Текст книги "Рожденные лихорадкой (ЛП)"
Автор книги: Карен Мари Монинг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)
– Сучка убила нашего Микки, – рявкнул Броди.
– Не ты командуешь тут. А я, – категорично отрезал Джейни.
– Может, некоторые из нас не в восторге от твоих решений.
– Может, некоторые из вас просто заскучали и жаждут действий. Хотят выпустить пар. Устали от того, что не могут убивать фейри, и поэтому обернулись против людей. Женщины. Которая научила нас есть темных. Которая открыла наши глаза на то, что происходит в этом городе. Которая уничтожала фейри.
– Она зарезала Микки!
– Ты не знаешь этого наверняка.
– Все об этом говорят.
– И давно то, что все говорят, стало правдой? – съязвил Джейни. – Без конкретных доказательств мы ничего не предпринимаем. Тем более без моих прямых приказов.
– Они говорят, что она одержима книгой...
Кто эти они, интересно?
– Книга уничтожена, – перебил Джейни.
– Но они говорят, что есть ещё одна!
– Они говорят, – передразнил Джейни. – Тебя так легко убедить? Думаешь, если бы существовала вторая копия Синсар Дабх, и она, будучи одержима этой копией, находилась бы здесь, вы всё ещё были бы живы? Она убивает. С жестокостью. Без промедления. Сам же видел, на что она способна. Мы все видели. Она не стала бы прятаться, забившись в угол, пока вы разрушаете её дом.
Он ошибается, но я не собираюсь его переубеждать. Слишком занята: прячусь, забившись в угол.
– Ты искал предлог, чтобы поднять бучу, и втянул в это хороших людей. Броди О'Роарк, я сказал: встать в строй! – крикнул Джейни.
На этот раз десять мужчин шагнули к доброму инспектору и построились.
Броди стоял неподвижно со сжатыми кулаками, расставив ноги.
– У неё копьё. Оно должно быть у нас, и ты прекрасно это знаешь, черт возьми.
– Мы не убиваем людей, чтобы завладеть их оружием.
– Но у девчонки меч ты отобрал.
– В подходящий момент, и не вредя ей при этом.
Не уверена, что Дэни с ним согласилась бы.
– Мы не выносим приговоров людям, не изучив тщательно все доказательства, – продолжал Джейни. – И мы, мать твою, не убиваем людей, основываясь на словах непроверенных источников, не подкрепленных ничем.
Ещё двое шагнули в сторону своего широкоплечего командира.
Мне нравится Джейни. Он хороший человек. Не без изъянов, как и все мы, но у него доброе сердце.
Отдала бы на отсечение свою простреленную руку, чтобы узнать, что это за непроверенные источники.
– Но они же оказались правы относительно её невидимости, – рычал Броди.
– Это не значит, что они правы и насчет всего остального. И пока мы не будем уверены, мы не станем ничего предпринимать, – ответил Джейни. – Кроме всего прочего, ты знаешь, чей это магазин? А кому принадлежит эта женщина? Ты что тупой, черт тебя дери? Хочешь навлечь на нас всех его гнев? Кто ты нахрен такой, что принимаешь решения, которые подвергают опасности весь наш отряд?
– Идет война, Джейни. Он не на нашей стороне. Он заботится лишь о самом себе.
– Во время войны мудрые люди ищут союзников.
– Ерунда это. Они жгут мосты, чтобы враги не могли пройти по ним.
– Ты не мост сжег. А вломился в его дом. Разрушил его. Затравил его женщину. Теперь он начнет охоту на нас.
Ещё восемь человек перешли на сторону инспектора.
– Очистите тут всё, – приказал Джейни.
Все, включая меня, уставились на него.
– Краска на масляной основе, инспектор, – запротестовал один из младших стражей. – Нам не очистить это место, разве что мы зальем тут всё...
– Бензином, – продолжил за него Броди со зверской ухмылкой. – И подожжем. Тогда он и не узнает.
Меня передернуло.
– Ни хрена вы не подожжете, – сорвался Джейни. – Вы вытащите отсюда свои чертовы задницы прямо сейчас. Вам остается надеяться только на то, что её тут не было, и поэтому она не сможет рассказать ему, что за придурки это натворили. Шевелитесь! Встать в строй!
Я задышала полной грудью, лишь когда они вышли через парадную дверь. Последним вышел угрюмый, настороженный Броди-хренов-поджигатель. Уходя, он оглянулся через плечо, оглядывая помещение.
