Текст книги "Дом на городской окраине"

Автор книги: Карел Полачек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)

Глава двадцать восьмая

1

Лавочник все надеялся, что его не вызовут в суд. Авось мах-нут рукой, – чего, мол, таскать в суд старую перечницу; ведь я даже не знаю, как там себя держать. Может, забудут… Такое бывает. Чертова история! Надо же, угораздило…

Тщетно. Однажды появился почтальон, вручивший лавочнику повестку. Ловким движением он оторвал квитанцию и потребовал, чтобы адресат расписался в получении. Лавочник вздохнул: вот оно, началось!.. И угловатым корявым почерком нацарапал свою фамилию.

В повестке было сказано, что пан Мейстршик должен явиться в районный суд (зала такая-то) в десять часов утра для дачи показаний по делу пани Факторовой и пани Мандаусовой. В случае неявки, подчеркивалось в повестке, адресат будет доставлен в суд в принудительном порядке.

Еще чего не хватает! – жалобно бормотал пан Мейстршик. – Чтоб меня как преступника вели по улице конвоиры! То-то была бы реклама для нашего заведения!.. Я уж пойду без пререканий. Мне угрожать не надо. Я человек честный. Можете спросить. Я сорок лет как за прилавком. Налоги плачу исправно, а потому извольте мне не грубить…

Он оделся во все чистое, как на похороны… Ему было жаль самого себя, в животе у него, когда он отправился в путь, урчала мелодия отчаяния. Жена вышла на крыльцо и крикнула ему вслед: – скажи им, что ты ничего не знаешь! И что мы закрываем лавку, перебираемся к сыну в Водняны. Скажи им об этом прямо. Пусть знают, что и как.

Пан Мейстршик ответил: – Конечно, я им все это скажу, и еще многое другое.

Войдя в трамвай, он сказал кондуктору, пробивавшему его билет: – Голова кругом идет. Своих хлопот полно, а тут еще о посторонних людях думай…

– Не говорите, пан Мейстршик, – отозвался трамвайщик.

2

Сумрачный коридор районного суда кишит людьми. Толстые чиновники с трубкой во рту открывают и закрывают двери. Временами пробегают барышни с охапкой дел, поедая на ходу ломоть хлеба с маслом. Арестант в брезентовой робе производит уборку. На скамьях сидят люди. Деревенский дядюшка со впалыми висками. Человек в надвинутой на лоб шляпе. Девушка в зеленом свитере. У всех на лицах то напряженное выражение, какое отличает людей, едущих в поезде.

Пан Мейстршик расхаживает взад-вперед, и у него такое чувство, будто его запродали. Уж вызвали бы поскорее. Он им все спокойно скажет, мол, так и так, и они отнесутся к нему с пониманием. Главное, не сказать ничего такого, о чем ему потом пришлось бы сожалеть.

Он подошел к окну с матовыми стеклами, испещренными непристойными рисунками, какие обычно встречаются в общественных местах. Чья-то рука испытывала потребность зафиксировать, что «танец есть ни что иное, как ритмический балдеж». Автор этого умозаключения подписался и старательно вывел дату. Некто, недовольный этим, заявляет: «Кто писал – тот дурак». Другой оповещает, что сидел в этом здании с пятнадцатого июня по четвертое сентября. «Вы называете меня, – пишет он, – мошенником, но вы сами мошенники, а самый большой мошенник – это надзиратель Пунята»…

Пан Мейстршик отвернулся от окна и взглянул на дверь зала судебных заседаний, из-за которой доносились громкие крики.

3

Судья – красивый, седовласый старец, сидит, опустив голову на руки; перед ним – распятие. Делопроизводитель с угреватым лицом смотрит через окно на улицу, скребя в сальных волосах вставочкой.

Посреди зала судебных заседаний в специальной выгородке галдят истица и ответчица. Жена полицейского и пани Мандаусова продолжают разговор, начатый ими в достопамятный день во дворе. С одной стороны старую мегеру поддерживает молодой человек с крысиным лицом, с другой – дочь, востроносая девица. Жена полицейского стоит, расставив ноги, и слова из ее рта извергаются с быстротой горного ручья. Рядом с ней стоит полицейский, решая дилемму: «Вмешаться или не вмешиваться?»

