Текст книги "Дом на городской окраине"

Автор книги: Карел Полачек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 33 страниц)

Бухгалтеру было известно, что Макс Гаек погорел на военных займах, и это повышало его интерес к пожилой супружеской паре. Утрата чужого состояния приводила Михелупа в сладостный трепет, разжигала его воображение, так детей одновременно и привлекают и пугают страшные сказки. Он не спускал глаз со старого пана, надеясь дождаться, когда тот загробным голосом начнет рассказывать о былом богатстве, о том, как все его уважали и как неожиданно его состояние развеялось в прах. Но Макс Гаек молчал и только с приветливой улыбкой прислушивался к тому, что говорили другие. «Как может улыбаться человек, утративший все?» – удивлялся бухгалтер, полагавший, что вокруг такого человека должна простираться вечная тьма.

Лучи юного солнца играли на оконных стеклах, воробьи возбуждено переговаривались, голуби на карнизах раздували зобы, а дым из труб столбом поднимался в чистое небо. Между домами суетливо металась пестрая бабочка, случайно занесенная в город ветром.

– Эй! С дороги, тащишься как черепаха! – неожиданно взвизгнул рядом клаксон автомобиля. Бухгалтер отскочил на тротуар. Мимо профырчала машина. Михелуп побледнел. Почувствовал, как на миг остановилось сердце. Успел заметить пренебрежительный жест шофера. Девица, сидевшая рядом с шофером, высокомерно улыбнулась. Бухгалтер перевел дух и стал браниться. Он был полон горячей ненависти ко всем самовлюбленным, спесивым автомобилистам и сопровождающим их девицам, которые презрительно, сверху вниз взирают на мрачную, покорную толпу пешеходов. В ту пору весь мир разделился на два лагеря – Медленноходящих и Быстроездящих, тех, кто отнял у богов их силу и спустил ее с небес на землю. Род Быстроездящих обдает род Медленноходящих тучами пыли, вынуждая их к торопливым движениям. Каждый Быстроездящий имеет свою даму, которая боготворит господина, ставшего покорителем пространств.

Михелуп размахивал руками, обзывал автомобилистов разбойниками и убийцами, агрессорами, попирающими общественный порядок.

– В тюрьму их, всех в тюрьму! – кричал он. – Содрать с них кожу заживо! Не будет людям покою, пока они не сотрут с лица земли последнего автомобилиста!

Коммивояжер Кафка смеялся. Да и на лицах супругов Гаеков забрезжила вялая улыбка.

– Смеетесь? – удивился бухгалтер. – Уверяю вас, здесь не над чем смеяться. Читали сегодняшнюю газету? Шофер ехал с превышением скорости и вовремя не просигналил. Сбил школьницу, смертельно ее ранив. Получил шесть месяцев заключения. Всего-то и делов! Да таких надо вешать на месте. Кто вернет родителям их дитя?

Дошли до набережной. Толпы людей, опирающихся о решетку, смотрели на воду. По широкой мирной реке, пыхтя, двигался веселый пароходик, уносивший экскурсантов. Под вышгородской скалой белели парусные яхты, урчали моторные лодки. Все радовалось приходу буйной, взбалмошной весны. Издали доносились звуки шарманки. Заунывная, протяжная мелодия звучала на удивление четко. С баррандовских скал потянуло горячим дыханьем – предвестием близкого лета. Это напомнило бухгалтеру, что пора позаботиться о даче. Общество вело оживленную беседу. Всплыли воспоминания о прошлогодних дачах, подробно анализировались красоты природы, цены на питание и квартиры.

Отвечая на вопрос бухгалтера, Макс Гаек не скрыл, что ежегодно проводит лето в Ишле.

– Нам эти места очень понравились, – заметила его жена.

Но в нынешнем году она не знает, удастся ли туда поехать: из-за валютных затруднений сейчас очень нелегко ездить за границу.