Я пролежала ещё десять минут, трясясь от напряжения. Однажды, в одной из своих книг я прочитала, что чаще всего животные не впадают в эквивалент человеческого ПТСР. После ужасных инцидентов их жутко трясет, так их тело справляется с напряжением и страхом. Я не сопротивлялась непроизвольной дрожи и дала телу успокоиться.
Если бы не Джейни, они бы обнаружили меня. Они собирались сжечь мой драгоценный книжный магазин. Выпотрошить его. Превратить его в дымящиеся развалины.
Ну их этих покупателей. Их всё равно давно уже не было. Хочу, чтобы это место было защищено и от людей тоже. Хочу, чтобы на окнах были стальные жалюзи, чтобы никто не смог закинуть воспламеняющийся снаряд внутрь. Хочу, чтобы на входах были двери, как в банковских хранилищах. КиСБ не просто мой магазин, это мой дом.
Перегнувшись через край шкафа, я свалилась на пол, содрогаясь от боли. Размазывая красную краску и скользя, я поползла в ванную.
***
Спустя полчаса я сидела голая на полотенце в ванной комнате с бутылкой медицинского спирта в одной руке и раскладным ножом в другой.
Может, я и исцелилась, но две пули так и остались во мне, причем в совершенно неудобных местах. «Регенерация могла бы включать в себя крошечное дополнение в виде вытеснения инородных объектов в процессе,» – кисло подумала я. Ну серьёзно, раз уж существует такая чудесная заплатка, почему бы ей не быть универсальной?
Пуля, застрявшая в руке, или угодила в сухожилие, или повредила его, поэтому каждое движение причиняло невыносимую боль. А та, что в ноге, попала в самый центр квадрицепса и пекла огнем при каждом шаге. Мускулы не приспособлены для того, чтобы в них находились инородные металлические объекты. Особенно острые пули, которые впиваются при каждом движении всё глубже. К тому же они могут быть свинцовыми, а свинец токсичен. Не хватало мне остаток моей по-фейрийски длинной жизни разгуливать с симптомами отравления металлами. Это свалившееся на меня скоростное исцеление/бессмертие прибавило целый набор новых угроз. Подозреваю, если кто-то вонзит в меня нож, и я не смогу его извлечь по какой-то причине (например, если буду связана или типа того), мое тело просто срастется вокруг него.
Чёрт побери. Реально нездоровые вещи можно со мной сделать. Чем неуязвимее я становлюсь, тем уязвимее себя чувствую.
В общем поэтому у меня в руках спирт и ножик. А голая я потому, что одежда моя промокла от краски и пачкала всё, к чему я прикасалась, а идти за чистой наверх я отказываюсь, пока не извлеку пули. Они не дошли туда со своей краской, а я не собираюсь разводить бардак в своем доме.
Проблема в том, что я не вижу свою ногу. Я положила ладонь на бедро, пытаясь нащупать, где конкретно находится пуля. Ничего у меня не вышло. Мышца слишком плотная. Но по боли, исходящей от четырехглавой мышцы, я приблизительно представляла, где нужно надрезать.
Нужно действовать быстро.
Разрезать, выколупать пулю, извлечь лезвие.
Я задумалась, склонив голову. Можно, конечно, намазать краской ногу перед тем, как разрезать, но внутренность бедра я всё равно увидеть не смогу, а мне совсем не хочется пользоваться одним из брошенных ими баллончиков краски, чтобы выделить внутренние края раны. Мало того, что будет жутко печь, подозреваю, я не успею надрезать, подкрасить, углубиться, снова подкрасить, прежде чем мое глупое тело снова заживет. Правая рука не работает как надо. Закончится всё тем, что я обзаведусь татушкой в процессе исцеления. А в мои планы не входило обзаводиться неаккуратной и сделанной по неосторожности татуировкой.
А что если я свалюсь в обморок, разрезая себя? Или когда буду выколупывать пулю? Рана, наверное, заживет ещё до того, как я приду в себя.
Да нет, я более выносливая.
Сжав зубы, я надрезала.
Скуля от боли, вонзила нож глубже.
И свалилась в обморок.
Теряя сознание, я успела вытащить нож большим пальцем.
Когда я очнулась, нога уже зажила.
Блин.
