Текст книги "Тень мечей"

Автор книги: Камран Паша

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)

Глава 45
СВИДЕТЕЛЬ

Мириам снился кошмар, который она не видела уже много лет, но сразу узнала, ибо он, казалось, выжег ее сердце…

Она пробиралась сквозь густой туман, озаренный слабым зеленым свечением, хотя не видела в черной темноте ни луны, ни звезд, которые могли бы служить источником этого тусклого света. Она была не одна, в этом девушка нисколько не сомневалась. В тумане прятались существа, ужасные создания, которые все про нее знали и от которых нельзя было сбежать. То и дело краешком глаза она замечала какое-то движение, но, когда оборачивалась, видела лишь волнистые облака, застилавшие бескрайнюю пустоту.

Мириам захотелось крикнуть, позвать на помощь, но она боялась привлечь следящих за ней демонов. А потом она увидела девочку. На ней было светло-голубое платье, показавшееся Мириам ужасно знакомым. Девочка стояла одна, с распростертыми руками и подзывала Мириам к себе.

Идти Мириам не хотела, но чувствовала, как невидимая сила тянет ее за ноги, словно марионетку. Да, теперь Мириам вспомнила: когда она была ребенком с длинными черными как смоль косами и огромными зелеными глазами, ей нравились марионетки – совсем как той малышке, которая звала ее… Но ведь малышка… на самом деле и была Мириам, и в глубине своей испуганной души Мириам знала об этом.

Когда Мириам двинулась вперед, туман рассеялся и призрак маленькой девочки показал ей ужасающее зрелище, которое она давным-давно заперла в самые потаенные уголки своей души. Но теперь оно вновь вырвалось на свободу.

«Нет, пожалуйста!» – кричала ее душа, но ни один звук не слетел с губ. Она не хотела видеть это еще раз. Однако выбора не было. Мириам знала, что обречена переживать это зрелище всю свою жизнь, и если душа ее в самом деле уцелела после смерти, значит, это ад, ждущий ее в объятиях Вечности.

Ее красавица мать лежит на земле, брыкается и кричит, а высокий мужчина одной рукой бесчеловечно прижимает ее к земле. На нем от груди до пят блестящие металлические доспехи, но он снял пластину, прикрывающую промежность. Его необрезанный член, жирный и багровый, торчит, словно мясистое копье, готовое нанести свой непоправимый вред.

Затем мама краешком глаза заметила Мириам и перестала сопротивляться. Она полностью подчинилась яростным толчкам озлобленного мужчины с кудрявой бородой. Мириам поняла, что мама поступила так, чтобы спасти жизнь дочери. Если рыцарь посмотрит чуть левее, он тут же увидит девочку с симпатичными конскими хвостиками, которая спряталась под перевернувшейся телегой. Мама давала ей возможность бежать, укрыться за пеленой ревущей песчаной бури, настигшей их караван сразу после нападения франков. Но даже сейчас, как и тогда, Мириам не могла пошевелиться.

Сквозь застилающие глаза слезы она наблюдала, как франк бьет ее мать, потом опустошает ее тело, снова бьет. Кровь струится по бедрам матери, образуя вокруг коленей целую лужу. Но мама просто лежит на земле, покорившись ужасной судьбе, которая подстерегает большинство плененных на войне женщин.

Затем, извергнув свое вражеское семя, мужчина встал, его гениталии обагрены кровью ее матери. Он решительно протягивает руку и срывает с шеи матери нефритовое ожерелье с тетраграмматоном – четырехбуквенным непроизносимым именем Господа. Мама избегала носить драгоценности из религиозного неприятия украшений, но это ожерелье всегда было у нее на шее. Это был свадебный подарок ее любимого брата Маймонида, и Мириам не помнила, чтобы мама хоть когда-нибудь снимала ожерелье. Мириам хотелось закричать, завопить от гнева на франка, который посмел осквернить тело и душу ее матери, но не смогла издать ни звука. Потом беспечно, словно ребенок, прихлопнувший надоедливую муху, рыцарь вытащил кинжал, наклонился и перерезал ее матери горло.

Пожалуйста, остановись! О, Бог Всемогущий! Пожалуйста, прекрати это!

