Текст книги "Идти туда, где ты (СИ)"
Автор книги: Jk Светлая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)
***
Несмотря на предыдущую бессонную ночь, в эту Алиса тоже не спала. Ворочалась с боку на бок, смотрела на спину мужа, вечером неожиданно заявившегося раньше обычного и устроившего почти семейный ужин, которых у них давно не было. В любое другое время Алиса отнеслась бы к этому благодушно, но вчера, после дневной встречи в офисе с Ильей, она еле сдерживалась, чтобы не закричать. Односложно отвечала на многочисленные вопросы Ника и поймала его удивленный взгляд, когда сказала, что окончательного решения по контракту пока нет.
Отказавшись от чая, она буквально сбежала из кухни. Устроилась в кабинете и смотрела в ноутбук, в котором ничего не видела. Терзалась вопросом – должна ли сказать Нику, что Илья в Польше, во Вроцлаве. Что именно он заказывает этот чертов центр. И опасалась его реакции. Они никогда не говорили об Илье. За все двенадцать лет – ни разу. Словно Макаров стал запретной темой для обоих. И за это Алиса была благодарна Никите – он умел не бередить. А ей казалось, что забыто и похоронено, как когда-то она сама. Но сегодняшняя встреча все перечеркнула одним махом – не отболело, было живым все это время, чтобы теперь появиться в ее настоящем. И весь ее за́мок, который она строила по кирпичику, оказался из песка, рассыпавшись в то самое мгновение, когда Илья вошел в конференц-зал.
Спустя столько времени видеть его снова, слышать голос, чувствовать тепло руки. Он был совсем другим, не таким как она его помнила, если только память не разыгрывала перед ней странной шутки. Первые несколько лет она радовалась, что не умеет рисовать людей – иначе завалила бы себя его портретами. Но он оставался лишь в памяти, всегда веселым и довольным. Не считая их последней встречи, которая не забывалась, несмотря на все усилия Алисы убедить себя, что с каждым днем, месяцем, годом все становится неважным.
Из воспоминаний ее выдернул Никита. Он вошел в комнату, когда было уже поздно. Выглядел не слишком весело – иначе, чем за ужином. Подошел ближе, присел на стол перед ней и коротко спросил:
– Спать-то идешь?
Алиса подняла глаза. Почему она так и не полюбила его? Столько лет прошло, по-своему спокойных и счастливых. Но испытывала лишь жалость, и чувствовала болезненное желание, чтобы пожалели ее. Да к черту тех, кто считает это унизительным! До сорванных голосовых связок она хочет просить, чтобы ее пожалели. Утешили.
– Иду, – устало кивнула она.
– День был трудный? – вопрос прозвучал почти заискивающе. Когда-то давно Логинов интересовался ее делами, ее днями, тем, что беспокоит ее каждую минуту жизни. Потом то ли приелось, то ли осознал бесполезность этих вопросов. И иногда, если вспоминал, спрашивал будто на автомате. Как когда фраза «я тебя люблю» становится просто заменой «доброго утра». И давно ничего не значит.
– Очень. Кажется, самый трудный день.
Он наклонился к ней, коснулся носом ее лба, легко провел губами по лицу и тихо шепнул:
– А хочешь массаж?
Алиса кивнула. Сложила руки у него на коленях и склонила голову. Если бы только выбросить из нее все мысли! О Никите, который двенадцать лет делал для нее возможное и невозможное. Об Илье, который за три месяца перевернул ее мир и потерял интерес к этому перевертышу.
Что значат три месяца против двенадцати лет?
Что значат двенадцать лет против трех месяцев?
Логинов встал со стола. Обошел ее со спины и опустил ладони на плечи. Чуть сжал. Начал понемногу массировать. Легко касался большими пальцами затылка и проводил ими по спине. Нажимал, хорошо зная, на какие касания отзывается ее тело. И постепенно опускал руки ниже, задевая ребра и пробираясь ладонями к ней под футболку. Потом снова наклонился и припал горячим ртом к шее, быстро целуя и проводя по коже языком.
– Пойдем, – прошептал он, и этот его тон знала уже она.
– Пойдем, – отозвалась Алиса, подставляя под его губы лицо.
