355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Карел Полачек » Дом на городской окраине » Текст книги (страница 1)
Дом на городской окраине
  • Текст добавлен: 6 сентября 2016, 17:00

Текст книги "Дом на городской окраине"


Автор книги: Карел Полачек



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц)

Карел Полачек


Грустный смех Карела Полачека

Если бы к литературе были применимы табели о рангах, то Карела Полачека следовало бы считать третьим по значимости чешским сатириком и юмористом – после Гашека и Чапека.

«Полачек в отличие от Карела Чапека был настоящим юмористом, то есть человеком грустным, – вспоминает чешский писатель Франтишек Кубка. – Ни у кого я не видел таких печальных глаз, как на смуглом лице Полачека. Пожалуй, только Зощенко посмотрел на меня столь же скорбно, когда я в январе 1935 года сидел рядом с ним за столом в Ленинграде.

Полачек во многом близок Зощенко и по характеру своего творчества, представлявшего собой сатирическую энциклопедию чешского мещанства».

Трудно найти чеха, который бы не читал его. Но для большей части критики творчество Полачека долгое время как бы не существовало. Это в значительной мере объяснялось особенностями самого дарования Полачека. Его взгляд на мир казался чересчур обыденным, приземленным. Он был слишком тесно связан с жанрами литературной периферии – газетным фельетоном, бытовым анекдотом. Не так-то легко было разглядеть глубокое содержание за внешней развлекательностью, художественную новизну – за кажущейся традиционностью формы. И Полачека постигла участь его предшественника на ниве чешского юмора Ярослава Гашека: лаврами признания он был увенчан посмертно. Лучшие произведения Полачека по праву вошли в фонд национальной классики.

Родина писателя – маленький городок Рыхнов-над-Кнежной. Здесь 22 марта 1892 года у владельца бакалейной лавки родился сын Карел. Будущий сатирик помогал родителям обслуживать покупателей и вытаскивал старушкам счастливые лотерейные билеты. Автобиографическому герою одной из ранних повестей Полачека – репортеру Скальскому вспоминается такая привычная картина жизни родного городка:

«Пятница – и воздух насквозь пропитан запахом пирогов. Жарища такая, что мухи засыпают на потолке. Неожиданно во дворе раздаются булькающие звуки шарманки. Общинный нищий („Дай вам Бог здоровьица!“) исполняет на своем страдающем одышкой инструменте „Дунайские волны“. Дети приносят ему крейцеры и куски хлеба. Он перестает играть и гнусавит: „Дай вам Бог здоровьица!“ – и дети удивляются тому, что от него исходит какой-то странный нищенский тухлый запах. Вот уже тридцать лет каждую пятницу он ходит по городу и играет „Дунайские волны“. А гимназист Скальский должен зубрить неправильные греческие глаголы, иначе ему грозит переэкзаменовка. Скука». Атмосфера детства писателя еще не раз оживет на страницах его произведений.

Свою писательскую карьеру Полачек начал в пятом классе гимназии. Во время уроков он сочинял «сенсационный авантюрный роман», а на переменах давал его читать одноклассникам. Гонорар был столь щедрым, что на него можно было купить пару сосисок и булку. Затем юный издатель начинает выпускать «под партой» юмористический журнал «Вестготское ревю», программной целью которого было «воскрешение вестготской культуры».

Впрочем, предоставим слово для рассказа о себе самому Полачеку:

«Нет ничего удивительного в том, что я не пользовался славой прилежного ученика. Я часто проваливался на экзаменах, но ни в коем случае не по одному и тому же предмету. В восьмом классе нам было предложено в качестве сочинения написать фельетон, и я получил за него тройку с минусом. Когда я благополучно сдал экзамены, передо мной открылся целый мир. Я стал писарем у адвоката, но через два месяцы он дал мне понять, что охотно бы со мной расстался. Тогда я поступил на службу в фирму по производству противопожарного оборудования. Своих шефов мы никогда не видели – вскоре стало известно, что они сидят в панкрацкой тюрьме. Одним словом, с постоянными местами службы мне не везло. Должность с полным обеспечением я приобрел лишь после мобилизации».