Судья очнулся от раздумий и встал. Его многолетний опыт подсказывал ему, что перед началом разбирательства следует предоставить сторонам возможность выговориться. Он знал, что после этого они будут более склонны к примирению.

Заложив руки за спину, он неторопливо вышагивал от окна к двери и обратно и тихим, проникновенным голосом произносил заученные слова: – Да… да… это некрасиво, когда интеллигентные дамы так бранятся. Правда, мы все несколько нервозны, иначе и быть не может в нынешнюю послевоенную пору. Бывает, вырвется слово, хотя сам человек так и не думает. Протяните друг другу руки и пообещайте, что больше не будете придираться друг к дружке. Ради согласия в доме…

– Помириться? Никогда! – восклицает старая мегера.

– Чтобы я этой подала руку? – визжит жена полицейского. – Я, досточтимый суд, требую, чтобы ее засадили в тюрьму за все ее непотребства!

Опять поднялся гвалт, в котором утонул отчаянный призыв судьи.

– Ох, ох, – стонет старая мегера, – мне дурно…

– Маменька, – вскричала востроносая девица.

– Милостивая пани, Бога ради… – подскакивает молодой человек с крысиным лицом.

– Господа, – взывает судья к обоим адвокатам. Но один адвокат – человек с холодным взглядом – пожимает плечами, а его оппонент разводит руками, давая понять, что сделать тут ничего нельзя.

Когда гвалт несколько поутих, судья спросил: – Кстати, пани Мандаусова, почему вы подали две жалобы? Кто вам написал вторую?

– Я! – гордо воскликнул молодой человек с крысиным лицом и выступил вперед.

– А для чего?

– Видите ли… адвокат никогда так не поддержит, как свой человек.

– Зачем вы вмешиваетесь, ничего во всем этом не смысля?

Ведь своей жалобой вы нанесли еще одно оскорбление… Вы обвиняете пани Факторову в том, что она написала анонимное письмо… где это?… ага, вот… «Вы, старая кляча, целыми днями лижетесь с собакой, а ваша дочь – с ухажором, который ни на шаг от нее не отходит, даже когда она…» Фу! Это невозможно читать… Как вы можете утверждать, что «эти слова принадлежат пани Факторовой»?

– Извините, господин советник, но я в качестве свидетелей могу привести всю улицу, все это святая правда…

– Моя дочь – девушка честная… – кричит старая мегера.

– Я, пан советник, просил придти следователя, – сказал мужчина с крысиным лицом, – чтобы он на месте удостоверился… От нашей собаки, пан советник, видите ли, воняет, а три десятка их кроликов вроде как не в счет…

Полицейский кашлянул и подмигнул судье как особа начальственная, принадлежащая к тем же сферам власти. После чего начал: – Досточтимая судейская коллегия! Ежели отнестись ко всему по закону, то видно, что началось это…

У него явно была заготовлена большая речь. Но седовласый судья схватился за голову и простонал: – Что все это значит? Где я нахожусь?

– Но ведь… – продолжил молодой человек с крысиным лицом, – оно, конечно… Но почему пан Фактор не скажет, что он делал в нашем подвале четырнадцатого июня? Я все видел в окно, но опасаясь, что он огреет меня дубинкой по голове, ведь блюстители порядка нынче…

– Вон! – рявкнул судья. – Не желаете мириться, – дело ваше. Слушание продолжится. Здесь останутся только тяжущиеся стороны, остальные покинут зал. Ну, я жду, – обрушился он на молодого человека с крысиным лицом.

– Идем, Блаженка, – побудил молодой человек свою невесту.

– Ах, детки мои! – воскликнула патетически старая мегера. – Вы меня покидаете, а ведь настает мой смертный час…

– Маменьке дурно, – пискнула востроносая девица.

– Идем, Блаженка… Отдадим себя в руки правосудия… Оно установит, кто сказал «это вы такая-сякая!» Да еще таким тоном, что…

– Немедленно выйти! – заорал седовласый судья. – Ну, а вы что? – обрушился он на полицейского. – Чего вы стоите?

– Я? – растерянно сказал полицейский, удивленный тем, что судья не считает его начальственной особой. – Я при жене… Я могу кое-что объяснить… Пролить свет на то, какая обстановка царит в доме.

– Выйдите немедленно! – сухо произнес судья.

Со словами «Это удивительно» полицейский вышел из зала судебных заседаний.

