Текст книги "Дом на городской окраине"

Автор книги: Карел Полачек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц)

Глава двадцать вторая

1

Выдалась темная ночь, тихая и душная, какие бывают в конце июля. Нависшие над горизонтом рваные облака поглотили серп луны. Все спало, одни лишь кошки беспокойно блуждали по крышам, издавая пронзительные вопли. Собаки вторили им протяжным, заунывным воем. Из пивной «На уголке» доносились грохот оркестриона и пьяные голоса – накануне был день получки. Временами вдоль вереницы домов плелся на полусогнутых какой-нибудь запоздалый прохожий. Он размахивал руками и что-то бессвязно бормотал себе под нос.

И лишь в саду возле дома полицейского трудился человек. Он копал, орудуя лопатой, а затем старательно утаптывал землю. Закончив работу, он спустился в подвал и запер там инвентарь. Потом нахлобучил фуражку, надел френч и произнес: – Так! – Он сбежал по лестнице и исчез.

Утром пани Сырова вышла в сад, чтобы снабдиться свежими овощами для готовки. Каково же было ее изумление, когда она увидала, что грядки ее полностью разорены. Выдернутые овощи валялись на дорожке. Анютины глазки, гвоздики и резеда увяли, втоптанные в землю. Только кусты смородины и крыжовника остались нетронутыми. Вскрикнув от изумления, пани Сырова позвала мужа. Беспомощно взирали они на эту картину опустошения.

– Вот оно… – сокрушенно вымолвила пани Сырова.

– Кто это мог сделать? – вслух размышлял удрученный чиновник.

– Кто! – сдавленным голосом произнесла жена. – Кто же еще, как не этот…

– Тсс! – прошипел чиновник. – Не смей! Не пойманный – не вор. Молчи, иначе будет худо!

– Я знаю, что говорю, – возразила жена. – Никто другой этого сделать не мог.

– Умоляю, молчи! Мы не в праве кого-либо обвинять… Лучше снести обиду, чем навлекать на себя новые неприятности.

– Какая злокозненость! – простонал он и ушел в дом.

2

Узнав о случившемся, полицейский, пыхтя, поспешил в сад. На месте происшествия он застал собравшихся жильцов, которые рассуждали на тему о хулиганстве.

С мрачным видом полицейский обошел вокруг разоренной грядки.

Затем произнес: – Провалиться мне на этом месте, если я не думал, что так оно и будет.

– Мы так не думали, – сказала пани Сырова.

– А вам-то как раз и следовало об этом подумать! – язвительно заметил полицейский.

– Что вы хотите этим сказать? – осведомилась пани Сырова.

– То, что сказал, – ответил полицейский, многозначительно подмигивая столпившимся жильцам.

– Вот и давай людям землю в саду, – добавил он, – это в благодарность-то за все…

– На кого это вы намекаете? – повысив голос, спросила пани Сырова.

– Я не намекаю. Я знаю.

– Что вы знаете? – не отступалась пани Сырова.

– Ладно, ладно, милочка.

– Скажите еще, что мы сами себе навредили!

– Ладно, ладно, милочка.

– Попрошу без намеков…

– Ладно, ладно, милочка.

– Это неслыханно! – возмутилась пани Сырова.

– Я уже сыт всем этим по горло, – сказал полицейский. – Теперь я приму меры. Причинять ущерб моей собственности я не позволю. Сад будет закрыт, и доступа в него не будет никому. Таково мое решение.

– Это мы еще посмотрим! – вскричала пани Сырова. – Контрактом предусмотрено пользование садом.

– На этот ваш контракт… – полицейский сделал непристойное телодвижение. – Сад мой, понятно? Я хозяин. Я здесь всем распоряжаюсь. Никто мне не указ. Как скажу, так и будет. Закрою сад и – баста!

– А мы-то как же? – робко заикнулись остальные жильцы.

– Ха, голубчики, – произнес полицейский, – один за всех, все за одного. Так уж оно повелось. Коли жильцы не ладят между собой, должен вмешаться хозяин.

– А кто с кем не ладит? – раскипятилась пани Сырова.

– Ладно, ладно, милочка.

