Понятно, – коротко резюмировала крестная. – Я что тебе скажу, Ирка... Упустишь парня – не обижайся.

– Не буду, – пообещала я.

И тут, наконец, зазвонил телефон.

«Слава богу!» – подумала я.

Крестная сняла трубку и радостно закричала:

– Да, моя лапочка! Да! Да! Вот спасибо! Записываю, диктуй!

Она быстро подтянула к себе блокнот, отыскала крохотное свободное пространство, втиснула туда семь микроскопических цифр и две буквы. Надо полагать, инициалы.

– Вот спасибо! Спасибо, моя девочка! Конечно, зачтется! Приходи, цену обговорим! Главное, чтобы тебе понравилось! Жду! Целую!

Тетя Женя положила трубку, откашлялась и сказала обычным голосом:

– Вот тебе и золотая рыбка. Короче говоря, у бывшего преподавателя Элиной соседки в Архивном работает сестра бывшей жены.

– Что-что? – не поняла я. – Помедленней, пожалуйста!

– Неважно! Короче, велено позвонить по этому номеру и спросить Ольгу Михайловну. Она уже в курсе, что будут звонить от Виктора Семеновича.

– Господи!

– Ты поняла? – спросила меня крестная, как слабоумную.

– Нет! – ответила я честно. – Но это неважно. Позвоню.

– Я тебе перепишу ее номер.

И тетя Женя оторвала чистый уголок от газеты.

«Обрастаю газетными обрывками,» – подумала я.

– Возьми.

– Спасибо.

Обрывок газеты с нужным номером перекочевал в мои руки.

– Теперь самое главное, – продолжала тетя Женя. – Ее сестра разошлась с мужем интеллигентно, зла на него не держит, поэтому такса у Ольги Михайловна для тех, кто приходит от Виктора Семеновича, не ломовая.

У меня в голове помутилось, но я не перебивала.

– Если простая консультация, то купишь коробку конфет. Она предпочитает «Вечерний звон». Или «Визит». Если нужны будут ксерокопии документов, то к коробке приложишь конверт.

– Пустой? – спросила я. – В смысле, для ксерокопий?

Тетя Женя молча покрутила пальцем у виска.

– Ксерокопии ты можешь засунуть куда угодно, – ответила она грубо. – А в конверте должна быть одна тысяча рублей. Доступно?

– Вполне, – ответила я, вспомнив Стругацких.

– Вот и умница. А теперь давай, чеши домой, мне на работу пора уходить.

– Спасибо вам, тетя Женя, – поблагодарила я, поднимаясь с места. – Просто не знаю, что бы я без вас делала.

– Вот и проверишь в скором времени, – ответила крестная.

И прежде чем я успела сообразить, что она имеет в виду, меня выставили на лестничную клетку и захлопнули дверь.

К Архивному институту я подъехала через полтора часа. В руках я держала непрозрачный пакет, в котором лежала коробка конфет «Визит» и конверт с тысячей рублей.

Проходная впечатлила меня количеством стражи. Интересно, что здесь охранять? Ах да, тут же полно всяких печатей...

– К кому? – спросил меня неприветливый охранник за стойкой.

– К Варакиной Ольге Михайловне.

– Пропуск есть?

– Нет. Она сказала, чтобы я ей по внутреннему номеру позвонила, когда приеду.

– Ну, звони, – разрешил страж и кивнул на допотопный аппарат, висевший на стене.

Я созвонилась с архивной дамой и через пять минут Ольга Михайловна, сияя улыбкой, бежала по лестнице вниз.

– Ирочка! – с чувством воскликнула она и, к моему изумлению, крепко меня обняла. – Племяшка!

– Подыгрывай! – шепнула она мне на ухо.

– Тетя Оля! – послушно залепетала я.

– Ты давно приехала?

– Нет, я недавно...

– И сразу ко мне! Моя ты умница!

Ольга Михайловна обернулась к охранникам и пояснила:

– Это моя племяшка из Ростова. Собирается поступать в этом году. Ничего, если она ко мне пройдет? А то неудобно в коридоре разговаривать...

Охранник немного помялся.

– В пакете что? – спросил он меня.

