Текст книги "Тень мечей"

Автор книги: Камран Паша

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 34 страниц)

Глава 40
СУДЬБА ЗАЛОЖНИКОВ

Ричард с интересом взирал на посланника в серой чалме. Последний прибыл в Акру со свитой крепких арабов, которые волокли несколько железных сундуков. В них, по-видимому, лежал выкуп, затребованный Ричардом за жизни горожан. На посланнике Саладина был развевающийся белый халат в зеленую полоску, а его борода имела неестественный красноватый оттенок – должно быть, результат окрашивания. Свита, поставив сундуки у ног, замерла за спиной посланника, а доверенный султана начал кланяться, преувеличенно жестикулируя.

Ричард расположился в укрепленном каменном дворце, который прежде принадлежал Каракушу, наместнику Саладина. Сейчас Каракуш обрел новый дом – он сидел прикованный к стене в камере без окон, предназначавшейся для мелких воришек и убийц домашнего скота. Жилище бывшего наместника, которое можно было сравнить с огромной тронной залой, Ричард теперь использовал как опорный пункт. Зала была богато украшена; повсюду сверкали канделябры, на полу лежал роскошный бархатный ковер, на стенах – богатые гобелены и фрески с запечатленными на них сценами сражений сарацин с франками. И хотя эта зала не совсем напоминала тронный зал в Лондоне, она, тем не менее, являлась более достойным местом средоточия власти для завоевателя Палестины, нежели забрызганный грязью шатер посреди скалистого берега.

Рядом с Ричардом стоял Уильям, облаченный в свои лучшие доспехи, как того требовал дипломатический прием подобной важности. Его заклятый враг Конрад, который поверх грязной хламиды набросил красный плащ, с угрюмым видом поглядывал на короля из дальнего угла залы. Маркграф Монферрат не видел большой пользы в дипломатии и, несмотря на общепринятый протокол, не счел необходимым переодеться перед встречей со ставленниками врага. Ричарду, разумеется, было совершенно наплевать на присутствие Конрада, а тем более на его внешний вид: пусть хоть голым явится на встречу с эмиссарами Саладина. Для себя король решил, что лучше всего вообще забыть о присутствии высокомерного маркграфа. В зале собралось достаточное количество придворных и военачальников, чтобы Ричард мог не обращать внимания на вызывающего раздражение человечка и при этом не казаться откровенно грубым.

Из членов верховного совета Ричарда отсутствовал только французский король Филипп. К сожалению, он стал жертвой того же самого «лагерного» тифа, который несколько недель назад чуть не унес жизнь Ричарда Львиное Сердце. Пока Филипп медленно выздоравливал, его свита уже поговаривала о том, что французский король, как того требовала честь, и так много сделал для завоевания Святой земли. Акра пала, и теперь поход Ричарда на Иерусалим был всего лишь вопросом времени, поэтому Филипп через пару недель планировал вернуться в Европу. Что, разумеется, было Ричарду Львиное Сердце только на руку. Несмотря на то что Филипп проявил себя за последние несколько месяцев длинного перехода по суше и морю верным союзником, Ричард не имел ни малейшего желания делить титул завоевателя Иерусалима с кем бы то ни было. Оно и к лучшему, что Филипп возвращается в Европу и оставляет Ричарда одного исполнить свое предназначение, ведь до окончательной победы над язычниками оставался один решительный шаг. К тому же отъезд французского короля в итоге положит конец шуточкам, которые, насколько было известно Ричарду, кое-кто из воинов тайно отпускал в его адрес. Временами Ричарду казалось, что легкий юношеский флирт с красавцем Филиппом будет преследовать его бесконечно.

После того как посол закончил витиеватое приветствие на превосходном беглом французском, Ричард перешел прямо к делу.

– Ваш султан выполнил мои требования? – осведомился король.

Посланник Саладина кивнул своей свите, и арабские солдаты открыли сундуки. Они были набиты блестящими золотыми динарами, украшенными арабской вязью, которая, как недавно узнал Ричард, являлась нечестивыми стихами из священной книги язычников. Плевать. Если монеты переплавить в слитки, все следы святотатства безбожников канут в кузнечном горне.

Наблюдая за своими сановниками, которые в изумлении уставились на чудесные дары, принесенные из вражеской казны, Ричард понимал, что предлагаемые деньги никак не составляют затребованную сумму в двести тысяч динаров. Именно в такую сумму оценивалось имущество Саладина – в этом под пытками признался прежний незадачливый правитель Акры.

