Текст книги "Воскресение и Жизнь"

Автор книги: Ивон Ду Амарал Перейра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Стоя на вершине башни обители, Сергей с печальным взглядом всматривался в длинные дороги, волнами уходящие вдаль, наблюдая, не направляется ли какой-нибудь всадник к обители. Он ждал, уже встревоженный и готовый отправиться с новым визитом к Императрице, чтобы умолять о возвращении жены, двух оставшихся агентов – того, кто никогда не вернётся, и Игоря, который более года назад отправился в Сибирь.

Внезапно вдалеке появилась шаткая фигура, скачущая галопом настолько быстро, насколько позволяло плачевное состояние дорог, приближаясь к обители с криками и размахивая оружием – двусторонним топориком, к которому был привязан белый платок – подобно монгольским варварам во время вторжения в Европу. Когда он убедился, что всадник действительно въезжает на тропинку, ведущую к лестнице, он поспешно спустился и остался в галерее, выходящей во двор, где работали послушники. Вскоре колокольчик у ворот зазвонил тревожно. Открылась форточка. Старый поп высунул свою почтенную голову, и привычная фраза, которую иногда не произносили целый год, прозвучала мягким голосом:

– Кто идёт от имени Божьего?

И всадник ответил, запыхавшись и взволнованно, словно принёс радостную весть в обитель:

– Открывайте скорее, батюшка Николай… Это я, Игорь, с новостями из Сибири для нашего батюшки Вяземского.

Большие ворота тогда распахнулись, более шумно и быстро, чем обычно, заставляя эхо долго повторяться, и Игорь вошёл, склонившись перед попом для благословения. Он был совершенно измождён, забрызган грязью, кожаные сапоги, подбитые войлоком, промокли и также были в грязи, мех его тяжёлой сибирской одежды почернел от снега и неопрятности, борода отросла и была неухожена, волосы ужасающе длинные, зачёсанные вверх и спрятанные под меховую шапку, которую не снимали с головы даже ночью, во время сна; рваные и также грязные перчатки открывали ужасные раны, вызванные морозом; покрасневший, почти фиолетовый нос свидетельствовал о длительных переходах по снегу, предвещая обморожение, которое приводит к гангрене и обычно к смерти, если поражённую часть не ампутировать; изнурённый и болезненный вид – трогательная эмблема преданного сердца, готового на жертвы ради исполнения данного другу слова. Но его глаза сияли, словно неся триумф победы, придававшей силы его сердцу, а его бронзовое лицо, которое снег и холод сделали ещё более обветренным, превратив кожу в подобие наждачной бумаги, светилось улыбкой и сияло от радости.

Сергей направился к нему навстречу, как только увидел его переступающим через порог, с сердцем, трепещущим от надежды. Растроганный, он протянул ему руку, которую тот поцеловал, почтительно склонившись; обнял его с отеческой теплотой, затем поцеловал его в оба плеча, одновременно отмечая ужасные повреждения, которые суровый сибирский климат нанёс его некогда красивому и полному сил телу:"

– Бедный друг! В каком состоянии возвращается! И всё это сделал ради меня! Благослови тебя Бог, Игорь!

– О, барин! – воскликнул он, проявляя сильное душевное волнение и искреннюю радость. – О, барин! Батюшка наш родной! Я нашёл её! Ах, я нашёл её! Остальное не важно! Наша дорогая барыня, наша Княгиня! Даже не важно, что я умру. Только привезти её я не смог. Вам нужно немедленно отправиться со мной, чтобы забрать её. Иначе…

Как всегда, Князь-философ подавил глубокое волнение, охватившее его любящую душу. Он поддержал бедного Игоря, чьи ноги подкашивались. Помог ему подняться на второй этаж и проводил в свою келью, где было тепло, говоря:

– Сдержись… Ничего не рассказывай при остальных. Позже, позже поговорим. Сначала нужно помочь тебе.