Логинов легко подхватил ее со стула на руки, впился поцелуем в мягкий теплый рот и понес в их спальню. И там, в постели, каждым своим движением будто бы утверждал свое право владеть ею. Как давно уже не было, как она давно уже отвыкла. Впивался в нее почти яростно и будто бы снова, в который раз, пытался сломить ту стену, что не была сломана двенадцать лет назад.
Потом Никита мирно спал, пока Алиса ждала утра, варила кофе, придумывала, чем бы отговориться от присутствия на переговорах. А разглядывая спокойное лицо мужа и слушая о новом аквариуме для Ахатинских, про который говорила Соня, смирилась с необходимостью поездки в «ArchSpace».
И, наверное, это утро можно было бы назвать самым обычным, если бы чуть позже Алиса не поймала себя на занятии, которое никогда не входило в ее привычки – она придирчиво выбирала сегодняшний наряд.
Поэтому назло себе она заявилась в офис на двадцать минут раньше положенного времени в широкой юбке до пят, цветастой индийской блузе, но с неизменной старательно созданной лохматостью на голове. По этой самой лохматости и потрепал ее фамильярно Гловач, едва она вошла. Немного старше Алисы, неимоверно долговязый, но при этом все-таки складный, он излучал неуемную энергию в каждом своем жесте, и с ним никогда не бывало скучно. Он умел насмешить, но при этом не казался шутом. И всегда балансировал на той грани, после которой человека хочется послать далеко и надолго.
– Как настроение у пани Алисы? – весело поинтересовался Филип, откровенно любуясь ею.
– Замечательное настроение у пани Алисы! – улыбнулась она ему.
– Заметно! Выглядите живописно.
– Правда? Ну это все вдохновение.
– И откуда оно у вас берется в таком количестве? Лешек вам завидует, только я вам этого не говорил.
– У меня? – удивленно переспросила она. – Конечно из дома, Филип! Тихий вечер в семейном кругу – что может быть лучше?
– Например, бурная ночь с любовником, – расхохотался Гловач, подходя к столу и отодвигая для нее стул.
– Ну вам виднее, – рассмеялась вслед за ним Алиса.
– Пока никто не жаловался. Присаживайтесь. Пока никого нет, может быть, кофе?
– Можно и кофе, – она расположила на соседнем от себя стуле мешок, именуемый сумкой, и извлекла из него плитку шоколада. Ее любимый, его всегда подсовывала Сонька. – Хотите?
– Нет, спасибо. Подождете немного? Я найду секретаршу для кофе, Лешека для тумаков, что задерживается, и Кшиштофа, который до сих пор не отзвонился, приедет ли. Подстрахуете нас в качестве переводчика в случае чего?
– Только если внесете это в контракт в качестве премиальных.
– Мы когда-нибудь вас обижали? – театрально удивился Гловач и вышел.
Оставшись одна, Алиса посмотрела на закрывшуюся дверь. Насколько было бы лучше, если бы никого и не было. Ни Лешека, ни Кшиштофа, и уж тем более Ильи. Как ей с ним общаться? Как ей вообще себя с ним вести? И где взять сил и терпения… И как долго они ей понадобятся…
В коридоре раздались шаги. Сейчас явится Лешек и начнет давать поучения, как и что сделать в свете выгоды для его компании. Дверь снова дернулась. Распахнулась. На пороге нарисовалась секретарша, приветливо бормотавшая по-польски и умоляющими глазами глядящая на Алису.
– Вы приехали немного раньше, пан Макаров. Сейчас все соберутся.
Он кивал, хотя, естественно, мало что мог разобрать в ее быстрой речи. Но глядел из-под очков прямо перед собой – на Алису. Глядел остро, пронзительно, лихорадочно скользя взглядом по ее лицу, по блузе, видной из-за стола, по рукам в широких ярких рукавах. И точно так же, как накануне, не мог оторваться от нее.
– Пани Куликовска, где Кшиштоф? – беспомощно спросила секретарша.
– Он не меня должен сопровождать, а пана Макарова, – пожала плечами Алиса. – Наверное, скоро будет.
– А вы можете спросить, будет он кофе или чай?
