Текст книги "Дом на городской окраине"

Автор книги: Карел Полачек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)

– Хороша у меня жена, приятели, а? Ведь правда, и вам хотелось бы иметь рядом такое создание?

Оторвавшись от еды, шахматисты закивали. Бухгалтер развеселился, стал громко нахваливать супругу. Такой женщины нигде не сыскать. Правда, у нее не было приданого, но и без гроша она не сидит. Гости должны знать, что пани Михелупова, некогда служившая на почте, теперь получает пенсию. Пусть не слишком густую, но ведь нынче, господа, каждая денежка сгодится. Бухгалтер благословляет судьбу: жена ему досталась выгодная.

Подошло время прощаться. Дамы обнимали пани Михелупову, добавляя к смачному поцелую пожелания: «Будьте здоровы и счастливы, душенька!» Шахматисты, добираясь до прихожей, несколько раз споткнулись. Доктор стоял, держа в руке пальто, и размышлял, что-де не надо было столько есть на ночь. «Я подрываю собственное здоровье!» – с горечью констатировал он.

Михелуп услужливо помогал ему надеть пальто, и тут доктор Гешмай неожиданно рявкнул:

– Значит, в воскресенье! Поняли? В воскресенье я заеду за вами. Детям необходим свежий воздух, вы меня поняли? Нельзя им все время торчать среди этой рухляди. Воздух, побольше воздуху! Проветривать, а всю рухлядь вон! Она отнимает у детей воздух!

– Я вам чрезвычайно благодарен, пан доктор, – заметил бухгалтер, – с удовольствием воспользуемся вашей любезностью. – Он откашлялся и добавил: – Но в связи с этим я бы кое о чем вас попросил…

– Что? – гаркнул доктор.

– Не соизволите ли вы остановить свой автомобиль на углу? Я бы попросил вас не подъезжать к самому дому.

– Но почему?

– Как бы бабушка не узнала, что мы едем на прогулку. Она бы тоже захотела, а это как-то неудобно… Дело в том… бабушка у нас немного ребячлива… Но в остальном это весьма почтенная дама, дай ей Бог еще долгие годы жизни… Она будет браниться, если узнает, что мы уехали без нее…

8

В следующее воскресенье шестиместный автомобиль доктора Гешмая остановился на некотором расстоянии от дома, где жила семья бухгалтера. Как было условлено, клаксон трижды коротко квакнул. Семейство Михелупов, спрятавшись за прикрытой дверью, напряженно прислушивалось. По сигналу бухгалтер поднял руку и приглушенным голосом скомандовал: «Вперед!»

В соответствии с заранее продуманным планом первой из засады выскочила Маня, получившая строгий наказ не шуметь на лестнице. Девочка проскользнула в дверь, как мышка, и съехала по спирали перил. За ней последовал очкастый гимназист. Спускаясь по ступенькам, он затаил дыхание. Под окном каморки наклонился – и бегом к автомобилю.

Бухгалтер взволнованно прислушивался. Когда звук удаляющихся шагов стих, он с облегчением вздохнул. И горячо прошептал:

– Слава богу, как будто тихо.

– Надеюсь, пронесет, – отозвалась жена.

Выполняя полученную от мужа инструкцию, она тщательно заперла дверь и тоже тихонько вышла.

На углу ждал одетый в кожаную куртку доктор; на голове его была плоская фуражка. Казалось, это совсем другой человек. С лица исчезли усталость и рассеянность; весь он так и сиял свежестью и бодростью. Похлопывая себя по бедрам и фальшиво напевая какую-то мелодию, доктор со всех сторон обошел машину. Подобревшим взглядом влюблено погладил блестящий кузов. Пятнистый фокстерьер, заливаясь восторженным лаем, стал рваться к дверце машины. Доктор приобрел его у одной девицы, которую господа часто катали в автомобиле; песик боготворил авто: он не принадлежал к тем собакам, которые с громкими проклятьями бросаются вслед едущей машине; фокстерьер был поклонником рода Быстроездящих.

– Извольте садиться, господа! – распорядился доктор.

В этот момент раздался крик. Взбалмошная старуха выскочила из дому и галопом мчалась к машине. Она размахивала над головой кулаками, лицо ее было перекошено злобой.