Он позвал помощников, раздел его, растёр тело массажем, дал необходимые лекарства, нанёс целебные бальзамы на раны, приложил компрессы для улучшения кровообращения, принёс питательный бульон и укрепляющее вино, и уложил спать на импровизированной постели у камина. Почувствовав облегчение, Игорь уснул через некоторое время, выпив ещё чашку горячего чая, и проспал два часа. Но его беспокойный сон, прерываемый стонами, показал Князю, какие страдания он перенёс, что заставило его удвоить заботу о простом сердце, которое ради служения ему не считалось ни с какими жертвами.

Через два часа цыган проснулся. Быстро придя в себя, он приподнялся на подушках и тихо повторил, видя, что Вяземский склонился к нему, и что никого больше рядом не было:

– Господин, я нашёл её! Она в Сибири… среди ссыльных…

Заметно побледнев, Сергей прошептал Игорю, обратив мысли к Небу в благодарственной молитве за счастливую весть:

– Расскажи мне всё сейчас.

И Игорь просто объяснил:

– Вам нужно отправляться немедленно, чтобы спасти её, барин, потому что она не сможет долго выдержать мучения, которые её терзают. Жестокая судьба безжалостно осудила её. Она могла бы приехать со мной, я бы привёз её под надёжной охраной и со всем уважением. Это было бы лучше всего. Но она отказалась, сказав, что не может предстать перед вами в том жалком состоянии, до которого дошла. Узнав меня, она разрыдалась и не переставала плакать весь тот день и следующую ночь. Она не в заключении, а просто в ссылке, в изгнании, забытая властями. Она переживает ужасные приступы отчаяния, словно одержимая демонами! Я присматривал за ней, как мог, с момента, как нашёл её, до моего возвращения. Часто её арестовывают власти и избивают в тюрьмах из-за безумств, которые она совершает во время приступов безумия. Никто там не знает, что она благородная дама. В её документах она значится как цыганка-танцовщица, сосланная за бродяжничество и воровство. Там трудно достать алкоголь. Но если ей удаётся, она напивается. Вы не узнаете её, батюшка, так она изменилась! Наша несчастная Княгиня рассказала мне, что ложные друзья оклеветали её перед Царицей, обвинив в преступлениях, которых она не совершала. Что её подвергали допросам и пыткам, чтобы она призналась, какие государственные тайны выдала иностранным дипломатам, и кто были её любовники, поскольку Екатерина подозревала её в тайной связи с одним из своих фаворитов… и испытывала чрезмерную ревность не только к ним, но и к другим друзьям, жившим её милостями. Однако, поскольку она ничего не признала, так как не знала никаких государственных тайн и не имела любовников, её отправили из тюрьмы в Сибирь с группой ссыльных. Ей пришлось идти вместе с ворами и убийцами, пьяницами и мошенниками, дезертирами и проститутками, безумцами и революционерами… многие из которых приставали к ней, желая овладеть её прелестями, настаивая, чтобы она пила и развлекалась с ними, не подозревая, что она аристократка. Оказавшись в Сибири, получив свободу, чтобы не умереть от голода и холода, ей пришлось браться за самую низкую работу, служить в тюрьмах, в жалких ночлежках и так далее.

Однако, не всегда находя там даже самую скромную и тяжелую работу, она оказалась в отчаянном положении, вынужденная отдаваться тем, кто искал её случайного общества, поскольку правда была в том, что она находилась в абсолютной нищете и нуждалась в чём-то, что защитило бы её от голода и холода. Так она познакомилась, в качестве однодневных компаньонов, с ворами, бродягами, жестокими мужчинами, которые избивали её после того, как она становилась им больше не нужна. Познала пьяниц, солдат, извозчиков, монгольских авантюристов, варварских всадников, устрашающих в своей жестокости, которые заставляли её танцевать в их лагере при свете костров, подгоняя ритм её ног собственным кнутом, которым они настойчиво размахивали среди освистываний и хохота. Также она познакомилась с цыганами… множеством людей, которые унизили её настолько, что несчастная, похоже, больше не сохранила здравый рассудок. Ибо, батюшка мой, кажется, она помешалась. Она не хочет возвращаться, потому что стыд и раскаяние (как она сама сказала) не позволяют ей переступить порог вашего уважаемого дома. Бедная Княгиня потеряла всё, господин, даже красоту, ведь она состарилась, бледная, изможденная, почти неузнаваемая.