– Конфеты, – ответила я, сделав круглые детские глаза. – Тети Олины любимые.

– Моя лапочка! – умилилась тетя Оля.

– Ну, ладно, – решил охранник. – Только Церберу на глаза не попадайтесь, а то мне нагорит.

– Ни в коем случае! – пообещала тетя Оля и потащила меня за собой.

Проходя мимо охранника, я распахнула пакет, приглашая его заглянуть. Но тот вяло отмахнулся: иди, иди...

– Какие конфеты? – спросила вполголоса Ольга Михайловна, пока мы поднимались по лестнице.

– «Визит».

– Отлично.

В кабинете моя новоявленная тетушка вытряхнула коробку конфет на свой стол. А вслед за ней выпал конверт с деньгами.

– Тоже мне? – спросила Ольга Михайловна деловито, указывая на него.

– Если вы мне поможете.

– Что за вопрос! Конечно, помогу! Какие бумажки нужны? Только даты поточней называй, а то я в пыли надолго утону.

Я почесала затылок.

– Ясно, – сказала Ольга Михайловна обреченно. – Дат не знаем.

– Не знаем, – созналась я.

– Паршиво, деточка моя.

Ольга Михайловна снова вздохнула и нерешительно посмотрела на конверт. Я видела, что ей очень не хочется рыскать в пыли, и она мысленно соизмеряет, стоит ли сумма таких мучений.

– А что нужно-то? – спросила она наконец, так и не приняв никакого решения.

– Мне нужны документы на одного польского ювелира.

– Имя?

– Ян Казицкий.

– Казицкий, – повторила Ольга Михайловна. – Что-то знакомое... Ну-ну, продолжай.

– Что продолжать? – удивилась я.

– Ориентиры давай! Ты представляешь, сколько в Польше было ювелиров по фамилии Казицкий?! Год давай! Хоть примерный!

– Значит, так, – принялась я размышлять вслух. – Этот ювелир был прадедом одного моего знакомого. Знакомому примерно сорок-сорок два, значит прадеду...

Я замолчала и с надеждой уставилась на Ольгу Михайловну.

– Прадед? – медленно переспросила она. – Прадед Юрки Казицкого?

– Точно! – осторожно подтвердила я.

– Вот откуда я эту фамилию помню, – пробормотала Ольга Михайловна. Потом вдруг поперхнулась, посмотрела на меня и нерешительно спросила:

– Позволь, Юрка же... умер?

– Умер, – подтвердила я. Мне было ужасно неуютно, потому что я не могла понять, как вести себя в сложившейся ситуации.

– И зачем тебе эти материалы?

– Мне не хотелось бы это обсуждать, – быстро ответила я.

Ольга Михайловна прошлась по кабинету.

– Сокровища вы ищете, что ли? – спросила она вполголоса.

– Кто это «мы»?

– Неважно.

Она пошла к двери, коротко приказала:

– Жди!

И вышла. К своему ужасу я услышала, что дверь кабинета закрыли на ключ.

Снаружи.

Я присела на краешек стула и попыталась собрать разбежавшиеся мысли. Выходит, Ольга Михайловна уже сталкивалась с просьбой собрать документы, касающиеся прадеда моего покойного соседа. Кто ее попросил? И почему она меня заперла?

Я огляделась. В кабинете стоял телефонный аппарат. Я быстро схватила трубку и набрала номер телефона тети Жени. Несколько минут мне в ухо летели ровные гудки, потом трубку снял Лешка.

– Да...

– Леша, быстро посмотри, номер определился? – лихорадочно попросила я.

– Номер?

– Да-да! На определителе у вас какой сейчас номер?

Лешка еще немного подумал. Он меня в могилу сведет своей флегмой.

– А ты сама не знаешь, откуда звонишь? – наконец ответил он.

– Ты, тупица, говори быстро! – закричала я в полный голос.

Лешка икнул и продиктовал мне номер телефона, с которого я звонила.

– Не тот, – прошептала я и положила трубку.

На обоях Казицкого был записан другой номер. Значит, он звонил не Ольге Михайловне. Значит, не он просил ее собрать документы, касающиеся жизни его прадеда.