– Бабушка! – простонал бухгалтер.

– Скорей в машину! – крикнул доктор.

Пани Михелупова втолкнула в автомобиль детей и со стуком захлопнула дверцу. Доктор включил мотор.

– Какая неприятность! – в смятении бормотал бухгалтер.

– А ведь мы были так осторожны…

– Кто мог выдать нас бабушке? – допытывалась пани Михелупова и подозрительно посмотрела на Маню: – Маня!

– Причем тут я, мамочка! – защищалась та.

И все же именно Маня выдала тайну противнику. Девочка знала, что бабушка относится к ней с неприязнью, и платила ей той же монетой, как это умеют только дети. От старости бабушка тронулась умом и сама впала в детство, а потому относилась к Мане как к равной.

Маня часто представляет себе, как ходит с бабушкой в школу. Бабушка сидит с ней рядом, руки на парте, и внимательно слушает учительницу. Маня нарочно гримасничает, чтобы рассмешить ее. Бабушка не в силах удержаться от смеха, и учительница выставляет ее на позор перед всем классом. Маня захлебывается от наслаждения, представив себе, как бабушка стоит лицом к стене. По пути из школы она сорвет с бабушки сумку, и мальчишки будут пинать сумку ногами вместо мяча.

– Вот будет крику! – вздохнул бухгалтер.

– Подумаешь, – роптала супруга, – не сидеть же нам ради нее дома!

– Не говори так, – сердито заметил Михелуп, – хоть бабушка немного ребячлива, но это добрая, благородная женщина, которая так много испытала…

В память Мани накрепко врезалась фигура старой скандалистки, стоящей посреди улицы, размахивающей руками и кудахчущей, точно испуганная курица. Когда Маня вернется домой, она непременно попытается перед зеркалом двигать бровями и жевать ртом как бабушка. Для того и выдала бабушке тайну их отъезда. Захотелось посмотреть на негодующую и мечущую грома старуху.

Маня решает: в школе изображу девчонкам бабушку. Вот будет потеха!

Она сидит возле доктора, который крутит руль, и наблюдает за его лицом. На нем застыло властное, чрезвычайно гордое выражение, как и положено владельцу машины. Маня обнимает за шею пятнистого фокстерьера. Пес высовывает голову из окна и жадно глотает ветер.

Автомобиль пыхтит по улицам, клаксон коротко и звучно бросает пешеходам замечания и предостережения. Многие Медленноходящие смешно отскакивают. Другие нарочно замедляют шаг, чтобы подчеркнуть плебейское пренебрежение к автомобилю.

Михелуп не выдерживает:

– Как эти люди ходят, глазам своим не веришь! Не удивительно, что так часто случаются катастрофы!

– Вы правы, пражские пешеходы не признают никакой дисциплины, – соглашается доктор, – тут гляди в оба.

– Надо бы полиции больше за этим следить, – негодует бухгалтер. – И каждого штрафовать на месте. Быстро научатся ходить!

Клаксон взревел, какой-то старик поспешно отскочил в сторону. Было видно, как он размахивает зонтиком и громко кричит им вслед.

– Где у тебя глаза, идиот! – гаркнул в окошко бухгалтер.

Город уплывает назад, вот уже появились огороды, поросшие бедным кустарником, холмы, группки бараков, где на протянутых от дома к дому веревках полощется пестрое белье. Оглянешься назад – видишь фабричные трубы, а там, далеко, в синем тумане – петршинскую наблюдательную вышку.

В воздухе пахнет весной. Поблескивают серебром липкие почки каштанов, золотятся сережки верб. Над футбольными стадионами трепещут на ветру флаги. Прикосновение весеннего солнца пробуждает к новой жизни шарманщиков. А под небесным куполом, где в прежние времена пролетали стаи аистов, гудит эскадрилья самолетов.

Вдоль реки движется процессия пестро, по-воскресному одетых людей, движется очень медленно: кажется, она вообще стоит на месте. Разглядывая эту толпу, бухгалтер горестно усмехается.

«Убогие людишки, – думает он, – какую страдальческую жизнь они ведут, как скорбен их путь! Их душит жара, они вынуждены глотать дорожную пыль!»

Ему хотелось встретить какого-нибудь приятеля из рода Медленноходящих. Он помахал бы ему шляпой, а тот глядел бы ему вслед с завистью и почтением.