Игорь остановился, в волнении уронив голову на подушки, и из его глаз обильно текли слёзы. Сергей дал ему успокоительное лекарство, подтянул одеяла к плечам, наложил новые стимулирующие компрессы. Затем он подживил угли в печи и вышел. Он ничего не высказал. Даже не прервал Игоря ни единым слогом. Слушал молча, бледный, с сухими глазами и губами, со сжатыми руками, выдавая признаки сильного, с трудом подавляемого волнения. Покинув комнату, он нашел Михаила Николаевича и проговорил мрачным голосом:

– Мики… Готовь теплую одежду и лошадей для Сибири. И возьми также достаточно крепкий экипаж с форейтором. Отправимся завтра сразу после восхода солнца.

Михаил понял, что происходит, и побежал исполнять приказы любимого хозяина.

V

Сергею не составило труда найти в Сибири ту, кого он искал. Руководствуясь рассказом Игоря, который подробно сообщил о местонахождении его жены, князь-философ, преодолев все трудности, сумел вернуть её в Россию, несмотря на то, что она была ссыльной. Но поскольку он был уверен, что как осуждение, так и ссылка были осуществлены в обход любых законов, лишь подчиняясь деспотизму Императрицы, которая, возможно, даже не помнила об этом факте, он вернул её также в обход любых законов, без консультаций с какими-либо судьями, и сделал это естественно, просто, как человек, который мог это сделать.

Однако вместо того, чтобы представиться жене по прибытии на место, Вяземский послал посыльного к бедному жилищу, где она укрывалась, используя вымышленное имя, чтобы привлечь её. И так, полная любопытства ответить на зов, когда Ольга вошла в гостиницу, где остановился её муж, и узнала его, она издала крик удивления, смешанный с ужасом, и упала в обморок. Сергей с состраданием помог ей, и в ту же ночь увёз её оттуда, просто сказав ей с неоспоримым авторитетом, как только увидел, что она очнулась от обморока:

– Я пришёл за тобой, моя дорогая, ты поедешь со мной.

Странное состояние подавленности последовало за этим обмороком, который больше походил на летаргический транс. Ольга чувствовала себя неспособной к любому действию. Говорить, отвечать, добровольно ходить, действовать в каком-либо смысле было невозможно из-за болезненного состояния, которое охватило её перед мужем. Заменяя горничную, о которой он не подумал взять с собой, Вяземский сам подготовил её к долгому возвращению на родину. Он привёз подходящую одежду, которую Мария Александровна упаковала и передала Михаилу. Он вымыл ей лицо, залитое слезами, которые не переставали течь из её глаз; терпеливо вымыл ей руки и ноги; одел её; расчесал её золотистые волосы, всё ещё красивые; закутал её в шерстяной жакет; накрыл длинным подбитым плащом; повязал платок на голову; надел ей перчатки и носки, оба шерстяные; поправил подбитые ботинки, так как было холодно, и она дрожала. Он был как отец, заботящийся о несчастной и горячо любимой дочери. Он ни о чём её не спрашивал. И также не сказал ей ни единого слова упрёка. Он действовал молча.

Он предпочитал молчать, чтобы не унижать её, зная, что звук его голоса, каким бы ласковым он ни казался, больно ранил бы её совесть. В его глазах не было и проблеска раздражения. Ему не нужно было исследовать своё сердце, чтобы понять, простил ли он её. И не было такой необходимости, потому что он никогда не чувствовал себя оскорблённым ею. Он был выше тех безрассудств, которые для неё обернулись несчастьем, потерей счастья. Его любовь к ней оставалась прежней: нежной, чистой, идеальной, очаровательной, теперь даже более чистой и святой. И пока она, погружённая в свою странную апатию, напоминала сомнамбулу, не владеющую собственной волей, он заканчивал одевать её для путешествия.