– Агнешка спрашивает, хотите ли вы кофе или чаю, – сказала по-русски Алиса. – И, кстати, здравствуйте, Илья Евгеньевич.
Макаров выдохнул, медленно растянул губы в улыбку, а из его глаз ушел странный блеск, который был еще мгновение назад. Прошел к столу и сдержанно, будто ничего не было, проговорил:
– И вам доброе утро, Алиса Владимировна. Я по-прежнему пью кофе. Мы сегодня первые?
– Филип ушел на поиски всех остальных, – сказала она Илье и объяснила Агнешке про кофе. Пронаблюдала, как та выскользнула за дверь. А потом взгляд ее упал на шоколад. – Хотите?
Он посмотрел на плитку. Так, словно бы не верил в то, что видит перед собой. Потом быстро улыбнулся, облизнул губы и сел за стол напротив нее.
– Нет, спасибо. Я сильно рано, да?
– Это важно?
– Неважно. Но она суетится. Это бросается в глаза.
– Просто Агнешка прекрасно знает, что ей устроит Лешек, если вы хоть чем-то останетесь недовольны.
Илья усмехнулся и потер лоб. Он все еще не понимал, что происходит. И нереальность этого разговора ставила его в тупик. Нужно было спросить что-то нормальное, из обычной жизни. Но что? Как можно спрашивать, если в голове вертелось одно единственное: «Это ты? Это правда ты?»
Макаров снова сел ровно и резковато поинтересовался:
– Мой вчерашний уход был подвергнут анализу?
Алиса внимательно посмотрела на Илью. Когда-то он утверждал, что не хочет быть похожим на своего отца. Но ей вдруг показалось, что перед ней сидит Евгений Степанович. Великий и могучий.
– Если и да, то мне об этом ничего не известно, – ответила она. – Я ушла. Мне нужно было домой.
– Домой? Вы давно здесь? – живо спросил он, но было поздно. Алиса ответить не успела.
Дверь в который уже раз распахнулась, и в конференц-зале показались, словно трое из ларца, основные действующие лица переговоров. Пан Скорупа, пан Гловач и пан Заремский, вооружившийся блокнотом и калькулятором. Следом семенила Агнешка с подносом.
Потом было приветствие. Повторное. Макарову казалось, что это отрепетированное повторение вчерашнего спектакля за тем исключением, что сегодня обошлось без сюрпризов. Хотя и было странно. Он самого себя не понимал. Ему все еще казалось, что происходящее – какой-то сон.
Вслед за энергичными приветствиями пан Скорупа удрученно проговорил:
– Кшиштоф схватил простуду. Лежит с температурой и едва разговаривает. Пани Куликовска, вынужден вас просить…
Алиса кивнула и с усмешкой глянула на Филипа. Гловач только развел руками и пробасил:
– Прописать в договоре отдельным пунктом? Или лучше кровью на стене?
– Чернилами, Филип, чернилами, – ответила она и выжидающе посмотрела на Скорупу, мечтая лишь о том, чтобы все это поскорее закончилось.
Скорупа скривился и негромко буркнул:
– Вам, пани Куликовска, впору и с ним торговаться. У вас лучше нас вместе взятых получится. Будут вам премиальные. Те, что не получит Кшиштоф.
Макаров выразительно кашлянул и, глядя в упор на Алису, нетерпеливо спросил:
– О чем речь?
– О моих премиальных, пан Макаров, – пояснила она.
– Сверх гонорара от «Sky Tower»?
– Помимо… Кшиштоф простудился, и сегодня я буду переводить.
– Аааа… – неопределенно протянул Макаров.
Пан Гловач, как накануне, разложил на столе, перед каждым, папки с договором для ознакомления.
– Если пожелаете, – проговорил он, – то можете взять для более подробного прочтения… Это договор, с основными условиями которого вы ознакомлены. Мы консультировались с юристами «Sky Tower» и их замечания отработали. Все, что касается финансовой стороны вопроса, будет курировать пан Заремский. Он, кстати, подготовил ориентировочный расчет, хотя, конечно, все будет очень неточным до тех пор, пока мы не увидим проект на бумаге. На сегодняшний день основной задачей…
Он продолжал что-то говорить с интервалами, во время которых Алиса переводила, и Макаров делал вид, что внимательно слушает, хотя в действительности слушал он только ее голос. Слова разбирал через раз и даже уже не пытался собраться. Что толку? Он был в том состоянии, когда его можно убедить подписать любой документ – подписал бы беспрекословно, не вчитываясь, даже если бы собственноручно передавал все свое имущество в фонд защиты тропических лесов.