Завизжал тормоз автомобиля – все подскочили на сидениях. Откуда-то вынырнул грузовик с ящиками пустых бутылок от содовой. Из кабины высунулись красные, потные рожи.

– Куда смотришь, дурья башка! – просипел шофер.

– Сперва научись ездить, дубина! – проворчал доктор.

Завязался резкий обмен мнениями. Противники не скупились на бранные словечки. В голосе доктора звучала та грубая сиплость, которая характерна для профессиональных шоферов. Так еще в стародавние времена сипели, едва не стукаясь лбами, слуги, тащившие на носилках дам в кринолинах.

Противники осыпали друг друга всеми обидными именами, которыми только можно обозначить неосторожного водителя; и все же в этих проклятиях слышался отзвук дорожного братства, сглаживающего классовые противоречия и объединяющего врача с человеком из народа.

Освежившись щедрой бранью, они простились с пеной у рта, но приятно разгоряченные и довольные.

«Уа! Уа!» – ревел клаксон. Тополиная аллея расступалась, придорожные столбы оживали и убегали назад. От быстрой езды глаза обоих детей сияли исступленным восторгом. Пес жадно вынюхивал в воздухе следы людей и животных. Бухгалтер тоже был доволен. Только с лица пани Михелуповой не сходило напряженное, озабоченное выражение.

Доктор обернулся к бухгалтеру:

– Слышите, как поет мотор? – восторженно спросил он. – Вы только послушайте, как поет эта машина!.. Любой подъем берет с ходу. Моим коллегам пришлось бы переключать на третью скорость. У нее отличное сердце и здоровое дыхание. А ведь уже, с вашего позволения, наездила почти сто тысяч километров…

Михелуп почувствовал, что должен что-нибудь сказать.

– Наверное, вы не скупитесь на хорошее смазочное масло? – спросил он, как бы проявляя заинтересованность.

– Э, милый, где бы я сейчас был, если бы как следует ее не смазывал? – воскликнул доктор Гешмай.

В его голосе задрожали лирические нотки.

– Я покупаю для нее первоклассное масло, – растроганно сообщил он, – я ее не обижаю. Даю ей все самое лучшее, и машина это понимает… Я машину чувствую, а машина чувствует меня. Не то что некоторые мои коллеги… Бывают такие, – и поверьте, их немало, – которые просто ужасающе обращаются с автомобилем! А потом еще удивляются, что у них не автомобиль, а старый рыдван…

– Отличная машина, – одобрительно заметил бухгалтер.

Доктор лихо сдвинул фуражку на затылок.

– Вы взгляните, какой на ней лак! Блестит точно новенькая! А ведь досталось ей немало! Сколько бы она могла порассказать!

– Вы уже делали капитальный ремонт? – продолжал расспрашивать бухгалтер.

Доктор с досадой отмахнулся:

– Разве американская машина нуждается в капитальном ремонте? – с презрением отвечал он. – То-то! «Америка» накрутит свои двести тысяч километров, а потом я куплю новую.

Бухгалтер вежливо промолчал.

9

Есть такое озерцо с бетонной плотиной, а над ним террасами располагается ресторация. За садовыми столиками, покрытыми белыми скатерками, над чашками кофе или над гренадином собралась празднично разодетая, шумливая, беспокойная толпа. Между столиками, услужливо склонив головы набок, носятся официанты, мечутся большеухие мальчики в белых курточках. А над всем этим многоголосым гомоном из ящика-репродуктора плывет какая-то громкая оперная мелодия.

Разыскивая свободный столик, бухгалтер с удовлетворением отмечал присутствие знакомых. Со многих мест поднимались господа, чтобы пожать ему руку.

«Все-таки я кое-что значу, – с гордостью думает бухгалтер, – имею немало полезных знакомств. Меня, милые мои, голыми руками не возьмешь, во всем знаю толк».

Семейство разместилось за столиком, и бухгалтер молодецки распорядился:

– Возьмем кофе со сливками. Официант, четыре кофе со сливками! И пирогов! Самых вкусных пирогов!

Жена потянула его за рукав.

– Еду я взяла из дому, – вполголоса проговорила она. – Зачем швыряться деньгами?