4

– Пригласите свидетеля, – сказал судья.

Делопроизводитель открыл дверь в коридор и крикнул: – Пан Мейстршик!

Пан Мейстршик вдруг ощутил в животе такую тяжесть, точно он проглотил булыжник.

– Сюда, сюда! – обхватив свидетеля за плечи, делопроизводитель поставил его перед распятием.

– Вы пан Мейстршик? – спросил судья.

– Итак, пан Мейстршик… четвертого сентября во дворе дома номер двадцать семь по улице Гаранта имел место некий инцидент. Что вы можете нам об этом сказать? Вы должны говорить правду, иначе будете привлечены к ответственности.

– Я всегда правду… – пробормотал свидетель, отирая пот со лба.

– Так что же произошло?

– Что произошло… Жена говорит: отнеси молоко Факторам. Хорошо, – говорю, – но ты из лавки не отлучайся, обслуживай клиентов. Несу кринку с молоком. Они берут каждый день. Когда литр, когда пол-литра, когда как… Ну, несу…

– Ближе к делу! Вы вошли во двор и услышали крик. Ругались пани Мандаусова с пани Факторовой. А что было дальше?

– Ну что было дальше… Я принес молоко, а они разговаривали… Громко разговаривали.

– Разговаривали… Ничего себе – разговаривали… Они кричали друг на дружку и ругались. Как они ругались?

– Простите, я об этом ничего не знаю. Я пришел, когда уже все кончилось.

– Вы слышали, как пани Факторова якобы сказала пани Мандаусовой «Вы торговка с барахолки»?

– А год назад она обозвала меня «старой козой», – вставила старая мегера. – Стоит у помойки и во весь голос кричит: «Старая коза!»…

– Помолчите! Пан свидетель, вы слышали это выражение «Торговка с барахолки»?

– Простите, не слышал.

– Как это не слышали? Вы что, глухой?

– Нет. Не то, чтобы глухой…

– Вот то-то… А что пани Мандаусова сказала пани Факторовой «Вы – старая кляча», – этого вы тоже не слыхали?

– Ничем не могу вам помочь…

– Слушайте, – рассердился господин советник. – Да где вы стояли, что ничего не слышали?

– У кринки с молоком. Я поставил ее возле себя и смотрел…

– Но ведь не можете вы утверждать, будто не слышали вообще ничего?!

– И слышал и не слышал… Кто-то что-то говорил, но я не обращал внимания…

– Одумайтесь! Свидетель не имеет права о чем-либо умалчивать. За это строго наказывают.

– Я бы рад вам услужить, – залепетал свидетель, – я ничего не замалчиваю… Но что делать, если у меня голова такая дурная?!

– Так вы ничего не знаете? – угрожающе спросил судья.

– И знаю и не знаю.

– А что вы знаете?

– А что я могу знать?.. Что-нибудь скажу, – будет плохо, не скажу ничего – опять плохо. Я, простите, говорить не мастер. Со мной лучше не разговаривать. Жена мне говорит: «старый дурак» – и это правда. Обязательно кому-нибудь не угодишь. А ведь надо со всеми по-хорошему. Я охотно услужу, но так чтобы все честь по чести… Жена велела сказать, что мы закрываем лавку.

– Что? – простонал судья.

– Лавку, простите, закрываем. Тут не разбогатеешь. Мы такие убытки понесли за эти годы… Переезжаем к сыну в Водняны, он там управляющим работает…

– Ох, – вздохнул судья и провел рукой по лбу.

Вдруг он покраснел, стукнул кулаком по столу и заорал на свидетеля: – Марш отсюда, чтоб я вас больше не видел!.. Не то и меня обвинят в оскорблении личности!..

– Вот это правильно, совершенно правильно, пан судья, – обрадовался лавочник, – какой может быть разговор с дубиной стоеросовой?!.. Не умеешь говорить на суде, – оставайся дома! Честь имею!..

И вне себя от счастья лавочник, как мышка, шмыгнул за дверь.

– А теперь, – рассвирепел судья, – вы либо помиритесь, либо я вас обеих посажу за решетку!

Опять поднялся гвалт. Зал огласился причитаниями, стонами, сетованиями. Не скоро удалось судье и обоим адвокатам унять рассорившихся женщин. Делопроизводитель составил примирительную, и стороны подписали ее.