К тому времени Полачек уже был пражанином и успел прослушать годичные курсы на юридическом факультете университета и в коммерческом училище.

Четыре военных года слились в памяти писателя в бесконечный маршевый переход. «Маршировали целую ночь, особенно когда был Gewaltmarsch[1]1
  Марш-бросок (нем.).


[Закрыть]
, на марше ничего вокруг не замечаешь. Потом куда-то приходили и спали, и ты опять ничего не замечал. А потом снова шли дальше. И ты шел куда-то и где-то находился и ничего не знал о том, что тебя окружало». Трижды Полачек побывал на русском фронте, конец войны застал его в Сербии. Но в военных действиях он участвовал всего один раз. И тут же не замедлил попасть в плен. Как и большинство его соотечественников, Полачек отнюдь не жаждал «проливать кровь» за габсбургский престол. Но – увы! – через полчаса его «освободили» австрийские солдаты.

28 октября 1918 года Чехословакия была провозглашена независимой республикой. Полачек, едва сняв с себя австрийский мундир, вынужден был надеть новую форму. На собственном опыте ему пришлось убедиться, что милитаризм не умер вместе с рухнувшей Австро-Венгерской монархией. Затем Полачек поступил на службу в экспортно-импортную министерскую комиссию. Порядки, царившие в этом «учреждении для систематического истребления бумаги», были в такой степени достойны пера сатирика, что молодой чиновник не вытерпел и описал их – «для себя» – в рассказе «Карусель». Почти случайно (в дело вмешался знакомый Полачека сотрудник газеты «Реформа») рассказ был опубликован. И автору совершенно неожиданным образом представилась возможность удостовериться в чудодейственной силе печатного слова: его Немедленно уволили со службы.

На Полачека обратили внимание братья Чапек. Они привлекли его к участию в сатирическом журнале «Небойса», а позднее – к сотрудничеству в газете «Лидове новины», объединившей вокруг себя большую группу талантливых писателей. Работа в газете заменила Полачеку литературный институт. Он писал заметки для местной хроники, корреспонденции с маневров, фельетоны, рассказы. Вскоре фельетоны и юморески, подписанные псевдонимом Кочкодан (Мартышка), завоевали широкую читательскую популярность.

Полачек был одним из создателей и мастеров короткого фельетона, получившего в Чехии название «слоупек» (газетный столбец, колонка). Возникновение «слоупка» писатель шутя объяснял народной склонностью отпускать критические замечания по любому поводу. Подобный насмешливый комментарий самых разных сторон человеческой жизни содержали его книги «Марьяж и другие занятия» (1924), «35 слоупков» (1925), «Вокруг нас» (1927). Книге «35 слоупков» была предпослана ироническая фраза из фельетона Карела Чапека «Легко и быстро»: «В юморесках Полачека вы не найдете того метафизического, углубленного мировосприятия, каким отличался незабвенный Новалис». В этом, вероятно, самом лаконичном во всей мировой литературе «предисловии», несмотря на его нарочитую несерьезность, метко схвачено наиболее существенное в натуре Полачека: абсолютная нетерпимость к романтической отвлеченности. Сопоставлять с ним Новалиса – мистического немецкого романтика конца XVIII века – можно было только в шутку. Повод для остроумных и часто многозначительных выводов Полачеку давали самые повседневные факты. Но тут нужна была редкая наблюдательность и умение найти непривычный угол зрения. Особенно тонко Полачек умел подметить связь между внешними чертами человеческого облика и поведения и их социально-психологической подоплекой. В своих «слоупках» он выступает и как талантливый пародист. С позиций принципиального сторонника реализма он высмеивает сентиментально-романтические идиллии, бульварные романы, формалистические литературные коктейли авангардистов. А книгу «Жизнь на экране» (1927) писатель целиком посвящает веселому и едкому «анализу» стандартных приемов массовой кинопродукции.