Но бухгалтер вошел в раж и проявил склонность к кутежу.

– Женщина, – с упреком возразил он, – неужели ты не постеснялась бы разворачивать перед всем обществом свои запасы? Я этого не допущу. Я тут распоряжаюсь, я плачу. Будем пользоваться жизнью!

Пани Михелупова тихонько вздохнула и замолчала.

– Где пан доктор? – забеспокоился Михелуп.

Доктор задержался возле своей машины. Покачивая бедрами, он обходил вокруг автомобиля, щупал шины и ласково поглаживал капот. Немного постоял, задумчиво вздохнул и двинулся вслед за семейством бухгалтера. Но у входа в ресторацию был атакован мамашами, которые подталкивали к нему своих деток. Доктор привычными движениями тряс их, разводил руками и лаконично произносил ученые слова. Когда же наконец ему удалось освободиться от мамаш и их отпрысков, он, уже мрачный и неразговорчивый, разыскал столик, за которым сидели Михелуповы. Заказал стакан минеральной и проглотил таблетку. Потом вынул часы и стал озабоченно считать свой пульс. В голове у него шумело, мысленно он уже носился из дома в дом, от пациента к пациенту.

– Что с вами, доктор? – с участием спросил Михелуп.

– Я больной человек, – простонал тот.

– Да что вы! Ведь вы так прекрасно выглядите!

Доктор повеселел.

– Правда? Правда я хорошо выгляжу? – жадно допытывался он. – Вы не ошибаетесь?

Бухгалтер клятвенно заверил доктора, что редко кого видел в его возрасте таким цветущим.

Доктор Гешмай жадно глотал его слова. Но вскоре снова пал духом:

– Я больной человек, мое состояние безнадежно. Сердце отказывает… И никто мне не поможет. Ich bin geliefert.[13]13
  Я погибший человек (нем.).


[Закрыть] Один коллега говорит то, второй – другое. И все вместе ничего не знают…

Из репродуктора над их головами звучал военный марш. Веял приятный ветерок, трепал обесцвеченные кудри серебристых барышень, которые наполняли пепельницы окурками со следами помады. Потом, охваченные внезапным беспокойством, изучали в карманном зеркальце, не блестят ли у них носы. Юноши в пестрых свитерах заливались громким смехом. Коммерсанты иудейского исповедания покрикивали на своих непослушных отпрысков.

Неожиданно бухгалтер помрачнел. Среди столиков прокладывал путь Артур Ган, по прозвищу Турль, его сопровождали Турль пониже рангом и две серебристые барышни. Оба Турля щеголяли в брюках-гольф, у обоих были плотоядные мясистые губы, а в горле клокотала пражско-немецкая речь.

Заметив в толпе бухгалтера, Турль закричал:

– Эй! Пан Михелуп! Как делишки, пан Михелуп? Что поделываете, пан Михелуп? Как поживаете, пан Михелуп?

Бухгалтер опустил глаза и что-то пробурчал. Но успел заметить, как Турль ткнул в бок Турля пониже рангом, и тот расхохотался.

Побледнев, Михелуп сказал доктору:

– Об этом господине мы еще когда-нибудь прочтем в отделе происшествий. Помяните мое слово!

Но доктор его не слушал: только пялился на часы и шевелил губами. Репродуктор теперь хрюкал комическую песенку; бухгалтер качал головой и постукивал в такт кофейной ложечкой; его лицо говорило: «Мы на прогулке, мы далеко от Праги, слава Богу, мы бодры и здоровы». А толпа мельтешила и шумела, и все в честь приятного весеннего денька поедали пироги.

Вдруг наш герой испуганно огляделся:

– Где дети?

– Только что были здесь, – ответила жена, – наверное, куда-то ушли…

Михелуп вскочил:

– Где дети? О господи, куда девались дети?!

Уже стоя, он принялся ругать жену:

– Почему ты не смотришь за ними? Где у тебя глаза?

– Да я… – начала было пани Михелупова.

– Ты… ты… – сипел Михелуп, – ты легкомысленная женщина… Тут озеро… я должен смотреть за всем… если с ними что-нибудь случится… разнесчастный я человек…

– Постой, да ведь…

Но бухгалтер уже ничего не слышал, он помчался разыскивать детей.