Не успела я выработать план действий, как ключ в замке повернулся снова и Ольга Михайловна вошла в кабинет. Тут же быстро закрыла дверь и велела:

– Говори шепотом!

– Почему? – не поняла я.

– Потому, что Цербер на работе. Если увидит, чем мы тут занимаемся, все, конец.

– Цербер – это ваш начальник? – догадалась я.

– Замначальника. Въедливый, сволочь... Вот, смотри.

Ольга Михайловна положила на стол толстую кожаную папку.

– Здесь все, что мне удалось найти в архиве о Яне Казицком. Документов много, тебе придется не один день на них потратить. В общем, давай так. Я тебе все отксерю, и ты уберешься от греха подальше. Идет?

– Идет!

Ольга Михайловна быстро взялась за дело. Через пятнадцать минут передо мной лежали копии документов.

– Так, а как ты все это вынесешь? – задумчиво спросила моя заботливая тетушка.

– Что, не разрешается выносить? – проявила я наивность.

– Не будь дурочкой!

– Но это же копии!

– Все равно нужно разрешение... Давай так.

Ольга Михайловна задрала мою майку на спине и сунула кипу бумаг за пояс джинсов.

– Кофточку не одевай, просто накинь, – наставляла она. – Вот так. И иди уверенно, я тебя со спины прикрою. Поняла?

– Поняла.

– Вперед.

Она отперла дверь и вышла в коридор. И тут же сделала ладонью отчаянный жест, который я поняла без слов. На цыпочках пробралась к двери и спряталась за ней.

– Здравствуйте, Александр Иванович! – радостно произнесла моя новоявленная тетка.

– Мы уже виделись, но все равно здравствуйте, – ответил голос, при звуке которого у меня на голове зашевелились волосы. А если заглянет?

Но шаги не замедлились возле кабинета, а проследовали дальше по коридору.

– Я на обед собираюсь, – повысив голос, закричала Ольга Михайловна вслед уходящему.

И издали глухо донеслось:

– Не опаздывайте.

– Чтоб ты подавился, – сквозь зубы пробормотала Ольга Михайловна и позвала:

– Ира! Быстро!

Я выскочила из-за двери, успев кинуть панический взгляд по сторонам. И увидела в самом конце коридора высокую удаляющуюся фигуру. Что ж, значит, уже оклемался после удара спортивной сумкой по голове...

Ольга Михайловна схватила меня за запястье, и мы осторожным галопом потрусили к лестнице.

– Наш Цербер, – объяснила Ольга Михайловна, чуть задыхаясь. – Не дай бог он тебя застукает. Представляю, что тогда будет.

«Нет, милая, ты даже представить этого не можешь!» – подумала я и ускорила бег трусцой.

Перед самым выходом мы притормозили.

– Ну, Ириша, счастливо, – запела моя благодетельница, снова превращаясь в тетю Олю. – Занимайся, как следует, конкурс в этом году большой.

– Хорошо, – ответила я пионерским голосом и покосилась на охранника. Тот высунулся из-за стойки и взволнованно спросил:

– На Цербера не напоролись?!

– Бог миловал, – ответила Ольга Михайловна.

Охранник издал вздох облегчения и впал в нирвану. Ольга Михайловна подтолкнула меня вперед и пошла сзади, прикрывая мою спину. Больше всего я боялась того, что какая-нибудь бумажка вылетит у меня из-за пояса, и нас разоблачат в самый последний момент. Это было бы обидно. Однако все обошлось. Охранников удалось миновать без приключений.

– Приходи еще! – в полный голос крикнула Ольга Михайловна.

И добавила негромко:

– Но лучше не на работу.

– Спасибо, – прошептала я. И, придерживая правой рукой спину, побежала к остановке.

Спрятать не проблема. Вытащить – вот в чем сложность.

Минут десять я слонялась по улице, выискивая укромный уголок. Но, как назло, вокруг было полно народу. Тогда я зашла во двор ближайшего дома, уселась на пустую лавочку, не стесняясь задрала майку и вытащила из-за пояса толстую пачку документов.

Старушки, сидевшие напротив меня, как по команде замолчали и раскрыли рты от любопытства.