Другим излюбленным жанром Полачека был судебный фельетон, весьма распространенный в чешской журналистике 20–30-х годов. Под его пером «соудничка» (так судебный фельетон называется по-чешски) из сухого газетного отчета превращалась в сжатый до предела сатирический рассказ с продуманной композицией, оригинальным развитием сюжета и резко очерченными характерами. В художественном построении этих миниатюр можно обнаружить традиции разнообразных литературных форм – от новеллы с неожиданной концовкой до романа в письмах. Сами по себе жизненные ситуации, служившие материалом для маленьких комедий и трагедий, развязки которых неизменно разыгрывались в зале суда, были подчас банальны. Но умение выводить на сцену персонажей, обладающих несомненной социальной типичностью, помогало автору преодолеть ограниченность бытового анекдота. Листая «соуднички» Полачека, мы попадаем в паноптикум, где для всеобщего обозрения выставлена длинная вереница мещан и обывателей. Все эти брачные аферисты, жеманные перезрелые невесты, заботливые отцы семейств, разочарованные в своих надеждах наследники, увядшие розы общества и старые бонвиваны воистину обременяют землю. И преступники и пострадавшие одинаково скудоумны и ничтожны. Но за бесстрастной и стереотипной формулой приговора, заменяющей в каждом судебном фельетоне эпилог, мы слышим голос автора, в котором звучат нотки горького сарказма. Тесные рамки газетного столбца приучали Полачека быть скупым в обрисовке своих персонажей, и он обходился всего несколькими выразительными языковыми или портретными штрихами.

Газетные жанры были для писателя своего рода разведкой боем в его борьбе с пошлостью мещанства, преступно искажающей подлинно человеческое в человеке. Вот почему в рассказах, повестях, романах Полачека мы встречаемся с темами, персонажами и ситуациями, нередко уже знакомыми нам по его «слоупкам» и «соудничкам».

Творчество Полачека-новеллиста приходится в основном на 20-е годы: это «Рассказы пана Кочкодана» (1922), «Еврейские рассказы» (1926), сборник «Без места» (1928).

Отвечая на одну литературную анкету, Полачек шутливо заметил: «Если бы писатели были объединены в средневековый цех и мое мнение что-нибудь значило для собратьев по ремеслу, я бы предложил каждому молодому подмастерью в качестве экзамена на звание мастера написать рассказ». И далее привел следующие доводы в пользу своего «проекта»: «Рассказ – труднейшее искусство развернуться на пятачке… В рассказе персонажи должны быть абсолютно ясны и действие – тоже ясным, драматичным. Каждому автору рассказа следовало бы обладать юмором, потому что юмор прочищает зрение». Вряд ли можно считать общеобязательным и всеобъемлющим такое определение жанра. Но это очень точная автохарактеристика.

В ранних рассказах Полачека немалую роль играет комизм исключительного. Писатель часто прибегает к фантастике, гротеску, гиперболе. В основе сюжета обычно лежит сатирический парадокс (например, вор возвращает пострадавшему украденное пальто, так как считает зазорным для себя носить подобную хламиду). Во многих из них, по-гашевски гротескных и неожиданных, звучит и по-гашековски резкая издевка над бюрократами и стяжателями. А порой за смехом мы улавливаем и грустную иронию.

Впоследствии писатель уже значительно реже прибегает к гиперболе и гротеску. Он стремится увидеть и показать комическое в самой повседневности. По его мнению, «добротно сделанное» литературное произведение содержит долю юмора, так как в жизни всегда обнаруживается несоответствие между сущим и должным. Юмор рассказов Полачека – юмор самой жизни. Фабула лишь оттеняет комизм обыденных обстоятельств и характеров. Каждый раз мы как бы присутствуем при выхваченной из жизни сценке, становимся немыми участниками разговора на улице или в магазине. Юмор книг «Еврейские рассказы» и «Без места» (второе, дополненное издание этого сборника вышло в 1933 году под названием «Пан Селихар освободился») – юмор преимущественно психологический. И основным средством раскрытия алогичного, комического становится прямая речь или внутренний монолог. Часто происходит как бы саморазоблачение персонажа.

