Текст книги "Влюбленный Дракула"
Автор книги: Карин Эссекс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)
– Сожалею, сэр, но отложить нашу завтрашнюю встречу не представляется мне возможным, – заявил он непререкаемым тоном. – И в Лондоне, и в Экстере меня ожидают важные дела, к которым мне хотелось бы вернуться как можно скорее.
Я взглянула на своего мужа с удивлением. За долгие месяцы, прошедшие со времени его болезни, я перестала рассчитывать на его защиту и поддержку.
– В таком случае удовольствие показать клинику миссис Харкер принадлежит мне, – заявил доктор Сивард. В голосе его мне послышалась какая-то двусмысленность, и я задалась вопросом, уловил ли ее Джонатан. – Разумеется, если вы не возражаете, мистер Харкер, – обернулся Сивард к моему мужу.
– Не вижу причин возражать, – заявил Джонатан таким голосом, словно принес великую жертву.
Всю ночь меня преследовали глухие стоны, прорывавшиеся сквозь пелену моей дремы. Несколько раз я просыпалась, и, сидя в постели, прислушивалась к тишине. Странные звуки смолкали, и, уверившись, что они являются частью моего сна, я вновь опускала голову на подушку. Не удивительно, что после столь тревожной ночи я проснулась с головной болью.
Рано утром горничная внесла в нашу комнату поднос с завтраком, а ровно в восемь явился служитель, которому было поручено проводить Джонатана в кабинет доктора фон Хельсингера. Судя по всему, никому из посторонних не разрешалось расхаживать по клинике без сопровождения.
Пятнадцать минут спустя после ухода Джонатана в дверь постучала миссис Снид и предложила отвести меня к доктору Сиварду. Любопытно, эта особа тоже лечилась здесь от какого-нибудь психического расстройства, размышляла я, приглядываясь к своей спутнице. Речь миссис Снид была спокойной и внятной, но лицо ее беспрестанно подергивалось, словно она хотела подмигнуть, но не решалась осуществить свое намерение. Вслед за ней я спустились по широкой лестнице. Оказавшись на нижнем этаже, я услышала те самые голоса, что преследовали меня во сне, и на мгновение остановилась в растерянности. Казалось, даже стены здесь испускают жалобные стоны.
Стоны эти стали еще громче, когда мы пересекли холл. Миссис Снид извлекла из кармана фартука связку ключей и отперла высокие двустворчатые двери. Тут слух мой поразила дикая какофония звуков. Визг, рычание, плач, крики и завывания – все это сливалось в один нестройный хор, отчаянную песнь несчастья. Прислушавшись, я различила в этом хоре высокие и низкие голоса. Тем не менее все они принадлежали женщинам, и я спросила у своей спутницы, где же мужчины.
– Это женское отделение, – пояснила миссис Снид. – Мужчины содержатся отдельно.
Не обращая на шум ни малейшего внимания, моя провожатая двинулась вдоль по коридору, мимо множества дверей, некоторые из которых были снабжены смотровыми глазками, а другие – зарешеченными оконцами. Если в той части дома, где располагались жилые помещения, пахло, как и во всех старинных домах, сухим деревом и пылью, здесь, в клинике, воздух был насквозь пропитан запахом железа и ржавчины. Мы вновь поднялись по какой-то лестнице, на этот раз узкой и темной, и оказались перед дверью в кабинет доктора Сиварда.
Войдя в эту тесную комнатку с высоким потолком и узкими окнами, я увидела, что доктор сидит за столом и говорит что-то в стоящий перед ним фонограф. Заслышав шаги за спиной, он резко повернулся.
– Доброе утро, миссис Харкер, – приветствовал он меня. – Я тут пытался доверить фонографу кое-какие свои врачебные наблюдения. Чрезвычайно удобное изобретение этот фонограф. Вы с ним знакомы?
– Откуда же, – пожала плечами я, вспомнив наставления Кейт. Если верить мой подруге, изображая полнейшее невежество, я быстрее достигну цели. Мужчины обожают демонстрировать перед женщинами свои знания. Доктор Сивард, несомненно, был рад возможности объяснить мне, как работает хитроумная машина.