Крик, застрявший в ее юном горле, наконец вырвался наружу, заглушая какофонию страданий, вихрем кружащуюся над разоренным караваном. Мужчина со скучающим лицом поднял голову, и тут Мириам увидела его лицо. Он больше не был молод. Он постарел прямо на ее глазах, седина подернула его вьющиеся волосы и бороду. Да, это был все тот же человек, который изнасиловал и убил ее мать. Но… он стал другим. Этого человека она видела еще раз, причем совсем недавно…

Однако ее раздавленный горем разум не в состоянии обнаружить связь. Когда мужчина увидел ее, его лицо перекосилось в устрашающей улыбке. Он направился в сторону Мириам; окровавленный член отталкивающе торчал, уже готовый к очередному завоеванию.

Она закричала…

Мириам пробудилась от одного кошмара и тут же оказалась в другом.

Она лежала обнаженная на султанском ложе, но рядом с ней спал не Саладин.

Нет. Она все еще спит. Это не может происходить наяву.

Рядом с ней лежал молодой курдский воин, которого она искренне считала младшим братом. Его голова мирно покоилась на подушках. Захир зашевелился и открыл глаза. И улыбнулся Мириам той смущенной улыбкой, которая так располагала к себе Мириам, но сейчас вызывала самую глубокую неприязнь.

Мириам, словно от удара молнии, вскочила с постели.

– Да хранит меня Всевышний!

И верный себе Бог-насмешник решил внять ее испуганным мольбам. Деревянная дверь в покои распахнулась. Но вместо архангела Михаила с синими крыльями, заступника невинных и ангела-хранителя ее народа, Мириам поймала пораженный взгляд Саладина.

Захир слетел с кровати как ужаленный. Но куда хотел сбежать испуганный воин, навсегда останется загадкой. Саладин шагнул вперед и одним взмахом сабли отрубил голову неудачливому юноше. Голова полетела в другой угол комнаты.

Мириам закричала. И продолжала кричать. Ей казалось, что она никогда не перестанет кричать, пока от силы ее ужаса земля не разлетится на осколки.

А потом Саладин повернулся к ней; в его глазах горел огонь безумия, напугавший ее больше всего, что когда-либо ей довелось пережить. Даже больше ужасающего зверства франков, убивших ее семью у нее на глазах. Однако франки – чудовища, такова их природа. Поэтому видеть, как человек, которого она любит, единственный по-настоящему добрый человек, которого она знает, превращается в кровожадного демона, ей не под силу – такого сердце Мириам выдержать не может.

Пока Мириам пыталась прикрыть грудь простыней, испачканной кровью Захира, Саладин медленно надвигался на нее подобно глиняному Голему [65]65
  Голем – персонаж еврейской мифологии. Человек из неживой материи (глины), оживленный каббалистами с помощью тайных знаний – по аналогии с Адамом, которого Бог создал из глины.


[Закрыть], сказки про которого рассказывают еврейским детям. Сказки о бездушном чудовище-великане, жившем лишь для того, чтобы исполнить возложенную на него миссию мщения и смерти.

– Как ты посмела изменить мне? – Голос султана, хриплый и низкий, походил на львиный рык. Глаза его пылали гневом и безумием. Саладина больше не было – перед ней стояло само исчадие ада.

– Сеид, прошу, выслушай меня…

Он ударил ее кулаком. Мириам упала на кровать, почувствовав во рту солоноватый вкус крови.

– Сегодня твой сладкий язычок тебя не спасет.

Саладин навис над девушкой с поднятым над головой ятаганом, инкрустированным драгоценными камнями. Мириам поймала себя на том, что не может дышать. Да это и неважно, потому что больше ей не вздохнуть полной грудью.

И вдруг она заметила катящиеся из глаз султана слезы. Темные озера были исполнены вселенской скорби, и султан даже не пытался сдержать слез. В этих блестящих глазах она вновь увидела Саладина, а не обезумевшего демона, стремящегося отомстить за поруганную честь. Перед ней стоял человек, которого она любила больше всех на свете, и он старался победить в себе животное, на время завладевшее его душой.

Мириам вскочила с кровати и стала искать на мраморном полу свою обувь. Она высоко держала голову, готовая достойно принять смерть, и не сводила глаз с Саладина.

– Где твои свидетели? – Голос ее звучал совершенно спокойно. Она почувствовала, как ее охватила некая сила, могущественнее, чем она сама. Двойник той темной силы, которая завладела душой ее любимого.

– Что? – Султан, похоже, был озадачен.