Можно, конечно, попросить Бэрронса достать их. Я могу распылять краску, пока он будет резать. Или смогу использовать муку или что-то другое, что мое тело сможет впитать... Ну, до тех пор, пока не свалюсь в обморок. Да и неизвестно, когда он вернется. И сколько связок, мышц или вен в процессе перережет. К тому же, меня уже достало то, что я не в состоянии позаботиться о себе самостоятельно. Это моя проблема. И я сама её решу. Я устала, что меня спасают другие, например, как сегодня, когда вмешался Джейни. Это раздражает.
Мне нужно повысить болевой порог. Не то чтобы он у меня был низкий, но всё же.
Я не намерена снова есть темных.
Я ела их уже трижды: после того, как Мэллис пытал меня и избил почти до смерти, во время беспорядков на Хэллоуин и восемь дней назад, когда спускалась с обрыва, чтобы спасти Кристиана. И каждый раз я мучительно осознавала, что мне неизвестно, к чему это может привести в долгосрочной перспективе. Кристиан сказал мне, что комбинация из неудачно проведенного ритуала черной магии и поедания темной плоти привела к тому, что он превратился в Темного Принца. Думаю, я превосходный кандидат в Темные Принцессы.
Но опять же, Кристиан ел их лишь однажды, а я уже три раза. Непоправимый вред, скорее всего, уже нанесен.
В общем, свое решение принять новую дозу я оправдывала тем, что оно никак не связано с искушением и ломкой и основано исключительно на острой необходимости. После изнасилования мне была противна даже мысль о том, чтобы снова взять в рот что-то темное. А затем мне пришлось сделать это на обрыве, и я вспомнила, что это за ощущения и упс... Короче, отвращения я больше не испытываю.
Поход за опрокинутым содержанием холодильника и обратно был болезненным. Я ходила в одних лишь ботинках, чтобы не испачкать ступни, а на обратном пути остановилась, чтобы снять их, перед тем как войти в чистую часть магазина.
Вернувшись в ванную, я плюхнулась на полотенце и оперлась о стену. Протерла крышку банки из-под детской смеси, открыла её и, не давая себе времени на раздумья, закинула содержимое банки в рот.
Это было так же отвратительно, как и прежде.
Вкус серой, хрящевидной, пузырчатой плоти был родом из кошмаров. Тухлые яйца с касторовым маслом, личинки с дёгтем.
Куски плоти извивались во рту, пытаясь сбежать, пролезть сквозь стиснутые зубы. Я застыла на мгновенье: вязкие кусочки темного мяса прыгали по моему языку, а я и рот открыть не могла, и справиться с рвотным рефлексом у меня не получалось.
Я стукнула кулаком по полу, чтобы отвлечься от непокорных мышц горла, и сглотнула. Спустя несколько мгновений ледяной жар вспыхнул в моем теле, а прилив энергии ворвался в сердце, подобно уколу адреналина.
Внезапно все мышцы под моей кожей задвигались гладко, уверенно и сексуально, спина идеально выпрямилась, плечи расправились, груди приподнялись, бедра стали более покатыми, а живот – плоским. Словно все небольшие несовершенства человечности в моем теле разгладились. Если так фейри чувствуют себя всё время, то я им завидую. Меня хоть и напоили эликсиром, который изменил меня, но в отличие от фейри я всё ещё страдаю от боли, душевной и физической, всё ещё вынуждена спать, есть и пить.
Извивающаяся плоть дёргалась до самого желудка, попав в который, затрепетала как стая бешеных мотыльков, с отчаянием пытающихся вырваться на волю.
Мое сердце гулко стучало, из мозга словно вакуумом высосало все страхи и сомнения, а тело было как будто под напряжением.
Это было опьянительно.
И до чертиков сексуально.
Я потянулась, сила фейри привела меня в состояние эйфории. И как я жила без этого с той ночи на обрыве? Серьёзно, я, наверное, уже изменена настолько, насколько это вообще возможно благодаря этой ерунде, так ведь?
И тут я поняла, что у меня появилась новая проблема.
Я больше не чувствовала пули. И имела лишь приблизительное представление, где резать.
Понятия не имею, почему случилось то, что произошло в следующий момент.
Может, потому что всё это началось с моего желания, а этого я хотела так сильно, что книга решила наконец-то смилостивиться надо мной.
А может, Синсар Дабх не по нраву была мысль о том, что я собиралась себя резать.
А может, ей известно что-то, чего не знаю я, и я могла действительно убить себя, перерезав важную артерию.
