Текст книги "Только про любовь"
Автор книги: Ивана Трамп
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 40 страниц)
– Нет, – прошептала Катринка с ужасом.
– Он не оставил ни записки, ни объяснения.
– Застрелился? – повторила она. – Но почему? Единственное, что от него требовалось – это сказать, где найти моего сына.
– Я полагаю, что он не поверил, что вы не станете ею преследовать по суду, миссис Грэхем. Я полагаю, что он не поверил, что вы не захотите отомстить. Смерть, должно быть, показалась ему предпочтительнее, чем потеря доброго имени, потеря всего. – Он помолчал некоторое время, затем с трудом продолжил: – Есть еще одно. – Катринка ждала, зная, что это также вряд ли будет хорошей новостью. – Он уничтожил всю свою картотеку. Если там что-то и было, что могло бы привести нас к вашему сыну, все пропало.
Отчаяние охватило ее. Циммерман был единственной зацепкой в поисках ее сына, и сейчас он ускользнул от нее, лишив себя жизни, а ее – надежды.
– Я, конечно, пришлю вам письменный отчет, – сказал Цейс. – Но я подумал, что вы захотите узнать обо всем как можно скорее.
– Спасибо, – сказала Катринка.
– Я очень сожалею, миссис Грэхем.
– Да, – сказала она. Катринка слышала, какой попрощался, и заставила себя сказать «до свидания» перед тем, как положить трубку. «Я потеряла все, – подумала она. – Все на свете, что я любила. Все».
Глава 43
Сабрина закатала рукава с грязными манжетами, подтянула юбку с неровно подшитым подолом и начала мстительно поливать Катринку грязью. «Катриночку променяли на французскую куколку» – называлась статья, в которой говорилось о предстоящем разводе Грэхемов. Ее нелюбовь к Катринке всегда была инстинктивной и необъяснимой. Она всегда видела перед собой женщину, не очень сильно отличавшуюся от нее самой, – умную, честолюбивую, происходящую из простой семьи, сумевшую только потому, что была красива, заарканить богатого и красивого мужа, который сделал ее жизнь невероятно роскошной. В то время как она, Сабрина, смогла заполучить только плохо оплачиваемого, второстепенного государственного служащего, не способного вывести свою семью в высшее общество, к тому же бросившего ее. Сабрина не могла заставить себя поверить в то, что Катринка заработала свое благополучие тяжелым трудом и что задолго до встречи с Адамом уже была на пути к достижению успеха, хотя, может быть, и не столь грандиозного. Не могла она также признать, что люди тянулись к Катринке не только потому, что она богата, что женщины видели в ней надежную подругу, что мужчины ухаживали за ней не как за потенциальной сексуальной партнершей, а как за интересной, очаровательной и по-настоящему приятной женщиной. Невзрачная, злобная, нелюбимая и неприятная во многих отношениях, Сабрина считала, что ее лишили неотъемлемого права на такое же положение в обществе, какое занимала Катринка.
Зависть сделала ее злорадной. Зависть превратила ее в параноика. Она злилась на Катринку за, как ей казалось, бесчисленные случаи пренебрежения, начиная с приветствий, которые были то слишком краткими, то слишком прохладными, и кончая несоответствующим местом за столом во время торжественных обедов. Но больше всего она злилась на Катринку за то, что та солгала ей о бегстве Натали от принца Халида в Аскоте. Супружеская неверность Адама предоставила ей великолепную возможность посчитаться с Катринкой и Натали одновременно, а также с Адамом Грэхемом в придачу. Злорадство сделало ее перо особенно язвительным. В каждой своей статье она описывала споры, которых не было, разговоры, которые никогда не происходили, подарки, которые никогда не дарились. Адам преподнес Натали бриллиантовое обручальное кольцо из золота высочайшей пробы, говорилось в одной статье; Натали позвонила Катринке и умоляла простить ее за то, что отбила у нее мужа, утверждалось в другой; Катринка вместе со своими любимыми дизайнерами тратит астрономические суммы, а затем отправляет Адаму счета для оплаты, сообщалось в третьей. Были сплетни и о том, что Катринка забросила дела, искала помощи у психиатров, завела любовника, ставила нереальные финансовые условия своим партнерам. Каждая из этих историй имела только самое отдаленное отношение к реальности. Например, та, что касалась психиатров, начиналась с фотографии Катринки, мило беседующей с известным психиатром на открытии сезона в «Метрополитен-опера». Тот случай, когда однажды вечером, танцуя с одним из своих деловых партнеров, она подвернула ногу и не могла самостоятельно дойти до своего столика, дал Сабрине возможность озаглавить свою статью «Друзья Катриночки озабочены ее пьянством».