Бухгалтер с интересом выслушал их и принялся расспрашивать, какие скидки предлагают в курортах Ишля. Мак Гаек пожал плечами. О скидках он ничего не слышал. Михелуп был поражен. Получили ли они хотя бы скидку на проезд по железной дороге? Пани Гайкова объяснила, что они ехали за полную стоимость. Бухгалтер покачал головой и заметил, что не в силах этого уразуметь. Обменялся взглядами с женой, их глаза говорили: грешные, легкомысленные люди! Едут на чужеземный курорт и даже не поинтересуются скидкой! Было бы удивительно, если бы после этого они сберегли какое-то состояние…

4

На семью Михелупа опустился вечер, дети поцеловали родителям руки и отправились спать. Маня, свернувшись в клубок, мгновенно уснула, а очкастый гимназист уложил в постель удрученное сердце, отягощенное неприятными мыслями о предстоящем уроке ботаники. Бухгалтер же, сидя за столом, листал журнал «Über Land und Meer».[10]10
  «Через земли и моря» (нем.).


[Закрыть] В прихожей у него было несколько годовых комплектов этого журнала, которые он получил от торговца по цене макулатуры. Он рассматривал портреты немецких князей и изображения известных зданий; картинки из жизни цветных народов и фотографии диких животных; улыбался остротам о французах, которые проиграли войну с пруссаками, изучал моды восьмидесятых годов. В который уже раз перечитал любовную историю о дочери пастора, вышедшей замуж за майора гренадерского полка, и мир воцарился в его душе.

Потом, погасив свет, он улегся рядом с супругой. За окном что-то шептал весенний ветер, вдалеке послышался визг автомобильного тормоза. В спальне мигали светлые тени: это ветер играл лампами уличных фонарей.

Бухгалтер всматривался в мягкую тьму, благословляя прожитый день и прося судьбу даровать ему еще бесчисленное множество таких дней, непрерывное благоденствие, без тревог и всяческих треволнений. Он был поклонником постоянства, неизменности и врагом торопливых действий.

Однако не всегда удается лежать спокойно; бухгалтера тревожит мысль, спят ли дети, не угрожает ли что их беззаботным снам. Встав, он на цыпочках идет в детскую. Маня лежит, зарывшись лицом в подушку, свернувшись калачиком, как кошка. У гимназиста открыт рот, точно он вслушивается и не может разобрать чью-то невнятную речь. Воспоминание унесло бухгалтера в недалекое прошлое: он видит своих детей морщинистыми красными комочками, орущими и прожорливыми. Растроганный, он носит их по комнате, напевая безыскусную песенку, без конца что-то им говорит, рассказывает, считая, что младенцы его понимают.

Михелуп тихонько подошел к окну и выглянул на площадь. Два полицейских стоят и разговаривают. Какой-то мужчина несет футляр с музыкальным инструментом, торопится домой. Михелуп прислушался к порывам ветра, беспокойно пробегавшего по улицам затихшего города.

Потом вспомнил, как впервые вел мальчика в школу. Он купил сыну пенал с пестрой картинкой. Мальчик был восхищен, ему казалось, что нет ничего на свете прекраснее этого пенала. Маня получила передник из черного сатина, была необычайно горда и отважно покинула дом. Но, едва увидев здание школы, разревелась. Напрасны были все уговоры – пришлось увести ее домой.

Спит Карлин, отдыхая на солидном геологическом фундаменте; он ничем не напоминает Никарагуа, где живут дикари и неистовствуют землетрясения. Поэтому Карлин редко попадает в газеты. Полицейские патрулируют улицы, а на автостоянке шоферы играют в «орел-решку», переругиваясь сиплыми голосами.

Михелуп опять лег и осторожно повернулся на бок, стараясь не разбудить супругу. Она заслужила свой отдых, эта решительная, деятельная женщина. Он выбрал ее одну единственную их всех женщин мира, и нигде не найдется ей равной. У нее карие, ласковые глаза и улыбчивый рот; она всегда в хорошем настроении. Родня сетовала, что он берет в жены христианку, словно мало невест – евреек. Родня шелестела как тростник, но он был неумолим. Отстаньте от меня… со своими невестами, я знаю, что делаю.

Родня крутила головой, вздыхала и предсказывала бухгалтеру погибель. Разумеется, денег он в приданое не получил. Она состояла в обществе, заботящемся о приданом для невест, но это общество обанкротилось, и жена лишилась приданого. Жаль, но денег лишились и другие.