3

Всю вторую половину дня полицейский трудился, не покладая рук. К вечеру вход в сад был перекрыт калиткой из металлических прутьев. Перед калиткой полицейский вбил в землю деревянный кол с табличкой; видная издалека надпись гласила:

БЕЗРАБОТНЫМ ВХОД СТРОГО ВОСПРЕЩЕН

И под ней:

Согласно распоряжению домовладельца с сегодняшнего дня сад закрывается.

Ключ хранится у хозяина, и жильцы, желающие работать на своих грядах, заявляют об этом хозяину дома, каковой выдает им ключ во временное пользование.

Ключ выдается ежедневно с восьми до девяти утра.

Жильцы обязаны ключ аккуратно возвратить и дать отчет о проделанной работе.

ФАКТОР ЯН, домовладелец.

Закончив работу, полицейский отступил на несколько шагов и снова перечитал по слогам надпись. Его глаза пылали огнем, какой разжигает в человеке чувство частной собственности. Полицейский сказал себе: – Это я хорошо составил. Никто лучше не смог бы. Я знаю, что и как. Теперь я их прижму, чтоб знали – доброта не безгранична!

Он увидел несколько воробьев, высматривавших на грядках корм. Он выругался, наклонился и запустил в них деревяшкой. Гнев охватил его, – как это птицы пересекают без разрешения границы его участка! Выходит, его власть на птиц не распространяется!

– Эка наглость! – злобно просипел он. И твердо решил обзавестись охотничьим ружьем, чтобы воробьев изничтожить.

– Всяк, кто без спросу посягнет на мое добро, поплатится за это головой! – произнес он.

4

Трафикантша вышла во двор наколоть дров.

Полицейский указал на табличку с предостерегающей надписью и спросил: – Как вам это нравится, пани?

– Нравится… – прошептала жилица.

Полицейский пытливо поглядел ей в глаза.

– Вы говорите это так, что не поймешь – нравится вам или не нравится. Смотрите у меня…

– Да нравится мне, Бог ты мой! – испуганно воскликнула трафикантша.

– То-то! – с удовлетворением обронил полицейский. – Кому не понравится мое распоряжение, тот будет иметь дело со мной.

И минуту спустя: – Пани, я давно хотел с вами поговорить. Вам я доверяю больше, чем другим, хотя за квартиру вы платите меньше других. Уследить за всеми я, понятно, не могу. Поэтому требую докладывать мне о любых беспорядках в доме. Особенно, если кто-нибудь станет непочтительно обо мне отзываться. Вы согласны?

– Извольте, – ответила жилица.

– Хорошо. Вы не прогадаете. Я в долгу не останусь. Как ко мне люди относятся, так и я к ним. Гм… Не говорила ли когда-нибудь эта Сырова что-нибудь худое обо мне?

– Не слыхала, – ответила трафикантша.

– Не говорила ли она, к примеру, что я грубиян, хам и тому подобное?

– Не знаю…

– Или что я болтун, вымогатель, злодей?

– Не могу сказать.

– Гм… Что-то не похоже, что вы со мной откровенны. Зато я могу вам доложить, что о вас она не сказала ни одного доброго слова. Еще когда вы только сюда переезжали, она заявила, мол, это какой-то сброд… Воротила нос от вашей мебели. – Их мебель, – говорит, – из мягкого дерева, боюсь, как бы они не занесли в дом клопов.

– Господи, – запричитала жилица, – да как она может такое говорить. У меня такая чистота, что сам президент мог бы у нас заночевать. Надо же, какая склочница! Ну надо же, надо же… Вот ведь как она к людям относится!

– Все они такие, – наставительно сказал полицейский.

Когда трафикантша ушла, полицейский чуть не задохся от сдерживаемого смеха.

«Есть закон, – сказал себе полицейский, – по которому жильцы, постоянно не ладящие с остальными квартиросъемщиками, могут быть выселены».

Глава двадцать третья

1

У полицейского умерла мать. Деревня и прилегающая к ней городская окраина знали эту старуху, ссохшуюся, как старая верба. Все постоянно видели, как она, точно дельфин за кормою судна, следует позади фуры с углем, подбирая упавшие куски и складывая их в котомку, оттягивающую ее сгорбленную спину. Ее устремленные вниз глаза обшаривали мостовую. Она походила на воробьев, рассматривающих кучки лошадиного навоза.