Рик Колинз, движимый верностью, дружбой и более всего нелюбовью к Сабрине, выступил на защиту Катринки. Остальные же обозреватели колонок светской хроники подхватывали все истории, не заботясь об их достоверности. Газеты и журналы, даже телевизионные программы текущих новостей муссировали эти слухи, и Катринка, которая долго надеялась, что публика и пресса скоро потеряют интерес к ней и к Адаму, начала сомневаться, что она когда-нибудь сможет иметь свою собственную, недоступную всем личную жизнь.
Хотя она старалась не читать и не смотреть все то, что касается развода, избежать этого было невозможно. Если Нина Грэхем не звонила ей, чтобы сообщить самые мерзкие подробности, тогда это делала Клементина. Даже ее друзья считали, что она должна признать некоторые детали для ее же собственного блага.
Покушения на ее личную жизнь приводили ее в ужас. Для нее, всегда такой скрытной в том, что касается ее личной жизни, видеть все эти безвкусно разукрашенные и сильно преувеличенные подробности на первых страницах бульварной прессы было особенно мучительно. Однако она старалась переносить все, сохраняя достоинство. Прочтя раздел о нравах в обществе из книги советов семьи Кеннеди, Катринка стала делать вид, что не обращает внимания на скандал. Она наняла личную охрану, чтобы оградить себя от тех странных людей на улицах Нью-Йорка, которые пытались подойти к ней поближе, чтобы либо прокричать оскорбление, либо выразить сочувствие. Она не говорила о своих чувствах даже со своими ближайшими друзьями. После предательства Адама и Натали Катринке еще труднее было полностью доверять кому бы то ни было. Она жила в страхе, что Сабрина узнает секрет о незаконнорожденном сыне и о ее причастности к самоубийству Циммермана. Станет ли Эрика, которая сильно переживала из-за его смерти, обвинять Катринку? Эти мысли ужасали ее.
В надежде погасить интерес публики она старалась не появляться на людях. Катринка провела некоторое время в Лондоне, осуществляя по возможности руководство своими гостиницами оттуда. Время от времени она скрывалась в Сан-Морице, где каталась на лыжах, на вилле «Махмед» или на ферме Дэйзи в Италии. Но иногда она вынуждена была возвращаться в Нью-Йорк, чтобы провести совещание с сотрудниками гостиниц «Прага» и «Грэхем», проконсультироваться с адвокатом, переговорить с Адамом и обязательно увидеться со своей свекровью, которая не одобряла развод или его скандальность даже больше, чем она не одобряла их брак.
Нина под предлогом ежемесячных приездов в Нью-Йорк старалась заманить Катринку на обед или ужин, когда они обе были в городе, и если Катринка была занята, то она без приглашения останавливалась в ее квартире, чтобы сделать их встречу неизбежной. То, что Адам уже больше не жил здесь, могло бы быть достаточным поводом для будущей-бывшей невестки выразить нежелательность таких посещений, но Катринке не хотелось этого делать. Это казалось ей мелочным и грубым, это нарушало ее представление о семье. Вместо этого она просто старалась избегать Нину.
Катринке было трудно понять, почему Нина Грэхем настаивала на встрече с ней. Их встречи были не более приятными, чем раньше.
За тринадцать лет она добилась завистливого восхищения Нины, но не ее любви, хотя сейчас ее это уже больше не волновало. Она поняла, что у Нины нет нежности, что она не могла дать любви даже своим детям и внукам. Самое большее, что она могла предложить им, – это вскользь одобрить их достижения в случае, если таковые соответствовали ее высоким критериям. Но Катринка не принадлежала к ее семье и даже не смогла дать ей желанного внука, и самое большее, что она хотела бы услышать от Нины – это признание: женитьба Адама не была полным провалом.
Если бы Адам ушел от Катринки к кому-нибудь, кто был более приемлем в социальном отношении, к кому-нибудь по фамилии Дьюк, Рокфеллер или Эллиот, Нина, может быть, не была бы так расстроена из-за развода сына. Но вместо этого он выбрал, как выразилась Нина, парижскую продавщицу, разведенную с арабом и с нечистокровным ребенком на руках. Она считала, что Адам совершенно потерял голову.
– Кто эта женщина? – постоянно спрашивала она Катринку, как будто бы она никогда не встречалась с Натали на всевозможных приемах. – Что мой сын нашел в ней?
– Почему бы вам не спросить об этом Адама? – был обычный ответ Катринки.
Нина, конечно, спросила, но Адам, думая, что это приглашение, привел Натали с собой в гости. Даже после их двухдневного пребывания в Ньюпорте Нина ничего не поняла. Очарование Натали не произвело на нее никакого впечатления, что, конечно же, было не удивительно.
– Это правда, как ты считаешь? – спросила Нина Катринку однажды утром в мае, протягивая ей номер газеты «Кроникл», которую она читала.
Накануне они вместе ужинали в ресторане «Лягушка», и Катринка надеялась ускользнуть к себе в кабинет как можно раньше, чтобы избежать новой встречи с Ниной. Но, к своему ужасу, она застала свою свекровь в библиотеке за чтением утренних газет.
– Что? – спросила Катринка, взяв у нее газету и мельком проглядывая статью Сабрины.
– Ты думаешь, что эта женщина действительно беременна?
Катринка побледнела. Возможно ли это? Кажется, Сабрина в этом уверена. Натали видели покупающей детскую одежду.
– Возможно, – сказала Катринка и почувствовала неприятный спазм в желудке.
– Не очень убедительное доказательство, – фыркнула Нина.
– Не очень, – согласилась Катринка. Комок подступил к горлу так, что она едва могла говорить.
– Я думаю, что если она подарит ему ребенка, то вся эта суета стоила того.
– Для вас, – огрызнулась Катринка, – но не для меня.
Впервые Нина Грэхем, казалось, была поражена.
– Ох, дорогая, извини. Я надеялась, что ты уже не принимаешь это так близко к сердцу, – добавила она.
– Уже нет, – сказала Катринка, хотя не была в этом полностью уверена. Ее ощущения, казалось, менялись каждую минуту: любовь и гнев, одиночество и облегчение так быстро сменяли друг друга, что она не могла сказать определенно, что она чувствовала по этому поводу.
– Но это не значит, что это не причиняет боль, – продолжала она, размахивая газетой перед Ниной. – И я не буду больше говорить с вами об Адаме. Если вы хотите узнать что-то, спросите его самого. Не меня. – Катринка повернулась, чтобы выйти из комнаты, но остановилась, когда услышала, что Нина зовет ее по имени. – Что? – спросила она грубо.
– Я не делала секрета из того, что не считала тебя подходящей женой для моего сына, Катринка. Но это не значит, что ты не нравилась мне. Напротив, ты мне нравишься. Ты всегда те нравилась. Ты умна, смела, и, Бог видит, ты честолюбива и много работаешь…
– Почему я не была подходящей женой для вашего сына? – спросила Катринка, перебивая ее.
Нина Грэхем помолчала, нахмурившись. Почему, собственно? Она составила свое суждение о Катринке быстро, как и все свои суждения, не особенно принимая во внимание доводы «за» и «против». Но никто до этого не требовал от нее объяснения.
– С одной стороны, не было детей… – начала она.
– Это было позже. Почему с самого начала?
Нина отпила глоток кофе, обдумывая несколько секунд вопрос, и затем сказала:
– Я думаю, это очень просто. Необработанные алмазы меня никогда не привлекали.
– Эта женщина совершенно ужасный сноб, – сказала. Лючия в тот же день за обедом, когда Катринка повторила ей слова Нины.
Они были вдвоем в ресторане «Ле Сирк», и при этом обе старались не обращать внимания на любопытные взгляды в их сторону, приветствовали знакомых с удивительным самообладанием, твердо решив, что не будут прятаться лишь потому, что их личная жизнь оказалась в центре внимания прессы. Нику Кавалетти было, наконец, предъявлено обвинение большим жюри в совершении нескольких уголовных преступлений, включая заговор с целью обмана и пособничества в убийстве.
Друзья, которые могли бы их поддержать, по тем или иным причинам отсутствовали. Рынок искусства сделал резкий скачок вниз, и Александра увязла в бухгалтерских делах, стараясь спасти свою галерею. Дэйзи была во Фьезоле с Риккардо; Марго и Тед все продали и переехали в Монте-Карло; Жужка, которая, наконец, ушла от Томаша, ездила на соревнования по гольфу вместе с Карлой; оставалась Натали, с которой, конечно, никто из их компании не общался. Сама Лючия приехала в город на короткое время по делам и торопилась вернуться во Фьезоле, чтобы быть поближе к Паие.