Обежал вокруг ресторации, в отчаянии выкрикивая:

– Маня! Иржик! Где вы? Немедленно вернитесь! Сюда, сюда… Идите к папочке!..

На дворе полукругом стоят запаркованные автомобили. На них глазеет несколько человек: горожане, попыхивающие сигарами, подростки в пестрых пуловерах, светские львы в брюках-гольф, с трубками во рту; тут же околачиваются и деревенские парни в нескладных праздничных костюмах, напряжено прямые, с пустыми голубыми глазами. Все эти люди впиваются взглядами в блестящие лимузины, задумчиво дотрагиваются до их капотов; светские львы в брюках-гольф обходят машины, слегка покачиваясь в бедрах. Казалось, все эти люди совершают тихое богослужение, славят божков Скорости, принявших подобие лимузинов, машин с открытым верхом, спортивных автомобилей.

Тут-то и нашел Михелуп очкастого мальчика и девочку. Он услышал, как мальчик объясняет:

– Это отличная машина, с восьмицилиндровым двигателем!

– Дурак, – возразила ему девочка. – Здесь вовсе не восьми, а шестицилиндровый двигатель, да будет тебе известно…

– Сама ты дурра! Посмотри, какой длинный капот… У шестицилиндровых таких не бывает!

– Лучше никому этого не говори, осрамишься, – усмехнулась Маня, – это шестицилиндровик с передним приводом, поэтому и капот такой длинный…

Гимназист понемногу сдается. Девочка права. И чтобы окончательно не утратить авторитет, он с видом знатока добавляет:

– Но драндулет что надо…

– Верно, драндулет что надо, – соглашается Маня, – только бензину жрет…

– Потребляет она много, – рассудительно поддакивает Иржи, – а это большой недостаток…

Иржи сделал открытие, что машина иностранная, потому как управление у нее слева, и сразу вырос в глазах сестры.

У бухгалтера отлегло от сердца: его потомство цело и невредимо. Он выслушал их суждения об автомобилях и заметил, что не любит, когда дети забивают себе голову всякими глупостями. Главное место в мозгах должны занимать знания, за которые приходится платить деньги. Предпочтение нужно отдавать купленным знаниям!

– Лучше бы вы взяли с собой книжки и позанимались, – ворчал он, – я, видите ли, должен покупать им дорогие учебники… а они будут интересоваться всякой ерундой…

Но в душе ликовал, что у него такие умные дети – любую мелочь подметят.

«Это же мудрецы… И непоседы… Все видят насквозь, глаза как у мышек! И это мои дети! Надо бы что-нибудь им купить, если подвернется случай…»

– У нас в гимнажке, – сказал мальчик, – некоторые ребята собирают номерные знаки от машин. Впереди всех Крейза Йозеф из нашего класса. У него записано больше всех. Зато у Микишки – весь ЦеДе.

Бухгалтер хотел знать, что такое ЦеДе.

Гимназист объяснил, что так начинается номерной знак дипломатического корпуса.

– Да что там ЦеДе! – продолжал очкарик. – Один малый, Штейнбах Карел, собрал целую коллекцию иностранных знаков. Раздобыл даже номерной знак сиамскго короля! Вот это да!..

– А как учится это Штейнбах Карел? – допытывался бухгалтер.

– Француз вызывал его предков, – сознался Иржи.

Бухгалтер вознегодовал.

– Как ты выражаешься, невежа! Надо сказать: Преподаватель французского языка приглашал в гимназию его родителей… Сколько раз я тебя учил: о педагогах надо говорить вежливо… Вот дам оплеуху – будешь помнить! Стыдись! И это воспитанный мальчик! Хорошенькую радость ты доставляешь папочке… Посмей только дружить с этим Штейнбахом!..

– Я с ним не дружу… – защищался гимназист.

– То-то! Ведь такой чему угодно тебя научит. Ты должен добиваться дружбы тех, кто хорошо учится, а плохих учеников сторонись!

10

Тени удлинились, все кругом потемнело, завихрился прохладный ветерок. Горожане, раздраженно галдя, наперебой спешили расплатиться. Между столиками, услужливо склонив головы набок, носились официанты и рассчитывались с клиентами. Большеухие мальчики в белых курточках собирали выложенную на скатерти мелочь. Толпа с шумом поднималась из-за столиков.