И пока верный Михаил Николаевич и кучер готовили тяжёлую карету к возвращению (Вяземский распорядился привезти её, чтобы не подвергать свою Княгиню неудобствам путешествия верхом), он сам подавал ей ужин, поднося еду к её губам, чтобы она немного подкрепилась, как это делала бы заботливая мать для своего любимого малыша. Он не разговаривал. И долгое путешествие, занявшее столько дней, проходило в молчании. Несмотря на это, он чувствовал себя счастливым. Рядом была она, его любимая, очарование его глаз! Он служил ей сейчас и будет служить всегда! Чего ещё он мог желать? Он прижимал её к груди, чтобы согреть, с любовью укладывая спать на своём сердце. Держал её руки и нежно целовал их, или приглаживал волосы, поправляя их под платком, которым повязал ей голову. И целовал её в лоб. Иногда он молился про себя, пока карета громыхала, подпрыгивая на ухабах, а кучер подбадривал лошадей, напевая народные песни или взмахивая длинным кнутом в воздухе, не касаясь их спин.

В гостиницах, во время многочисленных вынужденных остановок, Ольга уединялась и спала под его присмотром. Она не выходила из комнаты. Никакая служанка не прислуживала ей, только сам муж, врач и преданный сиделка. И порой у неё поднималась температура, вынуждая их подолгу задерживаться в пути.

Со своей стороны, бедная Ольга Надя Кивостикова так и не посмотрела на безмятежное лицо своего господина после того первого мгновения. Она чувствовала себя униженной, глубоко виноватой и не осмеливалась даже любить его, потому что больше не считала себя достойной его. Но она любила его за прошлое, почитала за его доброту, за любовь, которой он её любил, за сострадание, которое, она знала, заменило в его сердце прежний пыл. Однако она предпочла бы умереть, чем видеть себя так любимой и опекаемой, потому что чем больше проявлялось величие его души, чем значительнее была его щедрость, тем сильнее становились её угрызения совести за то, что однажды она оставила его ради мимолётных мирских иллюзий, тем больше были её унижение и досада от осознания того, что на самом деле она не заслуживала любви этого необыкновенного человека, который теперь возвышался в её понимании как образец редких качеств, достойный среди многих быть любимым и уважаемым.

Но самые сильные кризисы, те нервные припадки, которые Сергей наблюдал с первого дня их знакомства, когда Мария Александровна позвала его лечить её, те бредовые состояния, которые делали её полубезумной, проявились только теперь, когда она переступила некогда счастливый порог особняка Вяземских. Дни проходили, но Ольга не обретала спокойствия, необходимого для выздоровления. Сергей применил все ресурсы возвышенной медицины, изученной в Тибете. Мария Александровна с её материнской заботой была приглашена ухаживать за больной вместе со своим сыном Михаилом, чтобы одиночество не ухудшило её состояние, но больная не поддавалась лечению и не показывала улучшений, несмотря на все старания, поскольку болела её совесть, которая сама себя изранила; болело сердце, разбившееся при виде навсегда утраченного счастья, разрушенного лавиной позора, вставшей между ней и будущим, а также сама жизнь, можно сказать, уничтоженная, разбитая непоправимой ситуацией, как раз когда начали появляться достойные возможности, несущие особенно прекрасные перспективы для нравственной жизни человека.