– Вы записываете все, что происходит в клинике? – осведомилась я, надеясь, что он сочтет мой вопрос проявлением обычного женского любопытства.
– Да, все важные события мы стараемся фиксировать, – ответил доктор. – Теперь, когда у нас есть фонограф, это стало намного проще.
Он предложил мне чашку чая, но я заверила его, что горю желанием безотлагательно начать знакомство с лечебницей.
– Что ж, тогда идем, – кивнул Сивард и, захватив какие-то бумаги, лежавшие на столе, распахнул передо мной дверь. Мы спустились по лестнице и оказались в холле, где нам поклонились две женщины в голубых передниках.
– Хочу вам представить миссис Харкер, которая выразила желание помочь нам в нашей работе, – обратился к ним доктор Сивард.
Женщин, смеривших меня не слишком приветливыми взглядами, звали миссис Кранц и миссис Вогт, и они являлись старшими смотрительницами.
– В большинстве своем наши больные не представляют опасности, но эти две леди строго следят за тем, чтобы в клинике не возникало никаких непредвиденных случаев, – сообщил он мне, прежде чем кивком головы позволить смотрительницам удалиться.
– Мне вовсе не по душе, что вы все время величаете меня миссис Харкер, – с улыбкой заметила я, когда мы вновь остались вдвоем. – Это звучит слишком официально. Сделайте одолжение, зовите меня просто Мина.
– С превеликим удовольствием, – откликнулся он. – Только уж и вы, в свою очередь, зовите меня Джон. Однако в присутствии пациентов, да и всех прочих, нам лучше не позволять себе подобных вольностей.
– Разумеется, доктор Сивард, – кивнула я.
Возможно, затевая с доктором подобие флирта, я совершала ложный шаг. Но я чувствовала, что нравлюсь ему, и не могла устоять перед искушением использовать это обстоятельство в своих целях.
Сивард распахнул очередные двери, и мы оказались в маленькой библиотеке с высоким потолком, обшитым деревянными панелями, и камином, в котором тлел огонь. За ломберным столом две пожилые женщины играли в карты, молодая девушка, лежа на диване, что-то бормотала себе под нос и гладила свои груди. Две дамы, безмолвно шлепавшие картами по столу, не обращали на нее ни малейшего внимания.
Мы с доктором остановились в дверях. Никто даже не взглянул в нашу сторону.
– Это Мэри, – вполголоса сообщил он, указав на девушку. – Она поступила к нам три месяца назад. Ей всего пятнадцать. Родители девочки были вынуждены обратиться к нам, так как поняли, что период полового созревания оказался губительным для рассудка их дочери. Хотите заглянуть в ее медицинскую карту?
С трудом разбирая слова, нацарапанные торопливым и небрежным почерком, я прочла:
«Факты, указывающие на душевную болезнь: Беспричинный смех, который сменяется упорным молчанием. В обществе мужчин проявляет чрезмерное возбуждение и шаловливость. По словам родителей, как-то раз принялась ходить колесом на лужайке, на виду у многочисленных зрителей обоих полов. После этого случая они попросили семейного доктора осмотреть их дочь, однако она воспротивилась осмотру и даже на просьбу высунуть язык ответила отказом».
Я перевернула несколько страниц, дабы ознакомиться с последними записями доктора Сиварда, сделанными несколько дней назад.
«Пациентка ест без аппетита, часами сидит, закрыв глаза, и поглаживает свои груди. Водолечение, изоляция и прочие методы не возымели никакого эффекта. Вагинальные свечи с бромидом калия, применяемые для снятия возбуждения, принесли лишь временное облегчение. В период менструаций пациентка пребывает в состоянии крайнего волнения, все прочее время полностью погружена в себя».
– Сегодня она совершенно спокойна, – заметил доктор, забирая у меня карту и делая в ней какие-то пометки. – Не будем ей мешать.
Тем временем одна из пожилых леди бросила на стол последнюю карту, которую держала в руках. Седые ее волосы, в которых темнело несколько каштановых прядей, были уложены в аккуратную прическу и казались мраморной глыбой с редкими прожилками. По виду ей могло быть и шестьдесят, и восемьдесят лет. Она заметила мой взгляд, и глаза ее, как это ни удивительно, тут же вспыхнули живым огнем.
