Текст книги "Только про любовь"

Автор книги: Ивана Трамп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 40 страниц)

На этот раз она даже не огорчилась, что Адам моментально заснул, даже не поцеловав ее. Когда же они последний раз занимались любовью, подумала она, лежа рядом, но не стала высчитывать дни: ей хотелось хотя бы немного отдохнуть. Но как раз в тот момент, когда она забылась сном, раздался стук в дверь:

– Катринка, Адам, вы уже спите?

Это был Томаш. Пока Адам поднимался с постели, с трудом соображая с похмелья, что происходит, Катринка быстро вскочила, набросила шелковый халат и побежала к двери.

– Что случилось?

– С Мартином плохо. Он заболел. – Томаш, с трудом передвигая ноги, вошел в комнату. Вид у него был совершенно удрученным. – Жужка звонила, пока вас не было. Я перезвонил ей. На это ушло уйма времени, – сказал он, и в голосе его слышалась тревога.

Катринка взяла его за руку и подвела к кожаному креслу со словами: «Проходи, садись». Потом обратилась к Адаму:

– Принеси немного коньяку.

Адам, который к этому времени уже встал, быстро подошел к бару и плеснул в стакан немного «Курвуазье».

– Вот, – сказал он Томашу. – Выпей.

Томаш залпом выпил коньяк и слегка закашлялся.

– Расскажи спокойно, что случилось, – попросил Адам.

Ему понадобилось больше часа, чтобы дозвониться до Праги по номеру, который был ему незнаком и оказался номером больницы, куда отвезли Мартина. Когда его наконец соединили с Жужкой, она сказала, что вскоре после того, как он уехал в Венецию, Мартин начал жаловаться на головную боль и головокружение. Она не придала этому сначала большого значения, думая, что у него просто грипп, пока он не начал плакать. Тогда она сразу повезла его в больницу, где ему сделали рентген и обнаружили опухоль мозга. Доброкачественная она или нет, врачи установить не смогли. Они также отказались делать операцию, ссылаясь на то, что у них нет ни необходимого оборудования, ни опыта для такого сложного хирургического вмешательства.

До утра все равно ничего нельзя было сделать, поэтому Катринка убедила Томаша попытаться немного отдохнуть и прилегла сама, но сон не шел, и в девять утра они с Томашем снова звонили в Прагу, пытаясь добиться того, чтобы переправить Мартина в США. Дождавшись, когда в Нью-Йорке наступит утро и можно будет беспокоить людей своими звонками, Катринка разбудила Робина и попросила его составить список лучших хирургов и больниц, в которых нейрохирургические операции были обычным делом; в это время Адам обзванивал знакомых сенаторов в Вашингтоне и просил их помочь преодолеть возможные бюрократические барьеры.

Пока их гости занимались сами собой, а светская жизнь Венеции шла своим чередом без их участия, Адам и Катринка за двое суток сумели все организовать. Опытный хирург Массачусетского нейрохирургического госпиталя в Бостоне, одного из лучших в стране, согласился сделать операцию. Адам и Катринка составили письменное обязательство правительству Чехословакии оплатить все расходы Гавличеков по проезду и лечению. Выездные визы уже были получены, въездные визы в США ждали их в посольстве в Праге. Личный самолет Грэхемов уже вылетел из Нью-Йорка, чтобы забрать Жужку и Мартина. Катринка и Томаш должны были вылететь в Париж и оттуда на «Конкорде» в Нью-Йорк, затем рейсовым самолетом в Бостон, где все должны были встретиться.

– Если я не вернусь до твоего отъезда, – сказала Катринка Адаму в аэропорту Венеции при прощании, – встретимся в Афинах.

– Не беспокойся об этом, – сказал он, стараясь ободрить ее, но это не придало ей бодрости. – Сейчас ты должна быть с ними. Самое главное – это здоровье Мартина. Позаботься о нем, Томаше и Жужке. Они нуждаются в тебе сейчас больше, чем я. – Он улыбнулся. – А с мамой и Клементиной я справлюсь сам, если надо будет. – «Конечно, он хочет, чтобы я была с ним, – утешала себя Катринка. – Он просто старается быть заботливым».