Его мысли перескочили на супругов Гаеков, потерявших большое состояние на военных займах. Михелупа интересовали точные цифры. Он несколько раз осторожно заводил об этом речь, но Макс Гаек молчал. Фантазия бухгалтера рисовала цифру со многими нулями, которую он был готов внести в графу расходов. Это его возбуждало и наполняло беспокойством. Мистическая власть цифр притягивала его, как иных притягивает черная магия.

Супругов Гаеков должен был бы сокрушить удар судьбы, но не сокрушил. Они должны были чувствовать себя растоптанными роком и раненными неизлечимой печалью. Должны были от горя иссохнуть и превратиться в пепел. Но они дышат, говорят и смеются, как все прочие люди. Другой питался бы сухой коркой и рыдал о потерянном состоянии. Они же спокойно едут на дачу в Ишль и не позаботятся даже заполучить какую-нибудь скидку. Легкомысленные, грешные люди эти супруги!

– Хотелось бы мне знать, – неожиданно произнесла пани Михелупова, – на что Гаеки живут? Как они могут позволить себе дорогое путешествие за границу? Я себе не представляю! Наверно, у них там, в Ишле, какие-нибудь родственники, иначе это вообще невероятно.

Они лежали и прислушивались, как снаружи бормочет ветер и вдали гудит паровоз.

Бухгалтер пробормотал:

– Мне ни до кого нет дела. Пусть каждый живет, как знает…

Жена ответила:

– Думаешь, мне до кого-нибудь есть дело? Вовсе нет. Я только удивляюсь…

По оконному стеклу забарабанил дождь.

5

Дом, куда бухгалтер ежедневно отправлялся на службу, отличался почтенной дряхлостью и барочной крышей. Входили туда через проезд, напоминавший туннель. В этом проезде, окутанные полумраком, за длинным столом над тарелкой супа из требухи обычно сидели торговцы овощами да кучера с медными лицами и синими фартуками. В понедельник проезд заполнялся деревенскими подростками, которые пили черное пиво и громко обсуждали, когда пойдут на футбольные матчи. Выходил проезд во двор, заканчивающийся новостройкой – чем-то вроде фабрики. Здание звенело как телеграфные провода, окна его дрожали, невидимые машины грохотали. Дворник, сидевший у ворот, глядел на двор пустыми глазами и жевал беззубым ртом. Он был неподвижен и каменно-спокоен; волновать его могло лишь появление мальчишек, прокрадывающихся во двор за обрезками цветной бумаги. Дворницкий пес подполз ближе, чтобы обнюхать брюки бухгалтера. Распознал запах свинца, равнодушно улегся и стал вылизывать мокнущую морду. От старости пес тоже пал духом и стал проявлять равнодушие к службе. Его обоняние притупилось; если он не мог распознать работника предприятия, то, не глядя на пришедшего, дважды равнодушно лаял.

Канцелярия, где работал бухгалтер, была просторна, залита светом. За современными письменными столами, за пишущими машинками и у телефона сидели барышни, словно бы сработанные в мастерской одного и того же манекенщика. Все они носили серебряно-волнистые прически, все демонстрировали молочно-белую кожу и неподвижные черты лица. Холодными пальцами они еле прикасались к клавиатуре пишущих машинок; казалось, их беспокоит только одно: не блестит ли у них нос, не попала ли на молочно-белое лицо крупинка сажи? Серебристые барышни вертелись в заколдованном круге. Служили в канцелярии, чтобы иметь средства для ухода за кожей, которая увядала от бесконечного сидения в канцелярии. В груди их жило единственное желание: чтобы их полюбил фабрикант преклонного возраста и оплачивал их расходы по восстановлению платиновой окраски волос и молочно-белого цвета кожи. Они голодали из принципа, чтобы сохранить линию. Но в любой канцелярии появляется девица с естественным цветом волос и дряблой кожей. Она голодает поневоле, потому что ей не хватает жалованья. Дряблокожие девицы лелеют мечту, что из канцелярии их вызволит какой-нибудь пожилой ремесленник.