Я была поражена, разглядев, что глаза имеют ярко-зеленый оттенок, который можно встретить лишь у детей или у молодых девушек. Создавалось впечатление, что глаза эти принадлежат другому лицу, тому девичьему лицу, которое давным-давно исчезло под маской бесчисленных морщин. Во всем прочем внешность пациентки вполне отвечала ее возрасту – кожа на руках была желта, как пергамент, тело иссохло от времени.
– Эта женщина так странно на меня смотрит, – шепнула я на ухо Сиварду.
– Вивьен провела здесь много лет, – пояснил он. – Я не могу представить вас ей в присутствии леди Грейсон, ее партнерши по картам. Дело в том, что леди Грейсон считает Вивьен королевой, и убеждать пожилую даму в противном будет чрезвычайно жестоко.
Осторожно прикрыв за собой дверь в библиотеку, мы вновь двинулись по коридору. Доктор все время убыстрял шаг, и мне с трудом удавалось не отставать от него. Наконец он остановился около двери, снабженной зарешеченным окошечком. Заглянуть внутрь я не могла, так как Сивард встал прямо напротив окна. Разобраться в звуковом сумбуре, наполняющем холл, было нелегко, и все же я заметила, что из-за этой двери не долетает ни единого стона. Сивард достал из кармана ключ, вставил его в замок и обернулся ко мне.
– Джемина, которую вы сейчас увидите, страдает тяжелым эмоциональным расстройством, – сообщил он, открыл карту и прочел вслух: – Пациентка общительна, жизнерадостна и чрезвычайно разговорчива. Однако временами впадает в подобие ступора и отказывается от пищи. В такие периоды рекомендуется насильственное кормление.
– Насильственное кормление? – эхом переспросила я, моментально вспомнив, что подобной процедуре подвергалась и Люси.
– Да, – кивнул Сивард. – Осуществляется это следующим образом: в рот пациента вставляется трубка, через которую в пищевод вводится питательная смесь из молока, яиц и оливкового масла.
– Понятно, – кивнула я и судорожно сглотнула, представив трубку в своей собственной гортани.
– Не сомневаюсь, Мина, вы думаете сейчас, что это жестоко, – проницательно заметил доктор. – Но разве подобная жестокость не оправданна, когда речь идет о спасении жизни больного, вознамерившегося уморить себя голодом? Среди молодых женщин подобное намерение встречается удручающе часто.
Сивард опустил глаза в карту и вновь принялся читать:
– Менструации у пациентки наступают нерегулярно, но при этом чрезвычайно обильны. Подобный симптом свидетельствует о нестабильности нервной системы. Если нам удастся отрегулировать ее циклы, это благотворно скажется на ее психическом здоровье. Прошу прощения за столь неделикатные подробности, – добавил он, пристально взглянув на меня.
Небрежное извинение ничуть не меняло сути дела. Я догадывалась, доктор жаждет вогнать меня в краску, намеренно заводя разговор о предметах, о которых не принято упоминать в обществе.
– Прошу вас, Джон, не надо извиняться, – сказала я вслух. – Я пришла сюда для того, чтобы помочь людям, которые здесь находятся. И если я хочу найти с больными общий язык, я должна узнать о них как можно больше.
– Когда Джемина поступила к нам, у нее так тряслись руки, что она ничего не могла делать. Этот неприятный симптом значительно ухудшал ее душевное состояние, и прежде всего мы попытались избавить пациентку от нервической дрожи.
С этими словами Сивард повернул ключ в замке и открыл дверь. Передо мной открылась длинная комната, где примерно два десятка женщин разных возрастов, сидя за столами, занимались всевозможными рукоделиями. Из-под их ловких пальцев выходили вязаные шарфы и шали, вышитые салфетки, наволочки, чепчики и митенки. Нитки и ткани, из которых они мастерили все это, казались особенно яркими на фоне белых больничных стен и серых платьев пациенток.