– Прости, что оставляю тебя с компанией гостей, – сказала она.

– Не беспокойся, – повторил он. – Мы прекрасно справимся без тебя.

– Вот это-то как раз меня и волнует больше всего, – сказала она, невесело улыбнувшись.

Он поцеловал ее со словами: «Я буду скучать без тебя».

– Спасибо тебе, – сказал Томаш, пожимая ему руку. Его глубоко посаженные темные глаза были красными после бессонной и тревожной ночи. Несмотря на загар, он казался бледным. – Я так благодарен тебе и Катринке…

– Я надеюсь, все обойдется. Мартин – крепкий мальчик.

– Ты бы не узнал его сейчас, – сказал Томаш, и его глаза наполнились слезами. – Он почти одного роста со мной.

Адам улыбнулся:

– Ты знаешь, мне только что пришло в голову, что бюрократы сделали один большой прокол.

– Какой? – занервничал Томаш, не понимая, почему Адам улыбается.

– Кажется, они забыли, что ты сейчас не в Чехословакии.

– О, Боже, – воскликнула Катринка, смеясь. – Адам прав. Они действительно забыли об этом, иначе Жужке никогда бы не дали разрешение на выезд. Теперь вы все свободны.

Даже Томаш засмеялся.

– Все будет отлично, – сказал Адам. – Можешь не сомневаться. Просто отлично.

Несколько часов провела Катринка вместе с Томашем и Жужкой в бостонском госпитале, ожидая результатов операции на мозге, которую делали четырнадцатилетнему Мартину. «Господи, если он умрет, перенесут ли они эту потерю?» – думала она, вспоминая свою утрату, свою боль. Нет, он не умрет, убеждала она себя, он обязательно выживет.

Жужка, всегда шумная, как Валькирия, сейчас сникла и молчала. Томаш сидел согнувшись, как огромный вопросительный знак. «Почему? – постоянно спрашивал он себя. – Почему это произошло с моим сыном? Почему со мной? Почему это вообще должно было с кем-то случиться? Какой смысл во всех этих страданиях?»

Катринка не пыталась подбодрить их, она просто приносила им кофе и заставляла хоть что-нибудь съесть, пусть даже только бутерброд из больничного кафетерия. Несколько раз она ездила в отель «Круглый год», где у нее и у Гавличеков были заказаны номера, чтобы позвонить Робин в Нью-Йорк, Адаму в Венецию и матери Жужки в Чехословакию.

Операция длилась десять часов; теперь, когда она закончилась, хирург – светловолосый, полный мужчина, примерно сорока лет, с удовольствием затягиваясь сигаретой, сообщил им, что опухоль оказалась доброкачественной. Через сутки они смогут сказать, как Мартин перенес операцию. Будут ли какие-либо осложнения, станет ясно немного позже. Пока все прошло хорошо. Хотя слова хирурга и ободрили их, окончательно они поверили, что беда позади только тогда, когда час спустя увидели Мартина в палате интенсивной терапии, бледного, но улыбающегося, как будто он только что совершил нечто удивительное.

– Спасибо, – прошептал он Катринке по-чешски по настоянию Жужки.

– Не стоит, ангел мой, – ответила она, и у нее даже слегка закружилась голова от облегчения. – Но теперь тебе придется начать учить английский.

В ожидании, когда пройдут решающие двадцать четыре часа, Катринка подыскала для Гавличеков квартиру, где они могли бы жить, пока Мартин окончательно поправится. Она настояла на том, чтобы Жужка вместе с ней ходила за продуктами в магазин, чтобы постепенно приучить ее к тому незнакомому миру, в котором ей теперь предстояло жить. Катринке удалось убедить Томаша открыть счет в банке, а затем она позвонила в Нью-Йорк и дала распоряжение Робин положить на этот счет деньги. Затем, как только она убедилась, что все идет хорошо, она вылетела на своем самолете в Афины, чтобы присоединиться к Адаму, как она ему и обещала. И на удобной постели в салоне самолета она впервые, с тех пор как вылетела из Венеции, заснула крепким сном под убаюкивающий гул моторов.

