Текст книги "Тень мечей"

Автор книги: Камран Паша

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 34 страниц)

Когда Ричард подъехал к командному шатру, где его аплодисментами и приветственными криками уже встречали полководцы и верный король Филипп Август, он заметил бледное лицо Конрада, недоверчиво взирающего на поверженный город.

– Позволь пожаловать тебе, маркграф де Монферрат, Акру, – произнес Ричард, даже не пытаясь скрыть насмешку в голосе. – Первое владение в новом Иерусалимском королевстве.

Разумеется, он не стал уточнять, кто станет правителем этого отвоеванного королевства.

Глава 38
ПОСЛЕДСТВИЯ КАТАСТРОФЫ

Аль-Адилю хотелось вскочить со своего места рядом с Саладином и голыми руками оторвать голову сладкоречивому посланнику. Но ему удалось взять себя в руки: его брат мог обидеться и упрекнуть его в неуважении к гостю. Даже если этот гость – грязный лгун.

Слова Уолтера продолжали висеть над троном, словно облако. Ему никто не поверил. Ему никто не хотел верить.

– Акра вернулась в лоно Христово. Мой король предлагает тебе сдаться прямо сейчас и освободить Святую землю от дальнейших страданий.

Саладин продолжал озадаченно разглядывать герольда, как будто не мог понять: как Уолтер решился предстать пред его очи и с дерзостью утверждать столь очевидную ложь? Они постоянно получали доклады Таки-ад-дина, который возглавлял оборону города, и в них не было и намека на то, что за последние дни ситуация в Акре коренным образом ухудшилась. В донесениях упоминалось о том, что Ричард возобновил попытки осадить город, но подчеркивалось, что мусульманские военачальники рассматривают эти попытки как обычные раздражители – цена, которую приходится платить, чтобы удерживать крестоносцев, прижав их к морю. Солдатам Таки-ад-дина почти полтора года удавалось смирять десять тысяч воинов Конрада на морском берегу. Неужели этот ничтожный человечишка, служащий герольдом у неверных, на самом деле полагает, что султан поверит в то, что его лучшие воины потерпели сокрушительное поражение и не дали об этом знать?

Аль-Адиль, будучи уже не в силах терпеть подобный обман, резко вскочил со своего места.

– Это невозможно! Этот король-юнец не мог так быстро продвинуться вперед, – с нажимом сказал он, как будто надеялся, что его убежденность поможет развеять обман.

Уолтер Алджернон сочувственно улыбнулся.

– Уверяю вас, я сам был свидетелем сражения.

Он полез за пазуху и вытащил серебряный медальон, величиной с человеческую ладонь, если растопырить все пальцы. Аль-Адиль почувствовал, как сердце ухнуло вниз и закружилась голова. Даже издали он понял, что это за амулет.

Крепкий страж выхватил медальон из рук обычно нервничающего посланника. Сейчас герольд стоял уверенно, расправив плечи, а в его походке появилась даже некая вальяжность. Аль-Адилю хотелось проткнуть копьем гениталии высокомерного ублюдка и пригвоздить его к стене.

Саладин внимательно осмотрел амулет, как будто ища признаки подделки. На одной стороне был изображен королевский орел – личный символ Саладина, на обороте – любимые строки султана из Корана, в которых говорилось, что пристанище праведника там, «где прекрасные сады и текут реки». Наконец он поднял глаза и мрачно признал:

– Это городская печать. И она подлинная.

После этих слов раздались возмущенные протесты, в которых сквозили недоверие, гнев и отчаяние. Аль-Адиль не сводил глаз с брата, который сидел не шелохнувшись с зажатым в правой руке амулетом. Впервые Саладин не стал успокаивать взволнованную толпу, а дал всем волю выплеснуть эмоции, которые правителю не пристало выражать публично.

Аль-Адиль помнил, что Саладин сам приказал отчеканить эту печать, когда Акра сдалась мусульманам во время завоевания Палестины. Султан подарил печать своему доверенному лицу – египетскому генералу Каракушу, который был назначен правителем Акры. Каракуш повесил печать непосредственно над троном в своем дворце, стоявшем в самом центре города. А сейчас эта печать в руках варваров.

При мысли о еще одной, пока не озвученной трагедии, которая тоже постигла султанский двор, аль-Адиль почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Вот уже несколько дней от Таки-ад-дина не было весточки. Возникала большая вероятность, что его отважный племянник геройски погиб, защищая город, как и большая часть его армии – превосходные королевские всадники. Мусульманская армия потеряла одного из самых славных воинов и большой отряд своих лучших солдат, что стало огромным ударом по боевому духу мусульман.

Уолтер попытался было снова заговорить, но его голос потонул в какофонии криков, эхом разносящихся по залу. Он закрыл рот и стал терпеливо ждать, как будто теперь, когда крестоносцами был нанесен первый сокрушительный удар по оборонительной линии Палестины, у герольда появилось вдоволь времени. Саладин, прищурившись, наблюдал за ним, словно пытался читать язык жестов, затем велел пажу восстановить порядок. После нескольких продолжительных ударов жезлом по мраморному полу шум стих до едкого шепота и посланник мог продолжать свою речь.

– Мой господин уверяет, что не забудет твоей доброты, когда ты послал лекаря ему на помощь, – говорил Уолтер. – Если сдашься, тебе окажут должный почет.

Его слова пронеслись по залу правосудия подобно звону колокола. Обычно подобные оскорбительные заявления встретили бы разгневанное недовольство: дерзкого посланника приказали бы казнить, но сейчас все внимание было обращено на султана. Когда подтвердилось падение Акры, над Иерусалимом нависла неминуемая угроза. Любой придворный понимал, что в такой ситуации обсуждать условия может только монарх.

Саладин взглянул на брата, потом на собравшихся сановников. По его лицу ничего не возможно было прочесть. Аль-Адиль понимал, что если султан надеется на поддержку своей трусливой свиты, то его придется разочаровать. Большинство уже, вероятно, строили планы, как бы побыстрее убраться в Дамаск. Именно в этот момент курд-великан увидел, насколько в действительности одинок его брат. Аль-Адиль был свидетелем того, как Саладин сплотил вокруг себя толпу неподготовленного простонародья и привел ее к невероятным победам, сначала низвергнув халифат Фатимидов в Каире, а потом отбив Иерусалим у несокрушимых франков. И совершил он это без всякой поддержки титулованных толстосумов, которые после победы заполонили его двор. И сейчас, когда на горизонте замаячила угроза потерять состояние, эти «надежные» союзники готовы были в любую минуту бросить султана, чтобы спасти собственную шкуру. Как и на заре своего пути, султан был одинок, и этот путь, похоже, приближается к концу.

Если Саладин в глубине души и знал о своем истинном одиночестве, то он никоим образом этого не выказывал. Султан сидел молча, словно проглотил язык, и пристально смотрел в глаза самонадеянного герольда. Когда же он заговорил, голос его звучал спокойнее и мягче, чем когда бы то ни было. Во всяком случае, аль-Адилю не доводилось наблюдать такого, но последний чувствовал: за ужасающим затишьем грядет настоящая буря.

– Передай своему королю, что я не успокоюсь, пока франкская чума не будет изгнана из Палестины навсегда.

Уверенность, прозвучавшая в словах Саладина, запала в самое сердце аль-Адиля, словно киркой пробив ледяную стену. В это мгновение он понял, что его брат будет сражаться до последнего, чтобы защитить Священный город, и на какую-то секунду аль-Адиль и в самом деле поверил, что султан победит, несмотря на изменчивое течение времени.

Слова султана тронули сердца испуганных людей, собравшихся вокруг него, и некоторые дворяне стали издавать приветственные возгласы и боевые кличи. Но большинство молчало, явно просчитывая в уме, говорит ли их султан очевидную правду или это его обнадеживающие фантазии.

Герольд, со своей стороны, оставался невозмутим под испепеляющим взглядом султана. Аль-Адиль прикинул, насколько бы хватило этого напыщенного индюка, если бы он воткнул в его задницу саблю.

– У моего короля есть еще одно послание.

Саладин поднял руку и щелкнул пальцами перед лицом. Он по-прежнему не сводил внимательного взгляда с побледневшего посланника.

– Говори.

Даже аль-Адиль заметил, что Уолтер проявил некую сдержанность, передавая это последнее известие. Но гонец откашлялся и продолжил:

– У наших солдат в качестве гостей находятся три тысячи жителей Акры.

Это было совершенно неслыханно.

– Ты имеешь в виду в заложниках, – зарычал аль-Адиль, несведущий в тонкостях дипломатического языка.

Посланник проигнорировал выпад аль-Адиля и сосредоточил все внимание на султане, как будто желая половчее преподнести свое щекотливое известие.

– В условиях войны трудно гарантировать безопасность и поддержку нашим гостям, – продолжал Уолтер, извиняясь за очевидную, но мучительную правду. – Мы на чужой земле, и наши запасы ограничены.

Ах вот он о чем! Аль-Адиль позволил в своем сердце затеплиться лучику надежды. Если этот Ричард Львиное Сердце из тех, в ком жадность преобладает над идеологией, значит, с ним можно договориться. Соответствующих отступных будет довольно, чтобы предотвратить кровавое и разрушительное вторжение франков.

Саладин, похоже, подумал о том же.

– Твой король хочет выкуп. Назови сумму.

Герольд достал из своего голубого плаща скрученный пергамент. Он медленно развернул документ, который, как догадался аль-Адиль, содержал письменные указания короля франков. Посланник, по всей вероятности, знал сумму наизусть, но эта уловка позволила ему опустить глаза и не встречаться взглядом с Саладином при оглашении непомерной претензии.

– Двести тысяч золотых динаров.

Если у аль-Адиля и были сомнения в том, что он ослышался, они тут же развеялись от приступа всеобщего неверия. Даже Саладин, казалось, был ошеломлен: если Ричард не может взять султанат силой, он желает взамен разорить его казну.

Герольд выдавил жалкую, смущенную улыбку: в конце концов, он всего лишь посланник.

– Мой король предупреждает, что, если ты будешь мешкать с выполнением его требований больше недели, – быстро проговорил Уолтер, вновь без надобности глядя на послание, чтобы не поднимать глаз, – он не сможет гарантировать безопасность своим гостям.

Аль-Адиль почувствовал, как его захлестнула ярость. Рука крепко сжала рукоять ятагана. Он призвал на помощь всю выдержку, чтобы не обезглавить дерзкого посыльного и не отправить его голову в качестве достойного ответа мерзкому английскому королю.

И, к своему удивлению, аль-Адиль впервые заметил, что не один он открыто выказывает свой гнев. Его брат, похоже, тоже отбросил тщательно сохраняемую беспристрастность, выработанную за годы ведения дипломатических переговоров.

Султан, сжав кулаки, поднялся с трона, – и весь зал замер. Впервые гонец действительно испугался.

Когда Саладин заговорил, от вежливого и сдержанного государственного мужа не осталось и следа. В его голосе гремела ярость курдского воина.

– Твой король – грязная свинья, собачий сын! – вскипел он. – Нужно было оставить его умирать.

И без лишних слов, даже не взглянув на потрясенных придворных, султан повернулся и покинул зал правосудия.

Глава 39
МУЖСКИЕ ИГРЫ

Мириам наблюдала, как Саладин, склонив голову, в тяжелых раздумьях меряет шагами комнату. Его левая щека подергивалась – так происходило всегда, когда султан пытался обуздать ярость, бушующую в его душе. И поскольку война проникала все глубже и глубже в повседневную жизнь, этот нервный тик стал еще больше бросаться в глаза.

Они находились в личных покоях султана, спрятавшись глубоко в недрах дворца. Тут не было окон, и этим вечером на них падал свет от единственной мерцающей свечи, свисающей с каменной стены рядом с надежно защищенной дверью.

Мириам поймала себя на том, что все больше времени проводит с Саладином в этой тайной комнате, но совсем не так, как она себе представляла. Да, они насладились несколькими страстными ночами после их первого свидания, но девушка стала играть роль скорее благодарного, понимающего слушателя, чем чувственной любовницы. Она стала просыпаться среди ночи от стука в окно, выглядывала спросонок и видела Захира, курдского стража, которого Саладин приставил к ней, когда она только приехала в Иерусалим. На этого несчастного юношу была теперь возложена обязанность тайно провожать Мириам к Саладину.

Ему было крайне неуютно от этой обязанности, и он никогда не подходил к двери. Он скорее будет стоять у ее окна с пригоршней камешков и бросать их в окно, чтобы сообщить о своем приходе. Мириам быстро набрасывала на себя платье и на цыпочках выходила на улицу, хотя понимала, что и дядя, и тетя отлично знают, куда она направляется. Она не могла внятно объяснить, почему остается такой скрытной. Вероятно, всему виной каирское воспитание, напоминавшее о себе чрезвычайным смущением.

Маймонид с Ревеккой никогда и словом не обмолвились о ее ночных исчезновениях, хотя Мириам знала, что их обоих не на шутку пугает ее роман с султаном. Несмотря на то что дядя после ее начального флирта с Саладином предупреждал Мириам, чтобы она держалась подальше от султанского ложа, он в конце концов понял, что уже не в его силах остановить своевольную племянницу, когда дело приняло такой оборот. К тому же Мириам не сомневалась, что дядя боится султанского гнева, а потому не станет вмешиваться в их отношения. Осознание того, что Маймонид, которого она любила как отца, испытывает такой ужасный страх перед человеком, в чьих объятиях она спала, чрезвычайно тревожило девушку. Но она не знала, как можно исправить ситуацию. Поэтому Мириам продолжала делать вид, будто ничего не происходит, будто над ее простым домишком в еврейском квартале не сгущаются тучи страха и придворных интриг.

Честно говоря, Мириам и сама боялась. Она знала, что, несмотря на осторожность и предусмотрительность, о них уже начали поговаривать злые языки. Мириам испытывала настоящий ужас при одной мысли о том, что об их связи скоро станет известно деспотичной султанше. За минувший год в Иерусалиме Мириам услышала от дворцовых сплетниц бесчисленное множество историй о беспощадной жестокости Ясмин к своим соперницам, посягнувшим на сердце султана. И хотя она надеялась, что эти истории всего лишь выдумки скучающих кумушек, ей была не по душе идея заиметь такого врага.

Обычно во время встреч с султаном ей не давала покоя угроза быть разоблаченной, но сегодня вечером трагическое положение дел в Акре затмило собой остальные проблемы. Она слышала от Маймонида об очевидном поражении армии Таки-ад-дина и ужасной ситуации, в которой оказались заложники Акры. Трудно было поверить, что всего несколько недель назад она находилась в самом сердце армии крестоносцев, выхаживала того самого человека, который отплатил за их любезность войной и террором.

С тех пор как она пришла, Саладин не обмолвился и словом. Она отлично знала, что лучше его не трогать, когда он погружен в раздумья, но мертвая тишина давила и действовала на нервы. Мириам неловко заерзала на деревянном кресле с массивной спинкой, которое стояло напротив устланной шелковыми подушками кровати – она, вероятнее всего, так сегодня и останется непримятой. Интуитивно девушка чувствовала, что сегодня ей придется быть советчиком, наперсницей, а не любовницей.

Саладин прекратил мерить шагами комнату и взглянул на Мириам. Внезапно он показался ей настоящим стариком, уставшим, с давно потухшими глазами.

– Сегодня вечером я узнал об участи Таки-ад-дина, – медленно произнес он.

Мириам напряглась. Она знала, что этот юноша, который провожал ее в лагерь крестоносцев, был Саладину ближе родных сыновей. Его смерть станет настоящим ударом для султана, и она не была уверена, сможет ли найти подходящие слова соболезнования, чтобы облегчить его горе.

– Поведай мне об этом, – единственное, что она смогла произнести.

Казалось, Саладин подыскивает слова, как будто не может поверить, что его мир в одночасье перевернулся с ног на голову.

– Он выжил при падении Акры, но бежал.

Мириам от удивления открыла рот.

– Не понимаю.

– Таки-ад-дин обвинил себя в потере города и захвате его жителей, – с горечью продолжал Саладин. – Я получил весточку о том, что он с выжившими всадниками поскакал на север, на Кавказ.

– Но он же не бросит тебя? Только не сейчас, когда он так тебе нужен!

– В его венах течет кровь Айюба, – ответил Саладин. – Ему очень стыдно показываться мне на глаза. Мой племянник явно считает, что настолько сильно обесчестил себя, что должен отправиться на землю наших предков и искать прощения на их могилах. Я лишь молюсь о том, чтобы духи предков посоветовали ему вернуться, потому что мне нечего ему прощать. Даже если бы он стоял на страже Иерусалима и не сберег город, я без раздумий пожертвовал бы жизнью ради него.

Мириам была крайне изумлена. Не могла понять этот странный мир воинов-горцев с их непостижимым кодексом чести. Будучи неспособна объяснить себе причины дезертирства самого ценного полководца Саладина в столь неподходящий момент, она попыталась перевести разговор на Ричарда Львиное Сердце, чью откровенную продажность она, по крайней мере, могла понять.

– А что король Ричард? Ты уступишь его требованиям?

Султан вздохнул.

– У меня нет выбора. На чаше весов жизни трех тысяч горожан.

– Но двести тысяч динаров! Я даже не могу себе представить такую сумму!

Саладин присел на краешек кровати, но без всякого намека на то, чтобы привлечь к себе Мириам.

– Я послал весточку к багдадскому халифу с просьбой дать денег и прислать подкрепление, но, признаться, не очень на него рассчитываю.

Его поступок был оправдан, однако Мириам не понимала, почему он так пессимистично настроен. В Багдаде такие сокровища, что казна Сирии и Египта покажутся кошельками нищего, а халиф, по меньшей мере номинально, является верховным правителем всего мусульманского мира, включая Палестину. Мириам думала, что он с готовностью отопрет свою казну, чтобы защитить Святую землю от завоевания вскоре после ее удивительного освобождения.

– Разумеется, верховный правоверный не оставит тебя, – сказала Мириам, пытаясь зажечь надежду в его сердце. Она никогда не видела султана таким поникшим, и это не давало ей покоя. В Каире, еще будучи девчонкой, Мириам слышала чудесные истории о военном гении и непобедимости Саладина. Блистательное завоевание Иерусалима лишь возвысило его в глазах миллионов. Он стал мечом Аллаха. Неужели падение какого-то портового города и трусливое бегство одного из военачальников может довести этого легендарного человека до отчаяния?

Саладин сжал голову руками. В этот момент он был похож на человека, который всю свою жизнь куда-то бежал, пока не понял, что эта дорога ведет в глухой тупик.

– Халиф презирает меня больше, чем ненавидит франков, – признался Саладин. – Он видит во мне прямую угрозу своему правлению.

Мириам, конечно, знала, что власть и репутация Саладина не дают покоя Багдаду, но она и представить не могла, что подобные размолвки смогут помешать сплотиться против такой серьезной угрозы, как вторжение варваров.

– Но он же не допустит падения Иерусалима только ради того, чтобы указать тебе твое место, – сказала она, но даже для нее это были всего лишь пустые слова.

Саладин провел рукой по волосам и взъерошил их. Мириам заметила несколько седых прядей, которые всего несколько недель назад блестели, как смоль.

– Ты видела когда-нибудь курильщиков гашиша, Мириам?

Это был необычный вопрос, но она уже привыкла, что во время их приватных бесед султан часто говорит загадками и проводит аналогии.

– Видела, – ответила она, и память услужливо напомнила тот день на базаре, когда султан облачился нищим, чтобы добиться Мириам. – На базаре. Они похожи на попрошаек с мертвыми глазами.

Саладин кивнул.

– Меня однажды попросили рассмотреть дело о женщине, которая, будучи одурманена гашишем, убила собственного сына, – сказал султан дрожащим голосом, как будто воспоминание об этом случае до сих пор причиняло ему боль. – Сын пытался спасти мать, уничтожив ее запасы гашиша. В отместку она перерезала ему горло.

– Боже! – искренне ужаснулась Мириам. Она видела, как у Саладина заблестели глаза, и почувствовала дрожь во всем теле. Она никогда не видела, чтобы султан плакал. Он всегда отлично умел владеть собой, никогда не забывал о производимом на других впечатлении и о своей священной обязанности, которую накладывал на него сан. Несомненно, события последних дней сделали его чрезвычайно уязвимым. И Мириам было больно это видеть.

Она подошла к нему, обняла, и Саладин, словно обиженный ребенок, склонил голову ей на плечо. Она крепко прижала его к себе, надеясь передать ему собственную силу. Ей не хотелось видеть его сломленным. Она этого не перенесет. Если уж он не может устоять под натиском этих ужасных, потрясших мир событий, как же тогда выстоять остальным?

Мириам гладила его волосы, и Саладин начал успокаиваться – казалось, к нему возвращалось самообладание. Наконец он поднял глаза на девушку, его лицо уже не искажалось от сдерживаемых эмоций. Вновь возведена плотина – восстановилась иллюзия бесстрастного спокойствия.

– Власть – это тот же наркотик, Мириам, – невозмутимо заявил он голосом, которым вещал, когда примерял на себя роль учителя. – Однажды вкусив, ты жаждешь больше, и это продолжается до тех пор, пока желание не поглотит тебя. Ты готов убить даже тех, кого любишь, если они встанут на твоем пути. Халиф именно такой.

Мириам погладила его по щеке и заметила, что щека перестала подергиваться.

– Я ненавижу мир мужчин с его войнами и играми во власть, – призналась она.

Впервые за долгое время Саладин улыбнулся.

– Ты начинаешь говорить, как султанша, – сказал он. – Но я подозреваю, что она не любит мужчин по другой причине.

И потом, к крайнему удивлению Мириам, султан громко расхохотался. Этот безудержный, заразительный рев прозвучал, словно удар грома, предвещающий конец надоевшего сквозняка.

Мириам неожиданно для себя тоже залилась смехом, изумленная тем, что он так открыто намекнул на ползущие слухи о его жене, предпочитающей наложниц. Было трудно поверить, что этот человек еще несколько минут назад едва ли не пал духом из-за сокрушительного бремени, давящего на его плечи.

В других мужчинах такая быстрая и разительная смена настроения, по мнению Мириам, служила тревожным симптомом неуравновешенности. Возможно, даже признаком начинающегося безумия. Но она так обрадовалась, вновь увидев его смеющимся, что отогнала эту мысль, словно надоедливого комара.

Однако ненадолго, ибо эта мысль не давала ей покоя. К тому же в этот момент ее не так-то просто было выбросить из головы.