Этот очаровательный особняк с художественными залами, резными дверями, позолоченными, словно дворец из "Тысячи и одной ночи"; роскошный сад и романтический парк с аллеями из лип и сосен, где соловьи пели в холодные лунные ночи; те леса вдалеке, такие же богатые жизненными соками, как и очарованием, и плодородные десятины, где колосья росли для радости обильных урожаев, были для её травмированного рассудка как судьи, которые строго указывали на неё, вопрошая:

– Мы дали тебе всё, абсолютно всё, чтобы ты могла быть благоразумной по отношению к себе и окружающим, чтобы сделать счастливыми и себя, и их! У тебя была любовь, уважение, процветание, почёт, счастье! Почему же ты оставила нас ради пагубных страстей мира? Разве ты не знала, что в погоне за страстями, которые разжигает блестящее общество, увядают самые чистые стремления души, и чаще всего умирают возможности возродить прошлое, которое было дорого сердцу? Розами были усыпаны цепи, что связывали тебя с нами. Ты сама разрушила их необдуманным своеволием. И как же ты теперь возвращаешься? Потерявшая самоуважение, оскорблённая, униженная, израненная столь мрачными и непоправимыми воспоминаниями в своей совести… Неужели не видишь, что теперь покой, радость и счастье стали невозможны?

Сергей Соколов, князь Вяземский… этот добрый и отеческий супруг, которого ты оставила в его возвышенной миссии облегчения чужих страданий… которого ты променяла на развращённое общество, предпочитающее жить без Бога, без любви и без достоинства. Как ты ещё смеешь жить под его крышей, ты, низкая женщина, а он – честный человек, который предпочёл жить по высшим законам добра, в то время как ты порочила его имя в объятиях нераскаянного удовольствия?…

Эти размышления, которые её рассудок плёл в лихорадке раскаяния, и которые голосовые связки превращали в слова, с долгим перечислением совершённых безрассудств, произносились криком, среди хрипов, причитаний и слёз. Все страдали, видя страдания Ольги. Сегодня она считала себя пленницей среди враждебных тюремщиков. Завтра – избитой пьяными солдатами, требовавшими её жалкие копейки. А позже – терроризированной тысячью постыдных сцен, которые она пережила, и воспоминания о которых жгли её сердце и нервы, травмируя их до исступления и безумия.

И так продолжалось… Пока однажды, измученный видом её столь длительного мучения, князь-философ не сказал себе:

– Её недуг стал неизлечим на Земле. Это разлад с самой собой, который может привести её к самоубийству. Только время, последующие жизни, искупление, перевоспитание разума, любовь к Богу, к истине и к ближнему исправят такие нарушения. Тем не менее, всеобщее Милосердие даёт мне способ облегчить столь болезненное положение вещей. А Трансцендентальная Наука учит меня, как достичь этого.

VI

Спустилась ночь, и глубокая тишина окутала Особняк Вяземских. Сергей решил оставить здесь дорогую больную по двум более чем справедливым причинам: это был её дом… и характер её галлюцинаций, когда, поражённая ужасным травматическим шоком, она изливала из глубин разума собственные мысли, раскрывая мельчайшие подробности своей жизни в шокирующих признаниях. К тому же, скит не мог принять больную в состоянии Ольги. Отвезти её туда значило бы подвергнуть ненужному унижению, допуская возможность распространения вестей о её несчастьях, что было бы нежелательно. Поэтому он держал её в особняке, стараясь облегчить страдания, которые всё больше выводили её из равновесия. Только позже, после смерти Ольги, он создал в ските отделение для душевнобольных, и именно с его открытия этот великодушный дом благотворительности специализировался на лечении умалишённых.

Итак, ночь мягко опускалась. Мария Александровна, единственная служанка, ухаживавшая за Ольгой Надей, занималась на кухне, готовя ужин для этого вечера и печенье на следующее утро. Михаил Николаевич, накрыв на стол, тоже удалился на кухню, чтобы с неудовольствием обсудить с матерью события, касающиеся молочной сестры, ожидая момента, чтобы сообщить господам, что они могут ужинать. Поскольку больше никто не проживал в большом доме, благоговейная тишина святилища располагала сердце к высоким духовным размышлениям. Взволнованная, хотя в данный момент не предававшаяся бурным проявлениям, Ольга ходила взад и вперёд по гостиной, где обычно находилась рядом с мужем, который редко оставлял её одну. Её сверкающие глаза, беспокойные губы, неугомонные руки, то и дело заламывающиеся одна о другую, скрюченные пальцы, находящиеся в постоянном движении, быстрое и непрерывное скольжение по ковру короткими, тревожными шагами, часто прерываемыми резкими разворотами, предвещали новые кризисы в ближайшие минуты, которые должны были продлиться до рассвета.