Но лицо приходилось держать, раз уж удар держать не вышло. Поляки сладко пели, придраться было не к чему. Но, прекрасно понимая, что сейчас что бы то ни было разбирать бесполезно, он только складывал подсовываемые ему графики и допсоглашения в отдельную стопку – на потом. И продолжал слушать. Голос Алисы.
И продолжал рассматривать ее. Внимательно, сосредоточенно, боясь упустить хоть что-то в ее облике. Смотрел и узнавал. И понять не мог, как это так – накануне не верил, что она. Будто бы спал и проснулся. Она. Осознание этого раздирало изнутри, причиняло боль. Но больше не повергало в ступор. Она…
Куда только делся пучок пушистых волос на голове? Подстриглась. Не совсем коротко. Лохмато, весело… Ей шло, она и теперь была девчонкой с этой стрижкой. Разлет бровей – знакомый, прежний. А вот с внешней стороны век появились едва заметные черточки. Интересно, как часто она теперь смеется? Черты лица стали четче, острее, пропали полудетские пухлость и мягкость линий. Даже губы, часто приоткрытые раньше, сейчас были плотно сомкнуты, если она замолкала.
Она.
Живая, здоровая. Будто не было этих двенадцати лет. Будто бы он не видел глаз ее матери, когда та говорила ему… Солгала? Это показалось бредом, но все вокруг давно уже напоминало бред.
Тонкая белая шея в вырезе блузки. Он с удивлением понимал, что не помнил, что шея у нее такая высокая, такая изящная… Оказывается, забылось. Вот одежда на ней сейчас была смешная. Забавная, но подходила ей странным образом. Из рукавов, широких, цветастых, выступали тонкие запястья с многочисленными браслетами, маленькие узкие ладони с длинными пальцами. Она вертела в них карандаш и иногда что-то рисовала в блокноте.
Фрагменты постепенно сливались. Становились ею. Наслаивались на воспоминания и складывались в картину. Без пробелов, без недостающих паззлов.
Только вот он никак не мог вспомнить – была ли она хоть когда-нибудь раньше так спокойна и так уверена в себе.
И точно знал, что давно, бесконечно давно сам не был столь растерян, как в эту минуту.
Когда перешли к обсуждению пожеланий, он чудесным образом умудрился ответить более или менее сдержанно, без эмоций и лишних пауз:
– У меня была старая идея, но я долгое время не знал, насколько возможно ее воплотить. Условно говоря… Есть две башни. Высокие, вроде замковых, со смотровыми площадками наверху, где будет много стекла, света, простора… И между этими площадками сделать что-то вроде… моста. Но это так, всего лишь картинка из моей головы. А рисовать я совсем не умею.
Алиса задумалась на пару минут, провела в блокноте несколько линий. Потом подняла голову и сказала:
– Я могу попробовать сделать эскиз. Вы посмотрите. Если он вас устроит – его и запустим в проект.
– Как много времени понадобится для эскиза?
– Все зависит от того, хотите вы увидеть полный эскизный проект или для начала вам будет достаточно только концепции фасада.
– Давайте начнем с концепции, а потом разберемся.
Она снова недолго помолчала.
– Думаю, к концу недели я смогу вам показать то, что у меня получится.
– Отлично! – кивнул Макаров. И легкое подобие улыбки было первым выражением благожелательности на его лице за эти два дня с той минуты, как он впервые ее увидел. Нет, отпускать еще не начало. Самому себе он напоминал зажатую до предела пружину. Одно движение – вылетит в космос.
Остаток встречи прошел для окружающих так же бодро, как и ее начало. В ходе переговоров подтянулся конструктор, который на определенном этапе должен был присоединиться к команде. Но вот его уже Макаров не заметил. Теперь он открыто и беззастенчиво смотрел в упор на Алису. Наверное, запоминал. Впечатывал в себя то, что видел. И в сотый раз спрашивал про себя: «Это ты? Да неужели это ты?»