Независимо от причины я резко стала видимой.
Я смотрела на свое тело и так рада была видеть себя, что несколько секунд даже не шевелилась. Затем вытянула ногу и залюбовалась ей. Согнула пальцы. Оценила состояние ногтей. Оно ужасное: ногти короткие, зазубренные и неотполированные. Черт. Их нужно привести в порядок. Кожа сухая. Как кожа может быть такой сухой, когда здесь бесконечно дождь идет?
Ладно, может, я и оттягивала мою кустарную операцию немного, упиваясь прекрасным зрелищем моего плохо ухоженного тела. Я соскучилась по себе.
Боже, как же здорово вернуться!
Я изучила свое бедро, с клинической точки зрения и безо всякого страха, боли, без малейшего намека на переживания, сделав глубокий хирургический надрез, начала копаться в ране. Кровь заполняла рану, испарялась и снова начинала течь.
Вау, а тут всё так интересно. Никогда не заглядывала себе внутрь раньше. Тело – это настоящее чудо. Какая жалость, что оно состоит из органических компонентов с очень коротким сроком службы.
«Но не мое,» – изумлялась я, продолжая резать. Впервые с тех пор, как я узнала о том, что меня переделали с помощью фейрийского эликсира, о котором ничего не известно, у меня случился приступ радости по поводу перспективы долгой жизни. Ненавижу вещи, которые в этом улучшенном состоянии можно со мной сотворить, но обожаю возможность встретить больше рассветов, провести больше ночей с Бэрронсом, потратить больше времени на то, чтобы найти смысл жизни.
– Сосредоточься, Мак, – пробормотала я. Моя безотлагательная проблема – пули. У меня есть целый список других проблем, и наименьшая из них – это выяснить, кто разболтал мои секреты.
Кожа уже пыталась срастись вокруг ножа. Из-за темной плоти я исцелялась ещё быстрее, чем прежде. Оказалось, что нужно продолжать резать, двигая ножом туда-сюда. Было интересно, как будто я оперировала кого-то другого. Я почти не чувствовала этого.
Извлечь пулю из ноги мне удалось с двух попыток. С трёх я смогла извлечь ту, что застряла в руке.
Конечно же, именно так он меня и застал.
Сидящую, развалившись на полу с парочкой искореженных металлических осколков в ложбинке между ногой и бедром, с ножом в одной руке, бутылкой спирта, которым я так и не успела воспользоваться, в другой, и с выражением дикого триумфа на лице. Возможно, я даже немного смеялась.
И я была в чем мать родила.
Глава 6
И помнишь, когда я двигался в тебе, Святой дух ведь был во мне...
Такое чувство, что я была под кайфом. Да, собственно, так и было из-за радости от победы над пулями кровь неслась, наполненная бессмертной силой, жизненной энергией и похотью.
Мой мозг зафиксировал Бэрронса, а тело предложило: «А не пуститься-ли нам во все тяжкие?» Мое нынешнее состояние как раз идеально для этого подходит. В последний раз, когда я съела плоть Темных, его убили спустя пару минут после этого. И я в одиночестве переживала кайф и ломку. По большей части кайф пришелся на обратное путешествие из Германии, когда я изо всех сил старалась не думать и не чувствовать.
Боже, когда же мы в последний раз трахались отчаянно, по-животному, безо всяких запретов? И как, черт возьми, я допустила, что это было так давно?
Я знала ответ на этот вопрос. Причиной было то, что я таила в себе, как прожорливую гусеницу, поедавшую изнутри прогнившее яблоко, которым была МакКайла Лейн.
А сейчас, чувствуя себя неуязвимой и воинственной, благодаря темной плоти и присутствию Бэрронса – то ли зверя, то ли человека – и не видя никаких непосредственных угроз своему существованию, я ощущала лишь одну настоятельную потребность. Я прошла через очищение и стала прежней Мак, причем во многих смыслах. Возможно, чтобы пережить все это и разобраться со своими многочисленными проблемами, побыть наркоманкой – как раз то, что мне нужно.
Я никогда не занималась сексом с Бэрронсом, накачавшись темным мясом, хотя невероятно хотела этого. После того как я распробовала его в гроте Мэллиса, меня преследовало навязчивое, неудержимое желание почувствовать это удовольствие снова. Быть при-йей было ужасно. Я была до безумия ненасытной, немногим отличалась от марионетки.