У камина – поскольку, несмотря на наступившую весну, было всё ещё очень холодно, и необходимо было обогреть комнату, так как больная постоянно жаловалась на озноб, словно воспоминания о перенесённых в Сибири страданиях превратились в болезненную самовнушение – спокойно сидел Сергей, читая и наблюдая за подозрительным поведением жены.

Внезапно он закрывает книгу – учебник эзотерических наук, из которого он черпал уже известные ему знания – и начинает играть нежную мелодию на своей флейте. Мягкая, мелодичная, лёгкая музыка словно настраивала душу слушателя на сладостные размышления. За несколько минут её гармоничные вибрации наполнили пространство передающейся сладостью, распространяя свои медоточивые аккорды за пределы комнат, достигая цветущих садов и парка, где птички отдыхали после дневных трудов. Услышав звуки флейты, соловей подражал им, модулируя своё щебетание, охваченный ностальгией. Ему ответил другой… И ещё один, подальше, тоже отозвался своим природным сладкозвучным голосом, в то время как Вяземский продолжал свою вдохновенную игру, льющуюся из глубин его чувств.

Может ли небесная музыка быть терапевтическим средством для безумных и помешанных, для нервных и страдающих неврастенией?

Да, несомненно, когда она разумно применяется, и если этот безумец или одержимый любил или практиковал возвышенное Искусство в счастливые дни прошлого.

Слушая мелодию, исполняемую мужем, Ольга постепенно успокаивалась. Тихонько приблизившись, она остановилась на несколько мгновений в нескольких шагах от него, прислушиваясь. Вяземский продолжал играть новые мелодии в том же стиле. Ольга села, явно заинтересованная, более спокойная, с всё ещё блестящими и испуганными глазами, но излучающими удовлетворение. Наблюдая за ней, Сергей думал, продолжая играть:

– Правы были старые индийские учителя. Музыка смягчает и подчиняет себе даже диких зверей, как и злых Духов Невидимого мира, как и даже безумцев…

Когда он заметил, что жена полностью поддалась благотворным вибрациям его музыки, он медленно остановился, словно готовясь представить новые пьесы. Однако вместо того, чтобы продолжить, он быстро встал, простёр над головой больной раскрытую ладонь и приказал мягким, но решительным тоном:

– Ольга Надя Андреевна, графиня Кивостикова, следуй за мной в библиотеку.

Она открыла очень блестящие глаза, теперь словно погружённые в неведомые планы ментальной жизни. Молча поднялась и величественной походкой последовала за мужем, подчинённая его воле.

Они пересекли украшенный узорами порог библиотеки, и уже внутри Сергей торжественно повернулся к ней и продолжил отданный приказ, указывая на кресло у камина:

– Садись, графиня Кивостикова… и внимательно слушай, что я скажу.

Он коснулся пальцами её лба и добавил:

– Теперь спи…

Прекрасная Ольга положила свою белокурую голову на спинку кресла, не пытаясь сопротивляться, и, испустив глубокий вздох, с трудом вздымая грудь, сомкнула веки и заснула, погрузившись в немедленный сон, то есть пассивно подчинившись магнетическому сну, о котором говорят оккультисты.

Прошло несколько минут, в течение которых Князь стоял перед ней, углубляя транс необходимыми магнетическими разрядами и пристально глядя ей в лоб. Он мысленно молился, концентрируя собственную волю с целью облегчить страдания несчастной супруги. Когда он понял, что сон достиг нужной степени, он прекратил магнетические воздействия. Продолжая смотреть на неё, всё ещё пребывая в состоянии концентрации, он заговорил тихо, почти шёпотом, уверенный, что в этом состоянии глубокого транса достаточно будет одного излучения его мысли, чтобы её экстериоризованные способности поняли его с точностью произнесённого слова и ответили с предельной точностью. Сергей мягко спросил:

Вот перевод на русский язык:

– Ты спишь, дорогая Ольга?