У сына ей был выделен закуток в каком-то сарае. Там она коротала ночи на ложе, устланном тряпьем и дырявой лошадиной попоной. В окрестных домах она исполняла поденную работу и обстирывала семью полицейского. Тот требовал, чтобы она до конца своих дней приносила ему пользу. За это он предоставлял ей ночлег. Кормилась она в разных домах. Заработанные деньги сын от нее отбирал, держась того мнения, что она их все равно растранжирит.

Ее муж жил в деревне, где у него была халупа. С женой он виделся редко, поскольку полицейский гостей не любил. Полицейскому не нравилось, когда кто-нибудь приоткрывал завесу над его кухней. От родни ничего не дождешься, кроме язвительных слов и разного рода вредностей. Так он не раз говаривал.

Смерть матери огорчила полицейского. Сравнив сумму расходов на содержание старухи с пользой, приносимой ее трудом, он понял, что терпит убытки.

«Что делать, – сокрушался он – покинула меня, ничего не попишешь. – Тут он вспомнил о трафикантше, и его лицо прояснилось. – А! Как это мне раньше не пришло в голову. Бельем займется трафикантша. Она не осмелится мне перечить».

Он нахмурился, подумав о расходах на погребение, поскольку похороны намеревался устроить пышные, как то и подобает владельцу дома. Нельзя допустить, чтобы его репутация пострадала из-за скромности погребального обряда. Однако, услуги похоронного бюро, сулившего ему достойную и солидную церемонию, он отверг. Будучи натурой предприимчивой, он решил организовать похороны самолично. Он торговался со столяром до тех пор, пока тот не сбавил цену на гроб. После длительных заклинаний вынуждены были уступить и музыканты. И священник смягчился, когда полицейский лицемерно принялся расписывать ему свою бедность. Таким образом, похороны, как он сообразил, обойдутся ему вдвое дешевле, чем если бы за это взялось погребальное братство.

«Что ни говори, – мысленно резюмировал он с удовлетворением, – а я смекалистый, днем с огнем такого не сыщешь! Попробуй, потягайся со мной!»

Для полицейского наступила пора беготни и хлопот. Выяснилось, что власти не так-то легко отпускают граждан на тот свет, ибо каждый из них на учете.

«Какое счастье, – деловито рассуждал про себя полицейский, – что я со своим домом, можно сказать, управился. Ведь сколько времени теперь ухлопаю на всю эту ерунду».

2

Наступил день похорон. Возле домов толпятся женщины, пряча руки под фартуки. Судачат о покойнице и о том, что все, мол, там будем. Пришел отец полицейского и наполнил комнату причитаниями. Глаза сухопарого зятя, как всегда слезились. Жена полицейского скулила от безмерного горя. При этом её зоркие глаза следили за тем, чтобы ребятишки не затеяли какой-нибудь шалости, каковая могла бы нарушить торжественную атмосферу траурного обряда.

Полицейский снует туда-сюда, следя за порядком. Примечает, кто пришёл отдать последний долг. Один за другим появляются участники похорон. Вот приходит лавочник Мейстршик и, пожимая полицейскому руку, выдавливает из себя слова соболезнования. Торговец пришёл аккуратно одетый, с серьёзным выражением на лице. Знакомых и друзей собралось предостаточно, и это как бы свидетельствует о популярности полицейского. Наконец, появляются и квартиросъемщики. Жена трафиканта в чёрном платке, пан учитель Шолтыс с супругой. Одних только Сыровых недосчитывается полицейский. Мстительно хмурит он лоб: «Даром это вам не пройдёт!»

Наконец, перед домом загромыхал катафалк. Тощие лошади грызут удила и потряхивают черными султанами. Прибыли музыканты в синих фуражках с прямым козырьком. Духовые инструменты отблескивают начищенной медью. Тут же священник в четырехгранном уборе на плешивой голове и с мешками под глазами. Служители из похоронного бюро выносят гроб. Траурная ливрея сидит на них до циничности мешковато.