А вот кайф от темного мяса, наполняя неутолимой похотью и наделяя несокрушимым телом, при всём этом не лишает рассудка. Даже если мы будем жестко трахаться, что с того? Моя кожа заживет ещё в процессе, и я смогу позволить себе ещё больше. Мы можем заняться тем, что я так люблю, и от чего у Бэрронса совершенно сносит крышу, и притом безо всяких последствий.
Я вся дрожала от похоти, внезапно начав понимать увидимся-в-Фэйри девушек больше, чем хотелось бы.
Наши взгляды встретились, и я вздрогнула.
«В моем Доме хренова река крови.»
В его глазах я разглядела заглавную «Д», а это значит, что в его Доме, независимо от того, что именно он считает своим домом, никто – никто, кроме него – не может нагадить и остаться безнаказанным. И я вовсе не уверена, что до конца ночи не подтолкну его в нужном направлении. В сторону Броди. За время моего пребывания в Дублине, я усвоила несколько вещей: если позволить плохому парню уйти, то он непременно вернется. Так что лучше просто лишить его возможности ходить.
«Краски,» – поправила я. Хотя его первобытное восприятие сообщило ему об этом ещё до того, как он преступил порог. Он ведь может учуять даже мои месячные. Больше того, он чувствует их приближение.
Бэрронс зарычал, сверкнули черные клыки, и я вдруг осознала, что прогулка по книжному магазину в его нынешнем состоянии могла пробудить в нём воспоминания о тех днях, когда он шагая по залитому кровью полю битвы, гадал о том, что обнаружит. Вероятнее всего всех, кого знает – за исключением своих бессмертных товарищей – мертвыми. Интересно, сколько времени прошло до тех пор, когда он запретил себе проявлять всякий интерес к людям? И каково это чувствовать, что ты потерял всех, как я потеряла Алину? О да, намного проще быть безразличным. В конечном счете, лучше просто позволить другим осуждать себя.
Зверь Бэрронса всегда наготове. Иногда я гадаю, что если однажды он не просто изменится, а сбежит и больше никогда не вернется в человеческое обличье. Останется в своей истинной форме, которая для него наиболее близка, в каком-то другом мире, в облике, в котором его гораздо тяжелее убить, но в котором гораздо проще жить.
Его темные глаза вспыхнули.
«Черт. Не знал, что застану здесь. В мире всё ещё есть вещи, способные убить тебя. Мне ненавистна сама мысль.»
Ах, так он не исключал вероятность того, что Дэни придет за мной с моим же копьем.
«Чёрт. Не знала, вернешься ли ты...» – «...ко мне» – быстренько проглотила я. – «Мне ненавистна сама мысль.»
Он улыбнулся, но улыбка эта быстро исчезла. Его губы сжались, а рот принял хорошо знакомые мне очертания. Он думал о том, чем бы хотел заняться со мной, используя свой рот. И это были определенно не разговоры. Бэрронс не тратит время попусту. Другой бы сказал: «Вот это да, ты снова видима!» Или: «Что, черт возьми, произошло с моим книжным магазином?» Или: «Кто это сделал? Ты в порядке?»
Но не он. Он осмотрел меня, убедился, что я цела, и вернулся к тому, что на самом деле имело значение.
Ко мне. Обнаженной.
Он разделся.
На его плечах играли мускулы, когда он стягивал с себя рубашку. Он скинул ботинки, вытащил ремень из пояса брюк, позволил им упасть, и я с трудом сглотнула. Бэрронс не носит белья. Люблю его член. И люблю то, что с его помощью он может со мной сделать. Я обожаю его яйца. Они такие мягкие и шелковистые, с бороздкой посередине, которую я люблю лизать, прежде чем обхватить его член губами. А когда я понимаю, что он потерялся в скользкой теплоте моего языка, кружащего медленно и непринужденно, посасывая его как особое лакомство, я глубоко вбираю в рот, сжимая рукой его яйца, и начинаю двигаться резче, чем должна, и каждый божий раз у него сносит крышу. Я одержима его телом и его реакцией на мои прикосновения. Он мой мужчина-гора, с которым я могу поиграть, поэкспериментировать и посмотреть, насколько высоко он может взлететь благодаря мне.