– Нет, я не сплю… Я бодрствую… Только тело неподвижно, потому что ты так захотел. Я думаю, рассуждаю, вижу тебя, говорю с тобой… значит, я не сплю.

– О чём ты думаешь?

– О тебе! Ах! Я всегда думаю о тебе… о тебе, кого люблю всеми силами сердца. И так много думаю о тебе, что теряю рассудок и ориентацию.

– Да, ты испытываешь сильную моральную травму, вызванную большим страданием и страстью… Но разве ты не знаешь, что я тоже тебя люблю?… Что я отвечаю на твои чувства со всей силой и добрым намерением?

– Конечно, я знаю! В этом состоянии, в которое ты привёл меня своей силой мудрого оккультиста, я знаю, что ты меня очень любишь. Однако в состоянии человеческого бодрствования, когда наши духовные восприятия ограничены, я сомневаюсь и мучаюсь. Тогда мне кажется, что ты меня презираешь, ведь я знаю, что я намного ниже тебя. Думаю, что ты считаешь меня преступницей, хотя на самом деле я была скорее несчастной, чем преступницей… и что ты помогаешь мне только потому, что я ношу твоё уважаемое имя, и благодаря твоей безграничной доброте к ближнему. Такие мысли сбивают меня с толку… приводят к несогласию, к кризисам, которые меня одолевают… кризисам печали, раскаяния, горечи от потерянного счастья.

– Но правда в том, что ты ошибаешься, моя дорогая. Я глубоко люблю тебя. Именно благодаря любви к тебе я вернул тебя в моё общество. Твоё место рядом со мной, и нигде больше. Без меня ты всегда будешь потеряна. Наши души связаны тысячелетиями. И я не считаю тебя преступницей…

– Да, батюшка, я понимаю это сейчас, в этот момент. Но в другом состоянии я так страдаю…

– Почему ты страдаешь?

– Я раскаиваюсь в ошибках, совершённых против тебя и нашей любви. Я не хотела причинить тебе боль или предать тебя… а лишь привлечь тебя в общество. Я считаю себя недостойной твоего уважения. Хотела бы, чтобы время повернулось вспять, вернулось в прошлое, чтобы больше не покидать тебя из-за тщеславия. Я была глупой, тщеславной и капризной…

– Значит, ты действительно была любовницей Григория Ивановича Орлова?

– О, нет, никогда!.. хотя он пытался.

– Может быть, Алексея Камеровича?

– Нет, нет! Я презирала его, он был недостоин!

– А… были ли у тебя другие любовники?

– Не спрашивай меня об этом, Сергей, ради Бога!

– Отвечай, Ольга Надя Кивостикова! Были ли у тебя другие любовники? Я приказываю тебе говорить правду, только правду!

Находясь в глубоком трансе, Ольга, которая в этом состоянии не могла ничего скрыть или утаить от своего допрашивающего, металась в тревоге, сопротивляясь приказу, выражая большие страдания. Вяземский повторил приказ:

– Отвечай, графиня Кивостикова: ты не была любовницей Орлова или Алексея. Но были ли у тебя другие любовники?

Тогда она внезапно ответила, словно приняв окончательное, бесповоротное решение, и смело бросаясь навстречу будущим последствиям, и сделала это, заливаясь слезами, корчась от тоски, закрывая лицо руками, пытаясь встать на колени, чему он помешал:

– О да, да! Я несчастная и хотела бы исчезнуть с лица Божьего! В Сибири, да! Много, много любовников, в течение примерно трёх лет! Но это было, чтобы не умереть от голода или холода! В Санкт-Петербурге нет! Мне стыдно перед тобой, перед собой, перед Богом! Прости меня, о Сергей, прости меня, ради Бога!