Чуть в стороне сидела женщина в голубом фартуке, указывавшем на ее принадлежность к персоналу. Сивард едва заметно кивнул ей. Кроме смотрительницы, никто из находившихся в комнате не заметил нашего появления.
– Пациенты обычно поступают к нам в состоянии крайней эмоциональной нестабильности, – продолжил свои разъяснения доктор. – Тревоги, страхи и фобии буквально раздирают их сознание на части. Занимая их руки работой, мы помогаем им отвлечься. Изделия, которые производят больные, мы продаем на благотворительных ярмарках, что обеспечивает клинику дополнительными средствами. Представьте себе, мы даже выполняем заказы, поступающие от некоторых наших соседей. Кстати, вся одежда для пациентов и персонала тоже шьется здесь, в этой мастерской.
– Замечательно, – кивнула я. – Я вижу, у вас все продумано до мелочей.
– Джемина! – позвал Сивард.
Молодая женщина с черными как смоль волосами подняла голову. Увидев доктора, она бросила пяльцы, которые держала в руках, и подбежала к нему. Ее нежная кожа цвета сливок и сияющие глаза плохо сочетались с грубым больничным платьем, висевшим на ней как на вешалке. Я с удивлением отметила, что ногти у нее обкусаны чуть не до самого корня, кончики пальцев покраснели и воспалились. Она попыталась броситься Сиварду на шею, однако он не дал ей сделать этого.
– Спокойнее, спокойнее, – пробормотал он, сжав запястье тонкой руки, которую девушка была готова обвить вокруг его шеи. – Джемина, как вы сегодня себя чувствуете? Судя по вашему цветущему виду, неплохо.
– Да, доктор, неплохо. Очень, очень, очень неплохо. Просто восхитительно.
– В вашей карте записано, что сегодня вы кушали с аппетитом, – сообщил Сивард. – Это весьма похвально, Джемина. Кстати, познакомьтесь с миссис Харкер. Завтра она принесет вам ланч.
Хотя Джемина, похоже, была всего на несколько лет моложе, чем я, она сделала мне книксен.
– Если вы и впредь будете хорошо кушать и прилежно работать, вскоре мы выпишем вас домой, – пообещал Сивард.
Девушка отступила на два шага назад и протестующим жестом вскинула руки.
– Нет, нет, я не хочу! – воскликнула она. – Не хочу домой. Не надо меня выписывать. Я больна. Говорю вам, я очень больна!
Пораженная столь внезапной вспышкой, я даже подалась в сторону из опасения, что девушка на нас набросится. Смотрительница поднялась со своего стула, но доктор сделал ей знак оставаться на месте.
– Успокойтесь, успокойтесь, Джемина, – произнес он. – Я вовсе не хотел вас расстроить. Разумеется, мы не станем выписывать вас домой, пока вы полностью не поправитесь.
Девушка, внимая его словам, немного присмирела.
– Будьте умницей. Идите, принимайтесь за свое шитье, – напутствовал ее Сивард.
Она повела плечами и откинула голову, словно собираясь пуститься в пляс, однако передумала и вернулась за стол. Мы с Сивардом вышли из мастерской.
– Вы видите, как переменчиво настроение наших больных, Мина? – спросил он, когда дверь за нами закрылась. Уголки его глаз утомленно опустились. Сивард явно рассчитывал на то, что я проникнусь к нему жалостью, но я была далека от подобного чувства. Напротив, мне пришло в голову, что юная Джемина влюблена в своего доктора и именно по этой причине не желает покидать клинику. Очень может быть, их отношения далеко выходят за рамки отношений между врачом и пациенткой, решила я.
– Джемина здесь уже шесть месяцев, – сообщил Сивард, перебирая карты. Найдя карту Джемины, он прочел вслух: – Факты, указывающие на душевную болезнь: пациентка убежала из дома и пропадала три дня, а вернувшись, заявила, что вышла замуж за железнодорожного полисмена. При этом она не могла назвать его имя и сообщить, где он живет. Несколько раз повторяла побег, пытаясь вернуться к полисмену, который, по заверениям ее родителей, не существует. Находясь дома, часто вставала у окна, распахнув халат и выставив на всеобщее обозрение обнаженное тело.