Юмор Полачека социален. Образ мысли и манера речи его героев обычно носят яркий отпечаток психологии собственничества. И эта психология враждебна писателю. Недаром Пола-чек писал, что подлинные носители и «потребители» юмора – бедняки и пролетарии, а у всякого начальника «лицо постное» и на нем никогда не увидишь улыбки. Впрочем абсолютно положительных персонажей в его новеллах нет. Пользуясь известными гоголевскими словами, можно сказать, что единственный положительный герой в них – это смех. Авторское отношение выражают сами оттенки смеха, то злого и беспощадного, то снисходительно сочувственного. А сочувствие писателя всегда на стороне унижаемого.

Нередко Полачека называют бытописателем чешского еврейства. Вместе со своим предшественником Войтехом Ракоусом (Альбертом Остеррайхером) он создал в чешской литературе, так сказать, шоломалейхемовскую традицию. В 1933 году он выпустил сборничек «Еврейские анекдоты», и в самой его писательской манере было что-то от грустной иронии еврейского фольклора. Но Полачек прекрасно понимал, что людей разделяют не столько национальные различия и религиозные верования, сколько общественное положение. Характерна концовка рассказа «Большой Фишман и маленький Фишман», раскрывающего глубочайшую общественную пропасть, которая может разделять двух родственников и единоверцев. Служащий городской больницы, допустивший помазание умершего в ней Фишмана-маленького, заявляет в свое оправдание богачу Фишману-большому: «Бедного еврей от бедного христианина не отличишь»[2]2
  Избранные фельетоны и рассказы К. Полачека опубликованы по-русски в книге: К. Полачек. Карусель. Нас было пятеро. M.-Л., «Художественная литература», 1965.


[Закрыть]
.

В своем творчестве Полачек во многом опирался на опыт русской реалистической классики. Он писал: «Сейчас самое время для того, чтобы литература вернулась к реалистическому способу выражения; здесь уже не сжульничаешь; зерно отделится от плевел. Лакеи Тургенева и Гончарова, разные Захары и Егорушки, своим лакейским языком произнесли не одну мысль, которая века будет жить в памяти народов». На страницах фельетонов и дневниковых записей чешского сатирика мы находим имена Писемского, Достоевского, Льва Толстого, Куприна, Горького. В числе его прямых литературных учителей были Гоголь и Чехов.

Во второй половине 20-х и в 30-х годах Полачек от фельетона и рассказа переходит к повести, пьесе, роману.

«Юмор есть столкновение реального и нереального»; «…юмор не что иное, как вскрытие жизненной правды», – два этих высказывания писателя, относящихся к почти одному и тому же времени, казалось бы, противоречат друг другу. Но в них выражены две основные тенденции его творчества: с одной стороны, склонность к фантастике и гротеску, с другой – типизация комического в самой действительности. И в этом отражается двойственное существо комического как такового. Сама реальность в сопоставлении с идеалом сатирика выступает как нечто фантастическое, уродливо-смешное, неожиданно парадоксальное. Дело лишь в том, насколько эта сторона комического непосредственно проявляется в произведении. В повести Пола-чека «На пороге неведомого» и сказке для взрослых «Волшебная колбаса» (1925), в романе-пародии «Хедвика и Людвик» (1931)[3]3
  См. книгу: Чешские юмористические повести. Л., «Художественная литература». Ленинградское отделение. 1978. С. 337–447.


[Закрыть]
, в сказочно-юмористической детской книге «Эдудант и Францимор» (1933)[4]4
  См.: К. Полачек. Эдудант и Францимор. М., «Детская литература». 1967.