Отдохнувшая и счастливая, она встретила Нину, Кеннета, Клементину и Уилсона с таким радушием, что сама этому удивилась: теперь, когда Мартин был вне опасности, она готова была простить всем и все. По правде говоря, ей нравился Кеннет, и она понимала, что постоянное легкое похмелье, в котором он пребывал, было его единственной защитой от молчаливого и явного презрения Нины. Сидя рядом с ним за ужином, Катринка внимательно слушала его рассуждения о достоинствах «Леди Катринки» и отметила его гордость тем, каким богатым и удачливым стал его сын. При этом он нисколько не завидовал тому, что Адам во многом превзошел его. Катринке казалось несправедливым, что его похвалы и его мнение не имеют никакого значения для детей. И сын и дочь давно уже переняли привычку матери не принимать его всерьез.

– Слава Богу, ты вернулась, – сказал Адам, когда они позже остались одни в своей комнате. Он сиял галстук и расстегнул рубашку. – Это был какой-то кошмар. Я просто не соображал, что делал, когда предложил тебе участвовать в круизе. Две недели! Боже! – Он снял брюки, аккуратно сложил их и повесил на вешалку.

– Это было так мило с твоей стороны, – сказала Катринка, вешая платье в шкаф. – Ты ведь думал, что твоей матери мой визит может понравиться и доставить удовольствие.

– Почему? Я же знаю, что это невозможно. Катринка подумала о том же, но вслух сказала:

– Ты знаешь, иногда мне кажется, что на самом деле ей все очень нравится, но она просто не хочет в этом признаться.

– Это на нее похоже, – сказал Адам. – Просто невозможная женщина. – Он схватил Катринку за руку, когда она проходила мимо, и притянул ее к себе. Его руки заскользили вниз по ее телу, ощущение шелковой материи ее рубашки было таким приятным и обещающим, что все недовольство, накопившееся за ее отсутствие, исчезло. Теперь, когда она была рядом, все должно было пойти на лад.

Прижавшись лицом к ее шее, он прошептал:

– Я так скучал без тебя.

– Это хорошо, – сказала она.

– А ты скучала без меня?

– Постоянно.

Он взглянул на нее:

– Ты уверена, что с Мартином все будет в порядке?

– Да. О, Боже… – Страх и одиночество последних дней вдруг снова нахлынули на нее, и она прижалась к Адаму. – Давай будем сегодня вместе, Адам. Пожалуйста. Люби меня. – Она почувствовала его губы, а затем ощутила во рту его язык. Как давно это было, подумала она. Как давно. Его руки заскользили по ее телу под рубашкой, а затем, зацепившись за резинку трусиков, нежно потянули их вниз. В ее памяти возник Мартин, каким она видела его последний раз на больничной кровати с забинтованной головой. И на этот образ накладывался другой – малыш Мартин, сосущий бутылочку на ее руках. Может быть, сегодня, подумала она. Может быть, сегодня.

Глава 35

Раздался резкий стук в дверь, и прежде чем Катринка успела отреагировать на него, в кабинет стремительно вошла Нина Грэхем, бросив через плечо в сторону Робин: «Мне чашечку кофе, пожалуйста». На Нине был элегантный, хотя и не очень модный костюм, который она надевала для визитов в город, ее светлые волосы были уложены в пышную кокетливую прическу.

Катринка закрыла папку с бумагами и встала из-за стола, чтобы поздороваться с Ниной, стараясь при этом скрыть свою тревогу.

– Послушай, Катринка, – начала Нина, после того как Катринка слегка коснулась губами ее щеки, – это что, необходимо, чтобы вашу с Адамом жизнь расписывали бульварные газеты? – Она села на диван, бросив возмутившую ее газету – конечно, «Кроникл» – на кофейный столик. – Да еще в таком дурном вкусе.

– Но вы же знаете, мы не раздаем пресс-релизы о своей семейной жизни, – сказала Катринка, усаживаясь напротив Нины, которая смотрела на нее, скептически подняв бровь.

– Рада слышать это, хотя нисколько не удивилась бы, если бы вы это делали. Мне кажется, я еще ни разу не открыла газету, чтобы не увидеть в ней фотографию кого-либо из вас или обоих вместе.

– У каждого из нас есть рекламный отдел, пропагандирующий наши фирмы. Вот и все, – сказала Катринка, стараясь держаться с Ниной так же, как это уже много лет делал Адам. – Или зарабатывать деньги это тоже дурной тон? – добавила она, с трудом сдерживая раздражение, которое свекровь всякий раз вызывала у нее.

День не заладился с самого утра. Все началось со статьи Сабрины, из-за которой они поссорились с Адамом. Затем последовала очередь бесконечных телефонных звонков и факсов от всех, кого эта статья задела, и любопытствующих друзей. И вот – апогей: в офис Катринки в «Праге» заявилась без приглашения Нина Грэхем. Нина приехала в город, как она обычно это делала раз в месяц, чтобы кое-что купить у Бергдорфа, поужинать с друзьями в ресторане «Четыре времени года», провести вечер в театре и переночевать у Адама и Катринки, прежде чем вернуться в Ньюпорт на следующее утро. На этот раз она решила предварить свой поход за покупками задушевной беседой со своей невесткой.

– Насколько я знаю, у многих поколений Грэхемов с деньгами все обстояло прекрасно, хотя их имена и не появлялись в заголовках этих мерзких газетенок.

– Времена меняются, – заметила Катринка. – Контроля над прессой больше не существует.

– Прошу прощения, – извинилась Робин, входя в кабинет с подносом, на котором стоял кофе и вазочка с крохотными пирожными из «Праги».

Какой глупый спор, думала Катринка, пока Робин раскладывала пирожные и наливала кофе. Она не менее Нины была огорчена последней статьей Сабрины, а Адам был прямо-таки взбешен. Он сразу же изменил свои планы, приказал подготовить личный самолет и вылетел в Европу, оставив Катринку одну в Нью-Йорке разбираться с этой неприятной ситуацией.

Как только Робин вышла, Нина без тени иронии заметила:

– Хорошо хоть Кеннет избавлен от этого. – Она решила показать, что стала считаться с чувствами своего мужа. Он терпеть не мог, когда трепали имя Грэхемов.

Кеннет Грэхем внезапно умер от сердечного приступа в марте 1986 года. Катринка, наверное, единственная из всей семьи была действительно опечалена его смертью. С детства привыкшая остро чувствовать ценность денег, она тем не менее восхищалась нежеланием свекра заниматься приумножением семейного богатства и его стремлением довольствоваться только гордостью за свою работу. Она очень привязалась к нему. Поскольку он не был ей ни мужем, ни отцом, она была более терпима к его слабостям и больше ценила его мягкую манеру общения, неизменную учтивость, скромную доброжелательность, его попытки нейтрализовать ядовитые высказывания своей супруги.

Но за шесть месяцев, прошедших со дня смерти Кеннета, его роль в семье изменилась. Теперь, когда его реальное присутствие не мешало ей, Нина сделала его арбитром всего, что делали Грэхемы, эталоном, по которому сверялись все их поступки. И его дети, которые так мало внимания уделяли ему, когда он был жив, старались теперь, когда его больше не было, загладить свою вину перед ним. Клементина и Уилсон учредили стипендию его имени для студентов, изучающих курс судостроения в Массачусетском технологическом институте. А Адам не только отказался продать отцовскую судоверфь, но даже продолжил изготовление деревянных яхт. «Нельзя же, чтобы все было только источником доходов, – объяснил он журналисту из «Уолл-стрит джорнэл» мотивы своих действий. – Благодаря этой верфи все еще на плаву прекрасные старые яхты, частицы истории американского флота, и пока она может окупать свои расходы, меня это устраивает».