Посланник покаянно склонил голову, подтвердив подозрения Ричарда, что эта добыча намного меньше ожидаемого выкупа.

– Султан сожалеет, что не смог собрать целиком такую огромную сумму, – с характерным гнусавым акцентом извинился посланник. – Но в знак проявления веры он посылает сокровища, составляющие десятую часть того, что ваше величество затребовало в своем последнем сообщении.

Ричард вновь взглянул на своих придворных, которые чуть ли не пускали слюни при виде золота. Он понимал, что они готовы довольствоваться предложенным, и почувствовал, как от презрения в нем поднимается желчь. Именно жадность и недальновидность поставили прежнее королевство крестоносцев на колени. Ричард осознавал: чтобы дать толчок развитию своей новой власти против мусульманских захватчиков, он обязан показать и людям Саладина, и своим придворным, что он человек, отвечающий за свои слова.

– Я высоко ценю щедрость султана, но мои условия предельно ясны. Этой толики недостаточно, – ответил Ричард, наблюдая, как вытягивается лицо посланника, осознавшего, что его надежды на мирное улаживание вопроса не оправдались. Ричард кивнул своей облаченной в доспехи страже, которая встала перед мусульманской делегацией. – Прошу на минуту извинить меня, уважаемый посол. Мне нужно переговорить со своими советниками.

Эмиссар склонил голову. Его со свитой вывели в небольшую переднюю. Когда дубовая дверь закрылась, Ричард повернулся, его взгляд упал на Уильяма.

– Давай, по крайней мере, освободим женщин и детей, – предложил Уильям своим обычным бесстрастным тоном. – Мы должны в ответ на его жест доверия ответить своим.

Конрад сплюнул к ногам Уильяма лист бетеля, который до этого жевал.

– У безбожников нет веры, – проворчал он. – Поэтому их и называют безбожниками.

Ричард с интересом наблюдал, как Уильям пытается сдерживать закипающий в нем гнев. Несмотря на то что он любил Уильяма как брата и всем сердцем презирал Конрада, их перепалка, тем не менее, доставляла ему истинное удовольствие.

– Лорд Конрад поражает своей образованностью, – прошипел Уильям. – Вероятно, он даже умеет читать и писать?

«Так ему!» – подумал Ричард.

– Однажды я напишу на надгробии твое имя!

Браво! Конраду впервые удалось дать достойный ответ главному королевскому рыцарю. Но как ни увлекательно было наблюдать за этой стычкой, Ричард понимал, что должен положить конец их препирательствам и вернуться к делам насущным.

– Довольно! – велел он, и оба дворянина, перестав испепелять друг друга взглядами, повернулись к королю.

Первым заговорил Конрад:

– Ваше величество, мы только начали нашу кампанию. Необходимо проявить твердость, иначе безбожники осмелеют.

Разумеется, именно так и хотел поступить Ричард, но его бесило то, что этот совет дал ему змея-Конрад, а не его лучшие полководцы.

– И убить тысячи невинных из-за неподъемного выкупа? – Яростно негодующий Уильям оказался в явном меньшинстве.

Ричард перевел взгляд на придворных, неловко переступающих с ноги на ногу. Они не желали, чтобы их уличили в том, что они поддерживают высокомерного Конрада вопреки одному из лучших рыцарей Ричарда, но король все-таки видел, к чему склоняются их сердца.

– Среди безбожников нет невинных, – настаивал на своем Конрад, озвучивая невысказанные мысли остальных присутствующих.

Уильям, казалось, был крайне озадачен кровожадностью Конрада в отношении сарацин, равно как и удивлен всеобщим одобрением этой кровожадности.

– Ты – чудовище.

Конрад пожал плечами, как будто его не беспокоило то, как его окрестили.

– Я лишь стремлюсь удержать воинов Христа от дальнейшего кровопролития, – сказал Конрад и, обращаясь непосредственно к королю, добавил: – Если мы поселим в сердца сарацин ужас, они сдадутся без боя.

По зале пронесся ропот одобрения. На лице Уильяма явно читалось отчаяние, когда приведенный довод оказался весомее его мнения.

– Рено де Шатильон думал так же. И это привело к падению Иерусалима.

Конрад побагровел при упоминании своего давнего союзника и наставника.