– В твоем Коране говорится: «Чтобы обвинить в прелюбодеянии, необходимо представить четырех свидетелей».

Саладин не сводил с нее изумленного взгляда. Она видела по его лицу, что в нем идет внутренняя борьба: неумолимый гнев боролся с сильной верой, которая являлась самой его сущностью.

– Ты дерзнула процитировать Святую Книгу, ты…

Мириам наклонилась к лицу Саладина:

– Неверная? Иудейка? Христопродавица? Ну, скажи же это!

Наконец Саладин опустил саблю. Мириам увидела, что победу одержала его истинная сущность; лицо султана исказилось от стыда и ужаса, ему не верилось, что он готов был совершить мгновение назад. Он отвернулся от Мириам и рухнул на кровать, сжав голову руками.

Мириам подалась вперед и обняла его вздрагивающую фигуру, произнеся единственные слова, которые имели для нее значение:

– Я люблю тебя.

Она говорила правду. Но после сегодняшних событий девушка не знала, останутся ли они такими же весомыми, как и раньше. Саладин вырвался из ее объятий и встал. Он не смотрел на Мириам, когда медленно покидал покои. Молча переступив через обезглавленное тело юноши, который опоил и изнасиловал ее, султан вышел из комнаты, хлопнув дверью. Мириам почувствовала, как сердце подпрыгнуло в груди, когда она услышала грозный щелчок запираемого замка.

Глава 46
ТЕМНИЦА

Мириам сидела в одиночной камере, мучимая мыслями о предательстве и безысходности. Вот уже около недели ее держали в сырой комнате в недрах дворца. По крайней мере, так ей казалось, поскольку в комнате не было окон. Судя по равным промежуткам времени, через которые мрачные тюремщики приносили ей пищу, она находилась здесь чуть больше пяти дней. Ее никто не навещал, и Мириам понятия не имела, что происходит во внешнем мире.

До заключения под стражу она наивно полагала, что ей удалось познать сердце Саладина. Мириам убедила себя, что он не очередной семейный тиран, который движим страстями, а человек, руководствующийся кодексом чести. Какой же она была дурой! Теперь каждый раз, когда открывалась дверь, Мириам готовилась к приходу палача. Такова достойная награда для юной девушки, увлекшейся романтическими фантазиями и иллюзиями. Когда-то Мириам гордилась собственной силой воли, умением прислушиваться к голосу разума, а не внимать ребяческим выдумкам и россказням о любовных приключениях юных мечтательниц. Но сейчас, подобно бесконечной веренице глупышек – начиная с Евы и заканчивая Еленой Троянской, – она позволила сердцу возобладать над разумом. Эта ошибка – и поделом! – будет стоить Мириам жизни.

Когда самобичевание заполонило оставшиеся уголки девичьей души, открылась массивная железная дверь ее темницы. И, словно луч солнца, пронзающий всепоглощающий мрак, вошел Маймонид.

Он выглядел глубоким стариком, его спина сгорбилась под тяжелым грузом тревоги – к длинному списку его забот Мириам добавила еще и это. Как она себя презирала! Не за то, что влюбилась в человека, оказавшегося бессердечным тираном. Не за то, что позволила превратить себя в жертву развратных фантазий молодого воина. Она презирала себя, ибо заставила страдать своего дядю, этого милого человека с ангельским характером.

От страшной бури, бушевавшей в душе Мириам, она, казалось, окаменела, а ее ноги словно приросли к полу. Но Маймонид распростер объятия, совсем как в те годы, когда она была еще ребенком. Его лицо озарилось невероятной, невыносимой любовью к девушке, которую она ненавидела всем своим естеством.

– Дядя! – Непрошеные слова сорвались с запекшихся губ. Это первое слово, которое Мириам произнесла вслух с тех пор, как ее заперли в этой темной дыре. По спине пробежал холодок, и она, вскочив с койки из древесного волокна, бывшей единственным предметом мебели в темнице, бросилась к Маймониду. Она обнимала старика с таким неистовством, что сама испугалась.

Он долго не выпускал из объятий вздрагивающую всем телом племянницу, а потом поднял ее лицо и принялся вытирать хлынувшие из глаз слезы, которые ей так и не удалось сдержать.

– С тобой плохо обращались?

Мириам попыталась восстановить дыхание, успокоиться.