Доктор завел мотор, рассеянность снова исчезла с его лица: увядшие щеки напряглись, глаза заискрились бодростью. Больной человек превратился в предприимчивого хвата, властелина времени и покорителя пространств.

– Жаль, – вспомнил бухгалтер, – что с нами не было бабушки. Целыми днями сидит дома, никуда не выходит. Ни-каких-то у нее радостей, у бедняжки… Ей тоже необходимо по временам глотнуть свежего воздуха и получить новые впечатления…

Пани Михелупова не стала отвечать, но подумала: «Этого нам только не хватало! Мало мы натерпелись от нее дома!»

В деревнях уже зажглись огни, на небе загорелись звезды. В полях стрекочут кузнечики, а откуда-то издалека доносятся звуки гармоники. Узенький серпик месяца прокладывает себе путь между разодранными облачками. Бесперебойно, монотонно гудит мотор, доктор растроганно прислушивается к его песне и говорит себе: «Вот она какая, моя „америка“! Кто с ней сравнится? С кем хочешь потягается…»

Мотоциклы следуют за длинным блестящим автомобилем, как акулы за кораблем. Честолюбивые девицы побуждают своих возлюбленных перегонять автомобили. Мотоциклисты стараются изо всех сил, хотят отличиться перед своими возлюбленными.

Враждебно поглядывая на мотоциклистов, доктор презрительно бурчит:

– Дорожные вши! Много себе позволяете! Куда вам до «америки»! Вот я вас проучу!

Он прибавил газу, и мотоциклы остались далеко позади.

– Ага! – заорал доктор. – Всех вас одной левой! Всех обгоню!

Бухгалтер тоже разошелся.

– Ага! – орал он, – так его! Ату его!

«Уа, уа, – надрывался клаксон, – с дороги, астматические драндулеты! Назад, старомодные колымаги! Дорогу гордой „америке“!»

Тополиные аллеи расступаются, и машина летит во тьму, словно в глубокий колодец. Фью, фью! Разбуженный вихрь пытается перереветь гул мотора.

Каждый раз, когда американская машина обгоняет соперника, Михелуп оборачивается назад, ухмыляется и показывает «нос»:

– Старая колымага! Ну-ка, покажи, на что ты способна, жалкая тарахтелка!

– Все подъемы берем с ходу! – ликует доктор. – Пускай кто попробует! И все на скорости девяносто километров! Ни на одно деление не сбавлю!

– Девяносто километров! Нет, сто! – фанатично восклицает Михелуп. – Едем как господа!

Он отбросил все благоразумие, всю скромность маленького человека. Стал мальчишкой, обуреваемым страстью к движению.

– Пан доктор! – простонала пани Михелупова. – Будьте благоразумны! Не так быстро, не так быстро, ради всего святого! Здесь дети… У меня душа не на месте… Прошу вас… с нами что-нибудь случится…

Доктор Гешмай, мгновенно охладев, замедлил бег машины.

– Вы правы, пани, – смущенно пробасил он, – сам не знаю, какой бес в меня вселился. Казалось бы, наездился вволю – хоть иди в профессиональные шоферы. Ведь автомобиль у меня уже несколько лет, я к нему привык. И вдруг веду себя, как мальчишка…

«Уа! Уа!» – взывают догоняющие их машины.

Доктор высовывает из окна руку, давая знать, что пропускает их. «Извольте… – машет его рука, – нам торопиться некуда…»

Мотоциклы обгоняли американский автомобиль, барышни насмешливо гримасничали. Бухгалтер согнулся в три погибели, как складной нож, свирепо глядит им вслед и злобно бормочет:

– Пожалуйста, если вам это нравится… У нас времени хватает. Мы не торопимся. Мы бы могли, да не желаем…

Дорога медленно забирала вверх, как на вздымающейся волне. На горизонте возник слепящий свет.

– Что это? – удивился бухгалтер. – Как будто пожар?

– Это маленькие автомобили, – буркнул доктор, – любят светить во всю…

Их обогнало, производя невероятный шум, миниатюрное авто.