Семейный врач, наблюдавший пациентку, пришел к следующему заключению: «Девушка полностью утратила контроль над собой вследствие болезненно гипертрофированной чувственности». Находясь в Линденвуде, пациентка несколько раз пыталась совершить побег, так что нам пришлось лишить ее свободы движений.
– Лишить ее свободы движений? – переспросила я, стараясь при этом следовать наставлениям Кейт и кокетливо улыбаться.
– Да, в нашей клинике мы делаем это самым гуманным из всех существующих способов, – ответил Сивард. – Вы хотите увидеть приспособления, которые мы при этом используем?
– О да! – ответила я с энтузиазмом ребенка, которому предложили угоститься мороженым.
Доктор Сивард провел меня в дальний конец коридора, завернул за угол, извлек из кармана ключ и отпер очередную дверь. Мы оказались в комнате с небольшим полукруглым окном, служившим единственным источником света. В воздухе стоял едкий химический запах. Я невольно сморщила нос, и это не ускользнуло от внимания моего спутника.
– Здесь пахнет аммиаком, который используется для чистки кож, – пояснил он. – Мы стерилизуем приспособление после каждого использования. Стараемся не отставать от последних достижений науки.
Оглядевшись по сторонам, я увидела, что на стенах во множестве висят кожаные ремни и петли различной ширины и длины. Сивард открыл шкаф и вытащил оттуда льняную рубашку с длинными рукавами и целой системой завязок.
– А это для чего? – спросила я.
– В подобное одеяние мы наряжаем самых буйных наших пациентов – тех, что могут причинить вред себе и другим. Поверьте мне, эти рубашки оказывают чрезвычайно умиротворяющее действие.
– Умиротворяющее действие? – верная своей незамысловатой тактике, тупо переспросила я.
– Да, и представьте себе, особенно благотворно этот наряд воздействует на женщин. Стоит лишить их возможности двигать руками, у них сразу успокаиваются нервы. Женщины – чрезвычайно возбудимые существа. Множество причин могут нарушить их хрупкое душевное равновесие. Возьмем, к примеру, молитву. Мужчине она помогает сосредоточиться и обрести душевный покой, а на женщину производит обратный эффект, приводя ее в экзальтацию. Чтение романов тоже приносит дамам скорее вред, чем пользу. А эти рубашки, несмотря на свою видимую невзрачность, производят такое же действие, как самые изысканные туалеты – помогают дамам воспрянуть духом.
– Неужели? – пропела я, придав своему лицу самое что ни на есть простодушное выражение. Взгляни на меня сейчас Кейт, она была бы довольна своей ученицей. – Не представляю, как выглядит женщина в таком наряде!
– Сейчас увидите, – пообещал Сивард и, развернув смирительную рубашку, вплотную подошел ко мне. Теперь нас разделяло всего несколько дюймов, и я ощущала тепло, исходившее от его тела.
– Прошу вас, вытяните руки, – попросил доктор.
Я выполнила его просьбу, и он натянул на мои руки длинные рукава.
– Вам она слегка великовата, – пробормотал он себе под нос и завязал концы рукавов у меня за спиной. При этом он притянул меня к себе, так, что спина моя коснулась его груди. Он глубоко вздохнул, и я ощутила, как вздымается его грудь.
– Готово, – пробормотал он. – Вы выглядите потрясающе.
Доктор взял меня за плечи, желая повернуть лицом к себе, и на мгновение, всего на мгновение, заключил в объятия. Я вздрогнула. Не знаю, помогало ли это одеяние успокоить нервы другим женщинам, но я, превратившись в подобие египетской мумии, чувствовала себя до крайности неловко. Сознание того, что я более не владею собственными руками, вызвало у меня приступ паники, который мне с трудом удалось подавить.
– Ну что, какие ощущения? – осведомился доктор, погладив меня по плечам.
Хотя я не желала в этом признаваться, прикосновения его были приятны. На какое-то мгновение мне даже захотелось, чтобы странное положение, в котором я оказалась, длилось как можно дольше. О, если бы можно было ощущать близость Сиварда и при этом его не видеть!