Уже в конце к нему обернулся пан Скорупа и спросил:
– Давайте мы вам устроим экскурсию по городу, пан Макаров?
Алиса перевела.
– Нет, благодарю вас, – отозвался Илья, глядя не на Лешека, а на нее. – Я турист со стажем – люблю гулять один, не заблужусь.
– Это как вам будет угодно, – пожал плечами Скорупа. – Давайте хотя бы подвезем? Я вызову шофера.
– И этого тоже не надо. Не беспокойтесь. Когда мы встречаемся в следующий раз?
– Когда будет удобно вам. Самое глобальное мы обсудили, вы ознакомитесь с контрактом.
– Тогда дайте мне два-три дня. Я еще раз покажу его юристам.
– Разумеется! К тому времени пани Куликовска будет готова, верно?
– Я постараюсь, – отозвалась Алиса, взглянув на Скорупу.
– Хорошо. Тогда предлагаю пятницу?
– В пятницу, так в пятницу, – согласился Илья.
Очередной обмен рукопожатиями закончился выходом Макарова из конференц-зала – на сей раз в куда более спокойной атмосфере, чем накануне.
– Ладно, возвращаем его на дистанцию, – лениво резюмировал Гловач, как только шаги в коридоре смолкли.
***
Сегодня Алиса выходила из конференц-зала последней. Долго допивала остывший кофе, жевала шоколад, собиралась. Собирала не только вещи, но и себя. Словно из нее вслед за Ильей вышли все силы, которых должно было хватить на целый день. В блокноте стали появляться штрихи: одно длинное двухэтажное здание со скошенным торцом, напоминавшее поверженную башню, из воздуха в нее вонзался мост с покореженной арматурной оградой и погнувшимися столбами фонарей, стекла которых осыпались дождем. Чувство противоречия продолжало ею владеть, наполняя обидой и злостью.
Она с шумом захлопнула блокнот, сунула его в сумку и выскочила в коридор. Почти бежала, за ней развевалась широкая юбка, сумка больно била по бедру. И ускоряла шаг, чтобы быстрее выйти из здания и никого не встретить.
Оказавшись на улице, зажмурилась от яркого солнца и достала темные очки. Вместе с ними нацепила на лицо улыбку и, сделав шаг вперед, остановилась. Прямо перед ней стоял Илья. Сунув руки в карманы брюк, он напряженно смотрел прямо на нее. И никакой улыбки, что он еще пытался демонстрировать в конференц-зале, на его губах и в помине не было.
– Ты долго, – глухо произнес он.
– Работа, – коротко бросила она в ответ.
– Нас такси ждет. Поехали куда-нибудь.
– Нас? – нахмурилась Алиса.
– Пожалуйста.
– Зачем? Зачем тебе это?
– Хотя бы затем, что я похоронил тебя двенадцать лет назад.
– Я достаточно быстро вернулась в мир живых, – проворчала она, понимая, что отделаться от него у нее не получится. Никогда не получалось.
– Я прошу тебя, нам нужно поговорить, – упрямо гнул свое Илья, и глаза его опасно заблестели.
– Хорошо, – согласилась Алиса. – Давай поговорим.
Он напряженно кивнул, подошел к такси и открыл заднюю дверцу.
Алиса забралась в машину, чувствуя ком, нарастающий в горле. Двенадцати лет как не бывало. В голове свербело воспоминание – она, шагающая по ночной мокрой дороге, и белый BMW с наглым водителем. Макаров сел рядом. На нее не смотрел. Хмуро уставился перед собой. Сказал только:
– Я не знаю, куда ехать… В парк какой-то или… не знаю…
Алиса, ничего не ответив Илье, попросила водителя отвезти их в один из городских парков и хмуро отвернулась к окну. Дорогой ничего не говорили. Молчали. И тишина между ними с каждой секундой казалась все тяжелее. Макаров все так же глядел прямо перед собой, словно бы не решаясь оглянуться на нее, но при этом физически ощущая ее близость. Что-то в нем беспрекословно узнало ее – и это было сильнее того, что видели его глаза, и сильнее любого прикосновения.