[Закрыть]
повседневность преображается в кривом зеркале карикатуры, фантастическое соседствует с реальным, а привычные представления и каноны выворачиваются наизнанку. Наряду с этим он пишет комедию «Наусники» (1926), повести «Девица легкого поведения и репортер» (1926), «Дом на городской окраине» (1928), «Судебный процесс» (1932), где герои и ситуации подчеркнуто обыденны. Часто же, как, например, в юмористических повестях «Игроки» (1931), «Люди в офсайде» (1931), в сценарии фильма «У нас в Коцоуркове» (1934), одно произведение сочетает в себе обе тенденции. Но постепенно в крупных произведениях Полачека, так же как и в его рассказах, усиливается реалистически-бытовая струя. Выражением его художественного кредо становятся слова: «… величайшая сенсация – это повседневная жизнь, и я считаю самой большой задачей писателя сделать ее актуальной и сенсационной».

Карел Чапек как-то заметил, что Полачек – это писатель-монографист, каждая книга которого посвящена исследованию определенной сферы жизни, некоего «мира в себе». И действительно, уже одна из первых книг Полачека – сборник «Марьяж и другие занятия» представляла собой своеобразный опыт сатирической типологии, систематизированного описания различных категорий людей. Характерны названия отдельных очерков: «О сословии парикмахеров», «О сословии зубных врачей», «О сословии шахматистов» И так далее. «Игроки» – юмористическая монография о психологии и повадках заядлого картежника, а «Люди в офсайде» – проникнутый комизмом роман-трактат о «подклассе» футбольных болельщиков. Такая «научная» систематичность и методичность, свойственная творческой манере Полачека, была не случайна. Писатель считал художественную прозу чем-то очень близким науке. Но к какой бы жизненной сфере он ни обращался, под его исследовательским микроскопом в первую очередь оказывались микробы мещанства. Наличие этого социального заболевания он умел безошибочно угадывать по самым, казалось бы, незначительным внешним признакам.

В этом отношении очень характерна история создания сатирической повести «Дом на городской окраине». Однажды, бродя, как обычно, по городу в поисках материала для местной хроники, Полачек заметил на одном из домов надпись: «О сердце людское, не будь сердцем хищника!» Кто этот поэт-домовладелец, которого чувство собственника вдохновляет на лирику? – подумал писатель. В другом доме Полачек наше объявление: «Квартиранты должны сдавать котлы в образцово чистом виде». Вскоре он увидел и автора, «владычествовавшего над семьей, домашней птицей и квартирантами». В представлении сатирика именно такой человек с «сердцем хищника» мог украсить фасад своего дома лицемерно слащавой сентенцией. Заработала творческая фантазия, и возникла зловещая фигура старшего жандарма Яна Фактора, который, оказавшись собственником дома, установил для своих жильцов настоящий казарменный режим. Ян Фактор чуть ли не сживает со свету поселившегося у него робкого чиновника. «Дом на городской окраине» – еще одна юмористическая монография Карела Полачека. Взаимоотношения между частными домовладельцами и их жильцами получают здесь исчерпывающее освещение.

«Собственничество, – делает вывод Полачек, – срастается с человеческой индивидуальностью. И когда в доме живут чужие люди, у домовладельца такое ощущение, будто они живут в его внутренностях. Я все чаще прихожу к убеждению, что дома, населенные несколькими семьями, должны стать общественным достоянием». Многолетний опыт нашей страны показал, что и такой рецепт далеко не панацея от всех бед. Мы знаем, в какое запустение могут прийти дома, ставшие «общественным достоянием». Но нравственное предостережение, скрывающееся в повести Полачека, не утрачивает своей силы, а художественное обобщение, заключенное в образе Яна Фактора, выходит далеко за рамки взаимоотношений между домохозяевами и жильцами. Такие люди еще покажут себя в гораздо более крупных масштабах!

Комическое видение мира не покидает Полачека и в этой книге. Но пером его движут гнев и возмущение, писатель внутренне содрогается от сцен, которые сам нарисовал. Мария Пуйманова писала о «Доме на городской окраине»: «Эту юмористическую книгу нужно принимать серьезнее, чем добрых три четверти современной чешской литературной продукции». А сам Полачек, как вспоминают его друзья, порой удивлялся: «Что в моих книгах вызывает у людей смех? Ведь смеяться тут не над чем».