Многие были удивлены этим его решением, но не Катринка. Она всегда чувствовала, что Адам любит своего отца, знала, какое значение он придает истории и традициям, как гордится той ролью, которую семья Грэхемов сыграла в развитии морского судостроения с колониальных времен до наших дней. Уже давно, наблюдая, как он ставит парус в любую погоду, не обращая внимания на ее молчаливые протесты и невысказанный страх за его жизнь, она поняла, что Адам, как и его отец, любит корабли и хочет сохранить их.

Удивило Катринку совсем другое: Адам внезапно круто изменил свое решение не обращаться к специалисту-урологу и согласился на консультацию. Когда при жизни отца она неоднократно просила его пройти обследование, он каждый раз утверждал, что в этом нет никакой необходимости. Однажды, когда он еще учился в колледже, одна девушка забеременела от него, и это, по его мнению, означало, что он абсолютно здоров. После того как Катринка провела столько времени, консультируясь с врачами, и прочитала массу литературы на эту тему, она поняла, что эта проблема вовсе не так проста. С возрастом в организме происходят необратимые изменения, на сперму и овуляцию оказывают воздействие стрессы, существуют заболевания, не дающие никаких симптомов, и скрытая инфекция, которая поражает половые органы. Ее собственный опыт подсказывал ей, что давняя беременность тоже еще ничего не значит. Пока же «Цейс» не воссоединит ее с сыном, она не готова обсуждать эту проблему с Адамом, как бы ни было трудно сделать это позже. Когда она все-таки рассказала мужу о всех тех факторах, которые могут привести к мужскому бесплодию, они поссорились, и Катринка перестала настаивать на обследовании. Но после того как умер Кеннет и в начале сентября Катринка перенесла еще одну небольшую операцию, которая опять не привела к желанной беременности, Адам сам заговорил об этом.

Не склонные к любительскому психоанализу, Катринка и Адам не слишком углублялись в причины такой перемены. Просто Адаму вдруг показалось, что после всех таблеток и процедур, которые приняла Катринка, после безумных надежд на гормоны и отчаяния он может хотя бы пойти и обследоваться. Катринка же была абсолютно убеждена, что Адам, которому было уже за сорок, должен, наконец, сделать все возможное, чтобы иметь ребенка.

Конечно, все было гораздо сложнее. Как и большинство детей, Адам хотел и угодить своим родителям, и доказать свою независимость, игнорируя их желания. А так как главной фигурой в семье была мать, то именно по отношению к ней он и выражал свое неповиновение, изо всех сил стараясь вызвать ее недовольство. Он делал то, что ей не нравится, заведомо зная об этом, и всегда занимал позицию, противоположную той, которой придерживалась она. Когда будущий его ребенок стал проблемой и Нина Грэхем стала буквально требовать внука, Адам, естественно, почувствовал потребность сопротивляться ей. Но как и желание создать финансовую империю и нажить состояние возникло не только в силу гордости и врожденного честолюбия, но и из-за неосознанной потребности заслужить уважение матери, которого никогда не имел отец, так и его желание иметь сына должно было удовлетворить не только ее честолюбивые мечты о продолжении рода, но и его собственные.

Все решила смерть Кеннета Грэхема. Для Адама стало вдруг более важным угодить своему умершему отцу, чем открыто не повиноваться своей живой матери; эта смерть пробудила в нем отцовский инстинкт, который он пытался не замечать. Потеря отца вызвала в нем желание иметь сына.

Результаты обследования Адама были аршинными буквами напечатаны на первой полосе «Кроникл» и подробно расписаны в статье Сабрины. «Грэхем подсчитывает свои миллиарды» – гласил крупный заголовок над фотографией Адама в больничном халате со стеклянной пробиркой в руках, которая скорее всего была пустой. Под фотографией была подпись: «Магнат Адам Грэхем в чудо-клинике на прошлой неделе». Статья Сабрины внутри газеты была озаглавлена «Чего нельзя купить за деньги, или можно?». В ней она во всех подробностях описывала «отчаянные попытки «золотой нары» иметь ребенка, единственное, что нельзя купить даже за их огромное состояние». Она кратко перечисляла все, чем они владели, назвала врачей, к которым обращалась Катринка за эти годы, курсы лечения и хирургические операции. Она рассказала о прежнем нежелании Адама консультироваться у специалистов и о том, как, наконец, он согласился уступить требованиям жены. На прошлой неделе, сообщала она, его обследовал один из выдающихся специалистов-урологов страны и признал его абсолютно здоровым. Его сперма была жизнеспособной, а счет – обычным, где-то в пределах нескольких миллионов, каким он и должен быть. Итак, что же было теперь у Грэхемов в повестке дня? – спрашивала она. Отважатся ли Адам и его жена усыновить ребенка или заплатят какой-нибудь женщине, чтобы она выносила их ребенка?

– Как им удается делать такие фотографии? – спросила Нина с отвращением.

– Скрытой камерой. Они дали кому-то в клинике взятку.

– Отвратительно, – пробормотала Нина, взяв чашку блестящего севрского фарфора. – Чудесный фарфор. У моей матери был точно такой же сервиз. – «Хоть что-то я сделала, как надо», – подумала Катринка, в то время как Нина откинулась на спинку дивана и устремила на нее лукавый взгляд, который она изо всех сил старалась сделать сочувствующим. – Значит, все эти подробности, которые я прочитала в этой газетенке, соответствуют действительности?

– Более или менее, – признала Катринка.

– А могу я спросить, что вы теперь намереваетесь делать?

– Делать?

– Вы не думаете о том, чтобы взять ребенка на воспитание? По ее тону сразу было видно, что она этого не одобряет.

– Мы не обсуждали это, – честно призналась Катринка, стараясь как можно вежливее дать свекрови понять, чтобы она не вмешивалась не в свое дело. – Пока что. Мы все-таки надеемся, что у нас будет свой ребенок.

– И как же вы собираетесь сделать это?

– Обычным способом, – сухо ответила Катринка.

– Сколько тебе лет?

– Почти тридцать восемь.

– Да-а-а, – сказала Нина, отпив глоток кофе.

– Если у моего сына не будет детей, это будет очень грустно.

– А у меня?

– Ну, конечно, и у тебя тоже, – сказала она несколько испуганно.

– И что же вы от нас хотите? – спросила Катринка. Эта фраза вылетела сама собой, ее голос прозвучал, как всегда, тихо и мягко, но вместе с тем холодно и раздраженно. – Вы считаете, что нам с Адамом нужно развестись? Вы думаете, что тогда он сможет иметь детей от какой-нибудь другой женщины?

– Катринка, я не хотела тебя расстраивать.

– А я думаю, что хотели. Я только не понимаю зачем. Неужели вы думаете, что мы с Адамом недостаточно расстроены этим?

– Ты меня совсем не поняла.

– Надеюсь, – сказала Катринка. Нина Грэхем встала, собираясь уходить.

– Адам, кажется, отправился в Европу? – Катринка кивнула. – Тогда, пожалуй, мне лучше вернуться домой сегодня вечером после театра.

– Как хотите, – сказала Катринка. – Но вы можете и переночевать. Даже хотя между нами и есть кое-какие разногласия, вы ведь все-таки мать Адама.

Нина грациозно кивнула своей аккуратно причесанной головой.

– Спасибо. Пожалуй, в следующий раз. Катринка проводила ее до двери своего кабинета, но на этот раз женщины не обменялись привычными поцелуями.

– Ты расскажешь Адаму о нашей беседе? – спросила Нина, скорее из любопытства, чем из-за того, что ее это действительно заботило.

Катринка отрицательно покачала головой:

– Мы с Адамом любим друг друга, вы знаете.

– Любовь, – сказала Нина, выходя из кабинета, – это прекрасно, но это еще не все.