Бухгалтера отыскал в канцелярии коммивояжер Кафка. Уселся на стул, разглагольствовал, передавал приветы и не собирался уходить. Михелуп поглядывал на него с подозрением. Уж не пришел ли он занять денег? Но коммивояжер рассеял его опасения и продолжал без устали говорить. Повздыхал насчет плохо идущей торговли… Он явно томился скукой и старался убить время. Глазел по сторонам, с какой-то судорожной веселостью пытался вставить в разговор то один, то другой анекдот. Косился в сторону серебристых барышень, надеясь рассмешить их своими шуточками. Но барышни хранили серьезность, прекрасно сознавая, что от смеха появляются морщины.

Чтобы как-нибудь избавиться от посетителя, бухгалтер предложил ему осмотреть предприятие. Коммивояжер поднялся со стула. Михелуп убедил его взглянуть на оборудование центральной телефонной станции, где поминутно выскакивают разноцветные огоньки и барышни проворно переключают реле. Затем повел его в наборную, где типографы выбирают из ящиков буквы, в такт движению руки кивая головой, точно с чем-то соглашаясь. При виде типографских машин с без устали двигающимися рычагами бухгалтер испытал восхищение. Ему страстно хотелось, чтобы и Кафка разделил его восторг. Объясняя устройство станков, бухгалтер чуть не лопался от усердия. Он относился к ним с такой любовью, будто сам их изобрел и вдохнул в них жизнь. Коммивояжер не скупился на похвалы, а Михелуп разрумянился от энтузиазма, словно местный патриот, в присутствии которого иностранцы хвалят его город.

Они спустились в подвальное помещение, где однообразно гудела ротационная машина, из утробы которой, словно изо рта фокусника в варьете, выползала лента покрытой печатным текстом бумаги.

– Новейшая немецкая машина, – объяснял бухгалтер. – Обошлась нам в баснословную сумму. Столько работы, столько работы! – вздыхал он. – Чем больше экономических трудностей, тем больше выпускается печатной бумаги.

Потом вывел коммивояжера во двор. Там стоял крикливо-желтый автомобиль, напоминавший огромную черепаху. Пан Кафка, как и бухгалтер, принадлежавший к роду Медленноходящих и разделявший его ненависть к самонадеянным авто, которые угрожают общественной безопасности, при взгляде на роскошную машину не смог скрыть восхищения. Он трогал радиатор и с видом знатока тихо присвистывал.

– Красивая вещь!

Бухгалтер нахмурился. Ему не хотелось, чтобы коммивояжер хвалил машину.

– Чья она? – пожелал знать пан Кафка.

– Нашего шефа, – пробормотал Михелуп. В его голосе звучало неудовольствие. Когда речь заходила о владельце предприятия, он становился недоброжелательным сатириком.

– Вы спрашиваете, кому принадлежит этот автомобиль? – скрипел он. – Так знайте же, он принадлежит господину Артуру Гану…

Сама природа повелевала бухгалтеру почитать начальников, но господина Гана он не выносил. Да и как он мог почитать человека, который ведет себя легкомысленно и радуется, когда серебристые барышни фамильярно зовут его: «Турль». Владелец большого предприятия, а подписывается «Турль Ган» словно агент, торгующий открытками. Бухгалтер не любил этого господина, потому что тот окликал его «Эй!», говорил с ним нарочито громко, точно он плохо слышит и плохо соображает. Кого это ты окликаешь «эй»?! Бухгалтер окончил реальное училище, в то время как этого Турля выгнали из коммерческого училища. Бухгалтер был возмущен и желал Турлю погибели.

Со вздохом он вспоминал его отца. Это был достойный человек. Голыми руками на пустом месте создал крупное предприятие. Михелуп как сейчас видит великого человека, как он в обеденный перерыв, склонив голову, рыщет по двору. Тросточкой роется в куче отходов. То гвоздик найдет, то ржавую подкову. Все это уносит в свой кабинет и раскладывает на письменном столе. Подкараулит бывало идущих домой рабочих и проверяет их карманы: не уносят ли они кусок свинца. Он уважал товар, а деньги уважали его. Сына отправил в Англию, пусть, мол, повидает свет и получит образование. Но Турль обнаружил в Лондоне племя таких же Турлей и привез из Англии лишь пристрастие к виски, английскому сукну и кровавому бифштексу.