Но порой он прощал маленькому человеку родимые пятна мещанства. Видел в нем труженика, представителя социальных низов. И тогда едкая сатира уступала место добродушному юмору. Впрочем, добродушие это никак не проявляется в самой манере повествования. Полачек принадлежал к числу тех юмористов, которые при самом веселом повествовании сохраняют серьезную мину. Эта бесстрастность парадоксальным образом сближает его с другим знаменитым пражанином – Францем Кафкой. Чешский режиссер и критик Ян Гроссман убедительно доказал, что обстоятельное, почти протокольное и чрезвычайно конкретное описание, ровный, как бы безразличный тон повествования контрастируют у Кафки не только с трагическим, но и с комическим абсурдом. Гроссман приводит свидетельство Макса Брода о том, что, читая «Процесс», Кафка всегда смеялся. Его герои часто ведут себя совершенно несоответствующим ситуации образом. Алогизм тут граничит с анекдотичностью. А отстраненная, бесстрастная манера повествования заставляет нас необычное воспринимать как обыденное.

Подобным же образом мы воспринимаем и все, что происходит с героем юмористического романа Карела Полачека «Михелуп и мотоцикл» (1935).

«Писатель все должен брать из жизни. Но то, что он заметил вокруг себя, это лишь нераскрывшийся бутон мака. Надо осторожно развернуть его, додумать увиденное, призвав на помощь фантазию, чтобы этот бутон распустился во всей красе. Тогда выдумка становится правдивее, чем сама правда», – говорил Полачек. Из банальной истории, которая если не стала, то могла бы стать содержанием очередного судебного фельетона, писатель извлек комическую ситуацию, позволившую ему не только построить не банальный сюжет, но и ярко обрисовать черты распространенного социального типа.

По счастливому стечению обстоятельств скромный бухгалтер Михелуп выгодно покупает мотоцикл. Однако для героя Полачека это не покупка нужной вещи, а лишь удачная сделка, выгодное приобретение. Он вовсе не собирается ездить на мотоцикле. Но вскоре выясняется, что содержание мотоцикла сопряжено с большими материальными издержками; а для Михелупа любая трата – острый нож в сердце. Между тем на его голову обрушивается одно несчастье за другим: из-за мотоцикла его семья лишается возможности дешево провести часть лета у родственников; за использование мотоцикла, хоть он и стоит без употребления, нужно, оказывается, платить налог; из-за лишней уборки и тесноты в квартире уходит служанка; у Михелупа, расстроенного расходами, начинаются ссоры с женой; пытаясь избавиться от мотоцикла, несчастный бухгалтер становится жертвой мошенника. В конце концов, герою приходится искать для машины гараж, так как держать ее в квартире он больше не может, и шофера, потому что сам он управлять мотоциклом не умеет. Развязка носит трагикомический характер. На мотоцикл Михелупа налетает автомобиль богача, герой и его жена получают легкие ушибы, зато полученные супружеской парой отступные значительно превышают все понесенные убытки.

Михелуп вполне счастлив. Взамен мотоцикла он приобретает безобидный радиоприемник и, слушая речь Гитлера, самодовольно говорит: «Пан Гитлер! Бухгалтер Михелуп лишает вас слова!» Поворот рычажка – и Гитлер умолкает. Михелупу кажется, что его благополучию ничто не угрожает, политические события происходят где-то в другом мире и его не коснутся. Но читателю ясно, что именно такая позиция Михелупа и ему подобных способствовала трагедии Мюнхена, после которой многие из «маленьких людей» оказались в гитлеровских концлагерях.