– Мина.
Доктор произнес мое имя так вкрадчиво и мягко, что мне показалось, я чувствую, как звуки вплыли в мое ухо по воздуху. Я уперлась взглядом в стену, увешанную кожаными ремнями.
– Я ощущаю себя совершенно беспомощной и беззащитной, – призналась я. – Мне очень хочется свободно шевелить руками, и при мысли, что это невозможно, я содрогаюсь от страха.
– Но вам абсолютно нечего бояться, – прошептал Сивард мне на ухо. – Рядом с вами я. Неужели вы думаете, я дам вас в обиду?
Он усадил меня в кресло с высокой деревянной спинкой, а сам опустился передо мной на колени.
– Разве вы не чувствуете умиротворения и покоя? – спросил он, неотрывно глядя на меня своими темно-серыми глазами.
Создавалось впечатление, что, ответив отрицательно, я разобью ему сердце.
– Благодаря этим рубашкам у наших пациентов возникает ощущение безопасности, – заметил Сивард и, протянув руку, коснулся моей спины. – Чувствуете, здесь есть специальные завязки?
Щека его почти касалась моей. Я сидела затаив дыхание. Во рту у меня пересохло, язык прилип к гортани. Не в силах сказать ни слова, я молча кивнула. Сивард встал, подошел к стене и вернулся с длинной кожаной петлей в руках.
– Если пациент никак не может успокоиться, мы привязываем к рубашке эту петлю и крепим ее к стене, – сообщил Сивард. – Таким образом нам удается предотвратить приступ буйства, не привязывая больного к кровати. Я хочу, чтобы вы убедились, насколько гуманны наши методы. Мы стараемся не причинять пациентам ни малейшей боли.
Он снял со стены еще одну кожаную петлю и зашел мне за спину. Я почувствовала, как он возится с завязками, прикрепляя петли к смирительной рубашке. Руки мои начали затекать, но это неудобство казалось пустячным по сравнению с бешеным сердцебиением, из-за которого у меня временами темнело в глазах. Доктор туго натянул ремни, вынудив меня плотно прижаться к спинке кресла.
Я вспомнила, как в школе мучила девочек, выправляя им осанку при помощи привязанной к спине доски. Пожалуй, подобное приспособление куда более эффективно, пронеслось у меня в голове. Не зря Сивард гордится тем, что их клиника оборудована по последнему слову науки. Доктор меж тем прикрепил петли к специальному крюку на стене и отступил на шаг, любуясь своей работой. Теперь я была полностью лишена свободы передвижения.
– Вам ведь ничуть не больно, верно? – осведомился Сивард.
Голос его был мягок, как подтаявшее сливочное масло.
– Уверен, корсет доставляет вам гораздо больше неприятных ощущений. Согласно моей теории, женщины настолько привыкли к доставляемым корсетом неудобствам, что наши смирительные рубашки кажутся им милым пустяком.
Я по-прежнему не могла ни вдохнуть полной грудью, ни говорить. Смирительная рубашка не стесняла свободу моего дыхания, но сознание собственной беззащитности едва не довело меня до обморока. Я полностью находилась во власти Сиварда. Он мог беспрепятственно творить со мной все, что ему взбредет в голову.
Доктор вновь опустился передо мной на колени.
– Я вижу, Мина, вы никак не можете расслабиться. Попытайтесь представить, что вы – запеленатый младенец, который лежит в колыбели. Неумение расслабиться – одна из причин истерии, от которой мы избавляем наших пациенток. Успокойтесь, Мина. Не сопротивляйтесь тому, что с вами происходит.
Не сопротивляйтесь. Не так давно я уже слышала подобный совет.
– Я… я хотела бы расслабиться, Джон, – наконец пролепетала я. – Но это невозможно, потому что все мое тело напряжено.
– Причина напряжения кроется в вашем сознании, – возразил Сивард и коснулся пальцем моего подбородка. – Расслабьтесь, Мина. Слушайте звук моего голоса и забудьте обо всем прочем.
Он отошел к стене и вернулся с двумя кожаными ремнями.