Коммивояжер поддакивал: так, так, совершенно верно, а как же, настали иные времена… Бухгалтер сообщил Кафке, что на следующей неделе пани Михелупова будет праздновать день рождения и он надеется, что тот почтит их посещением. Коммивояжер обещал прийти.

6

Дважды в неделю Михелуп выходил из дому, чтобы побыть на людях. Он шел в кафе, служившее резиденцией клубу шахматистов. Как шахматист он не многого стоил: проигрывал даже слабым соперникам. Однако на шахматном поприще его уважали за самоотверженность и старание. Кто раздобыл для шахматистов помещение? Кто организовывал турниры между разными клубами? Бухгалтер также посодействовал, чтобы у шахматистов были членские билеты, которые обеспечивали им скидку в некоторых магазинах. Для себя же он добился от хозяина кафе скидки при расчете за съеденное и выпитое.

Прогуливаясь по кафе, он с удовольствием отмечал, что все здесь его любят: это проявлялось в дружеских тумаках по животу, похлопыванье по спине, в безудержной болтовне и веселом похохатыванье. Бухгалтер оберегал и преумножал свою популярность. Он обладал счастливым даром приобретать полезные знакомства и отталкивать людей, которые могли причинить вред. Михелуп умел снискать расположение государственных чиновников, обычно прирожденных противников маленького человека. На официальной почве он чувствовал себя уверенно, не раз побеждая в битвах со свирепой гидрой власти.

Хозяин кафе, сочтя, что шахматисты не слишком украшают его заведение, велел перевести их в самую отдаленную залу, где их никто не увидит. В шахматистах нет ничего притягательного, светского. Знай молчат, думают и тратят слишком мало денег. Уйму часов могут просидеть над стаканом минеральной воды.

Нынче Михелуп привел в клубное помещение свою супругу. За шахматными досками, шевеля губами, сидели мрачные личности, производили странные пассы пальцами над деревянными фигурками и обсыпали табачным пеплом жилеты. Бухгалтер намеревался предложить им свою жену в качестве пирожного: ему хотелось, чтобы шахматисты развеселились при виде женских прелестей, чтобы похвально отозвались о свежести пани Михелуповой. Да только шахматный народец по своим душевным склонностям относится к типу вегетарианцев, сектантов и людей с дурным пищеварением. Пани Михелупову приветствовали вяло и рассеянно. Шахматисты были далеки от мирской жизни с ее радостями, женское очарование их не взволновало.

Среди официантов бухгалтер произвел переполох: они взвихрили пыль, изо всех сил стараясь как можно лучше обслужить пани Михелупову, предлагая ей кофе и модные журналы. Михелуп сел за шахматную доску, его жена задумчиво склонилась над разного рода литературой. Перерисовывала фасоны платьев, изучала меню с целью привнести что-нибудь новенькое в свою кухню. Размышляла над письмами недооцененных и обманутых жен и не могла нарадоваться своей упорядоченной семейной жизни Она увлекалась романами, в которых красавец пилот влюбляется в бедную продавщицу, а озорная гимназистка выходит замуж за скромного, но красивого преподавателя. Такой род литературы ее воспламенял и трогал.

Изредка бухгалтер подходил к ней со словами:

– Опять я проиграл. Что ты на это скажешь, Руженка?

– Будь внимательней, – выговаривала ему жена. Ей было неприятно, когда кто-нибудь брал верх над ее мужем.

– Не заметил, что у меня под угрозой тура, – извинялся Михелуп. – А ведь чуть было не выиграл! Что поделаешь, мне никто ничего не спустит…

Время шло, Михелуп подозвал официанта. Расписался на квитанции, что ему был представлена десятипроцентная скидка, и стал осторожно, по одной доставать из кошелька монеты, чтобы заплатить по счету.