На его недавно возрожденной коже не было ни единой татуировки. Он представлял собой темное, мускулистое, лоснящееся совершенство. Я почти кончила, просто наблюдая за тем, как он раздевается. От его стриптиза и собственной руки между ног, а еще от его пристального взгляда, прикованного к моим движениям. Будучи при-йей, я часто такое проделывала, а он сидел рядом в кресле, пока я лежала на кровати, и наблюдал за мной тяжелым взглядом, в котором читалась похоть, восхищение и частенько мелькало нечто, весьма смахивающее на ревность. Затем он откидывал мою руку, накрывал своим телом и с силой до отказа входил в меня. Его взгляд словно говорил: «Я нужен тебе для этого. И если больше ни для чего другого, то, по крайней мере, для этого.»
Он прав. Одно дело мастурбация.
И совсем другое – секс с Бэрронсом.
Они абсо-нахрен-лютно и рядом не стоят друг с другом.
Я поднялась с пола, и пули с моего бедра, позабытые, упали на пол. Мой позвоночник стал гибким, тело – сильным, я пульсировала от желания, которое граничило с жаждой насилия. Не могу понять, почему рядом с ним я так себя чувствую. С другими было иначе. С Бэрронсом же я всегда чувствую себя живой и агрессивной. Мне хочется жесткого секса, хочется все ломать и крушить. Я хочу толкнуть его, хочу проникнуть в его голову. Мне хочется узнать, как много он может взять, и как много я готова отдать.
«Хочешь что-то сказать, Девочка-Радуга?»
Я знала, чего он хотел. Он всегда ждет этого от меня. Хочет знать, что я в происходящем отдаю себе полный отчет, делаю это добровольно, и что я на сто процентов поглощена им, жизнью, собой, этим моментом. Казалось бы, это не такое уж и трудновыполнимое требование, но для меня это не так просто. И где-то среди всего мною сказанного он хочет услышать свое имя.
Я вскидываю голову и бросаю на него колкий взгляд.
«Трахни меня, Иерихон Бэрронс,» – я не стала добавлять: «Ты мой мир.» По крайней мере, я очень надеюсь, что не стала. Мои веки затрепетали, прикрывшись, скрывая чувства.
И вот он на мне, я припечатана к стене, мои голые ступни свободно покачиваются над полом, а он поднимает меня все выше, пока не обхватывает своими большими руками мои бедра. Его физические возможности просто невероятны, они превращаются в неоспоримый бонус, когда дело доходит до секса.
Когда он прячет свою голову между моих бедер, я обхватываю ее ногами, выгибаюсь дугой, прижимаясь к его рту, и запускаю руки в его густые темные волосы. Когда его клык едва касается моего клитора, я с силой тяну его за волосы, и он смеется, поскольку для него, как и для меня, во время секса, не важно под кайфом или нет, боли просто не существует. Когда я была при-йей мы испробовали все, что могли. Я приспособилась к нему. Все это было чувственным опытом. И чертовски приятным.
Я откинула голову и позволила себе раствориться в блаженстве, которое дарил мне его рот и язык, двигающийся во мне.
Я выгнула шею и зарычала, кончая. Чертов мужчина, он прикасается ко мне – и я взрываюсь. Все еще во власти отголосков предыдущего невероятного оргазма, приближаюсь к следующему, и так до тех пор, пока он не прекращает ласкать меня. Он досконально знает, как управлять моим телом. Это невероятно. И пугающе.
В желании и похоти мы с Бэрронсом идеально подходим друг другу. А в обычной жизни мы как два дикобраза, которые с осторожностью должны учитывать жизненное пространство друг друга, потому что один неосторожный толчок – и любой из нас может оскалиться и удрать. Не потому что иглы причинили боль, а потому что мы оба... взрывоопасны. Темпераментны. Горды. Чертовски неуступчивы. Из-за этого у нас сложные дни, но невероятные ночи. Я не могу измениться. А он не станет. Что есть, то есть.
Здесь и сейчас, объединенные похотью, мы едины, и благодаря этому дни не так сложны. Снова взрываясь, я слышу, как он издает этот низкий, примитивный звук, зарождающийся в глубине его гортани, который так сводит меня с ума. Он вызывает вибрацию в тазовой области, которая медленно распространяется по всему телу, придавая моему оргазму пикантную остроту. И только это имеет значение для нас как пары.
Я не могу позволить себе лишь изредка трахаться с этим мужчиной, поскольку секс – это тот клей, который держит нас вместе; та нить, которая связывает нас; те единственные узы, ошейник или цепь, которые каждый из нас может себе позволить. Секс словно место, где все незначительное исчезает, а мы вместе становимся чем-то большим того, кем являемся поодиночке. Сейчас я понимаю, почему он трахается так же самоотверженно, как умирающий верит в бога. Секс с ним больше, чем что-либо другое, приближает меня к святости. Бэрронс – мой храм. Каждая ласка, каждый поцелуй как аллилуйя.
Если вас что-то не устраивает, можете отправить меня гореть в Аду.
Он отправится туда со мной.
Нам всё равно.
Пока оргазм затухал, вспыхивал и снова затухал, он откинулся назад, позволив мне соскользнуть со своего тела, его глаза полыхали кроваво-красным, лицо наполовину превратилось в звериное. Он стал выше сантиметров на шестьдесят, чем был до этого, плечи стали заметно шире, кожа потемнела и приобрела цвет отшлифованного красного дерева. Я чувствовала когти на своей коже. Крохотные бугорки рогов показались на его черепе.
Меня все еще трясло от отголосков оргазма, и все равно, несмотря на это, новая волна похоти накрыла меня, очистив мою кровь, открыв шлюз, который, как мне казалось, я и не закрывала. На какой-то момент я задержала дыхание, потрясенная непрошено возникнувшим осознанием того, что я в очередной раз подавляла все свои эмоции в течение многих месяцев. Все без исключения. Так же, как я делала, когда верила, что убила его на скале вместе с Риоданом. Я скользила по водной поверхности, как плоский камень прыгает по глади бездонного озера "блинчиком", благодарная, что могу быть беспристрастным наблюдателем, невидимым рассказчиком чьих-то чужих историй. Я жаждала быть невидимой. Хотела исчезнуть задолго до того, как это произошло на самом деле. У меня и без Книги имелась критическая, хотя и не очевидная неисправность. И эту неисправность я не могла самостоятельно починить. По крайней мере ни одним известным мне до сих пор способом. Безжалостная и неразрешимая сумятица в моей голове вынудила меня выбрать состояние полнейшего безразличия ко всему вместо борьбы с тем, что невозможно победить.
Лишь одно чувственное прикосновение Бэрронса – и я воскресла. Пришла в чувства, ощутив себя такой чертовски живой. А моя неисправность, которую невозможно починить и контролировать, никуда не денется и после того, как мы закончим. Так что нужно наслаждаться моментом.
Он склонил свою темную деформированную голову ко мне, и длинные спутанные волосы коснулись моей спины.
– Я ощущаю Темных в тебе, – глухо пробормотал он в основание моей шеи сквозь зубы, которые были слишком велики для человеческого рта. Я чувствовала, как его язык нащупал мою яремную вену. Ощущала, как мое сердцебиение пульсировало под его клыками. Его следующие слова были гортанными, искаженными, едва похожими на человеческие: – Насколько жестко ты готова поиграть? – а затем он немного потряс меня, как делает собака, когда у нее в зубах кролик.
– А насколько жестко ты умеешь? – выдохнула я ему в грудь.
Он поднял голову, посмотрел на меня и засмеялся так, как никогда не смеялся в человеческом обличье. О да, Бэрронс определенно предпочитает зверя. В этой форме есть что-то надежное и простое. Как будто в облике этого сообразительного существа он может быть свободным настолько, что мне никогда этого не понять. Хотелось бы мне знать, что он чувствует под своей примитивной эбеновой кожей, какова на вкус жизнь на острие его убийственных клыков. Хотелось бы и самой быть движимой теми же фундаментальными принципами, чтобы быть с ним на равных.
Я толкнула его в грудь. Он так сильно врезался в стену ванной комнаты, что у него опустилась голова, а когда он снова поднял ее, на его лице сверкала дикая и торжествующая улыбка.
– Ты хочешь бороться или трахаться, Мак?
Переполненная яростью и сексуальной энергией, я переступала с ноги на ногу. Быть может, я так никогда и не пойму, почему рядом с ним меня одновременно переполняют оба этих чувства, но, черт возьми, я уверена, что могу насладиться ими.
– И то, и другое.
– Думаешь, сможешь одолеть меня?
– Уж попробую точно.
– Думаешь, выдержишь?
Я ткнула пальцем ему в грудь и улыбнулась.
– Думаю, я тебя переплюну. Иерихон.
В его груди зародилось низкое рычание.
– Тогда, черт возьми, давай действуй, Мак.
Я так и сделала.