– Когда смирительной рубашки оказывается недостаточно, что бывает крайне редко, мы связываем пациенту ноги, – пояснил он. – Сейчас вы убедитесь, что это тоже ничуть не больно.
С этими словами он опять опустился на колени, закрепил ремни вокруг моих лодыжек и связал их вместе. Затем он взял цепь, свисающую со стула, и прикрепил ее к пряжке, соединяющей ремни. Теперь я не могла пошевелить ни рукой, ни ногой.
Сивард, стоя на коленях, смотрел на меня, как молящийся на статую святой. Горящий взор его был исполнен экстатического восторга, который, по его собственным словам, молитва пробуждает в женщинах. Паника, которую пробудило во мне сознание своей полной беззащитности, постепенно начала гаснуть, уступая место пьянящему чувству всесилия. Мне казалось, стоит мне только приказать, и все мои желания будут исполнены.
– О, Мина, как вы красивы! – прошептал Сивард, буквально пожирая меня взглядом. – Ваша кожа испускает сияние. А ваши глаза, о, ваши глаза способны пленить всякого своим изумрудным блеском!
Он испустил тяжкий вздох и подвинулся ко мне ближе. Взгляд его теперь был устремлен на мои губы. Я не сомневалась, что в следующее мгновение он попытается меня поцеловать, и сознавала, что не могу этого позволить. Каким образом я помешаю Сиварду выполнить его намерение, я не представляла.
– Люси тоже связывали подобным образом? – наконец выдохнула я.
Сивард отпрянул так резко, словно получил удар ногой в живот. Он согнулся в три погибели, так что я увидала его макушку и косой пробор, разделяющий волосы.
– Люси, – повторил он.
Причудливая гамма чувств, вспыхнувших в его взгляде, не поддавалась описанию. Я не могла определить, испытывает ли он гордость, сожаление, гнев или досаду.
– Нет, на Люси не надевали смирительную рубашку, – ровным голосом произнес Сивард.
Стараясь не встречаться со мной глазами, он принялся распутывать узлы и расстегивать пряжки. Обретя наконец возможность двигаться, я стянула с себя рубашку и вручила ее доктору.
– Потрите руки одна о другую, чтобы восстановить кровообращение, – посоветовал он.
Я выполнила его совет, и вскоре мои онемевшие руки обрели чувствительность.
– По-моему, до крайности неразумно предаваться воспоминаниям, способным причинить одну лишь боль, – бросил Сивард.
Я не поняла, пытается ли он оградить от бессмысленных страданий меня или же себя, и сочла за благо не уточнять.
– Поймите, Джон, Люси была моей лучшей подругой, – сказала я. – И я хочу знать, как прошли ее последние дни. Это вовсе не означает, что я люблю попусту растравлять свои душевные раны. Я чувствую, что не обрету спокойствия, пока не узнаю, как умерла Люси. Печаль моя будет расти и расти.
Говоря это, я почувствовала, как глаза мои увлажняются слезами.
По-прежнему избегая моего взгляда, Сивард протянул мне носовой платок с вышитой монограммой.
– Думаю, вам необходимо отдохнуть, – проронил он. – А я должен завершить утренний обход пациентов.
Несколько раз жалобно всхлипнув, я вслед за Сивардом вышла из комнаты. Смотрительница, которую мы встретили в холле, проводила меня в отведенную нам спальню.
После разговора с доктором фон Хельсингером Джонатан находился в приподнятом настроении.
– Не сомневаюсь, Мина, этот старикан сумеет мне помочь, – заявил он. – Уж он-то наверняка докопается до сути того, что со мной произошло, и избавит меня от этой проклятой меланхолии. Он сказал, в моем случае очень эффективно лечение гипнозом. Это такой метод, при котором пациент погружается в сон, заново переживает все, что с ним случилось, и открывает, что его гнетет.
– Доктор уже выписал тебе какие-нибудь лекарства? – спросила я. – Или, может быть, назначил процедуры?