По возвращении их встретил аромат домашнего очага, составленный из кухонных испарений, особого запаха плюшевого дивана и чего-то неуловимого, чем обычно пахнет квартира маленького человека. Пани Михелупова заглянула в кладовку, выяснила, не полакомилась ли девушка с Кашперских гор сахаром, не съела ли остаток сыра. Бухгалтер проверил, хорошо ли завернут кран газовой плиты, потом направился в детскую, чтобы убедиться, не потревожен ли чем-нибудь сон детей. Потешил душу видом девочки, которая уже спала, свернувшись калачиком, и гимназиста, который что-то бормотал и скрипел зубами. Поправил на детях одеяла и на цыпочках удалился.

7

Бухгалтер отправил девушку с Кашперских гор на первый этаж с наказом пригласить бабушку на праздничный ужин в честь дня рождения пани Михелуповой. Прислуга застала взбалмошную старуху в постели. Та была задета новым проявлением неблагодарности, которую позволили себе родственники, не взяв ее на воскресную прогулку, и объявила, что ждет лишь часа, когда за ней придет смерть.

– Если кто-нибудь спросит вас, – поучала она девушку с Кашперских гор, – кто повинен в моей смерти, скажите, что меня спровадили в могилу самые близкие люди.

Прислуга вернулась, неся семейству это злобное проклятье. Михелуповы глубоко вздохнули. Они опасались, как бы старуха не явилась на торжество и не начала оскорблять гостей. Тогда пани Михелупова во второй раз послала к бабушке девушку с Кашперских гор, снабдив ее подносом, полным всяческих яств. Это была жертва, приносимая злому божку домашнего очага.

Старуха сидела на кровати, шевелила черными бровями и жевала беззубым ртом. Да еще при этом взволнованно и сбивчиво говорила. Одну за другой сочиняла она фантастические истории о неблагодарности и обидах. Настоящее в них утратило реальные очертания и перепуталось с давно минувшим. Старуха была одинока, как сова в дупле, единственным ее обществом были призраки.

Угощение она поначалу с угрюмой мимикой отвергла.

– Эти люди насквозь фальшивы, не хочу их подачек, – ворчала она. – Пускай сами обжираются. Пусть хоть лопнут!

Тем не менее, не удержавшись, жадно набросилась на лакомства. Она была ненасытна, как личинка шелкопряда. Глотала еду, дрожа от нетерпения. Торопилась, точно боясь, что кто-нибудь вырвет добычу из ее рук.

И гнусавым голосом причитала:

– Подсунули мне объедки, негодяи!.. Сами пируете, а бабушку заставляете голодать! Пожалеете еще, когда узнаете, что у меня водятся денежки. Есть у меня состояние, но я его вам не оставлю, раз вы такие. Ленорка лучше вас, Ленорка даст бабушке поесть!

Она разговаривала с призраком, называя его Леноркой, обещала оставить этому призраку наследство. Девушка с Кашперских нор уносила пустой поднос, а взбалмошная старуха все еще пела свою однообразную песню о несправедливостях.

Первыми пришли супруги Гаеки. Макс Гаек со старомодным поклоном вручил хозяйке букет роз. Пани Гайкова принесла детям коробку конфет. Пани Михелупова приняла подарки, и они с мужем обменялись понимающими взглядами. Ее глаза говорили: «Лишились всего состояния, а тратятся на такие подарки». Глаза бухгалтера: «Легкомысленные, грешные люди!» Жена: «Лучше бы приберегли к старости». Но вслух произнесла:

– Что вы, что вы, разве так можно!

Супруги Гаеки стыдливо отмахнулись от скрытого комплимента, уселись рядышком, тихие, улыбчивые, с чистенькими розовыми лицами.

Потом появился коммивояжер Кафка с супругой. Эти не принесли никаких подарков, и бухгалтер в душе их даже похвалил. Взгляд в сторону пани Михелуповой говорил, что человек, угнетенный бедностью, должен проявлять смирение и не выставляться с дорогими подарками. Зато пани Кафкова помогла хозяйке накрыть праздничный стол.

Затем пришли еще два молодых человека запущенного вида, порядком неуклюжие – депутация от шахматного клуба. Молодые люди запущенного вида произнесли слова поздравления, потом сели и стали молча ждать, когда их накормят.