– Сумку дома забыла, – объяснила я им.

Старушки поджали губы и ничего мне не ответили. Но проводили пристальным взглядом.

Держа в руках неудобную разваливающуюся стопку, я добралась до первого магазина и купила пакет. Со вздохом облегчения уложила в него копии документов.

Теперь можно и домой.

Я посмотрела на часы. Половина четвертого. Добираться до дома мне как минимум полтора часа, так что до прихода Славы я смогу пробежать глазами все бумажки, которые выдала мне Ольга Михайловна.

Что она там говорила про несколько дней, которые мне придется на них потратить? Глупость какая... Быстренько просмотрю – и все!

И только дома я поняла, как права была моя новоявленная тетушка.

Чтобы разобраться в груде документов, среди которых были метрики, личные письма, купчие, дворянские грамоты, деловые записи и еще множество непонятных мне бумаг, требовалась уйма времени. Поэтому я сунула все бумаги в папку и затолкала ее под диван. Скоро придет Слава, а я не люблю прерываться на середине. Посмотрю документы, когда гость уйдет.

Слава позвонил в дверь ровно в семь. Я открыла и замерла на пороге. В руках у спасителя была тяжелая картонная коробка.

– Что это? – спросила я.

– Войти можно?

– Входи.

Слава шагнул в прихожую и аккуратно поставил ящик на пол.

– Это телевизор, – сказал он, не ожидая второго вопроса.

– Зачем?

– Для кухни. Для твоей кухни, – уточнил он.

– Ты с ума сошел!

– Ничего подобного! Поставишь на холодильник и будешь смотреть. Очень удобно.

– Ну, зачем ты? – начала я.

– Мне его просто девать некуда, – перебил Слава. – В старой квартире было два телевизора, и оба мои. Один-то я в комнате у себя поставил... Здесь, в Немчиновке. А второй девать некуда, только пространство занимает. Возьми себе, а?

– Только на время! – ответила я решительно. – Переедешь в нормальную квартиру – заберешь.

– Договорились! – обрадовался спаситель. – Спасибо!

– На здоровье! – небрежно ответила я.

Но втайне очень обрадовалась. Мне давно хотелось купить маленький телевизор для кухни, но было жалко тратить деньги. Так что очень даже приятный сюрприз. Хотя и неожиданный.

– Ты голодный? – спросила я, не зная, как еще выразить свою благодарность.

Слава нерешительно потоптался на месте.

– Ясно, – констатировала я. – Иду разогревать.

– А я пока телевизор распакую и установлю.

– Валяй.

Через десять минут новенький «Фунаи» с небольшим экраном переливался на нашем холодильнике яркой цветной картинкой, а Слава озабоченно подстраивал канаты.

– Хватит! – взывала я. – Борщ остынет!

– Сейчас, сейчас, – бормотал спаситель. – Только СТС поймаю, и все...

Наконец настройка завершилась, гость уселся за стол, а я взяла пульт и с удовольствием полистала каналы.

– О! Остановись на «Культуре»! – попросил Слава.

– Любишь этот канал? – спросила я несколько пристыженно. Потому что сама смотрела его очень редко. Можно сказать, почти не смотрела. Мне казалось, что передачи этого канала адресованы только очень умным и образованным людям.

– Кроме него больше и смотреть нечего, – ответил гость, с аппетитом наворачивая борщ. – Вкусно-то как! Ирка, ты гений!

– Скажешь тоже, – скромно пробормотала я.

– Зря не скажу. Очень вкусно.

– Спасибо.

Тут из динамика полилась классическая музыка, и на экране появились буквы:

– В вашем доме, – прочитала я.

– С кем интервью? – поинтересовался Слава.

– С Хворостовским, – ответила я. – Повтор прошлогодней передачи.

– Переключи, – коротко попросил гость.

Я удивилась.

– Не любишь Хворостовского?

– Очень люблю.

– Тогда почему...

– Потому что не люблю Бэлзу.

– Кто такой Бэлза? – не поняла я.

– Ведущий.

– А-а-а...

Я с некоторым недоумением уставилась на экран. По-моему, весьма импозантный мужчина, даже на фоне красавца Хворостовского. За что его не любить?