Один из героев Полачека говорил: «Нравственно совершенные люди ценят лишь идеалы, но человека не видят. Для нас, грешников, человек ближе, чем идея». Вот почему идейной программой писателя было отсутствие всякой идейной программы. Не без влияния Карела Чапека он усвоил релятивистский взгляд на мир, что не мешало ему относиться к этому миру в высшей степени критически. Не идеализировал он и общественный климат в демократической Чехословацкой республике. «В этой стране, – писал Полачек не без горечи, – где слово „Отвага“ является предметом повседневной необходимости и где хнычут, что нет юмористов, которые бичевали бы злоупотребления, Шоу явно пришлось бы срочно собрать свои монатки. Сатирически бичевать разрешено только злоупотребления прошлого, например, разгул иезуитской реакции в эпоху тьмы. В остальном разрешено сатирически бичевать только извозчичьих кобыл, тещ да забывчивых профессоров». Свое политическое кредо Полачек порой выражал весьма неожиданным образом. На какие социальные обобщения, казалось бы, может навести обыкновенный мужской жилет? Но вот что пишет о нем чешский юморист: «Назначение жилета заключается в том, чтобы составлять переход между визиткой и брюками. Из этого видно, что характер у него компромиссный. Жилетка не любит крайностей, отдавая предпочтение надежному среднему пути. Если бы жилет решил приобщиться к политической жизни, было бы мало правдоподобно, чтобы он руководствовался тезисами Третьего Интернационала или на худой конец заразился настроениями поднимающих головы фашистских молодчиков… я уверен, что он склоняется скорее к либеральному третьему пути… Ибо назначение честного и сознающего свои обязанности жилета – нежно обнимать купол брюшка, которое в стремительном течении событий нашего мира означает твердую точку, имея каковую Архимед сдвинул бы земной шар».

Угроза «коричневой чумы», нависшая над Европой в середине 30-х годов, заставила Полачека серьезно задуматься над большими политическими и социальными проблемами эпохи. Он примыкает к широкому антифашистскому фронту, который объединил в то время все прогрессивные силы чешской интеллигенции. В фельетоне «Сгинь!», в котором Полачек обрушил язвительную силу своего сарказма на немецких гитлеровцев, франкистских мятежников в Испании и их чешских апологетов, мы читаем: «Год 1936-й будет жить в нашей памяти, как Отец Лжи. Его властью Правда была однажды ночью схвачена, подвергнута пыткам в подземельях Коричневого Дома, заточена в концлагерь и, наконец, расстреляна при попытке к бегству. Правда была объявлена врагом человечества, хулой на честь нации и вообще историческим пережитком (…).

Когда-то давно нашими национальными цветами были красный и белый. Год 1936-й ввел иную моду: патриотическими цветами стали черный и коричневый. Черный – цвет фашистских рубашек и испанских мавров, коричневый – цвет Гитлера (…).

Год 1936-й посеял ложь. Какой урожай взрастет из этого посева? Готовьте противогазы!»

Наметившаяся в романе «Михелуп и мотоцикл» тема: «мещанство и фашизм» – получает развитие в сатирической эпопее о судьбах мелкой чешской буржуазии с кануна первой мировой войны до периода возникновения независимого чехословацкого государства. Почву, на которой в конечном счете вырос чешский фашизм, писатель видит в косной психологии провинциального мещанства. Причем психология эта, по мнению Полачека, вовсе не являлась специфической чертой глухого захолустья. Она отравляла общественную атмосферу всей довоенной Чехии, которая была тогда большой провинцией Австро-Венгрии. Полачек успел опубликовать лишь четыре тома из предполагавшейся пенталогии: «Провинциальный город» (1936), «Герои идут в бой» (1936); «Подземный город» (1937), «Распродано» (1939). Однако актуальная политическая направленность всего цикла вырисовывается в них достаточно четко. Своекорыстие и зависть, самодовольная заносчивость и трусливое раболепие, политическая беспринципность и пустое фразерство, злобный шовинизм и преклонение перед духом казармы – все это не только в прошлом. И не только в прошлом – угроза войны.

На страницах сатирической хроники Полачека война предстает в самом неприглядном обличье: «Сильные мира сего… сунули в руки „простого человека“ оружие и приказали ему убивать себе подобных; если он убьет много неприятелей, будет назван героем; если он откажется убивать, поплатится собственной головой. Так ремесленники, чиновники, крестьяне и батраки вынуждены были присвоить себе славу героев, чтобы закон не преследовал их за трусость».