Последним примчался доктор по детским болезням Гуго Гешмай. Маленький, коренастый, он больше был похож на ученого, и еще немного на артиста или торговца. На его челе было написано: «Не могу же я обидеть этих людей и не прийти!» Квартира сразу же пропахла эфиром и лизолом. В подарок бухгалтеру он принес коробку импортных сигар, ибо по рассеянности спутал, чей сегодня день рождения. Сигары он получил от президента торговой палаты, у которого успешно лечил детей. Пришлось ему выдержать жестокое сражение с собственной персоной, прежде чем он решился расстаться с сигарами: очень хотелось выкурить их самому, но он боялся никотина. Доктор был уверен, что у него angina pectoris,[11]11
  Грудная жаба (лат.).


[Закрыть] глотал какие-то капли и без конца считал себе пульс. Приняли его с подчеркнутыми почестями. Бухгалтер уважал этого ученого мужа, известного врача, обладавшего множеством полезных знаний. Шахматисты встали и мрачно поклонились, супруги Гаеки спокойно улыбались, а коммивояжер Кафка гримасничал и хихикал.

Доктор сел, и на его лбу явственно обозначились буквы, составлявшие фразу: «Не мог же я обидеть этих людей и не прийти!» Он рассеянно взглянул на часы. Даже когда он сидел неподвижно, создавалось впечатление, будто он носится из дома в дом, от пациента к пациенту.

Михелуп привел очкастого гимназиста и, поставив его перед доктором, попросил осмотреть. Мальчик ни на что не жаловался, но бухгалтер решил: «Пускай. Раз уж доктор здесь, пускай его осмотрит. Зато это будет бесплатно».

Доктор Гешмай отделался несколькими привычными движениями и, сердито ворча, велел гимназисту раскрыть рот.

Бухгалтер сказал, что у мальчика беспокойный сон и по ночам он часто вскрикивает. Мол, он, бухгалтер, опасается, нет ли тут какой серьезной болезни. Доктор посветил себе карманным фонариком, осмотрел горло мальчика и пробормотал:

– Все в порядке. Немного малокровный. Что-нибудь пропишу.

– Буду вам чрезвычайно обязан, – поблагодарил его Михелуп.

Но сам-то гимназист знал, что вовсе не болезнь не дает ему по ночам покою, а завязь нижняя одногнездная, которая каждую ночь прокрадывается в его сны, что это «Ботаника для учащихся младших классов средних учебных заведений» в самом ужасающем подобии стоит у его изголовья, внушая отвратительные видении. Он неохотно ложился в постель и со страхом ожидал момента, когда к ней подойдет завязь нижняя одногнездная, несущая семяпочки на двух пристенных завязях…

Михелуп хотел, чтобы мальчик продемонстрировал перед врачом свои знания; но доктор Гешмай отвернулся, нахмурил брови и стал считать собственный пульс.

Учащийся младших классов гимназии вежливо поклонился и хотел удалиться. Но доктор вдруг схватил его волосатой рукой. Рассеянно глядя на него через очки, он ни с того, ни с сего спросил:

– Любишь ездить в авто?

– Люблю, – отвечал мальчик.

– В следующее воскресенье поедешь со мной на прогулку, – и, кинув быстрый взгляд на бухгалтера, добавил: – Я вас всех приглашаю.

Михелуп с трудом выдавил из себя, что-де он очень рад.

Поскольку ужин еще не был готов, бухгалтер решил похвастать своей обстановкой. Гости с трудом продирались среди мебели. Квартира Михелупов была до предела набита, как лавка антиквара, полна самых фантастических вещей, точно мусорная свалка. Тут стояли тяжелые пузатые шкафы, неподвижные, точно они никогда не собирались покидать отведенное им место. Бухгалтер любовно дотрагивался до каждого предмета, рассказывал гостям его историю. Этот пуф он купил из наследства одного нотариуса, который застрелился, промотав денежки клиентов. Этот диван когда-то принадлежал баронессе Аспас. Он набит настоящим конским волосом, не какой-нибудь там морской травой, извольте убедиться. Гости щупали диван. От мебели пахло нафталином и меланхолическим ароматом прошлого.