– Я посмотрю немного, – попросила я.

Слава молча пожал плечами.

Передача оказалась недлинной, примерно получасовой. Большую часть эфирного времени говорил ведущий, Хворостовскому изредка удавалось вставить предложение-другое.

– Господи, что же он приглашенному слова сказать не дает? – пробормотала я с удивлением.

– Вот и я об этом думаю, – сухо ответил Слава.

Я смотрела передачу и удивлялась все сильнее.

Местоимение «я» с уст ведущего практически не сходило. Бэлза рассказывал телезрителям, как он присутствовал на концертах Хворостовского, кого он приглашал с собой и кто что сказал по этому поводу. Вообще создавалось впечатление, что гость был приглашен только для того, чтобы почтительно внимать рассказу ведущего о себе любимом.

– «Моя жизнь в искусстве», – раздраженно прокомментировал Слава этот парад словоблудия. – Тень Станиставского... Ты замечаешь уровень его вопросов? «Кем вы хотели стать в детстве»? – передразнил он Бэлзу и злобно фыркнул. – Нет, ты подумай: приглашает на передачу певца мирового уровня и не знает, о чем его спросить! Это же просто неприлично! Все эти сю-сю му-сю он мог бы разводить дома, если бы Хворостовский решил завернуть к нему на чашку чая! Тебе интересно, есть ли слух у пятимесячного сына Хворостовского? Мне – нет. Думаю, что и большинству зрителей гораздо интересней Хворостовский-отец. Ведь его интервью, если это можно так назвать, транслируется на всю страну! Почему не спросить мнения Хворостовского о современном оперном спектакле? Меня, например, это очень интересует! Мы же здесь, в России, практически не видим новых мировых постановок! Что во главе угла: драматическое действие или музыка? Насколько сложен современный музыкальный язык? Такой же, как у Прокофьева и Шостаковича, или современные композиторы предпочитают его упрощать? Кого из современных композиторов он считает наиболее интересным? Какие требования предъявляются сейчас к исполнителям, помимо хорошего голоса и умения им владеть? Как он относится к эстрадной музыке, к мюзиклам, например? Не собирается ли, как Паваротти, попробовать себя в этом жанре? Тут же сидит жена Хворостовского, итальянка по имени Флоренс. Сидит просто как мебель, не раскрывая рта! Тоже певица, кстати! Почему не дать ей поучаствовать в разговоре? Тем более, что женщина прекрасно говорит по-русски! Ты представляешь, она выучила наш зубодробильный язык из любви к мужу! Разве это не достойно уважения? Почему не спросить, какой у нее голос, где она поет, собирается ли выступать дальше или уйдет в тень знаменитого мужа?

Слава подавился своим негодованием. Отдышался и веско заметил:

– Ведущий пришел на программу неподготовленным. Это называется непрофессионализм. Ненавижу непрофессионализм во всех его проявлениях. И потом, редактору программы давно пора напомнить господину Бэлзе, что зрителей интересует не его персона, а гости, которых он приглашает. Гости, которые вынуждены сидеть, не раскрывая рта, и слушать, как Бэлза повествует о себе. А его угодливые любезности в адрес этих гостей я считаю откровенно бестактными. Ты слышала, что он сказал Хворостовскому?

Слава сложил губки бантиком, захлопал ресницами и жеманно проговорил:

– «Ваш приезд в Россию становится почти таким же событием, как приезд Паваротти или Доминго...»

Он злобно рассмеялся.

– Сечешь? «Почти»! Он, что, указал Хворостовскому его порядковый номер? Для меня, как для любого нормального человека, приезд Хворостовского значит гораздо больше, чем одноразовая гастроль Паваротти или Доминго! Хотя бы потому, что он русский, хотя бы потому, что он приезжает гораздо чаще, чем избалованные западные примы... И потом, какое тут может быть сравнение? Они – тенора, Хворостовский – баритон... Один из лучших баритонов мира, если не самый лучший! Бэлза, что, не в курсе?

Он раздраженно отобрал у меня пульт и, не глядя, переключил канал.

– Извини, не могу на это смотреть спокойно. Позор, а не программа.

– Слава, успокойся! – попросила я. Меня взрыв эмоций гостя просто ошарашил. – Не кипятись!

– Не могу! – горячо повторил он. – Не могу успокоиться! Пойми, «Культура» – единственный канал, который служит критерием хорошего вкуса и интеллекта. Не должно там быть таких передач! Непозволительно держать ведущего, который задает вопросы такого низкого уровня! Который говорит либо пошлости, либо банальности! Причем говорит их невыносимо высокопарно. Система, конечно, понятная: попадает человек в обойму и становится затычкой в каждой дырке. Как Бэлза, например. Что, у нас нет других искусствоведов? Нет грамотных и интересных людей? Полно! Просто искать неохота! А всего-то и нужно: объявить конкурс и дать перспективным людям возможность себя показать! Вот и все!

– Добавки хочешь? – перебила я. Честно говоря, мне стало немного страшно.

Слава споткнулся на полуслове, посмотрел в пустую тарелку и ответил тоном ниже:

– Спасибо. Нет.

– Чай, кофе? – предложила я.

Слава вздохнул. Хрустнул пальцами и сказал обычным спокойным голосом:

– Извини. Я увлекся.

– Ничего страшного. Только не горячись так, – попросила я.

Гость криво усмехнулся и повторил:

– Ненавижу непрофессионализм. Больше всего на свете.

– Я не знала, что ты так хорошо разбираешься в искусстве, – почтительно сказала я, наливая Славе чай.

– Не так уж и хорошо. Я дилетант.

– Ничего себе дилетант! Это Бэлза по сравнению с тобой дилетант!

– Слава, а что ты говорил о современном оперном спектакле? Что-то про музыку и действие, – заинтересовалась я.

– А-а-а... Понимаешь, это очень давний спор. Как ты думаешь, что главней в опере: музыка или сюжет?

Я растерялась.

– Понятия не имею... Наверное все-таки музыка, раз это оперный театр.

Слава пожал плечами.

– Тебе интересно будет смотреть спектакль, в котором персонажи будут просто выходить к краю сцены, становиться в удобную для пения позу и добросовестно озвучивать свою партию?

Я почесала бровь.

– Не знаю... Наверное, нет.

Слава торжествующе щелкнул пальцами у меня под носом.

– Вот то-то и оно! Еще Глюк... Знаешь такого композитора? – спросил он.

– Знаю, – соврала я.

– Так вот, еще Глюк в восемнадцатом веке отстаивал принцип первенства драматического действия. Музыка – это просто дополнительный элемент спектакля. Главное – действие. Зрелище.

– Странно, что композитор поставил музыку на второе место, – заметила я.

– Он был умным человеком, – нетерпеливо ответил Слава. – Вот, того времени спор и не угасает. Что главнее: музыка или сюжет? И разные оперные режиссеры решали этот вопрос по-разному. Борис Покровский, например, разделяет точку зрения Глюка. То есть спектакль – прежде всего. Его должно быть интересно смотреть, а музыка просто дополнительный эмоциональный элемент этого спектакля. Есть режиссеры, которые считают наоборот... В общем...

И Слава развел руками.

– Театр! Театр...

– Понятно, – ответила я, сгорая от стыда. Какая же я малограмотная! – А где ты все это узнал?

– Дома, – ответил Слава рассеянно. – Родители очень любили оперу. У нас в Киеве был отличный оперный театр.

– А кто твои родители по профессии?

Слава немного помолчал.

– Врачи, – наконец ответил он. – Отличные профессионалы, между прочим. И меня учили прежде всего быть профессионалом, неважно, в какой области.

Он встал из-за стола и подвел итог:

– Борщ потрясающий. Спасибо. Накормила, напоила... Если еще искупаться позволишь – умру счастливым.

– Не умирай! – попросила я. – Живи как можно дольше. Заодно и меня, темную, чему-нибудь научишь.

– А ты темная? – удивился Слава.

Я вспомнила наш разговор о музыкальном театре и мрачно резюмировала:

– Темная. Как лес.

– Что ж, дело поправимое, – оптимистично заметил гость.

– Надеюсь, – со вздохом ответила я.

Я очень стыдилась своего невежества.

На следующий день я проснулась непозволительно рано: в пять утра.

Некоторое время лежала неподвижно и пыталась разобраться в сложных ощущениях, владевших мной со вчерашнего вечера.

Во-первых, меня одолевал стыд. Конечно, мои родители тоже ходили в театр и иногда брали меня с собой, но это развлечение меня не увлекло. Сама не знаю почему. Наверное, была слишком маленькой.

С другой стороны, в нынешнем сознательном возрасте, я театр тоже не посещаю. Ни драматический, ни музыкальный. Почему?

«Потому, что лень,» – созналась я сама себе беспощадно. Лень приподнимать задницу и ехать за билетом, лень добираться на перекладных до театра, лень поздно возвращаться домой... Лень!

Отвращение к себе, охватившее меня, было настолько сильным, что почти вытеснило второе сильное потрясение вчерашнего дня.

Оказывается, Алик Верховский, он же высокий мужчина, обещавший свернуть мне шею, работал в Архивном институте. И проходил там под кличкой «Цербер».

Очень подходящая кличка.

Я закинула руки за голову и задумалась.

Скорее всего, Казицкий звонил в институт именно Верховскому. Юля говорит, что они были приятелями. Возможно, что именно Казицкий попросил Верховского вытащить из архивов документы, касающиеся его прадеда.

Зачем?

А бог его знает!

Нужно узнать у Олега Витальевича, нашли ли в доме Казицкого копии этих документов. Хотя, нет. Он мне ничего не скажет.

Я откинула плед и села на диване. Спать не хотелось, я чувствовала себя злой и бодрой.

«Ничего! – пообещала я себе. – Прочитаю все бумажки, которые мне дала моя новая тетушка Оля и разберусь. И в театр я еще успею сходить, какие мои годы? Все впереди!»

Успокоив себя таким образом, я приободрилась, сунула босые ноги в тапки и отправилась в ванную. Потихоньку умылась, чтобы не разбудить папочку. Вышла из ванной, не поленилась сварить себе кофе, перелила его из турки в маленькую чашечку и пошла работать.

Поставила кофе на журнальный столик и достала из-под дивана спрятанные туда документы. Подумала, подошла к секретеру и запаслась бумагой с карандашом. Что-то мне подсказывало, что такой ворох информации придется систематизировать и конспектировать.

Для начала я составила опись всех документов. Помечала каждый лист номером, потом переносила в свой конспект номер документа, его краткое содержание и датировку. Ситуацию осложняло то, что среди документов было множество личных писем, написанных на польском и украинском языках. Правда, к ним прилагались отпечатанные переводы, но нужно было еще сообразить, каким документам они соответствуют... В общем, через три часа я с трудом закончила составлять оглавление бумаг. Голова моя раскалывалась от обилия информации. Я решила передохнуть.

Проведала папочку, накормила его завтраком и предложила пойти погулять. Получила привычный отказ, налила себе еще кофе и удалилась назад, в комнату.

И принялась за чтение.

Чтобы не утомлять вас, скажу лишь, что на это у меня ушел весь день. Последнюю бумажку я изучила, держа пальцами верхние веки, чтобы не закрывались утомленные глаза. Дочитала, сложила все в стопку, упала на диван и немедленно отключилась.

Давненько мои мозги не получали такой нагрузки.

Утром я проснулась с нетерпеливым предвкушением предстоящей работы. Умылась, привела себя в порядок, накормила папочку и зарылась в документы. Удивительное дело! Все отдельные листочки вдруг превратились в осколки мозаики, которые сами по себе не дают представления о картине в целом, но, будучи собранными вместе, складываются в ясный, понятный глазу узор.

Итак, что у меня получилось.

Ян Казицкий, прадед моего покойного соседа, родился вовсе не в Польше, а на Украине, в местечке под названием Верховня.

Его отцом был перекупщик зерна, сновавший между Верховней и Волынью в поисках выгодных сделок.

Ян Казицкий стал в семье поздним ребенком. Он родился в 1850 году, когда его отцу было уже за пятьдесят, а матери больше сорока лет. Всего в семье было восемь детей: пятеро сыновей и три дочери.