– Видите этого хулигана! – разбушевался доктор. – Ни за что не убавит света! А шуму – как от автобуса! Маленькие автомобили, – размышлял он, – любят выставлять себя напоказ. Шуму от них – на весь белый свет. Чтобы каждый их слышал. Ослепляют фарами, чтобы не заметили, какие они малявки. Шумом пытаются прикрыть свое ничтожество. Большие – те летят неслышно, словно ночные бабочки. Им незачем обращать на себя внимание, они уверены в своем величии и силе, ничто не угрожает их достоинству. Вокруг такого богача простирается молчаливое спокойствие; бедность же чванливо шумит.

У границы города все остановились. Могучие лимузины, элегантные открытые кабриолеты, скромные допотопные автомобильчики, тщеславные двухцилиндровики и тандемы. Состязания окончены, машины стоят, покорно выстроившись в затылок друг дружке, и ожидают, когда к ним подойдет служащий, собирающий мзду за проезд по городским мостовым.

– Грабеж! – сетует, обернувшись к Михелупу, доктор. – Знаете, во сколько мне обойдется этот простой? В десять крон. По меньшей мере, в десять! Тут вам и перерасход бензина, и износ тормозов и шин. Не говоря уж о гарантийных сроках и амортизации. С ума можно сойти….

– Десять крон только за простой, – с уважением шепчет бухгалтер, – хорошенькое дело…

Их поглотили улицы огромного города. С надсадным визгом трогаются неуклюжие трамваи, на их ступеньках висят гроздья человеческих тел. Молодые люди в комичных шапочках, с гитарами через плечо; женщины с ветками цветущей черемухи; сонные, верещащие дети, бранчливые ремесленники, хихикающие девицы. С башни доносится надрывный звон колоколов, а из трактира – дребезжащая музыка, хриплое пьяное пение. Служанки бегут по улицам с кружками пива. Под крышами больших торговых домов мигают движущиеся буквы реклам – красные, синие, зеленые. Из раскрытых окон на улицу выглядывают старики и собаки. Где-то граммофон хрипит песню о том, что «я понял все с первого взгляда…»

Машина остановилась, и семейство бухгалтера стало прощаться с доктором. Тот задумчиво сдвинул фуражку на затылок и, выразительно посмотрев на бухгалтера, произнес:

– Как считаете, во сколько мне обойдется такая прогулка? Бензин, масло, амортизация мотора… Не подумайте, будто я говорю это для того… боже сохрани! Только ради интереса…

Бухгалтер подыскивал ответ, но доктор, взглянув на часы, запричитал:

– О господи! Мне пора! Никогда я не дождусь покоя…

«И правда, во что ему обойдется такая прогулка? – размышляет бухгалтер. – Надо подсчитать. Это была бы забавная калькуляция. Я знаю, такие вещи стоят ужасно дорого! И пусть! Зато нам развлечение обошлось совсем дешево. Сколько у меня знакомств, сколько выгодных знакомств! Если все подсчитать, – рассуждает бухгалтер, – на каждого из нас может прийтись крон по сорок. Непременно запишу…»

– Бабушка закатит скандал, – произнесла пани Михелупова.

– Ничего, поскандалит и угомонится, – рассеянно ответил бухгалтер, а про себя продолжал расчеты: «Сколько тут примерно километров… Мы, и правда, сэкономили сегодня немалые деньги».

Уа! Уа! – вдруг взвизгнул клаксон. – С дороги, медленно-ходящее создание! Тут едут господа!

Бухгалтер отскочил и задрожал от испуга и злости. Мимо промелькнул автомобиль, в котором сидели веселые господа. Михелуп поднял кулак и свирепо крикнул:

– Торопишься, гад? Убийцы! Всех вас пересажать! Вы – угроза человеческой жизни!

В голосе его уже отсутствовала бодрая сиплость: это был плаксивый голос мелкого буржуа, возмущенного царящей в мире несправедливостью.

11

Мысль, которая чаще всего приходит в голову маленькому человеку: как бежит время! Смена времен года каждый раз пробуждает в нем наивное изумление.