– Отныне, – торжественно провозгласил судья, – вы не должны даже замечать друг дружку, ясно?

– Чего мне ее замечать, – отозвалась пани Мандаусова, – я рада-радешенька, когда ее не вижу.

– Я и не погляжу в ее сторону, – высказалась жена полицейского.

Молодой человек с крысиным лицом и востроносая девица вывели пани Мандаусову из зала.

В коридоре полицейский сказал молодому человеку с крысиным лицом: – так значит, от моих кроликов идет вонь, пан Спьевак? Ну ладно. Я вам покажу, как возводить напраслину на моих кроликов!..

Глава двадцать девятая

1

– Слава Богу, еще одно дело с плеч долой, – с удовлетворением произнес судья.

Шелестящая тишина наполнила зал заседаний. По коридору, поджидая своего, слонялся полицейский.

Седовласый судья спрятал бумаги в папку и собрался уходить. С минуту он помедлил в задумчивости и затем машинально снова положил досье на стол.

– Ах, господа, – вздохнул он, обращаясь к адвокатам, которые сосредоточенно делали какие-то пометки.

Он сложил руки под мантией и продолжал, нахмурив брови: – Уже тридцать лет, господа, служу я в суде… Легко сказать! Тридцать лет выслушиваю крики, причитания, дурацкие речи повздоривших между собой людей… Изо дня в день, как автомат, произношу слова о необходимости быть снисходительными по отношению друг к другу…

Адвокат полицейского в ответ только вздохнул.

– И все напрасно. Тридцать лет! Нет мне спасения. Я обречен.

– Да, – отозвался адвокат пани Мандаусовой, поглаживая широкую плешь, – радости в этом мало, я понимаю… Кто хотя бы раз имел случай слышать мою клиентку, – и тот уже сыт по горло. Бой-баба!..

– Что там ваша, – вступил в разговор оппонент, – это ангел по сравнению с моей полицейшей! Э, да что говорить!..

– Сразу видно, пан коллега, что вы не знаете пани Мандаусову… Эта особа, без конца тягаясь, спустила уже два дома, вот-вот и третий пойдет в уплату судебных издержек.

– Не мудрено, с такими жильцами, как моя достопочтенная клиентка. Ах, Боже милостивый!..

– Это что, пан коллега, вам следовало бы знать предысторию, чтобы оценить все достоинства пани Мандаусовой! Эта слабая, беззащитная вдова полтора года отсидела в тюрьме за то, что склоняла людей к ложным показаниям. Это было еще в те времена, когда ей принадлежал дом «У семи ангелов» на Виноградах. Она специализировалась на том, что вовлекала квартиросъемщиков в бесконечные тяжбы. Под рукой у нее были люди, которым она платила за то, что те свидетельствовали в ее пользу. Таким образом она избавлялась от жильцов. Да, чего только не было… Пан советник все эти случаи знает.

Седовласый судья махнул рукой.

– Я часто размышлял над тем, – заговорил он, – как упорядочить отношения между домовладельцами и квартиросъемщиками, но к какому-либо определенному выводу так и не пришел. Вечно одно и то же. Дети, птица, домашние животные… грязь на лестнице, шум в доме, неэкономное пользование водой… сплетни, неуважительное отношение жильцов к домовладельцу; домовладельцу кажется, что именно ему попались самые плохие жильцы… Бесконечные крики и жалобы. В действительности проблема заключается в том, что люди совместно пользуются чужой собственностью. Все равно, как если бы домовладельцы и жильцы были вынуждены есть из одной тарелки. Собственность срастается с конкретным индивидуумом. И потому, когда в доме живут посторонние люди, у хозяина такое чувство, будто они сидят у него на шее. Я не раз приходил к выводу, что дома, в которых проживает несколько семей, должны быть муниципальной собственностью. Но я в этом не разбираюсь, я для этого слишком стар. Извините сумасбродного старика…

Плешивый адвокат рассмеялся.