Процессия выстраивается, музыканты занимают место во главе её. Впереди выступает церковный служка с распятием. Когда ветер раздувает полы его накидки, видны голые колени и короткие скаутские штаны. Бум-бум, бум-бум-бум – грянула музыка. Процессия движется по улицам. Сворачивает на шоссе, окаймлённое бараками, поодаль – на холме кладбище, где покоятся останки жителей окраинного района. Полицейский вышагивает за гробом, уткнув нос в платок. Он думает о том, что надо бы завести в доме электрический звонок. – «Опять расходы, чёрт бы их побрал! – вздыхает он. – А что ж это музыканты не играют? Должны играть. Небось губы не отсохнут, содрали такие деньги, безбожники. От дома до Мальвазинок играли всего три раза и думают дело сделано. Три раза, не больше… Мошенники, мерзавцы, надувалы проклятые! Надо скостить им плату, пусть не думают, что имеют дело с простофилей…»

На кладбище священник святой водой кропит гроб и произносит латинские слова молитвы: «Lux aeterna luceat ei» (И вечный свет да светит им), – тянет он нараспев елейным церковным баритоном. Собравшиеся вполголоса вторят ему: – Отче наш…

«Небось, побормочет немного, – завистливо ропщет полицейский, – и выкладывай ему полсотни! Вот заколачивает!» – Он склонился над могилой и бросил на гроб пригоршню земли. При этом он прикидывал, какова глубина ямы. «Два мужика три дня копали, – подумал он негодующе, – я бы за полдня управился. Ах Боже, что я могу сделать, на каждом шагу обман…»

3

Участники похорон разошлись, а полицейский с отцом и зятем отправились в пивную «На уголке». Они уселись за стол, покрытый красной клетчатой скатертью. Полицейский заказал три кружки пива, решив сегодня шикануть.

Отец запрокинул кружку, затем отер ладонью пену с усов и вздохнул: – Бедная мать… Она уже там…

– Да-а-а, – протяжно произнес зять.

– Что поделаешь, – рассудительно заметил сын, – мы уже ничего не исправим. – Он заказал себе еще кружку пива, так как в горле у него пересохло. И тут же третью, четвертую. Слегка захмелев, он принялся разглагольствовать.

– Если хотите знать, – начал он, – я могу мигом вас заарестовать. Обоих. Прямо тут.

– Это как же? – оторопел отец. – Мы же ни в чем не виноваты.

– Ого! – воскликнул зять.

– Не бойтесь, не арестую, – успокоил их полицейский. – Это я так, к слову.

– Ещё не хватало, – усмехнулся старик, – кто по правде живёт, того зачем арестовывать!

– Много вы понимаете, батя, – презрительно сказал полицейский. – Да вы ничего в этом не смыслите. Вы даже не представляете, кто такой полицейский. Полицейский, голубчики, – похвалялся он, – как скажет, так и будет.

Старик с сомнением качал головой.

– Стало быть, – начал он, – ты подойдешь ко мне и скажешь: «Следуйте за мной, потому как вы убили Алоиза». Но ведь это неправда, я не убивал. Ты что же, все равно меня загребешь? И меня вздернут, поверят тебе на слово?

– А то как же, коли дело дойдет до этого, – воскликнул сын и ударил кулаком по столу. – Надену на вас наручники и айда в участок. Подведу к стойке и возьму под козырек: «Пан комиссар, разрешите доложить! Этого человека я задержал на месте преступления – убийство с целью ограбления!» «А, – скажет пан комиссар, – хорошенькое дело! За решетку его!» Вы и рта не успеете раскрыть, как окажетесь в кутузке! Без всяких яких.

Полицейский поднял кружку, посмотрел на свет и большими глотками опорожнил.

– Я, батя, – продолжал он, поставив кружку на стол, – знаю разные приемчики. У нас своя тактика. «Ты это сделал?» – «Нет. Что вы». – «Ах, нет?» – хрясь его по морде. И опять спрашиваем. «Что вы, нет» – «Ах, нет?» – хрясь по морде. И снова, и снова спрашиваем. «Да, я». Вот то-то. А вы что, раньше этого не могли сказать? Вон сколько провозились с вами!