Из окна своей квартиры Михелуп видит, что в парке расцвела сирень; потом ее гроздья увяли и кусты поржавели. Начавшееся лето зажгло свечи каштанов; затем цветы каштанов тоже увяли, а на набережной расцвела акация, и цветы ее дышали слабым ароматом былого. Солнце поднималось все выше и выше. Рабочие раскопали улицу и нагромоздили горы брусчатки. Из открытых ям противно воняло светильным газом. Официанты вынесли и установили перед кафе легкую белую мебель, а для пущей красоты расставили кадки с олеандрами. За столиками посиживают жители большого города, попивают лимонад, почитывают вечерние газеты и тяжело вздыхают. А когда давящий душный день сменяется сумерками, со всех сторон доносится шепот скрипок и блеяние саксофонов.

Приход равноденствия в хозяйстве маленького человека отмечается шумной уборкой. Волнение сотрясает всю квартиру. Пани Михелупова и девушка с Кашперских гор, обвязав головы платками, бегают по лестнице вниз на двор, со двора вверх на чердак и выносят предметы, которые нагромоздили время и непрерывная накопительская деятельность бухгалтера. Опустошаются выдвижные ящики, обнажая тайны своего полузабытого содержимого. Клочья ваты, коробочки из-под пилюль, обломки детских игрушек, манжеты и выцветшие шелковые галстуки. Ни с одним из предметов, составлявшим его быт, бухгалтер не хотел расставаться. Маленькому человеку никогда не приходило в голову размышлять о бессмертии души, зато он наверняка верил в бессмертие вещей. И не мог взять в толк, каким образом корсет, некогда изготовленный умелым ремесленником из добротной материи, вдруг может потерять всякую цену.

Голый остов зонтика можно покрыть новым шелком, и зонтик снова сослужит службу. В передней есть угол, где покоятся коробки со страусовыми перьями, целлулоидными фруктами, некогда украшавшими дамские шляпки, пожелтевшими журналами, оберточной бумагой, связками шпагата и высокими ботинками со шнуровкой. На шкафах валяются ослепшее зеркало, наусники и воск для усов, на котором все еще можно обнаружить прилипший волос предков.

Вещи спят в темных углах, в ящиках и на шкафах, но перед праздниками их вытащат на свет, почистят, уложат назад. Девушка с Кашперских гор драит керосиновую лампу, напевая: «Vaterland, deine Kinder weinen…». Бухгалтер с удовольствием наблюдает за ее движениями и думает: «Прекрасная лампа. Солидная работа. Таких уже больше не делают. Ведь она из шлифованного стекла и бронзы. А какой на ней красивый розовый абажур! И пускай никто мне не говорит, что сейчас она потеряла всякую цену…»

Супруга чистит серебряные приборы, свадебный подарок, многие месяцы без употребления дремавший в бархатном футляре. Серебро в хозяйстве маленького человека не употребляют, но почитают как напоминание о столь значительном моменте в его жизни. Из горки достают чайный прибор, подарок общества шахматистов. Чайник в форме замка с зубцами, чашечки – домики. «Превосходная работа, – восхищается Михелуп, – может ли кто-нибудь еще похвастать такой вещью?»

– И велит жене и девушке с Кашперских гор как можно осторожнее и деликатнее обращаться с такими драгоценностями. Маленький человек предан вещам, с которыми связана история его рода. На дневной свет вытаскивается стародавняя еврейская книга без переплета. Пани Ружена не допустит, чтобы она погибла, ведь над ней при свете восковых свечей молился отец ее мужа.

Над городом запылал июль, закончился учебный год. Михелуп отправился с визитами к знакомым, чтобы похвастать годовыми табелями своих детей. Супруги Гаеки поздравили бухгалтера со счастливым окончанием учебного года. Похвалили Маню, которая принесла одни пятерки. Умное дитя, светлая головка! Михелуп краснеет, и сердце его замирает от счастья. И верно, голова у Мани хорошая, только девочка ужасная непоседа. Пани Гайкова оправдывает Маню:

– Помилуйте, чего вы хотите, это же дети! И мы в ее возрасте были не лучше.

У Иржика тоже хороший табель, лишь по естествознанию тройка. Пан профессор просто бессердечен: испортить мальчику табель! Иржичек сокрушается и жалуется на несправедливость.

– Я бы ничего не сказал, – замечает бухгалтер, – если бы не видел, как мальчик учит уроки. Целые вечера просиживает над этой мотаникой… над учебником ботаники. Честное слово, профессор не должен был так с нами поступать…