Между тем на Европу надвигалась новая война. После Мюнхенского сговора Чемберлена, Даладье, Гитлера и Муссолини Полачек с горечью цитировал избитую «утешительную» фразу европейской прессы: «Жертву идее мира должен принести народ малой страны», а к традиционным для чешской печати выражениям и эпитетам, когда она писала о «союзниках»: «гордый Альбион», «братская Франция» – язвительно добавляет: «… в прошлом». Вместе с тем он ни на минуту не сомневался в конечной победе народов над фашизмом, понимая, что поступательное движение истории осуществляется не прямолинейно.

После гитлеровской оккупации писатель не покинул Чехословакию. 1 сентября 1939 года он сказал одному из своих знакомых: «Война с Польшей! Это хорошо. Путь закрыт. Уже не надо бежать».

Полачек всегда считал себя чехом. Гитлеровцы напомнили ему, что он не ариец, заставили носить на одежде желтую звезду. И при встрече с друзьями он говорил, что Карела Полачека больше не существует. Ведь фашисты запретили ему печататься, вычеркнули его имя из литературы. И все же Полачек продолжал писать.

В 1941 году вышел юмористический роман Полачека «Гостиница „У каменного стола“». Фиктивным автором, несмотря на связанный с этим риск, согласился стать художник и юморист Властимил Рада. Смех, звучавший в этой книге, воспринимался как вызов гнетущей атмосфере тех лет. Рукопись пятого тома своей антивоенной эпопеи Полачек отдал на хранение нескольким знакомым. Только у одного из них сохранилось ее начало. Зато в тайном издательском сейфе дождалась освобождения рукопись юмористической повести «Нас было пятеро» (впервые она была издана в 1946 году)[5]5
  См. книгу: К. Полачек. Карусель. Нас было пятеро. M.-Л., «Художественная литература».1965.


[Закрыть]
. Трагической действительности писатель противопоставил светлый и чистый мир ребенка. Во многом это воспоминания о его собственном детстве. На первый взгляд «Нас было пятеро» – книга безоблачная, как младенческая улыбка. Она как бы доказывает, что в радужной призме детского восприятия даже серая повседневность способна заиграть солнечными красками веселой фантазии и поэтичности. Но в этом же наивном и непосредственном ребячьем восприятии особенно ярко выступает всякая фальшь и несправедливость. Противоречие между естественными человеческими побуждениями, раскрывающимися в мыслях и поведении маленьких героев, и теми сословными и социальными рамками, в которые заключена жизнь взрослых, составляет внутренний серьезный подтекст внешне непритязательного произведения.

В повести «Нас было пятеро» обнаружились некоторые новые черты таланта Полачека. Обычно писателя интересовал не внутренний мир персонажа, а психология «социального слоя». Общее нередко заслоняло индивидуальное. Сатирическая маска мешала разглядеть за ней человека. На страницах повести «Нас было пятеро» мы тоже встречаем такие образы-маски. Однако большинство персонажей раскрываются в своей духовной неповторимости, ибо подлинная человечность всегда глубоко индивидуальна.

Полачек виртуозно владел всеми оттенками мещанского говора, различными социальными и профессиональными жаргонами, особенностями делового и газетного стиля. Речевой трафарет воспринимался им как свидетельство автоматизации мышления. Он сознательно боролся против пустозвонного фразерства, видя в нем проявление «моральной инфляции». Вот почему со страстью подлинного коллекционера собирал Полачек всякого рода языковые штампы («Журналистский словарь», «Словарь для критиков»). Стилистический шаблон становится для него любимым оружием пародиста. Комического эффекта писатель часто добивался, сталкивая разнородные стилевые пласты. В повести «Нас было пятеро» Полачек с большим тактом и чувством меры смешивает на языковой палитре школьный жаргон и местный диалект, просторечие и архаично-книжный стиль. Но здесь разговорные и литературные клише погружены в стихию живой народной речи.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю