Текст книги "Воскресение и Жизнь"

Автор книги: Ивон Ду Амарал Перейра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

ЧЕТВЁРТАЯ ЧАСТЬ
УРОК ЖИЗНИ

I

В первые месяцы после появления княгини Вяземской при Санкт-Петербургском дворе ничего необычного не происходило. Её обязанности при Екатерине были незначительными, что давало ей возможность предаваться множеству развлечений, которыми то время было так богато. Однако из-за её необыкновенной красоты, обаяния и множества других достоинств, она очень скоро оказалась окружена опасными недоброжелателями, которые выискивали возможности навредить ей – действие, столь приятное тем, кто уязвлён пренебрежением, завистью и ревностью. Но Ольга, жаждущая светских удовольствий, предавалась им без стеснения, совершенно не задумываясь о последствиях такого образа жизни, находясь к тому же одна в, можно сказать, незнакомом мире, без защиты истинного друга, который мог бы честно её оберегать.

Среди окружавших её недоброжелателей некоторые были таковыми безо всякой причины, движимые лишь пренебрежением и завистью. Другие же, как вдовствующая графиня Кивостикова, её мачеха, и её младшие братья, основывались на ненависти, чувствуя себя обделёнными неравным наследством покойного графа Андрея Андреевича, а я – на ревности, считая себя отвергнутым в пользу иностранного аристократа, которого Императрица приказала ей соблазнить с целью шпионажа. Мачеха настаивала на попытке примирения, навестив её, как только узнала от меня о её возвращении в Санкт-Петербург. Но Ольга отвергла все возможности контакта с ней и даже с собственными братьями, несмотря на достойное поведение Сергея, который искал встречи с ней, предлагая свою помощь, но не добился принятия своих услуг. Ольга не позволила бы ей даже войти в свой дом и никогда не соглашалась на раздел имущества, о котором просила мачеха. Екатерина II, со своей стороны, не принуждала её уступать что-либо братьям, признавая её единственной наследницей графа, чьё завещание, считавшееся законным, предоставляло ей наибольшие права. И, обречённая жить с двумя детьми в деревне, ведя столь же скромную жизнь, как настоящий селянин, и не имея средств на их образование, бедная женщина преисполнилась ненависти и поклялась отомстить, забыв, что сама создала эту прискорбную ситуацию в тот день, когда заставила мужа сослать дочь в женский монастырь.

В течение этого времени Ольга ежемесячно писала мужу, отправляя специального курьера в пустынь, тратя большие суммы, чтобы получать известия от того, кто так сильно её любил, но всегда демонстрируя в своих письмах непоколебимую решимость не возвращаться на Урал. Сергей отвечал с любовью, умолял вернуться, но в свою очередь утверждал, что невозможно оставить благотворительное дело, которым он руководил и которое постоянно расширялось из-за больных и страждущих, стекавшихся к нему отовсюду. Он даже дважды навещал её, воодушевлённый надеждой, что, устав от беспокойной и непродуктивной придворной жизни, супруга решит вернуться к своим обязанностям рядом с ним.

Однако на шестой месяц разлуки Сергей Соколов напрасно ждал привычного послания от своей непонимающей жены. Поглощённый серьёзными проблемами своего уединения и, следовательно, не имея возможности навестить её ещё раз, он сдерживал своё желание увидеть её, хотя был обеспокоен и чувствовал, как его сердце сжимается всё сильнее с каждым часом. Наступила суровая зима; метели следовали одна за другой в течение нескольких дней подряд, делая дороги непроходимыми, и он пытался успокоить собственные сомнения предположением, что Ольге невозможно найти курьера для отправки обычных известий. Но прошёл седьмой месяц, а известий всё не было. Зима продолжалась с опустошительной силой непоправимых событий, всё ещё не позволяя предпринять какую-либо попытку успешного путешествия. Тем не менее, на восьмой месяц, когда молчание жены затянулось, он решил лично отправиться на её поиски, чтобы выяснить, что происходит на самом деле. В глубине души Сергей признавал, без тени сомнения, что Ольга не желает ничего, кроме собственной свободы, что она не любит его, что никогда не любила, и что, по правде говоря, ему самому следовало бы смириться с ситуацией и больше не беспокоиться о ней. Но он также понимал, что из-за этого неумеренного и неверного расположения супруги её, несомненно, ждёт печальная судьба, и, поскольку он искренне любил её, считал своим священным долгом наблюдать за ней, чтобы прийти на помощь, когда ей потребуется защита, учитывая, что она сирота и не может рассчитывать на симпатии семьи, к которой принадлежала.

Тем не менее, прибыв в Санкт-Петербург после изнурительного путешествия, он не нашел ее в своей резиденции. Слуги, охранявшие дом, ничего не знали. Они ждали ее возвращения в любой момент уже два долгих месяца, предполагая, что она, возможно, находится в деревне, несмотря на зиму, или в Москве, хотя она не взяла багаж и ничего им не сообщила. Они даже заявили удивленному Князю, что думали, будто хозяйка вернулась на Урал, хотя такое предположение казалось им странным, поскольку в этом случае она наверняка бы уведомила своих верных слуг. Возможно также, что она задержалась в Императорском дворце, служа Царице, которая, как говорили, была своенравной. Но наверняка они ничего не знали.

Тогда Сергей обратился к вдове Кивостиковой. Его встретили враждебно и с горькими жалобами, но никаких новостей он не получил. Затем он отправился в Москву, где у нее все еще был летний дом. Там она не появлялась с тех пор, как осиротела. Вернувшись в Санкт-Петербург, он искал старых друзей любимой супруги. Некоторые из тех, кого считали друзьями, отвечали уклончиво и с недоверием, словно скрывая что-то очень деликатное, что боялись раскрыть. Лишь одна подруга, именно та ревнивая к мужу дама, чья высокая прическа была украшена лентами и птицей, сказала следующее, с трудом сдерживая слезы, упорно увлажнявшие ее щеки:

– Господин! Вам следовало бы заставить Княгиню вернуться с вами на Урал, как было ее долгом. Вам следовало бы побить и наказать ее, силой утащить, раз она не желала ехать добровольно. Вам следовало бы лишить ее личного состояния, используя свои права мужа, чтобы у нее не было средств жить вдали от вас. Но в своей крайней доброте вы оставили ей слишком много свободы…

– Насилие претит мне, сударыня! Как заставить жену любить своего мужа?

– Я уверена, что бедная Ольга стала жертвой могущественных врагов! Я могу указать на этих врагов, поскольку я верная подруга Княгини, и она часто говорила со мной конфиденциально: граф Алексей Камерович, графиня Ингрид Корсунская Кивостикова, ее мачеха… и Екатерина II, наша Императрица. После определенных слухов, ходивших здесь, слухов, указывающих на то, что бедная Ольга Надя была неверна обязанностям, возложенным Царицей, она исчезла в один день, и никто не знает, что с ней стало. Ее обвинили в раскрытии важных правительственных секретов некой иностранной особе, которая поспешно покинула Россию, ссылаясь на болезнь. Но правда была совсем в другом, и это было лишь предлогом, чтобы скрыть реальность. Наша матушка Екатерина ревновала своего великого фаворита Орлова, который, как говорят, влюбился в Ольгу и был рассеян в присутствии своей императорской подруги, особенно если Княгиня тоже присутствовала. Где же Ольга Надя Андреевна? Только Богу известно… Господин! В Императорском дворце, возможно, вы получите информацию. Екатерина восхищается вами и, возможно, даже уважает вас. Может быть – кто знает? – она скажет вам правду.

Однако Сергея не приняла Императрица ни в тот день, ни на следующий, ни в последующие дни. Во дворце он не получил ни малейших известий о прекрасной даме. Сам Орлов, когда к нему обратились, ничего не знал или не желал вмешиваться в опасную интригу, возможно, чувствуя неспокойную совесть перед лицом странного происшествия. Многие придворные утверждали, что даже не знали эту княгиню Вяземскую, графиню Кивостикову, Ольгу Надю Андреевну. Другие заявляли, что там никогда не было никого с таким именем. А некоторые говорили, что знали ее, но она вернулась на Урал искать мужа, святого человека, который посвятил себя благочестивым делам. Что касается меня, Алексея Камеровича, когда меня известили, что князь Вяземский ищет жену и спрашивает обо мне, желая получить информацию, я поспешно уехал в деревню, несмотря на плохую погоду, и укрылся там, не имея смелости встретиться с ним лицом к лицу. По правде говоря, я был единственным человеком во всей России, кто знал истинную суть дела. Даже сама Императрица, которая из друга превратилась в жестокого врага дочери своего бывшего служащего, не знала того, что знал я. И вдова Кивостикова, помогавшая мне в заговоре против прекрасной Ольги, также не знала большую часть правды.

Разочарованный, Князь вернулся на Урал, заявив самым близким друзьям, однако, что примет меры для обнаружения местонахождения несчастной супруги.

II

Однако то, что случилось с княгиней Вяземской, было просто и неизбежно. Она попала в искусно расставленную мною ловушку, и я, опасаясь неприятных последствий для себя, промолчал о её исчезновении, позволив обвинениям пасть лишь на могущественные плечи Екатерины II. Мотив моего недостойного поступка был сложным: неразделённая любовная страсть; намерение выманить состояние Ольги для её мачехи, с которой я был в сговоре из корыстных побуждений; и желание отомстить за её предпочтение других придворных, поскольку я считал себя неотразимым соблазнителем и достойным её благодарности за то, что привёз её в Санкт-Петербург и представил Екатерине.

После смерти графа Андрея Андреевича Кивостикова я стал союзником его вдовы, молодой и соблазнительной женщины, чья девичья фамилия была Ингрид Корсунская. Я стал небрежно проводить время в её обществе, и поскольку в те беспокойные времена не было ничего естественнее незаконной связи между молодым человеком и ответственной дамой, я стал её партнёром и начал заниматься её делами, будучи столь же заинтересованным, как и она, в огромном состоянии покойного графа, которое – я думал – вполне могло перейти в мои руки. Моя поездка на Урал не имела иной цели, кроме как соблазнить Ольгу Надю, чтобы добиться раздела состояния, как было объяснено. Но когда я обещал Ингрид Корсунской добиться от её падчерицы такого решения, я не рассчитывал на очаровательную красоту этой женщины, чьи чары заставили меня влюбиться и предать обещания верности, данные Ингрид.

Уже в Петербурге я стал верным слугой прекрасной Ольги, умоляющим и преданным, более не думая о её состоянии и стремясь лишь к крохам её любви. Я ввёл её ко двору, направлял и искренне защищал от тысячи опасностей, которым она могла подвергнуться, будучи красивой и легкомысленной, в логове, где отсутствовали самые элементарные нормы приличия, каким был двор Екатерины II. Я окружил её всем вниманием, на какое только способен преданный влюблённый, верный слуга или страстный раб. И всё это я делал, воодушевлённый надеждой вскоре заслужить её любовную благосклонность, ради которой я был готов рискнуть собственной жизнью.

Однако Ольга утверждала, что желает сохранить верность браку, повторяя, как припев, что любит мужа и уважает его имя и отсутствие.

– Как же ты тогда так безжалостно его покинула, несчастная? – воскликнул я однажды, тряся её за руку и причиняя боль, раздражённый сопротивлением, которое приводило меня в отчаяние, и не понимая этот обескураживающий, парадоксальный характер, напоминающий цыганскую кровь, жаждущую свободы, и благородную даму, ревностно оберегающую честь своего положения. – Как ты покинула его ради прихоти жить среди великолепия развращённого двора?

Она смеялась, отвечая, не понимая серьёзности своих слов:

– Это не исключает уважения к себе, к моему социальному положению. К тому же, я не люблю вас, граф Камерович. Я никогда даже не намекала, что питаю к вам нежные чувства. Какая женщина могла бы полюбить другого мужчину после того, как её любил такой человек, как Вяземский? В вашем лице я вижу лишь сотрапезника семьи Кивостиковых, которому я признательна за некоторые услуги. Ничего больше… Ничего больше…

В тот день, потеряв надежду на взаимность этой обескураживающей женщины, я поклялся отомстить. Я не верил её утверждениям о верности, которую она якобы хотела хранить по отношению к мужу. Я верил, что в её жизни существовал греховный любовный роман, в котором я не принимал участия. Тогда я снова обратился к Ингрид и присоединился к её оскорблённой злобе против несчастной Княгини, поклявшись дорого взыскать за то унижение, к которому она меня привела.

В то время я полагал, что обнаружил между ней и Орловым, известным фаворитом Царицы, компрометирующие отношения. Несмотря на разницу в возрасте – ведь Ольга была настолько молода, что могла бы быть дочерью Орлова – он оставался весьма привлекательным со своей горделивой осанкой, так притягивавшей женщин. Я был охвачен ревностью, и отчаяние овладело моим рассудком. Ослепленный обидой, я начал искать наилучший способ привлечь внимание Царицы к этому делу. Прямое обвинение было бы рискованным шагом, поскольку могло навлечь на меня гнев Императрицы, если бы мои подозрения оказались необоснованными, или самого Орлова, который все еще был достаточно могущественен, чтобы уничтожить меня ударом шпаги или тайным заключением. Тогда я трусливо прибегнул к анонимному доносу, привлекая внимание Императрицы к подозрительным отношениям между ними, которые уже стали заметны многим придворным, столь же завистливым, в то время как лично я информировал её о некоторых политических интригах, к которым якобы была причастна Княгиня в сговоре с неким иностранным лицом, посещавшим Россию.

На самом деле я даже не был уверен, заметила ли Екатерина что-либо между Ольгой Надей и Григорием Орловым. Но однажды вечером во время придворного бала прекрасная княгиня Вяземская была застигнута самой Царицей наедине с бравым Орловым в уединенной комнате, и та перед многими гостями приказала своей даме удалиться в свои покои и ждать распоряжений. С другой стороны, на следующий день стало известно, что иностранная особа спешно покинула Петербург, что во дворце Кивостиковых, резиденции Ольги, были произведены обыски, и что её имущество было конфисковано и передано её мачехе по приказу великой государыни, что действительно соответствовало истине.

Тем не менее, Орлов продолжал оставаться при дворе, будто ничего не произошло, и тогда я понял, что наша добрая Царица предпочла излить свое недовольство на более слабую сторону, действуя как будто из ревности и простой обиды, как и я, показывая своим придворным, что ни одна другая женщина не затмит её безнаказанно. Затем я попытался выяснить местонахождение прекрасной Кивостиковой, уже терзаемый раскаянием за то, что стал причиной её несчастья. По правде говоря, я любил её, и только отчаяние от осознания того, что был отвергнут, привело меня к совершению этой подлости, о которой я теперь сожалел. Однако при попытке это сделать я был предупрежден самой Императрицей, которая пригрозила мне ссылкой, если я осмелюсь расследовать её действия.

Тогда я подумал отправить гонца на Урал, чтобы сообщить о случившемся Вяземскому, поскольку не находил в себе смелости обратиться к Орлову и расспросить его. И пока я метался в беспокойстве, опасаясь того, что может произойти, в Петербурге появился Вяземский в поисках супруги, от которой он больше не получал известий. Тогда Екатерина вызвала меня к себе и сказала:

– Дай знать князю Сергею Соколову, что его супруга предала родину и была наказана, чтобы он не мучился, разыскивая её напрасно. Но она не находится в настоящей тюрьме. Из уважения к старой привязанности, которая связывала нас с покойным графом Кивостиковым, её отцом, и к достоинству самого Князя, графиня была помещена в женский монастырь, где будет отбывать длительное наказание.

Не решаясь встретиться с Сергеем, так как я скрывался в деревне, чтобы избежать встречи с ним, я написал ему письмо, передавая послание Екатерины после его возвращения в скит. Позже я узнал, однако, что Князь, не смирившись с тайной, окружавшей местонахождение супруги, и получив отказ в аудиенции, прибег к помощи посланника, чтобы умолять деспотичную государыню передать его супругу ему самому, уведомляя её, что, беря на себя ответственность за неё, он заставит её отбывать наказание в монастыре, принадлежащем ему, гарантируя честным словом, что никогда не позволит ей сбежать ни под каким предлогом.

Однако посланник вернулся с ответом Императрицы, которая предупреждала Князя, что Ольга уже однажды сбежала от него, и хотя он и заслуживает доверия правительства, было бы невозможно удовлетворить его просьбу, поскольку принадлежащий ему монастырь был светским, управляемым по иным правилам, нежели официальные нормы, и потому не мог быть превращен в государственную тюрьму, что требовалось для заключенной такого ранга, как Княгиня, его супруга.

Сергей вновь умолял разрешения навестить ту, которую так свято любил. Екатерина снова отказала в этой милости, напомнив, что Ольга предала родину, а предателям такого рода не полагается никаких привилегий.

Тогда князь-философ понял, что его возлюбленной, должно быть, уже нет в живых. Что Екатерина, вероятно, тайно приказала убить её, ведь он достаточно хорошо знал жестокость её деспотизма, чтобы поверить в подобное милосердие перед лицом государственной измены. Однако, всё ещё не удовлетворённый, он настойчиво искал меня позже, во время нового визита в Санкт-Петербург, и, наконец найдя меня в моей резиденции, без признаков обиды деликатно умолял рассказать что-нибудь о дорогой отсутствующей до её заключения.

Я трусливо умолчал о своём собственном участии в драме, позволив себе раскрыть лишь то, что он сам уже знал по слухам, а именно, что Ольгу Надю заподозрили в любовной связи с Григорием Ивановичем Орловым и арестовали по приказу Екатерины из-за раскрытия заговора, в котором она участвовала, выдав важную государственную тайну.

Осознав своё бессилие раскрыть тайну и убедившись, что могущественные силы противостоят его усилиям, Сергей, казалось, смирился и вернулся на Урал, возобновив благородную деятельность в скиту.

III

Между тем он с ещё большей преданностью отдался работе. Не показывая никому из своих помощников тревогу, которая его мучила, никогда не произнося ни слова упрёка той, которая так ранила его непониманием при исполнении долга, теперь он с большей нежностью утешал страждущих, которые искали его помощи; с большей заботой ухаживал за больными и с большим состраданием обращался с животными, помогавшими ему в земледелии для поддержания его превосходного благотворительного дома. Оставшись один, он не покинул усадьбу. Он продолжал жить там, хотя большую часть времени проводил в скиту. Он сохранил нетронутыми вещи и утварь Ольги, уверенный, что однажды она вернётся в покинутое гнездо. И дом, прекрасно сохранённый, стал местом его самых серьёзных размышлений, святилищем, где он предпочитал предаваться глубоким молитвам, возвышая душу к Богу, и изучению науки в целом. И он часто молился вслух во время прогулок под кронами лип или меланхоличных сосен.

– Я знаю, что она не мертва, Господи! как я предполагал вначале, потому что мне было бы легко узнать об этом, увидеть её и говорить с ней, если бы это было так! Помоги же мне найти её, чтобы оказать ей помощь, ведь она должно быть в беде! Помоги мне, Господи, если в твоей мудрости ты считаешь, что так должно быть!

Три месяца спустя, после одной из этих болезненных молитв, внезапная мысль пришла ему в голову, и он удивлённо произнёс про себя:

– Удивительно, как эта мысль только сейчас пришла мне в голову! Это, несомненно, вдохновение от невидимого покровителя… Спасибо, Господи Боже, что пришёл на помощь твоему смиренному слуге.

* * *

Среди многих облагодетельствованных Сергеем, которые питали к нему страстное почитание, свойственное их расе, выделялась группа цыган, которые также глубоко любили Ольгу, зная о её связи с их народом по материнской линии. Они были отважны, искусные наездники, скрытны и умны, верны взятым обязательствам и готовы к повиновению, если признавали превосходство того, кто ими руководил. Вяземский обратил их в христианство после настойчивой преданности и считал их друзьями, стараясь передать им цивилизацию, в которой они так нуждались. Группа состояла из четырёх человек. Он собрал их в учебной комнате скита через два дня после своей последней молитвы о незабвенной отсутствующей и сказал им после вступления, в котором воззвал к их чувствам дружбы, честности и человеческой солидарности:

"Наша дорогая Ольга Надя Кивостикова, ваша княгиня Вяземская и сестра по тартарской расе, не умерла, как многие из вас предполагали. Она стала жертвой жестоких врагов, которые воспользовались её неопытностью и добросовестностью, чтобы обмануть её, украсть её состояние и опозорить. Вы четверо – мои и её друзья… а Михаил Николаевич, её молочный брат, будет пятым. Где находится Ольга Надя Вяземская? Возможно, заключена по высшему приказу, возможно, помещена в какой-то монастырь, возможно, сослана, изгнана. Только Бог знает, что с ней сделали. Мы страдаем от её отсутствия. Мы знаем, что она сама страдает, и нам нужно найти её, чтобы помочь. Отправляйтесь же и ищите её, используя данный вам ум и хитрости, которые сочтёте необходимыми. Я знаю, что один из вас будет направлен небесным вдохновением, чтобы обнаружить её местонахождение. Однако никого не убивайте. Такой ценой я никогда не желал бы найти нашу Княгиню! Не воруйте, потому что красть – это низко, это унизительно… и честный человек не возьмёт у ближнего даже зёрнышка ржи или корки хлеба, чтобы утолить собственный голод. Предупреждаю вас, однако, что наша матушка Екатерина II – один из врагов, против которых вам придётся бороться. А Григорий Орлов, её фаворит, возможно, не враг. Когда найдёте вашу Княгиню – ибо я уверен, что вы её найдёте – приведите её ко мне или известите меня, чтобы я сам за ней приехал… ибо именно рядом с нами, а не потерянной в мире, она должна жить. Я обеспечу вас средствами для путешествия, хорошими мехами и хорошими лошадьми. Идите… И да благословит вас Бог…"

Четверо мужчин почтительно поклонились, их глаза сверкали от удовольствия при возможности рискованного приключения, столь им по душе, и возможности оказать услугу тому, кому они так многим обязаны. Они поцеловали протянутую им руку Вяземского и повторили, каждый по очереди, полные энтузиазма и искренности:

"Я, – сказал первый, – отправлюсь сегодня же на Восток, где у меня есть братья по крови, способные помочь мне раскрыть тайну, окутывающую нашу Княгиню, даже если её враги заключили её в глубинах Аида. Я знаю, что многие татарские и монгольские контрабандисты имеют обыкновение похищать прекрасных дам из России, чтобы продавать их как рабынь султанам и магнатам Турции, Персии, Туркестана. Если такое случилось с нашей прекрасной Ольгой (да не допустит этого Бог!), я найду её и приведу в ваши объятия".

"Я, – заявил второй, излучая хитрость озорным взглядом, – отправлюсь в Москву и Санкт-Петербург. Наша матушка Екатерина обычно держит предполагаемых врагов в весьма неприветливых темницах своего зверинца… которые не подобают утончённости нашей Княгини. Я всё разузнаю… и если найду её пленницей в какой-нибудь крепости или в каком-нибудь подземелье… не быть мне честным цыганом, если не верну её к вам".

"Я, – утвердил третий, придавая себе притворно-благочестивый вид лицемерного святоши, – прикинусь паломником из Святой Земли с миссией посещения монастырей Святой Руси, чтобы преподнести им привезённые оттуда реликвии. Если наша княгиня Вяземская и сестра по крови действительно задержана для искупления приговора среди монахинь, мне будет так же легко найти её и похитить, как моей трубке испускать дым, когда я подношу её ко рту. К тому же у меня есть некое восхитительное винцо из Святой Земли, неотразимое, которое раскроет все секреты того, кто его отведает. Я применю его к монахиням в монастырях. Поскольку я паломник, возвращающийся из Святой Земли, сомнений не будет…"

"А я, – кратко пробормотал, нахмурив брови, четвёртый цыган, Игорь, – я отправлюсь ещё сегодня в Сибирь!"

Михаил Николаевич был пятым. Он напомнил, что как молочный брат Ольги будет иметь свободный доступ во владения семьи Кивостиковых, и что, оказавшись там, надеется получить ключ к загадке.

Два дня спустя, облачившись в любопытные одеяния, соответствующие выбранным ими маскировкам, отправились первые три цыгана, в то время как Игорь получал из рук самого Вяземского тяжёлые меховые одежды, утеплённые сапоги, также меховые шапки, перчатки, муфты, одеяла и прочее, а Михаил совершенно естественно направлялся в Санкт-Петербург, неся подарки в виде сладостей и фруктовых пирогов для детей дома Кивостиковых, которые очень любили его за забавные игры и истории, которые он умел рассказывать.

Сергей Соколов благословил их в час отъезда, возложив руки на их головы и целуя их в плечо в знак уважения и смирения, на что пятеро мужчин ответили ему тем же, растроганно.

После отъезда, когда необычные защитники его Принцессы скрылись за горизонтом, Князь-философ спустился в фруктовый сад и, пока его ученики работали на земле, достал из-под бешмета свою флейту и начал играть, сидя на стволе дерева, замечая, как птички порхали поблизости, привлеченные неземной мелодией, ведь пришла весна, и жизнь пробуждалась в каждом уголке его владений.

IV

Первым вернулся Михаил Николаевич после шести долгих месяцев отсутствия. Огорченный, с израненным сердцем от печальной действительности, с которой он столкнулся во время расследования, он выглядел глубоко опечаленным. Принятый в тот же вечер возвращения в скит, он со слезами рассказал следующее внимательно слушающему Сергею:

– Батюшка, к сожалению, я не преуспел в миссии, которая привела меня к семье Кивостиковых: я не смог раскрыть тайну исчезновения нашей любимой барыни. Но я обнаружил с абсолютной уверенностью, что её враги, единственные виновники её несчастья – поскольку несчастье действительно случилось – были, во-первых, граф Алексей Камерович, который желал сделать её своей любовницей, в чем получил отказ, а также хотел завладеть её состоянием, чтобы поправить своё, так как он разорен. Во-вторых, её мачеха, графиня Ингрид Корсунская, которая ненавидит её за то, что она стала главной наследницей графа Кивостикова, а также из-за страсти, которую она вызвала у графа Алексея, в ущерб ей самой, поскольку Алексей и Ингрид были и остаются любовниками. В-третьих, некоторые дамы, завидовавшие её красоте и силе обольщения, которые постоянно интриговали против неё перед Императрицей, обиженные тем влиянием, которого наша Принцесса достигала в Императорском Дворце. Уверяю вас, батюшка, что наша Императрица действовала под влиянием тех…

И что Григорий Орлов не вмешивался в это дело. Очевидно, что ни Алексей, ни Ингрид, ни князь Орлов, и никто другой, кроме нашей матушки Екатерины, не знает местонахождения нашей любимой Ольги. И повсюду утверждают, что не было никакого заговора, что наша барыня Ольга Надя никогда не предавала родину, и что версия о заговоре была выдумкой Алексея, чтобы скрыть обиду Императрицы, которая разгневалась из-за подозрений в любовной связи между нашей матушкой Ольгой и Григорием Ивановичем Орловым.

– И где ты слышал такие разговоры?…

– Да, барин, я подслушал их в самом Дворце Кивостиковых, когда семья собиралась на обеды и ужины, поскольку теперь они все богаты, так как состояние нашей Ольги перешло в их руки. Дети тоже многое мне рассказали, ведь они уже выросли и способны понимать и рассуждать о происходящем. Все желали Принцессе зла и обвиняли её. И также я узнал много другого, когда двое любовников спорили, потому что я шпионил за ними и подслушивал у дверей и окон. Слуги помогали мне и повторяли всё, что знали, поскольку им известно всё, что происходит. Они единственные, кто любит и жалеет Ольгу Надю, которую знали маленькой и носили на руках.

Сергей поблагодарил Михаила с добротой, без каких-либо комментариев, и хотел вознаградить его за преданность. Но честный мужик отказался от предложения, заявив, что всё, что он пытался сделать, он делал добровольно, и даже если бы добился успеха, не желал бы награды.

Вторым вернулся цыган, который переоделся паломником из Святой Земли, чтобы исследовать монастыри. Спустя год после своего отъезда, усталый и не скрывая острой сердечной боли, он со слезами заявил перед Вяземским, который слушал его, серьёзно сидя за письменным столом в библиотеке скита:

– Батюшка души моей! Вы должны наказать меня, ибо я бесполезен, никаких хороших новостей вам не приношу! Могу только заверить, перед несчастьем, которое меня постигло (цыгане всегда многословны и драматичны в обычных выражениях), что у нас неверная Царица, способная лгать своим подданным! Полагаю, что наша любимая княжна Вяземская была убита давно или изолирована от этого мира в подземельях Кремля в Москве или Императорского Дворца в Санкт-Петербурге… Потому что в монастырях Святой Руси её нет! Нет, батюшка! Я всё исследовал! Знаю всё, что там происходит. О, как знаю!..

Вяземский поблагодарил с такой же добротой и отпустил слугу. И, испустив глубокий вздох, вернулся к занятиям, которыми был озабочен.

Третий, который взял на себя миссию искать прекрасную Ольгу в тюрьмах и прибыл через несколько дней после первого, сообщил разочарованно и смущенно:

– Господин! Батюшка! Я притворился солдатом, был стражником и тюремщиком, лазил по стенам и спускался в подземелья не хуже крысы. Я обыскал все места в России, где держат заключенных. Наша прекрасная Княгиня находится на свободе, поскольку она не в заключении… по крайней мере, в крупных государственных тюрьмах. Или, возможно, она умерла…

Между тем, четвертый всё не возвращался. Сергей дожил лишь до 60 лет, а тот, кто отправился на Восток, так и не вернулся в обитель. Возможно, он умер. Или, может быть, предпочел остаться среди своих соплеменников, которые давно эмигрировали в Турцию и Персию.

Тем временем, первые весенние дни второго года после отъезда агентов Вяземского знаменовали начало оттепели, и дороги начинали затапливаться потоками воды, которые с каждым мгновением становились всё сильнее. Небольшие ручьи растекались по уральским дорогам, а вдали овраги начинали блестеть скоплениями льда, который медленно таял, заболачивая луга. Было холодно, но солнце сияло в зените, и голубое небо было чистым и многообещающим, оживляя полёт птиц, возвращающихся после зимовки.