Он размеренно дышал, ощущая ее запах, пытался вспомнить, как это было раньше.
И все еще не верил. Видел, чувствовал, знал – и не верил. Может быть, это все от бессонницы.
Когда такси остановилось, расплатился, вышел из машины и подал Алисе руку.
– Заодно и экскурсия, – пробурчал он.
– Я – не путеводитель, – равнодушно отозвалась Алиса, воспользовавшись его помощью ровно настолько, насколько это было необходимым, чтобы выйти из автомобиля.
Потом отняла руку и медленно пошла ко входу в парк. Макаров двинулся за ней, не догоняя, но и не отставая. Почти след в след. Мучительно думал, что говорить, и понимал, что не имеет представления о том, что хочет ей сказать. И что сам хочет услышать. Нечто неясное, но отчаянное рвалось из него, но выразить это словесной конструкцией казалось ему невозможным.
В конце концов, он остановился и, чувствуя себя совершенным психом, медленно, с запинкой произнес то, что уже несколько часов казалось ему самым важным:
– Алис, это правда ты?
– Твой вопрос звучит двусмысленно, – остановилась Алиса и посмотрела на него, – ты не находишь?
– Не нахожу, черт подери! – выдохнул он и в два шага поравнялся с нею. И теперь уже его ничем не прикрытый, больной взгляд впился в ее лицо. – Мне твоя мать сказала, что ты… погибла! Что бензовоз въехал в автобус, в котором ты была… Что ты… сгорела… В чем здесь двусмысленность?
Она отступила от него на шаг. Взгляд ее метался по его лицу, а мысли отражались от прошлого, зависая в настоящем. Она разлепила губы, чтобы ответить, когда стало ясно очевидное: не задумываясь, никогда никого не спрашивая, она была уверена – если Ник знает о путанице, произошедшей с ее документами, то и Макаров должен был знать. Знать очень давно, что она жива…
А ведь она ждала, в первые месяцы она все еще продолжала его ждать. Вздрагивала на каждый звонок и новое письмо в электронном ящике.
Алиса отвернулась и, наконец, негромко сказала:
– Мама… когда я вернулась домой, мамы уже не было. Она так и не узнала, что я жива.
– В смысле? – не понял он, но дошло быстро. Лицо его исказилось на мгновение, но тут же приняло прежнее выражение, словно бы он силой заставил себя надеть маску сдержанности. – Я не знал… прости… Я видел ее в последний раз тогда еще… сразу… Потом меня… я уехал.
– Я тоже уехала, – пожала Алиса плечами. – Столько лет прошло…
– Прошло…
Макаров замолчал и медленно пошел по аллее, снова остановился и обернулся к ней. На лице его была странная улыбка. Такой улыбки она у него не помнила – с пустыми глазами и холодком. Будто из того мальчишки, которым он был, вырос совсем другой человек. Эта двойственность ставила в тупик и не отпускала.
– Прошло, – повторил он громко. – Так что случилось с бензовозом?
– Взорвался… Разве теперь это важно? – Алиса долго смотрела на него и медленно добавила: – Я все забыла.
Все забыла… Макаров внутренне содрогнулся. Он никогда ничего не забывал. Когда-то даже радовался, что может помнить. Сейчас он почти ненавидел память. И почти ненавидел ее.
– Значит, тогда ты выжила, – сосредоточенно хмуря брови, проговорил Илья. – Бывает же…
– Как видишь, бывает. О чем еще ты хотел поговорить? – резко спросила Алиса, шагая по аллее совсем не прогулочным шагом и пристально глядя прямо перед собой.
Он снова растерял все слова. Только смотрел на нее, напряженную, злую… И чувствовал, как на самого накатывает злость – странная, беспричинная. Которую только в себе удерживать, наружу нельзя.
– О тебе… я хотел знать… как ты? – голос звучал так, будто бы он обличал.
Алиса все же обернулась. Удивленно посмотрела на него.
– А как ты думаешь?
– Я не знаю, что думать. Иначе бы не спрашивал.
Она сложила на груди руки, разглядывая Илью. Чуть качнула головой и хохотнула:
– В моем болоте оказалось вполне неплохо!