– Иногда просто изумляешься, – сказал он, – чего только ни придумывают люди, задавшиеся целью обобрать человека в обход закона. Как-то я защищал одного такого ловкача. В доме у него жил ремесленник, который хотел обустроить себе мастерскую. Хозяин позволил с условием, что жилец оборудует ее за свой счет. Ладно. Ремесленник пригласил строителя, и тот соорудил ему мастерскую. Когда все было закончено, жилец обнаружил, что в мастерскую ему не попасть. Разве что через двор, но этому воспротивился хозяин, поскольку совместное пользование двориком в контракте оговорено не было. «Я разрешу вам ходить через двор, – сказал хозяин, – если вы приведете его в порядок». Ладно. Квартиросъемщик вымостил двор и этим приподнял его на полметра. Когда дело было сделано, хозяин увеличил квартирную плату, взимаемую с этого жильца. «Так не пойдет, – сказал он, – пользоваться такой прекрасной мастерской и двориком за прежнюю плату, эдак я прогорю». Жилец согласился и на повышение платы. Вскоре хозяин продал дом тому самому строителю, который соорудил мастерскую. Новый хозяин отказал ремесленнику от квартиры, так как мастерская понадобилась ему под гараж…

– Я знаю другой случай, – подал голос адвокат с холодными глазами. – Один господин хотел построиться, но у него не было денег. Тогда он купил земельный участок в кредит. Нашел жильцов для будущего дома и те предоставили ему деньги на строительство. Он вырыл котлован под фундамент и свернул работы. У съемщиков истощилось терпение и они возроптали. Будущий домовладелец вернул им деньги, разумеется, без процентов. Нашел других клиентов и подвел дом под крышу. После чего опять свернул работы. История повторилась. На деньги очередных съемщиков он завершил строительство дома. Но с внутренней отделкой не спешил. В готовый дом он пустил жильцов, которым пришлось задним числом возместить расходы на строительство, а сверх того платить круглую сумму за квартиру. Теперь у него есть и дом и деньги. Смекалистый малый, практичный…

– Ну что же тут особенного! – презрительно заметил плешивый адвокат. – Это обычный прием нынешних дельцов. А вот послушайте, что расскажу я. Случай весьма забавный. Один человек построил дом, где свободной оставалась комната для холостяка. Эту комнату он сдавал за пять тысяч крон в год. Съемщик внес деньги. Ладно. Через месяц его зовет к себе хозяин и говорит: так и так, мил-человек, комната, которую вы занимаете, мне нужна для родственника. Когда вы съедете, я возвращу вам две тысячи. Съемщик не съехал. Хозяин подал на него жалобу в суд за рукоприкладство, поскольку знал, что кулачная расправа является основанием для выселения.

2

В этот момент в зал судебных заседаний вошел полицейский. Он слышал последние слова.

«Ага! – возликовал он в душе. – Стало быть, рукоприкладство является основанием для выселения. Вот оно что! Пан доктор мне этого небось не сказал бы, каналья. Только бы деньги выуживал. Плевать я на него…»

…рукоприкладство является основанием для выселения, – продолжал плешивый адвокат. – У него всегда были люди, которые подтверждали, что квартиросъемщик применил по отношению к нему физическое насилие. Так он и пускал, а затем выселял съемщиков. И жил себе припеваючи. Но однажды вышла осечка. Теперь он разъезжает, торгует открытками.

– Да… – вздохнул адвокат с холодными глазами. – Иной раз думаешь: лучше защищать пиратов, чем вот таких… – Он повернулся к полицейскому и сказал: – Минутку, пан Фактор, я сейчас освобожусь.

Но полицейский не торопился. Невысказанные слова жгли ему язык, точно раскаленные угли. Его так и подмывало произнести речь, которую во время слушания судья не дал ему досказать.

Он подошел к судейскому столу и сказал: – Досточтимый суд! Я хочу объяснить, как все это было…

– Говорите, пан полицейский, – благосклонно побудил его судья. Ему удалось завершить примирением кляузное дело и потому он пребывал в благодушном настроении.

– Я по природе человек добрый, мирный, – начал полицейский, – каждому стараюсь пойти навстречу. Ты о них заботишься, а они тебе платят черной неблагодарностью. Уступить друг другу. Уважить – так, по-моему, надо…

– Вот это правильно, – похвалил его судья.

Полицейский воодушевился.

– Но съемщики – это такой народ, что вы себе представить не можете! Хозяин ломает голову над тем, как бы сделать их проживание приятнее. Думаете, они благодарны за это? Как бы не так! Только и думают, как бы подложить свинью. Строят за спиной козни, лишают хозяина сна. Портят, смею доложить, имущество; ни во что не ставят хозяина, устраивают скандалы…

– Ну видите, – заметил судья, – если вам все так ясно, то почему вы не побудите жену ладить с хозяйкой дома и не причинять ей неприятности?