– Нет, – наконец призналась она, не желая добавлять дяде мучений, – у нее не было сомнений, что ему и без того пришлось немало снести. – Меня хорошо кормят, обходительно обращаются, но я все равно пленница.

Маймонид кивнул, его лицо осунулось от усталости. Казалось, со дня ее заточения он так и не спал. И, как догадывалась Мириам, на этот раз его внешность не обманывала. По какой-то необъяснимой для себя причине она вдруг подумала о Саладине и, не в силах удержаться от вопроса, осведомилась:

– Как султан?

Маймонид, крайне озадаченный, пристально посмотрел на племянницу.

– Как ты можешь думать о человеке, который поступил с тобой так несправедливо?

И тогда она поняла, почему спрашивает о нем. Правда всегда лежала на поверхности, только ее затмевали гнев и боль, бушевавшие в ее сердце. Непостижимым образом эта буря в присутствии дяди начала униматься, и Мириам в конце концов могла мыслить ясно.

– Ему солгали. – Мириам понимала: во всем, что произошло, во всей этой ужасной трагедии, разворачивающейся последние несколько дней, виновата одна женщина и ее ревнивые происки.

Маймонид печально и в то же время покорно покачал головой.

– Дорогая моя, я предупреждал тебя, что интриги в гареме безжалостнее любых козней, которые строят франки в этой войне.

Да. И намного вероломнее.

– Меня казнят? – Как странно слышать эти слова, срывающиеся с ее губ! Но Мириам было необходимо знать правду. Нужно подготовиться к неизбежному.

– Нет.

И произнес это не Маймонид. Это сказал султан.

В дверном проеме стоял печальный (таким ей еще не доводилось его видеть) Саладин. У Мириам не было сил смотреть на него. Ее собственная боль оставалась пока слишком живой, слишком сильной.

Маймонид повернулся к своему старинному другу:

– Ты предал свою честь, ибн Айюб. Я думал, что знаю тебя. – В глазах старика пылал праведный гнев.

Такой непочтительный тон в обращении к султану, исходи он из уст любого другого, скорее всего, стоил бы наглецу немедленной смерти. Но Саладин даже не вздрогнул и ничем не выказал, что обиделся.

– Так и есть, – глухо произнес султан. У него был такой умоляющий взгляд, как будто он просил своего давнего друга толику понимания, чтобы попытаться оправдать то, чему, казалось, нет оправдания. – Это единственное место, где я могу охранять Мириам и защищать ее от происков придворных врагов. Мириам держат здесь для ее же собственного блага, пока я самолично не разберусь в происшедшем.

– И что ты выяснил в результате своего расследования? – Мириам вновь обрела способность говорить, хотя и продолжала избегать взгляда Саладина.

Саладин вздохнул и взъерошил свои темные волосы.

– Я подозревал, что тут не обошлось без султанши. И оказался прав.

Что-то в его тоне заставило Мириам поднять глаза. В его взгляде таилась ужасающая пустота, как будто он отбросил все эмоции, способные воспрепятствовать ему в разрешении рассматриваемого вопроса.

– И что ее ждет? – Мириам понятия не имела, почему ее беспокоит судьба жестокосердной женщины, которая устроила для нее ужасную западню. Вероятно, Мириам понимала султаншу и движимые ею беспощадные чувства. По большому счету они имели одну общую черту: обе любили этого мужчину. Несмотря на все его недостатки и слабости, и Мириам, и Ясмин любили его.

Саладин опустил глаза.

– Вопрос уже улажен, – сказал он и замолчал. Но потом словно через силу продолжил: – За чудовищные преступления султаншу и ее наложницу сегодня утром казнили.

Мириам почувствовала, как похолодело сердце. Все происходящее – безумие. Она заметила выражение крайнего недоверия на дядином лице и предположила, что по ее глазам можно прочитать то же самое. Ясмин бинт Нур-ад-дин, самая известная и уважаемая женщина в государстве, мертва. И все из-за Мириам. Внезапно к горлу девушки подступила тошнота.

– Любовь – это не преступление, сеид. – Из глаз Мириам потекли слезы ужаса. Этого она уже не могла вынести.

– Для королей и султанов преступление.

Тут вмешался Маймонид, которого заботило только одно – судьба Мириам в этой ужасной, разворачивающейся при дворе драме.

– Что будет с моей племянницей?

Саладин поднял глаза и бросил на Мириам пронзительный взгляд.