Макаров снова замер. По лицу его разлилась бледность. Лишь глаза лихорадочно блестели. Не отдавая себе отчета в том, что делает, отнял ее руку от груди и дернул на себя.
– Кесарю кесарево, – процедил он сквозь зубы.
– Не смей меня трогать! – Алиса попыталась вырваться.
Илья резко отпустил ее и отступил на шаг.
– Прости… Прости… У меня чувство, что я в бреду каком-то…
– Я не врач, Илья, – выдохнула она, потирая запястье.
– Я помню… архитектор, прости Господи… Как тебя вообще занесло? Ты же экономический хотела!
– Да я много чего хотела…
Она хотела на эконом, расписать его стену и быть с ним. Осознание этого дернулось в нем и тут же застыло. Макаров отвел глаза и посмотрел под ноги, собираясь с мыслями. Потом проговорил:
– Тебе это все идет… Наверное, твое.
– Мое! – уверенно сказала Алиса.
– Что еще у тебя есть своего? Семья, дети?
Если бы взглядом можно было испепелить, то Макаров должен был загореться от ее возмущенного взгляда. И наверняка ему даже в голову не приходит, что его вопросы возвращают ее туда, откуда она так отчаянно выбиралась много лет, пока научилась со всем этим жить. Чтобы однажды стоять с ним посреди веселого летнего парка и пропускать через себя снова глубоко спрятанные чувства и воспоминания.
– У меня есть муж и ребенок, – как смогла спокойно проговорила она. – Хотя я и не понимаю, какое это имеет для тебя значение. Работе это не помешает.
– Да при чем здесь работа, Господи! – пробормотал Макаров и отвернулся. По земле в нескольких шагах от него мчалась белка, добежала до дерева и взлетела наверх по стволу, скрывшись в кроне. Алиса тоже проследила за белкой. Секундная пауза, которая позволила ему хоть немного очухаться. И он не имел ни малейшего понятия, как вылезать оттуда, куда загнал себя – все, что бы он ни спросил сейчас, прозвучало бы глупо. По одной-единственной причине – она не простила. У нее нет оснований для прощения. А у него по-прежнему нет права о чем-то просить. Как если бы она не воскресала.
Макаров посмотрел на нее и, больше уже не приближаясь и не позволяя себе никаких эмоций, сказал:
– Я просто хотел знать, все ли у тебя хорошо… Может быть, мне нельзя о таком спрашивать. Если тебе неприятно, больше не стану.
– У меня все хорошо, – кивнула Алиса в подтверждение своих слов. – И мне пора домой.
– Да, конечно… Извини, что выдернул…
– Ты всегда умел настаивать на своем, – грустно улыбнулась Алиса и повернулась, чтобы уходить. – Я постараюсь не задерживать с эскизом.
Она попрощалась и пошла вдоль аллеи, иногда поднимая голову и глядя в небо, и облака ей сегодня казались мостами. Их разрывал ветер и разбрасывал клочьями по голубой глади, так что они больше не могли соединиться.
***
Следующие два дня он провел в странно подвешенном состоянии. Ему нужно было куда-то бежать и что-то делать, но не выходило – просто вдруг оказалось, что некуда и не для чего. Жажда деятельности почти сводила с ума. Он готов был браться за все что угодно, лишь бы не думать.
Контракт в очередной раз сброшен на проверку юристам, хотя «рыбу», состоящую из основных пунктов, они изучили еще до его отъезда. Оставались детали.
Сам Макаров засел за работу, которую ему с большим удовольствием подбрасывал Юра, стенавший, что эта его командировка – как ножом по сердцу. Но даже накопившегося за время отсутствия хватило всего на сутки.
Потом была очередная бессонная ночь – с сигаретами и кофе. С ноутбуком на коленях, который горел ярче ночника, и с наушниками в ушах. Он пытался уйти от себя, но понимал, что уже никуда не денется. И крутил в голове раз за разом их с Алисой разговор в парке, отчаянно собирая воедино все, что разбросал за эти годы.