Секретарь унесла поднос с кофе, а Катринка, чувствуя себя еще более расстроенной и несчастной, снова села за свой стол и попыталась сосредоточиться на кипе бумаг, которые требовали ее внимания. Среди них были просьбы выступить с лекцией, приглашения на конференции, извещения о наградах, присужденных отелям «Прага» и «Грэхем», или ей как их владелице. В некоторых посланиях умоляли одолжить денег, в других просили возглавить какой-нибудь благотворительный комитет. Ей нужно было составить черновик рождественского послания от имени фонда помощи обездоленным детям, проверить финансовые показатели работы обоих отелей за последние сутки и за неделю, принять решение об увольнении руководителя отдела кадров отеля «Грэхем», ответить на факс от Карлоса относительно реконструкции отеля в Лондоне, купленного ею в начале года, – бесконечный список дел, которые надо было сделать, и решений, которые необходимо принять, как бы она ни пыталась перепоручить эти дела своим подчиненным. Обычно ей нравилось, когда у нее было так много дел. Наиболее уютно она чувствовала себя именно тогда, когда нужно было сделать массу дел, и притом быстро. Но в тот день Катринке больше всего хотелось очутиться на вилле в Кап-Ферра, где ее ожидали бы грузовик с рассадой из теплицы и долгие часы физической работы, которая не оставляла бы времени для раздумий и после которой вечером она в изнеможении мгновенно заснула бы.

Зазвонил телефон, и Катринка коротко поговорила с одним из секретарей «Грэхема», назначив время следующего заседания администрации отеля. Майкл Ферранте, генеральный директор «Праги», заглянул в кабинет, потом вошел и, устроившись в кресле, начал обсуждать с Катринкой сделку, которую они подготавливали с куратором нового круизного маршрута, созданного Адамом. Когда Майкл ушел, она вернулась к своим бумагам и так увлеклась работой, что очень удивилась, когда Робин вошла в кабинет и сказала:

– Вам пора идти, если вы хотите успеть в театр.

– Неужели уже шесть? – спросила Катринка, с удивлением взглянув на часы. У нее осталось только время заехать домой и переодеться.

Она подумывала о том, чтобы не ходить в тот вечер в оперу без Адама, боясь встретить кого-нибудь из своих знакомых, но гордость не позволила ей отказать себе в удовольствии послушать Плачидо Доминго в «Тоске». Кроме того, Сабрина просто не имела никакого права лишать ее этого наслаждения. Она позвонила Рику Колинзу, который с удовольствием согласился сопровождать ее. Она знала по собственному опыту, что он сумеет лучше всех оградить ее от всяких нежелательных встреч.

– Вы сказали Лютеру о программе на сегодняшний вечер? – спросила она Робин.

– Да-да, он ждет вас внизу. – Она подала Катринке большой коричневый конверт. – Это пришло несколько минут назад экспресс-почтой, – сказала она, затем подошла к кофейному столику и взяла «Кроникл». Ее вздернутый носик сморщился от отвращения. – Это выбросить?

– Да, пожалуйста, – сказала Катринка, открывая конверт. В эту минуту «Кроникл» уже не представлял для нее ни малейшего интереса. Все ее внимание было сосредоточено на конверте. Хотя на нем и не было никаких пометок, она знала, что это ежемесячный отчет «Цейс». Как всегда, у нее перехватило дыхание и бешено заколотилось сердце. Она была почти уверена, что в этом отчете, как и во многих других за этот год, вряд ли содержится что-то новое. И все же она не могла сдержать этой безумной вспышки надежды, которая охватывала ее каждый раз, когда она получала отчет.

– Мне сказать Лютеру, что вы сейчас спуститесь? – спросила Робин, вежливо намекая, что Катринке пора отправляться.

– Да, – ответила Катринка, не обращая на ее слова никакого внимания и пробегая глазами содержание отчета на десяти страницах. Спустя некоторое время ее дыхание стало ровным и сердце забилось в нормальном ритме. Как она и ожидала, ее сына еще не нашли.