– У нее в королевстве много врагов. Будет лучше, если она уедет.

Значит, вот оно как. Ей даруют жизнь, но она будет вынуждена жить в изгнании. В сравнении с ужасным концом, постигшим султаншу, Мириам по сути предлагали сундук с золотыми динарами в качестве награды за недозволенную любовную связь. Тогда почему она чувствует такую пустоту при мысли о том, что ей придется покинуть это презренное логово скорпионов под названием Иерусалим?

– Ты этого хочешь? – спросила она.

Сейчас Саладин стоял расправив плечи. Самое трудное осталось позади. Все, что необходимо, – уже сказано.

– Я хочу, чтобы твоей жизни ничего не угрожало, но ты погибнешь, если останешься в Иерусалиме, где до тебя сможет дотянуться гарем.

Маймонид взял Мириам за руки. Она увидела на его морщинистом лице облегчение, к которому примешивались новые тревоги.

– Она незамужняя девушка. Куда она поедет, пока идет война?

– Я дам ей охрану до Каира, – ответил Саладин и повернулся к Мириам: – Когда война окончится, я приеду к тебе, если ты все еще захочешь быть рядом со мной.

Мириам заметила ужас, промелькнувший на дядином лице. Меньше всего он желал, чтобы его племянница продолжала иметь что-нибудь общее с султаном. И, честно говоря, Мириам сама была на распутье. Ужас пережитого глубоко ранил ее сердце. Второй раз она этого не переживет. Прежде чем ответить, Мириам задумалась, но при этом неотрывно смотрела в проникновенные карие глаза Саладина. И приняла решение.

– Я буду ждать тебя, – ответила она и сразу заметила отчаяние в глазах раввина. – Но при одном условии.

– При каком?

Мириам сделала глубокий вдох.

– Я больше не буду твой наложницей, твоей любовницей, – сказала она, не глядя на дядю, который весь залился краской стыда от ее слов. – Ты опять разделишь со мной ложе только как мой законный супруг.

Саладин улыбнулся и поклонился.

– На другое я и не рассчитывал. – Он взял ее за руки и нежно поцеловал. – Отправляйся с Богом, дочь Исаака.

Она прижалась к Саладину, грудью почувствовала биение его сердца. Маймонид отвернулся и поспешно вышел из темницы, давая этим двоим несколько минут на прощание. И потом, ему больше не хотелось слышать о любовных похождениях племянницы.

Мириам изо всех сил вцепилась в Саладина. Она не знала, увидит ли его вновь, и жалела, что у них нет времени, чтобы сказать обо всем, что творилось у нее в душе. Но, увы, она поняла непреложное: они оба – рабы судьбы. Ее судьба, как она всегда подозревала, – это жизнь в безопасном Каире, вдалеке от безумия войны и острой ненависти женских сердец. А судьба Саладина, к счастью или к несчастью, ждет его на поле битвы.

Мириам поймала себя на том, что беззвучно шепчет молитву, обращаясь к любому Богу или высшей силе, которая господствует над этой юдолью слез. «Пожалуйста, дай ему силы свершить то, что должно, смело встретить зло, которое даже сейчас поднимается над горизонтом».

Глава 47
ПАДЕНИЕ АРСУФА

Конрад де Монферрат в крайнем неверии взирал на кровавую бойню, развернувшуюся на поле боя. От залитых кровью берегов реки до темнеющих границ леса, знаменующих рубежи прибрежного города Арсуф, землю устилали тела более семи тысяч безбожников.

За минувшие несколько часов он стал свидетелем того, что – теперь Конрад был в этом уверен – будут считать решающей победой крестоносцев. И он с неохотой должен был признать, что эта победа главным образом была достигнута благодаря Ричарду.

Ричард Львиное Сердце, остановившись в отвоеванной Акре, внимательно изучил ландшафт и пришел к выводу, что фронтальное наступление на Иерусалим невозможно. Многотысячные войска Саладина держали кольцевую оборону внутри страны. Поэтому Ричард разработал стратегию завоевания относительно незащищенного побережья. Если отрезать доступ к морю и египетским портам – пунктам снабжения провиантом и оружием, – империя Саладина будет фактически разделена пополам. По сути, Ричард стремился загнать безбожников в пустыню, так же как те нейтрализовали войска Конрада у моря.