– Э, да где вам это понять…

– Ну, нет… – ворчал отец, – окосел ты, вот и несёшь Бог знает что. Смешно слушать. Что ты шишка, я знаю, но чтобы такая уж шишка, когда все дозволено, это навряд. Над тобой есть еще другие начальники. Самоуправство не позволено даже полицейским. Будет тебе болтать, ступай домой! Что перед людьми-то позориться…

– Спокойно, – бормотал полицейский, – сперва ещё на посошок выпью. Я могу себе это позволить. У меня денег больше, чем у вас обоих. Я домовладелец, а вы голь перекатная. Вы мне, батя, ни шиша не дали. Малолеткой выгнали на мороз, – мол, зарабатывай себе на жизнь сам! Я построил себе самый красивый дом в округе. Всех переплюнул. Нынешних съемщиков вытурю, заведу новых, которые будут больше меня уважать. Что мне балконы, главное – мир в доме. Этот портняжка паршивый проклянет тот день, когда он забрал себе в голову отгрохать дом с балконом. Кто норовит меня ущучить, тому несдобровать. О, я живоглот, каких мало…

Он грохнул кулаком по столу: – А этот Сыровы пусть убирается сей же момент, сей же момент! Такого я не намерен больше терпеть, расхозяйничался, за квартиру не платит. Выгоню взашей…

– Коротышка, шибзик, – хмуро прогудел зять, который не мог простить чиновнику его неприметный рост, – подаренного костюма из-за этого не надеть!

– А когда я тебе говорил, что он шибзик, – воскликнул полицейский, – ты перечил. Что мне, костюм что ли был нужен? Я это только ради того, чтобы мир был в семье, чтоб не говорили, будто мы живем, как кошка с собакой. Ну так как? Я получу этот костюм?

– Ну, нет, – сказал сухопарый.

– Но ведь ты ж все равно не можешь его носить. Или думаешь, он растянется?

– Растянется – не растянется, – стоял на своем сухопарый, – однако ж и я могу иметь хорошую вещь…

– Добро. Я тебя насквозь вижу. Глупо ты все это замыслил. Слизываешь все с меня, хочешь со мной сравняться. Стоило мне обзавестись козой, как ты спроворил две, чтоб нос мне утереть. Ан, обе подохли, ни коз, ни ума – тю-тю… Все вы такие…

Он побагровел, глаза его налились кровью. Старик ткнул зятя в бок, и они оба выскользнули из распивочной.

4

Уже по дороге домой полицейский протрезвел при мысли об истраченной в пивнушке сумме. Увидев сидящих перед его калиткой женщин с детьми, он громовым голосом крикнул: – Всем разойтись! Нечего здесь торчать. Занимайтесь своим делом!

Женщины встали и с тихим ропотом разошлись. Затем полицейский поднялся по лестнице в мансарду. Трафикантшу он застал у плиты, сказал: – Пани, я вот что надумал. Мать моя, бедняжка, умерла. И я решил, хоть по миру пойду, поставлю ей знатный памятник. Могилу красивыми цветочками засажу. А вы каждый день будете ходить на погост подливать масла в лампадку да цветы поливать.

Трафикантша согласилась.

– И белье в память об усопшей матушке будете нам теперь стирать.

Трафикантша не возражала.

– Так, так… – меланхолически кивал головой хозяин. – Где ты, матушка моя! Хорошая была женщина. Её кончина для меня большая потеря. Приходится думать, как возместить убытки…

Он взялся за ручку двери.

– Будете докладывать мне обо всем, – добавил он, – что бы ни случилось в доме, о любой мелочи. Коротко и ясно. Назначаю вас старшей над всеми.

Глава двадцать четвертая

1

– Немедленно убрать это! – заорал пан домовладелец на всю лестницу.

– Вы что, оглохли?! – снова закричал он, не дождавшись ответа.

Только теперь пани Сырова поняла, что это относится к ней. С упавшим сердцем вышла она на террасу.

Полицейский стоял, широко расставив ноги, его багровое лицо пылало ненавистью.

– Что это такое?! – показывал он на что-то перед собой.

С оскаленными зубами и остекленевшим взглядом на террасе лежала рыжая кошка.

– Долго еще будет здесь валяться эта падаль? – рявкнул полицейский. – Я, хозяин дома, должен убирать за вами всякую пакость?!

– Бедная Мицинка, – прошептала пани Сырова, наклоняясь над мертвой кошкой. – И твой черед настал…

– Ну так как?! – выходил из себя хозяин. – Или это останется здесь для украшения?