Агентство «Цейс» делало свое дело методично и старательно. Повторив те шаги, которые сама Катринка предприняла в поисках своего сына, и, как она, не добившись никаких результатов, оно перешло к более неординарным действиям. Поскольку клиника Циммермана отказала агентству в доступе к историям болезни ввиду отсутствия «надлежащего разрешения», его люди подкупили одного из сотрудников клиники и тщательно поработали в архиве. В документах Катринки, которые все еще хранились там, ничего, кроме медицинских карт и копий документов о согласии на усыновление, они не обнаружили. Чего-либо противозаконного или какой-либо информации о том, что случилось с ее сыном, в них не было. Агенты проверили дополнительно папки с документами на имя ребенка и его отца, но и тут ничего не обнаружили. И только когда они решили проверить папку с общими документами клиники, подобранными в хронологическом порядке, и тщательно просмотрели все бумаги, начиная с даты приезда Катринки в Мюнхен до даты исчезновения ребенка год спустя, они нашли первую ниточку – письмо от юриста с просьбой выслать копию свидетельства о рождении «младенца Коваша», которая была необходима для комплекта документов об усыновлении.

Когда Катринка получила эту информацию от «Цейса», у нее впервые за долгое время появился проблеск надежды, как будто возвращение ее сына стало делом реальным, а не просто фантазией, от которой она упорно не хотела отказываться. Однако юрист, который послал это письмо, несколько раз менял адрес, а когда детективу «Цейса», наконец, удалось напасть на его след, оказалось, что он умер два года назад. Его преемник вернул папки с документами клиентам, оставив только копии сопроводительных писем. В итоге детективы «Цейса» получили список фамилий с адресами в разных частях земного шара, по каждой из которых были самым тщательным образом наведены справки. На это ушло три года, но след того письма так никуда и не привел. Как всегда, Пауль Цейс вежливо осведомлялся, хотела ли она, чтобы агентство продолжало расследование, или его нужно прекратить.

Робин заглянула в кабинет.

– Катринка, вы обязательно опоздаете, если не уйдете сейчас же.

– Позвоните Паулю Цейсу, – сказала Катринка, положив конверт в ящик стола и заперев его. – Скажите ему, чтобы они продолжали работать. Ухожу-ухожу, – добавила она, поднимаясь и выходя из привычного уюта своего кабинета в комнату секретарей, заполненную техникой. – До завтра, – попрощалась она.

Робин не знала, что в этих конвертах, которые всегда оказывали такой странный эффект на ее босса. Ей, конечно, очень хотелось бы узнать, что в них, и не раз она испытывала искушение взглянуть на их содержание, когда Катринки не было. Но она слишком дорожила своей честью, чтобы поддаться такому порыву. Кроме того, Робин знала, что Катринка доверяла ей, и не хотела подрывать это доверие.

Она прошла в свой кабинет, который был меньше по размеру, но обставлен в том же стиле, что и кабинет Катринки, и проверила «Цейс» по своей адресно-телефонной книжке. Это было частное детективное агентство, что Робин и так было известно. Ей было приказано переговорить только с самим Паулем Цейсом, и больше ни с кем. Она набрала номер, подождала немного и попросила к телефону господина Цейса.

Линкольн-центр был задуман как средоточие культурной жизни Нью-Йорка. В него вошли театры, концертные залы, библиотека, открытая эстрада и Джульярдская музыкальная школа. В архитектуре зданий чувствовались классические традиции, их интерьер украшали произведения высокого искусства. Какие бы оценки ни давались архитектуре и качеству произведений искусства, собранных в центре, Катринка воспринимала этот район города, как островок здоровой психики в безумном мире Нью-Йорка.

Поднявшись по ступеням от авеню Колумба до широкой площади Линкольн-центра, украшенной флагами, увидев залитые светом три главных здания, яркие краски фресок Шагала за стеклянным фасадом, «Метрополитен-опера», струи фонтана, облицованного черным мрамором, продавцов билетов, уличных артистов, публику, прогуливающуюся перед началом представлений, Катринка испытала настоящее наслаждение.