Первой крупной целью плана Ричарда Львиное Сердце была прибрежная крепость Арсуф, стоявшая к северо-западу от Иерусалима. Объединенное войско крестоносцев выступило в полной боеготовности, зная, что со стороны моря их прикрывает вездесущая армада, следовавшая за армией на юг. Крестоносцы с легкостью захватили плохо обороняемую крепость Кесарию и продолжили свой марш вдоль реки, получившей название «Река Мертвых», которая протекала километрах в пяти к югу от крепости. Здесь всадники Саладина предприняли серию настойчивых атак на левый фланг крестоносцев, чем только разъярили последних, нежели привели к значительным потерям. Сама река настолько заросла густым камышом и тростником, что около десятка лошадей упали в реку и утонули, пока не нашли брод.

Тем не менее подобная оборона была до смешного слаба, а крестоносцы все больше и больше начинали верить в то, что они смогут без значительного сопротивления со стороны мусульман захватить все побережье. Такого подъема боевого духа во время марша на юг Конрад уже и не помнил. Пять батальонов, насчитывающих почти двадцать тысяч солдат, гордо продвигались вперед, не переставая распевать веселые песни. В авангарде шли тамплиеры, за ними – анжуйцы и бретонцы, потом – нормандцы и французы. Замыкали шествие госпитальеры, уцелевшие после кровавой резни при Хаттине и жаждущие мщения. Во время всего марша солдаты не заметили никаких признаков присутствия могущественной мусульманской армии, поэтому безнаказанно грабили и разоряли деревни по всему морскому побережью.

Ричард так и светился гордостью, заявив, что армия язычников после невероятной победы крестоносцев при Акре, скорее всего, укрылась в Сирии или Месопотамии. Но Конрад предупредил его, что не стоит недооценивать Саладина. Маркграф с все возрастающим страхом ощущал, что тишина на прибрежных дорогах – это всего лишь затишье перед бурей.

И он оказался прав. Когда армия крестоносцев прошла маршем через оливковые рощи, растущие в окрестностях Арсуфа, Саладин преподнес им сюрприз. Войско сарацин численностью более тридцати тысяч неожиданно атаковало крестоносцев из-за холмов, находившихся к востоку от крепости. Храп лошадей и ужасающий грохот закованных в доспехи ног эхом пронесся над побережьем.

Армия Саладина напала с тыла, стремясь отрезать госпитальеров от основных сил крестоносцев. Отстреливаясь от напавших сарацин из арбалетов, святые воины были вынуждены отступить, несмотря на то что Ричард приказал авангарду продолжать наступление на Арсуф и атаковать мусульманскую конницу, которая неуклонно теснила их назад. Король велел госпитальерам оставаться на месте и прикрывать тыл, не поддаваясь искушению нарушить ряды. Следует отдать должное дисциплине солдат, не посмевших ослушаться приказа, который Конрад воспринял как настоящее самоубийство. Госпитальеры удержали свои позиции, а остальной армии удалось подступиться к Арсуфу.

Теперь Ричард с нападавшими мусульманами поменялись ролями. Без всякого предупреждения целая армия развернулась и предприняла массированное наступление, устремившись в самое сердце мусульманского войска. Французские рыцари прорвались сквозь ряды пехотинцев и разбили центр и левый фланг армии мусульман. Храбрые крестоносцы породили волну ярости, затопившую людей и лошадей и сокрушившую все на своем пути. Ричард Львиное Сердце, проявляя свое обычное безумие в сражении, дрался в самой гуще атакующих. Поблескивающий меч короля и его полнейшее бесстрашие перед ордами мусульман вселяли невероятный задор в его воинов и повергали в ужас врагов.

Когда меньше чем за час кровавой бойни были разбиты центр и левый фланг, уцелевшие мусульмане отступили вправо за холмы, оставляя убитых на поле боя. Ричард понял, что дальнейшее преследование безбожников на их хорошо защищенной территории обернется для крестоносцев не победой, а сокрушительным поражением. Поэтому, охладив пыл разгорячившихся солдат, он провозгласил, что любой может забрать у мертвых трофеи и оставить себе столько, сколько сможет унести, а не просто принять лишь определенную толику, которую распределяют между солдатами полководцы. Конрад вынужден был отдать должное этому юноше – он прекрасно знал своих людей. Несмотря на жажду крови сарацин, жажда военной добычи была значительно сильнее.