– У Рено не было в распоряжении тысяч лучших европейских солдат! – выкрикнул маркграф. – Ваше величество, пришло время давать ответ. Короля должны бояться, а уж потом любить. – Он помолчал, а потом вдруг заявил: – Король Генрих это понимал.

«Прекрасный выпад!» – подумал Ричард. Маркграф явно продолжал считать, что может манипулировать чувствами короля «трогательными» упоминаниями о его почившем в бозе отце. Но Ричарду больше не казалось, что он теряется в тени Генриха. С тех пор как молодой монарх вырвался из лап смерти, его сердце было на удивление свободным. Ричард знал, что он сам кузнец своей судьбы, независимо от того, понравятся или разозлят последствия этого решения дух мертвого. Быстрая победа при Акре только укрепила веру Ричарда в то, что его имя в анналах истории затмит имя отца. Он станет Александром, а его отец лишь Филиппом Македонским – мимолетным упоминанием в рассказе о сыне.

Ричард уже принял решение, и теперь, когда он дал возможность другим озвучить различные мнения, а сам промолчал, наступила пора действовать.

– Войну нельзя выиграть любезностью, – твердо произнес Ричард. Он поймал себя на том, что избегает смотреть на Уильяма, оглашая свое решение. – Поскольку враг предоставил нам десятую часть затребованного выкупа, мы, соответственно, можем освободить десятую часть заложников, включая правителей и богачей. – Он сделал небольшую паузу и сказал: – Остальных заложников ждет смерть.

* * *

Уильям с неослабевающим чувством ужаса наблюдал за резней. Вокруг заново отстроенной городской стены был выкопан огромный ров. К нему пригнали длинную вереницу испуганных, закованных в кандалы пленников, которых поставили на колени рядом друг с другом, а крестоносцы шли вдоль рва и, методично размахивая топорами с двухсторонними лезвиями, рубили заложникам головы. Отрубленные головы падали в ров, и туда же палачи пинками сбрасывали корчившиеся в предсмертных судорогах тела. Потом ко рву подводили следующую очередь вопящих от ужаса людей, пока их крики внезапно не обрывались.

В итоге двадцать семь тысяч человек, среди них женщины и дети, встретились в тот день с Создателем.

Уильям никогда ничего подобного не видел. Он никогда не думал, что его братья во Христе способны на подобные зверства.

Может, это ужасный ночной кошмар, от которого он вот-вот с облегчением проснется? О нет! Крики, которые он слышал во сне, принадлежали кому-то извне. Это были душераздирающие вопли женщин, пронзительный плач детей.

Женщины и дети…

Из его разрывающегося сердца поднялась молитва и, слетев с губ, отчаянно взметнулась к небесам. Он не знал, услышал ли его Всевышний в этой какофонии страданий. Но это единственное, что могла предложить его выжженная душа.

О Христос, возлюбленный Господи Всевышний, спаси нас от нас самих…

Глава 41
СМЕРТЬ В ГРОБНИЦЕ

– Ненависть и страх – гремучая смесь в людских сердцах.

Еще одно мудрое изречение его отца. И раввин, за многие годы насмотревшись на жертв войны и жестокости, познал на собственном опыте истинность данного изречения. Все человеческие конфликты, в сущности, были замешаны на этих двух чувствах – ненависти и страхе, накрепко переплетенных и вынужденных танцевать под мрачную мелодию, которую всегда наигрывает лютня Смерти.

И он в очередной раз наблюдал этот танец, уносящий сердца и души испуганных жителей Иерусалима. Известие о резне, устроенной в Акре, словно безудержный пожар, распространилось по Палестине, грозя поглотить тот хрупкий мир, который за два года удалось восстановить Саладину.

Маймонид восседал на сером в яблоках коне, предоставленном ему по приказу самого султана. Он чувствовал себя неловко в кожаном седле; грубая латаная кожа натирала старческие ноги. Но он старался ни вздохом, ни жестом не выдавать своих чувств, ибо отлично знал, что за ним, словно ястреб, наблюдает аль-Адиль. Брат султана собрал лучших всадников из стражей Иерусалима, и теперь все ожидали прибытия Саладина, который возглавит поход.

Это торопливо собранное войско стояло у западных дворцовых ворот, поэтому отсюда, с высоты Камня Основания, раввин видел масштаб опустошения. Иерусалим окутывало вздымающееся облако серого тумана – следствие десятков пожарищ, которые сейчас бушевали по всему христианскому городскому кварталу.

Когда вернулся мертвенно-бледный посланник с известием об ужасающих зверствах воинов Ричарда, вынужденным свидетелем которых он стал, Саладин уже не в силах был остановить незамедлительный ответ. Молодежь хлынула на улицы Иерусалима в поисках тех – неважно, кого именно, – кто бы ответил за это преступление.

Первыми загорелись христианские церкви и магазины. Вскоре толпа хватала любого, кто хоть отдаленно напоминал человека, в жилах которого течет кровь франков. Тех, кому повезло, просто били и оставляли умирать. Остальных забрасывали камнями до тех пор, пока их лица не превращались в кровавое месиво. Некоторых христиан насаживали на самодельные копья или прибивали к деревянным балкам в насмешку над их священным распятием. Другим «повезло» меньше всех: их окунали в нефть и поджигали.

Бунтовщики не щадили ни стариков, ни детей. Когда вести о погромах достигли еврейского квартала, Маймонид с Мириам тут же выбежали на улицу, чтобы спасти хоть кого-нибудь от бессмысленной ненависти толпы. Первым они обнаружили порубленного на куски старика, на груди которого саблей был вырезан крест. Затем нашли женщину с выколотыми кинжалом глазами и умирающего ребенка, который не смог даже издать предсмертный крик, потому что у него был отрезан язык.

Маймонид видел такое на войне, но никогда жертвами не были невинные. И никогда невинные не страдали от рук его братьев-арабов. Совершить подобные отвратительные преступления, как раньше думал раввин, могли лишь варвары-франки. Но когда они перевязывали одного из оставшихся в живых, Мириам сурово напомнила ему, что зло таится в сердце каждого мужчины и только выжидает, когда проявиться и обнажить истинные глубины, в которых могут оказаться сыновья Адама.

Они пробились, насколько могли, в самую гущу безумства, но быстро поняли, что не смогут добраться в самое сердце квартала, где чинились беспорядки, без помощи стражей Саладина. Непостижимым образом им удалось в этой уличной сумятице и массовой резне добраться до ворот дворца, где озадаченные войска пытались сдержать волну горожан, сеющих вокруг себя разрушение. Воины в чалмах теснили их назад своими острыми копьями, но один из личных телохранителей Саладина узнал Мириам и пропустил во дворец. Маймонид не удивился. Разумеется, раввин знал, что происходит между султаном и его племянницей, и, несмотря на то что не одобрял их отношений, на этот раз был рад, что благодаря этой связи их пропустили внутрь.

Однако когда они оказались во дворце, Мириам тут же остановил один из близнецов-египтян. Невзирая на громкие протесты девушки, телохранитель Саладина заявил, что султан приказал укрыть ее в безопасном месте, вне стен взбунтовавшегося города, пока он мечом не восстановит порядок. Маймонид стал умолять мужественного стража, чтобы тот увез и Ревекку, и неповоротливый гигант по имени Салим в конце концов нехотя уступил его просьбам. Ревекка спряталась в их квартире, и, хотя беспорядки еще не добрались до еврейского квартала, Маймонид знал, что жажда крови – если ее разжечь – не знает границ.

Раввин остался в дворцовых стенах, где атмосфера была напряжена до предела, и наблюдал за продолжающимся разрушением из арочного окна. Он стоял в унылом молчании, казалось, уже несколько часов и не обращал внимания на целую армию помощников и мелких советников, которые бегали вокруг, отчаянно пытаясь принести хоть какую-то пользу, а город между тем горел. Самого султана нигде не было видно, и на мгновение Маймонид задумался: а не укрылся ли сам султан в безопасном месте в горах, за пределами Дамасских ворот? И тут крепкая рука схватила его за плечо и он оказался лицом к лицу с аль-Адилем, который мрачно сообщил ему, что султан желает, чтобы раввин помог им восстановить порядок в христианском квартале.

Поэтому он и ждал здесь, пока клонящееся к закату солнце состязалось в багряных тонах с пылающим базаром. Маймонид понимал, что резня христиан – ужасный удар для Саладина не только как для правителя, но и как для человека. Султан обещал своим подданным-христианам, что не повторит зверств крестоносцев. Но судя по тому, что видел Маймонид этим вечером, бесчинствующие мусульмане постарались изо всех сил в подражании тем самым людям, которых так ненавидели. Теперь они превратились в преступников, осуждаемых их собственной верой, – они пренебрегли всеми учениями Корана: защищать невинных и обуздать жажду мести.

Но, честно говоря, раввин знал, что мародеры перестают руководствоваться идеями Бога и религии. Словно одержимые, которыми движет страх собственной смерти, они готовы убить любого, кто может однажды совершить с ними то, что франки совершили с их братьями в Акре. И дело не в том, кто прав, а кто виноват, не в обдуманных доводах, которые приводят богословы в надежных стенах научных цитаделей. Страх – своего рода безумие, и никакие доводы, никакая вера не могут осветить самые темные уголки человеческой души.

Не успел он об этом подумать, как дворцовые ворота распахнулись и на своем могучем черном жеребце выехал защитник веры. Саладин был облачен в доспехи, на нем был тот же пластинчатый панцирь, который он надевал в судьбоносный день сражения при Хаттине. Всем, кто видел огонь в его глазах, было ясно, что султан здесь, чтобы начать новую священную войну, которую – как предрешил непостоянный Бог-насмешник Маймонида – он будет вести против своих собратьев-мусульман во спасение неверных христиан.

Не говоря ни слова, султан помчался вперед на своем аль-Кудсие, знаменитом арабском скакуне; остальные последовали за ним. Он ворвался на улицы Иерусалима, и лучники Саладина тут же принялись отправлять на тот свет каждого бунтовщика, которому не посчастливилось оказаться у них на пути. Кавалькада скакала по мощеным, залитым кровью улицам к самому центру беспорядков.

Маймонид сразу понял, куда они направляются. Возвышающийся над многочисленными зданиями массивный серый купол, второй по значимости после золотого купола, венчающего Шакхру на Храмовой горе, этот храм являлся самым святым местом для всего христианского мира. Церковь Гроба Господня, где, согласно верованиям христиан, был похоронен их Мессия после довольно постыдной и неожиданной смерти от рук римских центурионов. Маймонид всегда с отвращением взирал на эту гробницу, поскольку она напоминала ему о тысяче лет страшного притеснения его братьев из-за их сомнительной причастности к смерти Христа.

Но сегодня в его сердце не было злобы. Когда их кони неслись по улицам к святыне, Маймонид испытывал лишь сострадание и грусть за тех, кто оказался вовлечен в это ужасающее безумие, которое его собственный народ сносил постоянно в большинстве стран мира.

Когда они свернули за угол, Маймонид увидел большую разозленную толпу с факелами в руках, с сельскохозяйственными инструментами, превратившимися в оружие: граблями, садовыми ножницами, мотыгами с острыми лезвиями, топорами. Это оружие было не менее эффективным, чем меч, и им легко можно было убить человека.

Мятежников сдерживал малочисленный отряд заметно нервничающих и сбитых с толку солдат Саладина. Они явно не привыкли давать отпор своим братьям-мусульманам и защищать неверных. Саладин направил коня прямо к главным воротам каменного храма; услышав оглушительный грохот копыт, готовых затоптать их до смерти, разъяренные бунтовщики обернулись, но не посторонились.

– Дорогу султану, или, клянусь Аллахом, вы все умрете! – Грохочущего голоса аль-Адиля и его испепеляющего взгляда оказалось достаточно, чтобы напугать взбешенных мужчин, которые поспешили прочь с дороги перед самыми копытами султанских коней.

Саладин спешился и взбежал по древним потрескавшимся ступеням к черным железным воротам, ведущим в церковь. У самой двери в окружении нескольких вооруженных копьями и луками солдат стоял седобородый старик, облаченный в черную сутану с митрой. На его шее висели серебряные цепи с массивным крестом, усыпанным бесценными рубинами. Это был Ираклий, римский патриарх в Иерусалиме и последний оставшийся представитель правящих кругов Иерусалимского королевства крестоносцев. Два года назад патриарх угрюмо согласился с фактом сдачи города при условии, что ему будет позволено оставаться христианским пастырем при правлении Саладина. Они никогда не были с султаном на дружеской ноге, но всем было понятно, что оба нуждаются друг в друге, чтобы сохранить мир между двумя религиозными общинами Иерусалима. Мир, который сейчас, возможно, безвозвратно рушился.

Саладин подошел к пастырю и потряс разъяренную толпу тем, что поклонился и поцеловал ему руку.

– Святой отец, вы целы?

Патриарх покачал головой. Его обычное безразличное высокомерие исчезло, в глазах стоял неподдельный ужас.

– Их охватило безумие, – ответил он. – Если бы вы, слава Господу, не приехали…

Лицо Саладина посуровело. Он обернулся и громко заговорил, чтобы слышали все:

– Ни один волос не упадет с вашей головы, пока я жив!

Маймонид с изумлением наблюдал за тем, как Саладин взял правую руку патриарха в свою, поднял ее вверх, чтобы все видели. В это мгновение годы недоверия и неприязни между двумя мужчинами были забыты, они казались двумя добрыми друзьями, довольствующимися компанией друг друга.

– Именем Аллаха, милостивого и милосердного, – заявил султан, – я объявляю всех христиан Иерусалима моими братьями. Любой, кто причинит вред христианину, будет считаться напавшим на самого султана.

Толпа ошеломленно зароптала. Некоторые из потенциальных поджигателей отступили, опустив факелы и нехотя покоряясь своему правителю. Но тут вперед вышел один веснушчатый юноша с каштановыми волосами. Глаза его горели праведным гневом.

– Конечно, ты им брат! – опрометчиво выкрикнул он. – Ты помогаешь неверным и позволяешь франкам убивать правоверных. Мученикам ты не брат!

В это мгновение испуганная толпа затихла. Уже давно никто не смел разговаривать с Саладином в подобном тоне. Повисла гробовая тишина, так что Маймонид слышал, как неистово колотится его сердце.

Что касается Саладина, то он отреагировал с ужасающей молниеносной безжалостностью. Со скоростью и грацией разъяренного гепарда султан выхватил из-за пояса свой инкрустированный изумрудами кинжал и бросил его прямо в грудь дерзкого бунтаря. Парень ошеломленно уставился на рукоять, торчащую из его груди, и с приглушенным стоном упал на колени.

Тучная невысокая женщина в красном шарфе, которая, очевидно, была матерью этого бедолаги, закричала от ужаса. Она бросилась к сыну и обхватила голову мертвеца. Несчастная так душераздирающе рыдала, что даже Маймонид, умудренный жизненным опытом лекарь, с трудом сдерживал слезы. Раввин взглянул на непроницаемое лицо Саладина.

– Любого, кто дерзнет сомневаться в словах султана, ждет та же участь, – сказал Саладин равнодушным голосом человека, которого не тронула вызванная им трагедия. Но Маймонид видел, как блестят темные глаза султана. – Я знаю, вы горюете о наших братьях в Акре. Я тоже. Но эти люди не виноваты.

Саладин кивнул своим всадникам, которые подняли луки со стрелами, готовые поразить любого, кто попытается повторить безрассудный поступок мертвеца. Толпа начала пятиться от церкви, волна страха загасила огонь мщения, продолжающий разъедать сердца. Но один человек шагнул вперед. Пожилая женщина в бесформенной черной чадре положила руку на плечо горюющей матери, потом повернула морщинистое лицо к султану и пронзительно взглянула на него.

– Меня тоже убьешь за то, что я скажу?

Саладин внимательно посмотрел на нее и сделал знак лучникам не стрелять.

– Нет, старуха. Говори, что у тебя на душе.

Старуха зашамкала, заговорив. У нее осталась всего пара зубов, но они настолько почернели, что их было не разглядеть на ее потемневших деснах.

– Я уже давно живу на этом свете и повидала многих, кто умер из-за этих франков, – глухо произнесла она. – Это единственный способ отомстить этим животным. Кровь за кровь.

Казалось, Саладина застал врасплох сам факт, что он слышит подобные жестокие слова из уст дряхлой старухи.

– Мать, мне жаль, что ты видела так много крови, – медленно сказал он, как будто пытаясь подобрать нужные слова. – Но неужели в свои годы ты еще не поняла, что кровь не остановить?

Наверное, его слова не убедили старуху, ибо она все внимание обратила на скорбящую мать. Обняв рыдающую женщину, она стала шептать ей на ухо успокаивающие слова. Наконец женщина в красном шарфе подняла голову, в ее заплаканных глазах горела невысказанная ненависть к великому освободителю Иерусалима, к человеку, которого она навсегда запомнит как убийцу своего сына.

Саладин отвернулся от ее сурового взгляда. Потянулся к ремню, потом осторожно бросил наземь кошелек, в котором (Маймонид был уверен в этом) золота было больше, чем видели за всю жизнь погибший парень и его мать.

– Похороните его, как подобает, – велел Саладин. И впервые за этот ужасный, беспокойный день голос его подвел.