Полицейский прикусил язык. Вспомнил, что он тоже жилец. И сказал себе: «Эге-ге…»

– Прошу позволения объяснить вам все. Не все съемщики одинаковые. Иные тише воды, ниже травы. Лишь бы хозяин ни в чем не упрекнул их. Но есть хозяева, которым не угодишь. Вот как нашей… Люди называют ее фурией. Не знаю… У меня язык не повернется сказать такое. Я только вижу, женщина она взбалмошная. Говорю ей по-хорошему: Пани Мандаусова, – советую, – не стойте во дворе и не придирайтесь к жильцам. Невозможно выносить все эти крики и свары! Сидите себе в квартире, чтобы не вызывать ссор. – Думаете, она слушается? Какое там! Еще глотку, с вашего позволения, дерет. Так вот одно к одному, и согласия как не бывало. У нашей хозяйки нет никакого понятия, что такое благонравие, иначе она не позволила бы своей дочке путаться с молодым парнем…

– Ну, будет, – махнул рукою судья.

– Пойдемте, пан Фактор, – произнес адвокат, вставая.

Однако сам полицейский был своей благостной речью необычайно растроган. Ему хотелось витийствовать дальше.

– Я сам домовладелец, – с жаром произнес он, – но вовсе не такой, как другие, которые разбогатели, выгодно женившись, получив наследство или занявшись воровством. Я стал домовладельцем без посторонней помощи. И мой дом – самый красивый из всех. Будете проходить мимо, пан советник, загляните. Я подарю вам розу из своего сада. Ей-ей. Я не только о себе, но и о других пекусь…

Судья взял папки и направился к выходу. Полицейский тоже собрался уходить. Но в дверях он обернулся и сказал: – У меня, между прочим, две серебряные медали, я чемпион по классической борьбе. Извольте проверить, я не вру.

3

А в коридоре он таинственно сообщил адвокату: – У меня на него алиби.

– Какое алиби? – удивился адвокат.

– Такое алиби, что скажи я об этом на суде, и он как миленький вылетит из моего дома.

– Да о ком вы?

– О моем квартиросъемщике. Помните, я рассказывал вам в трамвае.

– Но ведь вы говорили о каком-то другом домовладельце.

– Да, верно. Но мне тоже досаждает один жилец. Так уж водится.

– Вы имеете ввиду что-нибудь конкретное, на основании чего ваш съемщик может быть выселен из квартиры?

– Вот-вот…

Адвокат взглянул на свои ногти и сказал: – После обеда зайдите ко мне в контору. Здесь не место говорить о таких вещах, да и времени у меня сейчас нет, – и он протянул полицейскому два пальца.

Глядя вслед удаляющемуся адвокату, полицейский обозленно прохрипел: – Как же, приду я к тебе в контору! Я знаю, во что это обходится. Я и сам не хуже всяких докторов сумею его прижать.

4

«Рукоприкладство в отношении домовладельца является основанием для выселения» – эта фраза застряла в его мозгу.

Рукоприкладство… Это было бы неплохо. Но ведь он, каналья, руки на меня не поднимет… – Полицейский заскрежетал зубами. – Недоносок, разве он осмелится. Шибзик несчастный… Сморчок…

И, труся домой, он проклинал чиновника за его тщедушие и боязливость. Он ощутил потребность зайти в пивную, чтобы рассеять невеселые мысли.

Домой он пришел затемно, раскрасневшийся и возбужденный. Собрав вокруг себя семью, сказал: – А теперь мы нашей бабке-хозяйке подсластим замирение на суде.

После чего жена полицейского схватила бак для белья и принялась колотить по нему мешалкой. Оба отпрыска вооружились швабрами и стали ритмично стучать ими по полу. Полицейский, раздувая щеки, оглушительно трубил в трубу. Этот адский концерт поднял на ноги весь дом.

– Ох, ох, – завздыхала старая мегера. – Опять начинают. С ума сойти можно. – Она открыла дверь и крикнула на всю лестницу: – Вы прекратите или нет?!

В ответ прозвучало одно-единственное крепкое словцо полицейского.

Концерт продолжался до глубокой ночи.