– Пока он ничего мне не выписывал, – покачал головой Джонатан. – Мы просто поговорили, вот и все. Я выложил все, что лежало у меня на душе, и испытал огромное облегчение. Правда, потом, когда разговор закончился, я не мог толком вспомнить, что именно говорил.
Глядя на сияющее надеждой лицо Джонатана, я с удовлетворением отметила про себя, что приняла верное решение, привезя мужа в клинику. По крайней мере, первая беседа с фон Хельсингером явно оказалась для него благотворной.
Тем же вечером я написала Джону Сиварду записку, в которой вновь подтвердила свое желание поработать на пользу клиники. В ответной записке он предложил мне читать вслух наиболее миролюбивым и спокойным пациентам. Подобный поворот событий вполне соответствовал моим планам. Я была уверена, что, оставшись наедине с кем-нибудь из здешних обитателей, сумею многое узнать о последних днях Люси.
На следующее утро миссис Снид явилась, чтобы проводить меня в клинику. Я начала свою благотворительную деятельность с того, что помогла ей разносить пациентам подносы с завтраком. При этом я выяснила, что наиболее состоятельные обитатели клиники занимают отдельные комнаты, в то время как все остальные живут в общих дортуарах.
– Подчас они дерутся, мэм, точно бешеные собаки, – сообщила миссис Снид. – Таскают друг друга за волосы так, что только клочья летят. К счастью, в распоряжении докторов есть лекарства, позволяющие их успокоить, так что большую часть времени бедняжки спят, точно новорожденные младенцы.
Я старалась не обращать внимания на стоны и визг, которые не смолкали в этих стенах никогда, однако при каждом новом вопле, исполненном злобы или отчаяния, вздрагивала всем телом.
– Почему они так кричат? – спросила я у своей спутницы.
Миссис Снид взглянула на меня так удивленно, будто я выдала отчаянную глупость.
– Они же повредились в рассудке, мэм, – пожала она плечами. – Некоторые так буянят, что приходится привязывать их к кроватям. Разумеется, им это не по нраву.
Доктор Сивард заверял меня в том, что в этой клинике припадки буйства пресекают, не привязывая больных к кроватям. Как выяснилось, он лгал. Любопытно, как часто этот человек прибегает ко лжи, пронеслось у меня в голове.
– Скажите, вы помните пациентку по имени Люси Вестенра? – задала я вопрос, занимавший меня больше всего.
– Конечно, помню. Бедная молодая леди отказывалась принимать пищу, и в результате так исхудала, что стала почти прозрачной. Доктора сделали все, чтобы ее спасти, мэм. Не отходили от нее днем и ночью. Да, никому из нас они не доверяли ухаживать за мисс Люси. Когда она умерла, молодой доктор был в отчаянии. Да и старый тоже. А этот молодой джентльмен, ее муж, он так долго сидел возле ее тела. Словно надеялся, что она оживет. Все это так грустно, так грустно.
Мне хотелось расспросить миссис Снид подробнее, но она уже извлекла из кармана связку ключей и принялась вертеть ее в поисках нужного. Отперев дверь, она сделала мне знак войти. В комнате сидела одна-единственная женщина, которая, устремив взгляд на невидимого собеседника, что-то горячо шептала. Вчера я видела эту пожилую леди в библиотеке за игрой в карты, и даже запомнила, что ее зовут Вивьен. Заслышав шаги, она повернула голову, и взгляд ее юношески ярких зеленых глаз вновь поразил меня.
– Знакомьтесь, Вивьен, это миссис Харкер, – сказала миссис Снид. – Если вы не возражаете, она почитает вам вслух. А вы будьте умницей. Вижу, вы хорошо справились со своей овсянкой, – добавила она, взглянув на пустую тарелку, стоявшую на подносе.
Миссис Снид, захватив поднос, вышла из комнаты и заперла за собой дверь. Я осталась наедине с Вивьен. В дверях имелось зарешеченное оконце, так что в случае необходимости мой крик о помощи был бы немедленно услышан. Тем не менее скрежет поворачиваемого в замке ключа неприятно царапнул мне по нервам. Впрочем, переведя взгляд на пожилую леди, зябко кутавшуюся в изъеденную молью шаль, я решила, что бояться мне нечего.