Бухгалтер преклонялся перед прошлым, напоминания о котором всегда пребывают на одном месте, спокойно и миролюбиво. И не любил настоящего с его треволнениями и вздорным шумом. Прошлое соразмерно и округлено, как бакенбарды императора на серебряной монете, настоящее же лишено солидных очертаний.

Родился Михелуп в 1892 году, но обладал мирной и спокойной душой мещанина восьмидесятых годов прошлого века. В те поры посыльный еще подремывал на Вацлавской площади рядом с ручной тележкой; на Мустеке бегали босоногие мальчишки; кучер прятал лицо под капюшоном плаща; а между плитами тротуаров буйно росла трава. Бухгалтер любил шелковые жилеты и крахмальное белье; охотнее всего он носил бы цилиндр, да боялся привлечь к себе лишнее внимание.

Картины, украшавшие стены квартиры, тоже свидетельствовали о пристрастиях бухгалтера. Пастух с открытой шеей и романтической прической мечтательно стоит посреди стада овец. Комическое изображение неопытного наездника. Гравюра на библейскую тему; под ней надпись: «Agar présentée à Abraham par Sara».[12]12
  Сара представляет Агарь Абрахаму (фр.).


[Закрыть] Кавалеры в камзолах времен рококо и дамы в кринолинах играют в жмурки. Альпы, романтическое озеро, унылый закат солнца. Побагровев от волнения, бухгалтер рассказывает, при каких обстоятельствах купил ту или иную картину. Когда речь заходит о цене, уплаченной за любимую вещь, он хитро улыбается, от наслаждения прижмуривает глаза. Пусть все знают, какие выгодные покупки умеет делать Михелуп! Он выискивал то, что продается по случаю, был ловцом счастья, в непроходимой чаще цен уверенно шел по следу добычи. Он ценил товар любого сорта, цвета и формы за содержащуюся в нем стоимость, скидку, которую всегда умел выторговать.

– А рамы к этим картинам я приобрел даром, – победоносно объявил он гостям. И рассказал, что рамы ему изготовил один ремесленник из благодарности за то, что Михелуп помог ему устроиться на место банковского посыльного.

Гости вяло слушали. Мрачные шахматисты думали о еде; на лицах супругов Гаеков блуждала отсутствующая, безучастная улыбка, коммивояжер гримасничал, а доктор мысленно летал из дома в дом, от пациента к пациенту.

Наконец хозяйка и пани Кафкова пригласили гостей к столу. Шахматисты плотоядно накинулись на крошечные бутерброды. Доктор Гешмай ел рассеянно, временами щупая свой пульс. Пани Гайкова повязала вокруг шеи мужа салфетку и больше всего беспокоилась, как бы он не испачкал костюм. Шутник Кафка, помахивая салфеткой, изображал официанта. Пани Кафкова судорожно смеялась и приговаривала:

– Много воды утечет, пока мой муж образумится!

Бухгалтер развлек гостей воспоминаниями о военной поре.

Он умел красноречиво повествовать о кровавых сражениях, массовом убийстве и невыразимых страданиях, как всякий, кто провел годы войны на интендантской службе. Дамы испуганно вздыхали. Михелуп проглотил сардинку и удовлетворенно закончил:

– Главное, все уже позади, и мы выбрались оттуда живыми и невредимыми.

Склонившись к самому лицу Макса Гаека, доктор жаловался, что люди будят его по нескольку раз за ночь, причем пациенты-то здоровы, а он тяжело болен, но это никого не интересует; а хуже всего, что нынче никто не платит. И удивился, когда услышал ответ из уст пани Гайковой: только теперь он заметил, что все это время жаловался не Гаеку, его жене.

Под разговоры гости попивали домашнее вино из шиповника и шоколадный ликер. К чаю было домашнее печенье; хозяйка придерживалась принципа: не стоит покупать ничего, что можно приготовить дома. Михелуп с наслаждением поглядывал на ее полные зардевшиеся щеки, на спокойные глаза и аппетитные губы и говорил шахматистам: