Текст книги "Идти туда, где ты (СИ)"

Автор книги: Jk Светлая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

– Сейчас я скажу, что пора спать! С правотой разбирайся сама. У меня был дурацкий день, чтобы сейчас еще и по этому поводу спорить.

– Спать так спать, – она легко подскочила с дивана. – Где?

– У меня в комнате, на моей кровати, со мной.

На втором этаже свет был выключен. Васька, наверное, давно уже спала. Да и не в ее правилах было оставлять включенным электричество в комнатах. Макаров взбежал по ступенькам, зная их на пересчет – ровно восемнадцать, четырнадцатая едва слышно поскрипывает. Алиса шла за ним. Комната была вторая по коридору. Он открыл дверь, зажег бра на стене и обернулся.

– Если хочешь, душ напротив, – с улыбкой проинформировал Илья.

– Халат есть? Или рубашка?

Макаров подошел к комоду, выдвинул средний ящик и достал оттуда старую байковую рубашку – темно-синюю, в крупную клетку, любимую. Протянул Алисе и проговорил:

– Оказывается, я мечтал посмотреть, как ты будешь в ней выглядеть.

Ему оставалось ждать недолго. Очень скоро она вернулась, с мокрыми взлохмаченными волосами и в его рубашке, шлепая босыми ногами по полу. Остановилась посреди комнаты, раскинула в стороны руки и повертелась.

– Ну, смотри.

И он смотрел. Смотрел на нее. Смотрел на то, как влажные пряди подпрыгивают от ее движений. Смотрел, как переступают ступни с одной на другую, и сгибаются белые коленки. На маленькие ладони смотрел, те, что одним прикосновением умели будить в нем и страсть, и нежность. Где она, эта нежность между ними?

Илья встал из кресла у окна, в котором сидел до того. Подошел и взял за локоть, заставляя стать так, что она оказалась прижатой спиной к его груди. Вдохнул запах шампуня от ее волос – она пахла его шампунем. Поцеловал висок и прошептал на ухо:

– Тебе идет.

– Мне не идет твоя одежда, но другой нет.

– Можешь спать вообще без одежды.

Алиса немного отодвинулась от него, расстегнула пуговицы и сбросила рубашку на пол.

Ее голые руки, тонкие, изящные, с отблеском света на коже были созданы для того, чтобы целовать их. Илья снова привлек ее к себе за талию, видя только полукружие шеи и плеча, изумительный изгиб, от которого не оторваться бы, и приник к нему губами, поглаживая живот, перемещаясь на ягодицы, скользя ладонями выше по спине, пока не достиг лопаток.

И вздрогнул. Резко отстранился, развернул Алису к свету и тихо спросил:

– Что это?

– Шрам!

Шрам. С левой стороны, повыше сердца. Небольшой, не больше указательного пальца, узкий и вытянутый, но уродливый, ощутимый под руками. Рельефный, давно зарубцевавшийся, чуть более светлый, чем здоровая кожа. Будто бы в этом месте ей подрезали крыло. Или через него ускользнула ее любовь к нему? Макаров сглотнул и тихо спросил:

– Больно было?

– Не помню.

– Это тогда?

– После аварии.

Он кивнул. Коснулся пальцами рубца и медленно его очертил. Потом легко подхватил Алису на руки и отнес в постель. Уложил на подушки. Накрыл одеялом. Разделся и выключил свет. Еще через пару секунд кровать прогнулась под его тяжестью, и он устроился рядом, придвинувшись к ней – снова вплотную.

– Спокойной ночи, – раздалось в тишине, прежде чем она почувствовала поцелуй на своей щеке.

Но покоя не настало. И сон не шел. Алиса прислушивалась к звукам, раздающимся в доме, к шорохам, которые были слышны сквозь открытое окно. Потом она слышала лишь дыхание Ильи, и казалось, что все другое ей лишь мерещится. Она не знала, сколько прошло времени, может быть, даже засыпала ненадолго. Пока не раздался явственный скрип открываемой двери, пустившей по стене кривой, отразившийся от стекла лунный луч, и что-то неожиданно протопталось через ее ноги.

– Ой! – испуганно взвизгнула Алиса и села.

Следом подорвался Макаров, будто бы тоже не спал совсем.

– А ну брысь! – выкрикнул он, но в изножье на него не обратили внимания, а деловито устроились ровно между ним и Алисой. Илья обернулся к ней и прошептал: – Это Францевич, он всегда со мной спит.

– Какой, к черту, Францевич?! – возмущенно зашипела она.

– Кот наш... – растерялся он. – Помнишь, я его в честь Христиановского назвал? С каждым годом на него все больше похож. Такой же жирный и наглый.

Алиса вздрогнула, натянула на себя одеяло, прикрывая грудь, и негромко сказала:

– Странно…

– В Мюнхене обрюхатил соседскую вислоушку, хрен знает, как к ним попал. Мне потом чуть счет не выставили.

– Ты таскал его в Мюнхен?

– Ну… так получилось… Не оставлять же было…

– Логично… – Алиса снова улеглась и повернулась к Илье спиной. – Прости, что разбудила.

– Ничего. Спи.

Макаров лег боком, так, что она снова оказалась прижата к его груди. И едва ощутимо поцеловал ее затылок.

– Спи, – снова шепнул он.

И она засыпала, чтобы снова проснуться. В ногах переваливался с места на место Францевич, от рук Ильи было жарко. И все же, проваливаясь снова в дрему, она уже не различала где явь, а где сон. Только дыхание слышала возле своего уха. Оно было приятным. На нем сосредотачивалась, не понимая, спит или нет. Изменчивое дыхание, похожее на дуновение ветра. Ветер был теплым и мягким. Он подхватывал ее и уносил в небо, которого она так давно не видела. Только что-то бесконечно тревожило – где-то на земле, куда Алиса возвращаться не хотела. Кажется, то был голос. Он пробирал до дрожи, мучил ее, заставлял снова испытывать тяжесть, какая есть только в настоящем мире, далеком от снов и от неба.

«Спишь? – шептал голос возле ее уха. – Не слышишь, Алька? Ну, спи… я знаю, что не слышишь… я бы все на свете отдал, чтобы услышала…»

Потом еще долго казалось, что голос продолжает шептать, но слова разобрать было уже невозможно. На рассвете ей удалось заснуть крепко – больше не слышались звуки, перестал ворочаться Францевич. Она успокоилась. Видела сны – разноцветные, переливающиеся, как мыльные пузыри у уличных аниматоров.

В комнате было светло, когда она проснулась. Сквозь тонкие шторы легко проникало неяркое солнце. Алиса не сразу поняла, где она. Чужие стены, чужой запах. И морда Францевича на подушке. Она и вернула ее к действительности.

Прислушалась. Илья определенно спал. Она выскользнула из-под одеяла, подобрала рубашку и, почти просочившись сквозь оставленную ночью котом щель, быстро спустилась вниз. Пока осматривалась в коридоре, в ногах очутился громко урчащий Францевич.

– Сейчас кухню найдем, там наверняка твоей еды валом, – сказала ему Алиса и открыла дверь, показавшуюся ей наиболее подходящей.

Она угадала. Огромное, напичканное техникой кухонное царство, в центре которого суетилась женщина неопределенного возраста и невысокого роста в кружевном переднике кофейного цвета.

– Доброе утро! – поздоровалась Алиса, входя. Вторым голосом мяукнул Францевич.

Женщина быстро обернулась, окинула вошедших взглядом и позволила себе вежливо улыбнуться.

– Доброе утро, – проговорила она, открыла холодильник и вынула оттуда банку кошачьих консервов. Открыла, высыпала в миску кота. Тот громким и внятным «миааааауууу!» выразил свою признательность, и на кухне стало раздаваться задорное чавканье. Домработница разогнулась и не менее громко и внятно, чем Францевич, представилась:

– Василиса Сергеевна.

– Алиса, – получила она мгновенный ответ, и обладательница имени протопала к плите. – Подскажите, пожалуйста, где у вас кофе.

– В шкафчике над плитой. Джезва там же. Завтракать будете? Илья Евгеньевич обычно встает в восемь, я вот не рассчитала, что кто-то раньше поднимется. Но есть пирог, вчерашний, правда.

– Нет, спасибо, завтракать я не буду, – Алиса достала банку и джезву и принялась варить чертов кофе на максимально большом огне, чувствуя себя жуликом. Но чем скорее она его сварит, тем скорее уедет из этого дома. – А мед?

Через мгновение перед ней на столе стоял горшочек.

– Илья Евгеньевич ужасный сластена, – по-прежнему с улыбкой выдала ценную информацию Василиса Сергеевна.

– Я в курсе, – сообщила Алиса. Нашла на полке чашку побольше, положила туда три ложки меда, подумала, добавила еще одну, залила все это кипящим кофе и, водрузив на поднос, выплыла из кухни, сказав с порога: – Do widzenia!

Макаров все еще спал. Но уже не крепко. Солнечный луч, задержавшийся на его голове, золотивший светлые волосы, покоя ему явно не давал, норовя переползти на глаза. Илья во сне морщился и лежал, закинув руку на лоб. Алиса пристроила поднос на тумбочке у кровати и ретировалась в ванную, очень скоро вернувшись переодетой в свои футболку и юбку. Луч сделал свое дело, и теперь Макаров лежал на спине с видом невыспавшегося мученика, приоткрыв один глаз, и внимательно смотрел на нее.

– Я думал, что ты уже уехала, – скрипящим голосом протянул он.

– Уезжаю. Твой кофе, – она кивнула в сторону тумбочки.

Он резко сел. Глянул на чашку и криво усмехнулся.

– Твоя очередь.

– Я… – запнулась Алиса.

Еще вчера она была готова сообщить ему свое следующее задание, как только выполнит то, что загадал он. Она собиралась разыграть злую шутку с его родителями. Ту самую, что стоила жизни ее маме. То, чего она никогда не смогла простить судьбе и годы спустя, пусть и не признавалась в том самой себе. Теперь время правды. Время обнажать то, что было скрыто за порядочностью и правильностью столько лет. Толку от этой ее правильности, если она ни минуты не сделала никого счастливее!

Макаровым должны были сообщить о несчастном случае с Ильей. Таком, который унес его жизнь. Им бы обязательно перезвонили спустя некоторое время, сказали бы, что произошла путаница. Но хоть час, хоть четверть часа – они должны были бы думать, что потеряли его. Жили бы в том аду, в котором умирала ее мама.

Алиса продумывала все возможные варианты, чтобы учесть каждую мелочь. Ударить должно было больно. И для нее ничего больше не имело бы значения. После такого – только ставить точку.

Но сейчас, когда оставалось лишь озвучить придуманный план, она растерялась. Не могла. Не умела. Видела его глаза густого серого цвета и не понимала, как можно произнести вслух то, что нужно.

– Мне надо подумать, – сказала, наконец, Алиса и выскочила из комнаты.

 Идти туда,где ты

***

В особенных случаях Валентина Павловна водила сама. Может быть, чтобы отвлечься. Может быть, чтобы наоборот – сосредоточиться. Сейчас был именно такой случай. Ей нужно поговорить с Ильей. Ей обязательно нужно поговорить с Ильей.

Предварительно выяснив у Василисы, что он дома и никуда не собирается, теперь госпожа Макарова ехала в коттеджный поселок, мысленно прокручивая будущий разговор с сыном.

Началось со звонка все той же Василисы. Валентина Павловна, как и собиралась, позвонила ей в день, когда Илья ушел из собственной компании, и попросила сообщать обо всем, что ей покажется странным. Собственно, тогда же она и получила первую часть странностей. Василиса печальным голосом сообщила, что Илья Евгеньевич перестал ночевать дома.

«У женщины?» – мелькнула мысль в голове Макаровой, которую фактически и подтвердила домработница сына на следующий же день.

«Валентина Павловна, – торопливо и удивленно одновременно говорила в трубку Василиса Сергеевна на другое утро, – он девушку в дом привез! Я за ней только дверь закрыла».

В дом Илья женщин возил крайне редко. Последней была Вика – и то, несколько лет назад. Травой поросло. Потому удивление домработницы вполне объяснимо.

«Кто она? Как выглядит?» – взволнованно спросила Макарова.

«Ну, как… Хорошенькая, невысокая, темненькая. По-польски разговаривает, представляете!»

«По-польски? Он ее из Польши, что ль, привез?.. А зовут как, знаешь?»

«Ну, она и по-русски тоже, даже почти без акцента… Алисой представилась».

«Кк… как?!» – заикаясь, переспросила Валентина Павловна.

«Алисой! – повторила Василиса жизнерадостно. – Она ему кофе в постель…»

«Глупость какая!»

Нет, не кофе. А то, что на мгновение пришло ей в голову.

«Ну, он ее вчера поздно привез, а ушла она рано. Такси, вроде, вызывала», – продолжала выдавать информацию домработница.

Ничего не понимая, Валентина Павловна попрощалась с ней с тем, чтобы сразу же позвонить Нине, в надежде, что та сможет ей объяснить происходящее. Нина объяснила. Сбивающимся голосом и явно не желая ничего рассказывать. Будто бы школьницу попросили сдать соседа по парте, в которого она безнадежно влюблена, и знает, что он нашкодил. Но правды Валентина Павловна все же добилась.

Алиса. Алиса Куликовская. Архитектор из Польши, автор нового проекта для «Sky Tower». Приехала в Россию для работы с Ильей Макаровым после двенадцати лет, проведенных во Вроцлаве. Куликовская Алиса. Да, жива. Она жива. И никто не знал. Она выжила в той аварии.

А Макарова словно сама попала в аварию. Разве такое возможно? Как такое возможно? Чтобы спустя столько лет. Чтобы снова в ту же воду.

Разрозненные факты не желали складываться в общую картину. Валентина Павловна отказывалась верить. И когда просила мужа узнать о восставшей из мертвых Куликовской всё, что можно, была в истерике, подобной той, которая случилась с ней лишь однажды.

Тогда они уже много месяцев жили в Мюнхене. И, кажется, она впервые за долгое время поверила в то, что самое страшное позади. Илья с отцом куда-то вышли, и она отпустила себя. Металась по квартире и издавала жуткие звуки раненого зверя, пока не выкричала из себя все, что копилось в ней с того мгновения, как она переступила порог старой квартиры в Кузнечном в конце февраля того памятного 2005 года.

Макарова многое могла простить мертвой. Но Алиса оказалась живой. Алиса оказалась снова рядом с ее сыном.

«Узнай, откуда она взялась! – кричала она Евгению Степановичу. – Слышишь? Узнай, что она от него хочет! Она всегда чего-то хочет».

«Я не знаю, чего она хочет», – таков был однозначный ответ на ее вопрос спустя еще день, когда муж выполнил просьбу. Он был бледнее обычного – и двигался, и говорил, будто речь не о нем, не об их семье.  Словно бы он и сам не верит в происходящее и рассказывает не о посторонних людях, не об их сыне и не о той женщине, которая сломала всем им жизнь.

«Ты представляешь, и этот сморчок туда же, – потирая виски, бормотал он, – они оба с ума сошли. Они оба на нее повелись! Они оба сдурели от этой бабы! Кто повелся? Так Никита наш. Логинов Никита. Как это может быть, Валюш? И что никто не знал…»

Вышла замуж. Закончила университет. Работает с солидными компаниями. С Никитой дочь. Софья, день рождения – 3 ноября 2005 года. Уже почти взрослая.

«Акции он Громову продал, представляешь? Не ей, она ни при чем. Разве что спит с обоими и нашего облапошила… Но бред же, Валь! Я не знаю, чего она хочет! Я впервые в жизни не знаю, чего хочет человек, с которым приходится иметь дело».

«А я уверена, что она при чем! Еще как при чем! Она появилась – и Илья снова слетел с катушек», – зло выкрикнула Валентина Павловна и следующим утром ехала к сыну с твердым намерением поговорить, выяснить и раскрыть ему глаза.

– Где он? – спросила она у Василисы, открывшей ей дверь.

– В кабинете, Валентина Павловна, – растерянно ответила Василиса, растеряв слова приветствия.

Туда и влетела Макарова, жалобно выдохнув:

– Илья! Ну почему снова она?!

Макаров поднял глаза от экрана ноутбука, за которым проводил последние сутки, систематизируя в папках информацию по «Sky Tower» и скидывая актуальное на флешку, чтобы передать ее Юре Тё – через Мышь. То, что мать близка к истерике видно было невооруженным взглядом. Он быстро кивнул на диван и коротко спросил:

– Чаю твоего любимого заварить?

– Не надо, Илья, пожалуйста. После всего – не надо отговариваться от меня чаем.

Несколько мгновений он рассматривал лицо Валентины Павловны, потом тяжело вздохнул, признавая тот факт, что она – знает. А еще он двенадцать лет признавал вину перед ней за то, что она была человеком, который вынимал его из петли. Наверное, потому и пытался все это время делать так, чтобы это оказалось не зря. Не получилось. Не вышло.

Макаров встал из-за стола, обошел его, присел на столешницу напротив матери и тихо сказал:

– Я ее люблю.

Она отпрянула от него и присела на диван. Сделала глубокий вдох.

– Я знаю. Знаю! Но она этим пользуется. Неужели ты этого не понимаешь?!

– Все люди пользуются друг другом. Поверь, здесь не так, как кажется.

– Кажется? Да можно и без «кажется». Ты ведь знаешь, чья она жена?

– Знаю.

– И то, что дочь у них – знаешь.

– Мама, я был у них дома во Вроцлаве. Вряд ли ты можешь открыть мне что-то новое.

– Могу! Она гуляла от тебя уже тогда! С ним, с Никитой.

Улыбка тронула его губы. Невзрачная, усталая. Он снял очки, кинул их на стол и медленно сказал:

– Мотив знакомый, песня старая. Смени пластинку. Она не гуляла.

– И именно поэтому она вышла замуж за отца своего ребенка. Ты знаешь, когда родилась их дочь? Последний дурак, не разбирающийся в биологии, способен будет посчитать! – выдала Валентина Павловна свой аргумент, мучивший ее всю ночь.

– Я понятия не имею, когда родилась Сонька! Меня в известность не поставили, уж прости. Более того, Логинов сообщил, что мое участие в жизни племянницы крайне нежелательно.

– Я тебя поставлю в известность. Может быть, ты сможешь, наконец, мыслить здраво. Эта девочка родилась третьего ноября! Третьего! Ты понимаешь?!

Его взгляд быстро метнулся к материному лицу. В груди заворочалось что-то малоприятное. Гаденькое, противное.

– Какого года? – тупо спросил он враз пересохшими губами.

– А как ты думаешь? Пока мы возвращали тебя к жизни в Мюнхене, они счастливо ждали пополнения в своей семье!

Илья сглотнул, чувствуя, как ком прокатывается вниз по горлу и застревает где-то под кадыком. «Тадеуш Ахатинский!» – провозгласила в его голове Соня. И он медленно закрыл глаза, понимая, что земля из-под ног уходит. Никогда в жизни еще он не чувствовал себя настолько беспомощным. Из черноты перед глазами чертовым образом всплывали даты и дни. Как страницы в газетах. Бесконечные заголовки. Черно-белые, цветные, яркие, бросающиеся в глаза.

Третье ноября.

Третье ноября, когда он пытался жить в Мюнхене.

– Она забеременела в феврале, – проговорил он с усилием, понимая, что это сейчас он сам посчитал – и не заметил, как и когда считал.

– Вот именно, – устало, совсем серо подтвердила мать.

– Она забеременела, когда мы жили с ней, мама.

– Ты, наконец, понял?

Он встал, отвернулся от нее, придвигая к себе графин с водой. Наполнил два стакана. Из одного отпил сам. Второй поднес Валентине Павловне и проговорил, пытаясь заглушить собственное сердце, гулко ухающее в груди:

– Я, наконец, понял.

– Илюшенька, – пробормотала мать. Стакан не взяла, смотрела ему в лицо. – Оставь ее, пусть живет, как знает. Без тебя. О ней есть кому позаботиться.

Он издал короткий смешок, отставил стакан и неожиданно грозно выдал:

– Ты, вроде, умная женщина, мама. Могла бы хоть немного подумать. Все, мне пора.

Он развернулся к столу, захлопнул крышку ноутбука и подхватил ключи от машины, висевшие на вертушке.

– Илья! – все, что успела крикнуть ему вслед Валентина Павловна.

Но было поздно. Все на свете поздно. Илья не оглядывался. Потому что тоже чувствовал себя идиотом, который мог бы хоть немного подумать.

По трассе гнал, как сумасшедший, словно собственный гнев толкал его в спину.

Она была беременна!

Убегая в ту проклятую февральскую ночь под молчаливыми фонарями, она была беременна!

Из города уезжала, когда была беременна!

И в аварию попала, когда была беременна!

И в Польше оказалась, когда была беременна.

А он все это время пытался снова жить, тогда как жизнь казалась ему оконченной. Из той бездны, в которую он заглянул, не было сил выбраться. И что там выбраться? Взгляд отвести сложно!

Оказывается, она могла бы вытащить его, если бы захотела. Она могла бы дать ему шанс. Вернуть в жизнь. Подарить надежду.

Но ничего этого не сделала.

Она находилась в чужой стране, и все это время у нее была Соня! У него же ничего не осталось. И он не мог не думать: а теперь, сегодня, не меньше ли, чем тогда?

Это страшно – осознавать ненависть женщины, без которой задыхаешься. Еще страшнее – сознавать, что она не дала тебе быть отцом собственной дочери. Ненависть может дать искру любви. Но есть вещи, которые не забываются, потому что они навсегда.

Соня, называющая его «дядей Ильей», это навсегда.

Макаров вздрогнул, и, кажется, рванул еще быстрее по влажному после дождя асфальту, параллельно потянувшись к радио, будто бы оно могло заглушить мысли в его голове – бушующие, мучительные, страшные.

Глядя ей в лицо, он хотел спросить, как это – жить, зная, что на свете есть другой человек, с которым связана навсегда? И ничего с этой связью уже не поделаешь. Она есть. Смотрит огромными глазами и называет улитку дурацким именем Тадеуш.

Чем Тадеуш лучше Францевича?

– Да ничем! – рыкнул Макаров себе под нос.

Как бы ни пыталась вымарать, выкорчевать, как бы ни рубила нити между ними – есть эта девочка, которую она не может не любить, и которую она не позволила любить ему.

И это хуже игры.

Потому что вся их игра – это ее боль, которую она выплескивала на него.

Но Соня – это уже ее предательство.

Для них обоих.

Где эта чертова линия, которую они переступили? В каком месте она начиналась?

Илья любил Альку. Алька любила Илью. Илья обидел ее. Алька ему отомстила. Как просто. Проще не бывает.

В себя он пришел от визга колес, едва соображая, что машину повело.

Этот единственный звук вырвал его из дикого водоворота боли и гнева. Макаров отчаянно, до боли в побелевших пальцах, вцепился в руль, пытаясь совладать с автомобилем, который никогда его не подводил. И понимал, что подвел себя сам.

Он самого себя подвел.

И Альку.

И Соньку.

И куда как проще врезаться в какой-нибудь столб у дороги – вон их сколько.

Потом, позднее, он стоял на обочине и слушал в наступившей тишине, как дождь стучит по металлу и стеклам. И грудь спирало от желания орать, что есть мочи. Выть. Ехать к ней, встряхнуть хорошенько и привязать к себе – навсегда. Чтобы не вырвалась. До тех пор, пока она не расхочет вырываться.

Потому что любил ее. Потому что никого и никогда больше не любил. И вряд ли когда полюбит.

Как бы она пришла? Как бы приехала? «Привет, дорогой, у нас будет ребенок!»

После всего, что он с ней сделал?

До Всеволожска Макаров доехал еще через полчаса. Добрался до дома. Припарковался во дворе, под старыми вязами. Торопливо вышел и вдруг понял, что не поднимется. Зачем ему подниматься? Снова причинять ей боль? Ей ведь больно. Ей бесконечно больно, иначе не била бы так сильно.

Уставившись на ее окна, он достал из кармана пачку сигарет. И долго крутил ее в руках, понимая, что от капель дождя та промокнет. И почему-то казалось, что ему снова двадцать один год, и он приехал на заправку, где у Альки ночная смена, чтобы побыть с нею в эту ночь. И что у них впереди вся жизнь.

Он видел, как в ее окне колыхнулась штора.

Алиса теперь часто подходила к окну. И могла подолгу смотреть во двор, зная наизусть каждую мелочь – в нем, кажется, и не изменилось ничего, пока ее не было. И сейчас она замерла у окна, видела подъехавший к подъезду BMW, видела Макарова. Он стоял под дождем, вглядывался в ее окна – кажется, целую вечности, потом сел обратно в машину, но не уехал. Не уезжал. Не хотел уезжать.

Алиса тоже не двигалась с места, пока не почувствовала сильнейшую усталость. И желание плакать от безысходности тупика, в который сама себя загнала. Впервые за столько лет ей хотелось снова плакать.

Она потушила свет и легла на диване, свернувшись под пледом, как устраивалась в детстве у ног матери. В пустой темноте вместо слез в ней рождалось понимание, каким будет ее последний ход в их затянувшейся на долгие годы игре, в которой она давно проиграла.

***

– Хорошо, Валентина Павловна, я приду. До встречи, – печально сказала Нина и отключилась.

Конечно же, идти не хотелось. Ничего эта встреча не даст. Да и все прочие встречи… Они доставляли ей лишь дополнительные проблемы и головную боль.

Веник, который неожиданно решил, что хочет принимать в жизни «Sky Tower» самое непосредственное участие, что означало его бурную деятельность внутри компании, а не сбор урожая в виде получения дивидендов. Теперь он с завидной регулярностью встречался с Ниной, чем доводил ее до бешенства. Оказывается, старые хвосты, как и старые должки, имеют свойство иногда вырастать заново едва ли не в бо́льших размерах.

У обоих ее любовников, как только она сообщила о своей новости, резко проснулись отцовские чувства, к ее огромному удивлению. Должны были бы броситься врассыпную, а ничего подобного. Они настаивали на встречах, а один додумался устроить дежурство у дома. Нина была вынуждена охладить их пыл и сообщила каждому, что отцом ее ребенка является другой. Оказывается, когда рубишь ты, а не тебя, мир выглядит иначе, будто бы переворачивается вверх ногами.

 Но самым неожиданным оказалось осознание того, что Макаров, выйти замуж за которого было самой прекрасной мечтой в течение многих лет, ничуть ей не нужен. Собственно, она даже не заметила, когда ее влюбленность стала привычкой. И теперь не знала, что бы делала с таким счастьем, выпавшим на ее долю, – целый Макаров со своей одержимостью. Оказывается, усталость от любви – самая сильная форма усталости.

Она поняла это в то мгновение, когда они в последний раз говорили по телефону. Ей он скидывал свои короткие сообщения и наработки по прежним проектам. Тё с ним не общался. Не признавал и не прощал предательств. И его принципиальность накаляла даже Нину.

Илья сказал тогда одну простую фразу: «Я подумал, что буду все же по вам, оболтусам, скучать». А она в это мгновение поняла, что по нему не скучала. И не скучает. И не станет. Теперь уже точно.

Валентина Павловна ожидала ее в ресторанчике напротив офиса «Sky Tower». Сидела за чашкой кофе, как всегда сдержанная и элегантная. Разве что серьги, вдетые в ее уши, совсем не сочетались с кольцом на руке.

– Здравствуй, милая, – проговорила Макарова, вежливо ей улыбаясь.

– Добрый день, Валентина Павловна, – ответила Нина, присаживаясь на стул.

– Как всегда, выглядишь чудесно! Даже еще лучше, чем в прошлый раз.

В прошлый раз они виделись полгода назад. Макаров устроил общую встречу Нового года на новоявленной «вилле». Куда она не взяла ни одного из своих мужиков, зная, что будут его родители.

– Спасибо, вы тоже. Как всегда.

– Да где там! – сокрушенно произнесла Валентина Павловна и подняла на нее уставшие, лихорадочно поблескивавшие глаза. – Не помню, когда спала спокойно в последний раз.

Возможно, не видя этого взгляда, можно было бы усомниться в сказанном. Но, хорошо ее зная, Нина понимала, что Макарова не имеет привычки напускать на себя.

– Она у него ночевала, – без обиняков сообщила Валентина Павловна. – Один раз точно… Ты знала?

– Откуда я могу о таком знать?

– Я понимаю… он не делится с тобой, но… Нина, господи, как так может быть? Вы двенадцать лет ходили вокруг да около, а она снова с ним! Сколько времени прошло с Польши? Месяц? А у него еще сильнее, чем тогда! О чем он думает? Ты о чем думаешь?

– О себе, Валентина Павловна. О себе и собственной жизни. Что можно поделать, если я для него мышь обыкновенная?

– Ты столько лет возле него! Да я бы на твоем месте в лепешку расшиблась, но была бы рядом, приручила бы! А вы оба кочевали по чужим постелям! Я надеялась на тебя, Нина!

Валентина Павловна, взяла салфетку и стала вытирать ею руки, постепенно разрывая ту в клочья.

– А я не стала расшибаться в лепешку, – негромко возмутилась Нина. – Предпочитаю пожить. Лучше в чужих постелях, чем никак!

Макарова замерла и едва слышно всхлипнула. Лихорадочный взгляд ее глаз потух.

– Прости, – выдавила она из себя. – Я не хотела… Я дышать боюсь, он же ничего слышать не хочет…

– Можно подумать, он хоть когда-то хотел слышать…

– Знаешь, что он сказал? – перегнувшись через стол, зашептала Валентина Павловна. – Он сказал, что любит ее. Он всю жизнь любит ее, понимаешь? Как такое может быть? После того, что она с ним сделала? Ведь эта дрянь… никогда ничего просто так не делает. Сначала Илья, потом Никита, теперь снова Илья… Ты же помнишь… Господи, ну почему она не отстанет от нас, а?

– Может, потому что вы слишком сильно этого хотите? То, чего хочешь сильнее всего, никогда не сбывается. Не замечали?

– А ты безжалостная, Нин… Все, чего я хочу, это чтобы мой сын был счастлив! А он разучился с той минуты, как увидел ее!

– Простите, Валентина Павловна. Но наш с вами разговор бесполезен. Вы и сами это прекрасно знаете. Илья в любом случае будет делать только то, что пожелает сам. Ни вы, ни, тем более, я никак на него не повлияем.

– А на нее? На нее можно как-то повлиять? Если бы она только уехала, чтобы ее не было!

Нина удивленно посмотрела на Макарову и спросила:

– Вы думаете, ее отъезд решит вашу проблему?

– Я не знаю, что может решить нашу проблему! – отчаянно воскликнула Валентина Павловна, и на них обернулась парочка за соседним столиком. – Я не знаю, чего она хочет! Я не понимаю, как жить! На пороховой бочке?

– Вот у нее и узнайте, чего она хочет.

Двенадцать лет назад Макарова уже говорила с Алисой Куликовской. Тогда сделать это было несоизмеримо проще. Когда перед тобой неоперившийся воробушек, который не знает, как себя вести, все проще. А сейчас, спустя столько времени… «По-польски разговаривает, представляете?»

Макарова тряхнула головой, отчего ее идеально уложенные волосы чуть подпрыгнули.

– Какая она сейчас? – медленно произнесла Валентина Павловна. – К чему мне готовиться?

Нина помолчала. И сама хотела бы понять, какая она – Алиса Куликовская. Что было в ней такого, что два здравых мужика становились возле нее непроходимыми тупицами. Но справедливости ради, Нина не знала ее совсем. Раньше сблизиться с ней не позволила ревность, сейчас – обида на Макарова, что выбрал другую. Выбрал навсегда.

– Обыкновенная, – наконец, сказала Нина.

– Видимо, не очень обыкновенная, – грустно усмехнулась Валентина Павловна, потянувшись за сумочкой, – ты обедать будешь? Мне, наверное, ехать пора, прости…

– Поезжайте, конечно, Валентина Павловна. До свидания.

– До свидания, Нин.

Оставив на столике деньги за кофе, Макарова поднялась и твердой уверенной походкой направилась к выходу. Выглядела спокойной. Хотя и на сотую долю не испытывала тех уверенности и спокойствия, что излучала. Но в этом была вся она.

Адрес Алисы Куликовской узнал для нее муж. Вопреки собственным угрозам забыть о существовании сына, он не мог оставаться в стороне. И ему тоже было больно. Это он когда-то тащил через границу дурацкого кота с драным ухом. И это он теперь отчаянно метался между акционерами «Sky Tower», желая хоть как-то смягчить урон и вернуть влияние. Потому что то было дело его сына. Потому что его сын жил этим десять лет.

Они не знали, чем объяснить его поступки, но теперь понимали оба – раскается. Обязательно раскается. А значит, захочет вернуться, даже если так никогда и не попросит.