Поэтому Конрад, качая головой, в крайнем изумлении наблюдал за тем, как тысячи его солдат склонились над телами мертвых, собирая мечи, золото и другие ценные предметы, которые находили у погибших. Время от времени кто-то из его солдат обнаруживал еще живого сарацина, лежащего без сознания на поле боя или притворяющегося мертвым в надежде сбежать под покровом ночи. Ошибку, естественно, тут же исправляли.

Конрад поднял голову и увидел скачущего к нему Ричарда со своим вездесущим Уильямом. В лучах заходящего солнца золотоволосый Ричард еще больше напоминал греческого Аполлона. Король широко улыбался, оценивая то опустошение, которое произвела его превосходящая численностью и окруженная со всех сторон армия на силы противника. Уильям, наоборот, как всегда, выглядел мрачным и погруженным в себя. Конрад заметил: несмотря на то что этот блестящий рыцарь остался верен своему господину, со времени казни пленников в Акре он стал еще больше молчаливым и замкнутым. Маркграф де Монферрат в очередной раз подивился тому, что делает здесь этот человек. Как он, цепляющийся за глупые идеалы, может находиться на переднем фланге, в самой гуще войны, которая не бывает бескровной? Вероятно, причина постоянной угрюмости молодого человека заключалась в том, что Уильям сам постоянно задавался этим вопросом.

– Командующий мусульманскими войсками в Арсуфе готов сдаться, – возвестил Уильям ровным, бесцветным голосом, не испытывая ни малейшей радости от невероятной победы. – Ворота крепости откроют еще до захода солнца.

Конрад почувствовал, что больше не в силах выносить этого зануду. Однако, испытывая чрезвычайный душевный подъем от победы, он повернулся к Ричарду, который по меньшей мере разделял его ликование.

– Когда падет Арсуф, нам будет принадлежать все побережье, – сказал Конрад. – Иерусалим тоже станет нашим – это всего лишь вопрос времени.

Ричард, беспечно пожав плечами, ответил:

– Не торопись праздновать победу.

Конрад взглянул на восток. От их нового опорного пункта до Иерусалима – день пути на лошадях. Почему бы не прояснить некоторые вопросы сейчас, пока не началась осада Священного города?

– Теперь, когда на горизонте вырисовывается Иерусалим, пришло время кое-что обсудить.

Ричард удивленно приподнял брови.

– Что, например?

Конрад внезапно почувствовал, как первые признаки беспокойства затмевают в его сердце радость победы.

– Управление новым королевством, – пояснил Конрад. – Я являюсь наследником короля Ги, и на мои плечи возложена ответственность за обеспечение стабильности нового правления.

К удивлению и ярости Конрада, Ричард запрокинул голову и от души рассмеялся.

– Ах да! Я уже и забыл, что разговариваю с королем Иерусалима.

Конрад почувствовал, как кровь прилила к лицу.

– Ты смеешь насмехаться надо мной?

Ричард даже не смотрел на собеседника. Сейчас все его внимание было приковано к полчищам солдат-мародеров, обыскивающих тела врагов.

– Как я уже говорил, королевства завоевывают не словами, а делами. Твои воины не смогут захватить трон без помощи моих солдат.

Конрад почувствовал, как в реальной жизни оживает ночной кошмар, о котором он втайне пытался забыть.

– О чем ты?

Ричард наконец соизволил повернуться к маркграфу. Во взгляде короля презрения было больше, чем он видел во взглядах солдат во время сегодняшней резни.

– У Иерусалима будет король, Конрад, но его никто не будет назначать, – медленно произнес Ричард, как будто обращаясь к ребенку. – Он захватит город своей десницей.

С этими словами английский король ускакал, оставив Конрада стоять у поля боя с открытым от удивления ртом. И тут маркграф заметил Уильяма. Впервые за много дней рыцарь улыбался. Смеялся, наблюдая за тем, как легко Ричард предал святое дело. Смеялся над униженным Конрадом.

Когда Уильям Тюдор, хихикая, ускакал вслед за своим королем, Конрад ощутил, как в нем закипела ярость. В бессильном гневе взглянув на тела, которыми было усеяно все побережье, он сжал кулаки. «Это я король Святой земли, – угрюмо подумал маркграф. – И если Ричард Львиное Сердце захочет отнять у меня королевство, он вскоре узнает, что Конрад де Монферрат не тот человек, с которым можно безнаказанно шутить».