Увидев, что ее противница мертва, Амина пустилась в радостный пляс перед конурой, прыгая на цепи.

– Даже это животное помешало… – сказала жилица.

– Что вы сказали? – с вызовом спросил полицейский.

– Ничего…

– То-то… Думайте, что говорите! Свои шпильки оставьте при себе!

– Но ведь…

– Поосторожнее! Я знаю, что у вас на уме.

– Что у меня на уме – это не ваше дело.

– Ах, вы эдакая… Вы меня доведете. Грубить хозяину я не позволю! И вообще! Поделом этой дряни! Безобразничала и собаку мне калечила. Портить свою собственность я не позволю.

– Мицинка была, как мы. Пока ее не трогали, она вела себя смирно…

– Как же, – осклабился полицейский, – лучше вас никого нету…

Пани Сырова промолчала.

Полицейский еще с минуту постоял, затем махнул рукой и ушел, злобно ворча.

Пани Сырова взяла лопату, вырыла яму и похоронила кошку. По щекам у нее текли слезы.

– Вот так-то, Мицинка, – всхлипывала она, – в доме, где убивают животных, и людям житья нет…

Когда пани Сырова проходила мимо собачьей конуры, Амине ощерилась и зарычала: «Жильцы нам не указ. Здесь мы хозяева!»

– Лежать! – прикрикнула на нее жилица.

Сука испугалась и спряталась в конуру.

2

После обеда полицейский собирался на дежурство, и тут ему доложили, что к пани Сыровой кто-то пришел. Все бросив, он рысцой припустил к своему дому. Поднялся по лестнице и встал под дверью, прислушиваясь.

– Как здесь красиво! – говорила пани Сыровой кузина. – Сад весь в цвету. Запахи, как в аптеке. А какая тишина вокруг… Право, ты здесь, золотко, как в раю. Ах, как это благотворно для моих нервов, для моих бедных нервов…

Пани Сырова вздохнула: – Хочешь с пенкой или без?

– С пенкой, – молвит румяная пани. – А молоко-то у вас здесь какое вкусное, натуральное, деревенское. Везет же людям, но мне… Ложась спать, молю Бога, чтобы он избавил меня от хозяина. Это такой тиран, слов нет. Намедни ему взбрело в голову, что в пятницу, субботу и воскресенье нельзя ходить на чердак.

– Почему?

– А, спроси его! Сама не знаю. Так его левая нога захотела. По пятницам, субботам и воскресеньям он ключ от чердака не выдает. Ты только подумай. Квартира маленькая, и кое-какие вещи нам пришлось сложить на чердаке. Теперь три дня в неделю мы не можем ими пользоваться. Исключительно из-за его самодурства. Мой справлялся у адвоката, что следует предпринять. Подавайте жалобу в связи с посягательством на ваши имущественные права. Легко сказать! А где взять денег на суды? Лучше махнуть на все рукой.

– Для хозяев закон не писан… – произнесла негромко пани Сырова.

– Вот я иногда и думаю: уж лучше бы меня Господь Бог прибрал, так жить невмоготу…

Наступившая тишина была прервана истошным воплем. Кто-то забарабанил в дверь и заорал: – Вон!

Пани Сырова пошатнулась. Кузина побледнела.

– Что это? – дрожащим голосом спросила она.

Прежде, чем пани Сырова смогла ответить, в комнату ворвался полицейский.

– Ну?! – властно громыхнул он. – Долго мне еще ждать? Сказано – эта дамочка должна убраться!

– Позвольте… – отважилась произнести румяная пани.

Полицейский указал ей на дверь: – никаких «позвольте».

Убирайтесь сию же минуту! Посторонних в доме я не потерплю. Ну, скоро?

– Ну, знаете…

– Без разговоров, чтоб духу вашего здесь не было. Ступайте к себе, к вашим зеркалам и дорожкам на лестнице. Мой дом вам не по вкусу, потому как у меня без выкрутасов. Поносить свою виллу я не позволю. Проваливайте!

– Какие зеркала? Я ничего не понимаю… как вы посмели меня оскорблять? Скажи мне, душечка, чего он так разоряется?