Говорят, что поздние дети рождаются талантливыми. В случае с Яном Казицким эта поговорка себя оправдала. Таких людей американцы называют «self made man», то есть «человек, который сделал себя сам».

Судя по всему, отец Яна не был богатым человеком. К тому же ему приходилось кормить большую семью. В 1860 году он пристроил младшего сына подмастерьем к дальнему родственнику, Ладисласу Ржевусскому, державшему в Киеве небольшую ювелирную мастерскую. И Ян уверенно пошел в гору.

Документ 1870 года сообщал, что Ян Казицкий становится младшим компаньоном своего наставника и получает пятьдесят процентов чистой прибыли. Неплохо для двадцатилетнего юноши.

Брачное свидетельство, помеченное 1875 годом, гласило, что девица Северина Ржевусская вступила в законный брак с Яном-Владиславом Казицким с благословения и одобрения родителей обоих сторон. Документ был написан пышным витиеватым слогом и немного рассмешил меня, человека другого века, привыкшего к высушенному языку официального жанра. По условиям брачного контракта (они, оказывается, были распространены уже в те времена), Ян-Владислав Казицкий получил в приданое все дело своего наставника, а также десять тысяч рублей серебром. Не считая недвижимости в виде дома.

Итак, в двадцать пять лет прадед моего соседа уже был самостоятельным, крепко стоящим на ногах человеком с собственным капиталом и перспективным бизнесом, как сказали бы сейчас.

И, судя по всему, довольно быстро преуспел.

Через два года после женитьбы Ян Казицкий открывает большой ювелирный магазин на Крещатике. Сохранились газетные вырезки, повествующие об этом событии. Я бы сказала, что текст носил рекламный характер. Журналист восхищался огромными окнами, пускавшими в магазин потоки солнечного света, который так эффектно подчеркивал сияющую красоту драгоценных безделушек, разложенных на черном бархате витрин. И прозрачно намекал, что самая изысканная публика сможет удовлетворить в сем роскошном магазине свой безупречный вкус.

Читать эти вырезки было одновременно и забавно, и грустно. На меня пахнуло невыразимой наивностью, от которой нынешнего потребителя полностью излечила продукция рекламных агентств. Словно я случайно наткнулась среди старинных бабушкиных вещей на пузырек отдухов и, открыв пробку, почувствовала слабый старомодный аромат лаванды.

Но я отвлеклась. Итак, свидетельство о смерти Ладисласа Ржевусского, тестя Казицкого, было выдано 28 мая 1885 года. Нужно полагать, что старый коммерсант умер счастливым. Дело ширилось, процветало и обещало прекрасные перспективы в будущем.

Меня удивило только одно. Я не нашла ни одного свидетельства о рождении ребенка Яна Казицкого и Северины Ржевусской. Похоже, что детей у них не было.

Возможно, именно по этой причине Ян Казицкий так увлекся коллекционированием. Натура у него, судя по всему, была кипучая, не терпящая безделья, и одна только работа не смогла поглотить целиком его беспокойную душу.

Масса пригласительных билетов. Я прочитала каждый. Они были датированы разными годами, но текст почти не менялся. Ян и Северина Казицкие имели честь пригласить господ таких-то на открытие выставки современной французской живописи.

Ян и Северина Казицкие имели честь пригласить на постановку оперного спектакля композитора Глинки «Жизнь за царя».

Ян и Северина Казицкие имели честь пригласить на открытие Русского сезона в Париже, который знаменовался постановками знаменитой балетной труппы г-на Дягилева.

Ян и Северина Казицкие имели честь пригласить на открытие выставки современной российской живописи со вступительным словом известного критика Стасова.

И так далее и тому подобное.

Насколько я понимаю, все эти предприятия финансировались из глубокого кармана Яна Казицкого. Иначе с чего ему выступать в роли хозяина и приглашать гостей?

Вот как бывает. Поздний сын перекупщика зерна стал богатым, солидным и очень образованным господином, испытывающим болезненное преклонение перед искусством. Но даже искусство не смогло поглотить г-на Казицкого полностью.