– Не проси у меня прощения, ведь я тебя не обвиняю. Для меня ты не преступница. Я люблю тебя сейчас, как любил прежде. Возможно, сейчас я люблю тебя даже больше, чем любил раньше. И я сожалею о том, до чего ты дошла. Ни в чём тебя не виню. Ты прощена, успокойся… И я приказываю тебе, когда ты проснёшься, забыть это прошлое и больше не страдать так, как ты страдаешь.

Вот перевод текста на русский язык:

– Благословен будь, Сергей, за твою доброту. Если бы мне было позволено вернуться к нежности нашего былого супружеского счастья… Стать снова чистой, снова твоей женой, любимой, уважаемой, счастливой…

– Однажды ты вернёшься в мои объятия, в далёком будущем воплощении… и снова будешь счастлива… Но пока это невозможно! Я запрещаю тебе хранить такую надежду, когда ты проснёшься. Супружеская любовь сейчас уже не сделала бы нас счастливыми. Мы должны возвысить наши чувства, любя друг друга духовно. А теперь отвечай.

– Да, всё что пожелаешь, дорогой Сергей…

– Ты предала родину?…

– О нет, никогда! Это была клевета Алексея Камеровича и моей мачехи. Они угрожали очернить меня перед Царицей, если я не отдам ему свою любовь, а Ингрид Корсунской – своё состояние. Поскольку я сопротивлялась обоим, они исполнили свою угрозу…

– Ты их ненавидишь?…

– Да, ненавижу и хотела бы отомстить!

– Ты не должна этого делать. Ты должна простить их, чтобы обрести заслуги перед Божьими Законами, которые ты тоже нарушила. Если не простишь, никогда не будешь счастлива. Закон Божий заключается в любви… а любовь – это также прощение… Разве ты не видишь, что я, наиболее пострадавший из всех нас, прощаю тебя?…

– Помоги мне простить их, Сергей…

Сергей Соколов провёл рукой по лбу, словно этот разговор облегчил его тяжёлые мысли, но продолжил:

– Я доволен тобой, моя Ольга. Но сейчас я хочу позаботиться о твоём будущем.

– Да, говори, мой возлюбленный, твоя служанка слушает.

– Ты понимаешь, каким образом я с тобой говорю?

– Знаю, что что-то происходит. Знаю, что слышу тебя, что ты любишь меня, прощаешь. И я повинуюсь твоим приказам и счастлива…

– Я говорю с твоей психической сущностью, моя дорогая, с твоим высшим "я", с божественной сущностью, которую ты несёшь в себе. Великая эзотерическая Наука, устанавливающая власть Психики, позволяет мне подчинить твою волю моей воле, освободить твой разум, или твоё истинное существо, духовное существо, от плотского рабства на несколько минут. Позволяет мне окутать тебя магнетическими притяжениями, исходящими от моих высших способностей, и таким образом сделать так, чтобы ты понимала меня, а я понимал тебя без оков притворства, свойственного человеческому существу. В данный момент ты не находишься в своём нормальном земном состоянии, а в особом промежуточном состоянии. Ты вышла из своего физического тела, находясь в осознанном состоянии, вызванном действующими психическо-магнетическими силами. Однако для эффективности нашего общения, для необходимой тебе терапии, ты используешь голосовой аппарат своего собственного тела.

– Но как это возможно?

– Твоя мысль, твоя воля, подчиняясь моей воле, более сильной, чем твоя, излучают вибрации на твои голосовые органы и отвечают мне без возможности уклониться от моих вопросов и приказов. Это твоя истинная мысль, твои самые сокровенные чувства изливаются из врат сознания, притягиваемые моей более сильной волей. Твой физический мозг не будет участвовать в этой работе… и поэтому ты забудешь всё, когда проснёшься, так как в нём не были зарегистрированы впечатления, которые я внушаю тебе в этот момент. Ты находишься, следовательно, в переходном состоянии духовной эмансипации, временном необычном состоянии, которое будет длиться столько, сколько определит моя воля… потому что человек, моя дорогая, является хранителем могущественных психических сил, с помощью которых он может исследовать непостижимую вселенную невидимых, невесомых вещей…