– Т-с-с, – зашипел полицейский, и на губах у него выступила пена. – Вон, вон!

Гостья поднялась: – Ну. Я ухожу… Мне жаль тебя, Маринка. Вижу, тебе еще хуже, чем мне. Стыдитесь, сударь! Позор, позор…

– Ни слова больше! Не то я вас арестую.

На улице, задержавшись взглядом на изречении «О, сердце людское, не уподобляйся сердцу хищного зверя!», она еще раз воскликнула: – Позор, позор!

Полицейский запустил в нее комом земли.

3

В тот же день полицейский сочинил такую бумагу:

Распоряжение.

Довожу до сведения всех квартиросъемщиков, что посещение дома посторонними строго воспрещено. Такие посещения могут быть разрешены лишь в исключительных случаях. Для этого жильцы не позднее чем за сутки, должны подать хозяину дома письменное прошение. В прошении должно быть указано: 1) Кем доводится посетитель квартиросъемщику; 2) Цель посещения; 3) Как долго намерен посетитель пробыть в доме.

Нарушение данного распоряжения влечет за собой наказание.

Фактор Ян, домовладелец.

Распоряжение он написал в трех экземплярах и вывесил их на лестнице. Прочитанное встревожило пана Шолтыса, усмотревшего в предпринятом хозяином демарше ущемление своих прав.

– Как это прикажете понимать? – спросил он полицейского. – Ведь согласно нашему уговору братья могут посещать меня беспрепятственно…

– Вас это не касается, пан учитель, – успокоил его хозяин. – Вы – другое дело. Вы собираетесь, чтобы покалякать с духами. А духи, как известно, лестницу не пачкают и вообще не причиняют никакого ущерба. Против духов я ничего не имею. Они не оговаривают людей, не распространяют по округе сплетен, не восстанавливают жильцов против хозяина. Люди с того света моего распорядка не нарушают. А потому у меня нет оснований принимать меры против них.

– Ну, ну, – обрадовался учитель.

– Вы золотой человек, на вас я полагаюсь. Но Сыровых я выставлю из дому, потому как они меня не уважают. Будто я для них не хозяин вовсе.

– Это неправильно, это, конечно, неправильно, – качает головой пан учитель.

– Сколько можно терпеть!

Полицейский ушел и, шагая по улице, говорил про себя: – Ну теперь такая начнется заваруха, какой свет не видывал.

4

Опустив голову, чиновник слушал рассказ жены об утреннем происшествии.

– Ты только подумай, – жаловалась она, – какой позор! Кто бы мог такое предположить… Стали сбегаться люди, я думала, провалюсь сквозь землю.

– За собственные деньги, вложив все свои сбережения, мы живем здесь как в тюрьме. И ведь справедливости не добьешься. Ну времена!..

– Даже гости к нам не могут придти! Этак он и дышать нам запретит. А ведь чего он только нам не обещал! «Будете жить у меня, – говорил, – как в раю». А живем как в рабстве.

Чиновник осторожно приоткрыл дверь и выглянул на лестницу. Потом сказал: – Я никогда ему не верил. Он казался мне черезчур любезным. За чрезмерной любезностью кроется низменная расчетливая душонка. Когда опускаешь руку в воду, сразу не понять, ледяная она или горячая. Ошиблись мы. Попались на удочку. А теперь мы в его руках. И никакой надежды освободиться от него. На это у нас нет денег. Для бедняков свободы не существует…

– Мне хуже всего, – стонала жена, – ты в канцелярии по крайней мере можешь отдохнуть. Я же целыми днями вынуждена сносить его деспотизм. Иногда мне просто страшно, – того и гляди ударит меня. Я здесь одна, без свидетелей.

– Надеюсь, он не распояшется до такой степени, чтобы ударить беззащитную женщину. А если он осмелится поднять на тебя руку, то… взгляни… – и он указал рукой в сторону окна.

Под фонарем, обступив горбуна, опять стояли подростки.

– Видишь их? Это хулиганы. Если полицейский на тебя нападет, позови их. Они защитят тебя от полицейского. Ребята они славные, привыкшие к стычкам с полицейскими… А я завтра выговорю ему. Вот увидишь. Скажу ему такое, что… Я ему этого не прощу, эдакому мерзавцу.