Сколько их всего было… Двенадцать лет зря…
А рано утром отправился бродить по городу. Пытаясь привести мысли и чувства в порядок, и сознавая, что они давно уже не в порядке и едва ли когда-то будут. Если бы можно было не чувствовать, он, пожалуй, согласился бы. Черт, он даже на лоботомию согласился бы, лишь бы не чувствовать!
Алиса не умерла.
Алиса выжила.
Это действительно она.
И он не сошел с ума.
Повторяя это раз за разом, Макаров все больше убеждался в том, что когда-то в его жизни произошла ошибка. В его жизни и в ее жизни. И как это исправить – одному Богу известно. Должно быть известно. Иначе он не попал бы сюда сейчас, с этим чертовым кораблем!
Почему он не искал ее могилу? Почему так никогда и не пытался узнать, где она похоронена? Почему он жил с этим всю жизнь, но так боялся действительности?
Нет, справедливости ради, порывался. Дважды порывался.
Сначала – по возвращении из Германии. Он тогда ни о чем думать не мог, кроме этого. Увидеть своими глазами, пусть и спустя столько времени. Вроде как удостовериться, что последние дни в Питере не были сном. Тогда снова цвела весна. Третья без Альки. Он почти решился, отправился во Всеволожск, к ее дому. Остановил машину у торца. И просидел, наверное, несколько часов, думая о том, как увидит глаза ее матери. И как услышит от нее точное место. Он смотрел на струи дождя, бегущие по лобовому стеклу, слушал, как из магнитолы орет Led Zeppelin, и выгрызал из себя остатки прошлого, зная наперед, что никогда не сможет этого сделать. Потому что помнил ее только живой – не мертвой. Глаза Любови Михайловны – вот доказательство Алькиной смерти. И ему было страшно видеть эти глаза. Наверное, не хватало мужества и смелости. Не умел идти до конца. И за это ненавидел себя тоже, потому что иначе Алиса была бы жива. Может быть, дело в том, что и любил недостаточно? Не так, как следовало. Не так, как она любила его.
В тот день Макаров развернул машину и уехал. Чтобы никогда больше не возвращаться в тот двор. И так и не узнать, что на его совести еще и смерть Алькиной мамы. Судьба его берегла.
Второй раз его пробрало еще лет через семь. Когда появилась Вика. Задержалась рядом чуть дольше, чем другие женщины. И ее ненавязчивое присутствие не сразу обнаружило любовь, что она питала к нему. В целом им было хорошо вместе. Он был старше ее, и она умела заглядывать ему в рот и внимательно слушать весь бред, который он выдавал. И глаза у нее горели, а это не самое мерзкое чувство – когда сознаешь, что заставляешь гореть чьи-то глаза. Мать втихомолку радовалась и надеялась на скорый брак. Даже отец проникся. Это было тем более смешно, что Вика пришла к нему в «Sky Tower» секретаршей, учившейся на четвертом курсе университета. И без родителей-олигархов. Но, видимо, секретарша была чуть лучше заправщицы. Хотя тогда он об этом не думал. В его жизни появилась постоянная партнерша, друг и девушка, которая сумела вернуть ему ощущение давно позабытого тепла.
А потом все оборвалось. Через полгода Вика начала мечтать вслух. О семье, о детях. О том, чтобы жить с ним. И Макаров вдруг очнулся. Он никогда ни с кем не жил, кроме Алисы. И отдавал себе отчет в том, что с Викой он так долго лишь потому, что она напоминает ему о прошлом, о том, какими они были когда-то.
Секретарша была отправлена на повышение, переведена к отцу и вычеркнута. Мать оказалась раздавлена. А сам Макаров в очередной раз почувствовал себя мудаком. Но знал и то, что если бы все дошло до логического завершения в ЗАГСе, то мудаком был бы еще бо́льшим. Потому что не любил – пользовался. Кажется, тогда же он смирился и с тем, что живущая в нем любовь к давно умершей девушке никуда и никогда уже не денется. И почти радовался этому открытию. Алька с ним навсегда.
Нет, он не очень часто ее вспоминал – просто она оставалась рядом каждую минуту. Иногда это напоминало ожидание. Ожидание встречи, которую они обещали друг другу. Может быть, потому что человек, заглянувший в бездну, всегда стоит возле нее, пусть и не отдавая себе в том отчета.