– Она все-таки погубила Адама, – сказала Катринка. – И Клементину. Никто из них не узнает, что значит быть счастливым.
– Я полагаю, ты права. Она заставляет всех, включая ее собственных детей, чувствовать, что они принесли собачье дерьмо на ее бесценные обюссонские ковры. – Катринка рассмеялась, и Лючия, взяв еще одну плетеную булочку с сыром «бри», намазала ее маслом и откусила кусок, не выражая никакого удовольствия. Будучи одной из тех женщин, которые едят, чтобы успокоиться, она за последние несколько месяцев потолстела на два размера, так как ее жизнь была полна неприятностей.
Для такой невысокой и узкокостной женщины толщина казалась огромной.
– Но разве кто-нибудь знает, как быть счастливым? – спросила она.
– Все время? Нет. Но иногда надо посидеть спокойно и насладиться тем хорошим, что у тебя есть. Почему бы нет?
Лючия бросила булочку на тарелку.
– Мне не доставляет удовольствие даже это.
– Нам следует съездить на ранчо с минеральными водами. Это принесет нам обеим пользу.
– Бог свидетель, мне бы не помешало немного поголодать. – Она посмотрела на горячий куриный салат, который остался почти нетронутым на тарелке Катринки, и удивленно покачала головой. – Но посмотри на себя, ты ничего не ешь. Я же не могу остановиться, когда чувствую себя несчастной.
– Я не чувствую себя несчастной, – сказала Катринка твердо. – Уже нет.
Но Лючия не была в этом уверена. Она помолчала секунду и затем сказала:
– Она не беременна.
– Нет? – переспросила Катринка, почти испытывая стыд оттого, что ей так хотелось поверить Лючии. Возможно, если бы у Адама ребенок появился значительно позже, это не причинило бы ей такую боль. Но так как развод еще только предстоял, а Адам еще присутствовал в ее жизни и рана, нанесенная ей его изменой еще не затянулась, она бы восприняла это как еще один жестокий удар. – Ты ее видела?
– Конечно, нет, – сказала Лючия с гневом в голосе, как будто ее обвинили в предательстве. – Но я виделась с Адамом сегодня утром. – Она посмотрела на Катринку, как бы извиняясь. – Поэтому я и в Нью-Йорке. Чтобы показать ему эскизы новой яхты, которую мы делаем для Руперта Мердока.
– Натали тоже здесь?
– Нет. У меня создалось впечатление, что он не поощрял ее приезд. Я не думаю, чтобы ему было приятно столкнуться с тобой, при этом держа ее под руку.
– Мне бы это тоже не доставило удовольствия, – сказала Катринка сухо.
– Как только я вошла в его кабинет, он сказал мне, что видел статью Сабрины и что в ней ни слова правды.
Натали покупала подарок для какого-то приема по случаю рождения ребенка, вот и все. – Облегчение, которое испытала Катринка, сделало ее почти счастливой. – Он хочет знать все о тебе, Катринка, – продолжала Лючия. – Он выспрашивает у меня все подробности каждый раз, когда мы встречаемся. Если ты хочешь знать мое мнение, то я думаю, что он жалеет, что ушел от тебя. Я думаю, он все еще любит тебя и вернулся, если бы ты приняла его.
Как было бы приятно принять версию Лючии за реальность, подумала Катринка, но не могла. Она знала Адама слишком хорошо. Он, возможно, все еще любил ее, по-своему, но не в этом была причина любопытства или противоречивости чувств, которую заметила Лючия.
– Может быть. На какое-то время, – согласилась Катринка. – Но он опять уйдет. Или я заставлю его уйти. Беда в том, что Адам хочет слишком многого. Ему недостаточно всех денег, всех женщин, всех детей на свете. За эти годы у него были и другие женщины, об этом она узнавала из газет. Это подтверждали люди, чьим словам она доверяла. Она была уверена, что и в дальнейшем у него будут женщины. Она этого не выдержит.
Ее собственное честолюбие отличалось от честолюбия Адама. Она никогда не была удовлетворена тем, что имела, в то время как стремилась получить что-то еще.
– Это сделала его мать, – продолжала Катринка, вернувшись к словам Лючии. – Она заставила его поверить, что в дерьме на ковре виноваты все, кроме него.
Телефон зазвонил в середине ночи, и Катринка, проснувшись и не совсем хорошо осознавая, что происходит, решила не снимать трубку. Где бы она ни находилась, приблизительно около двух часов раздавался звонок. Когда она поднимала трубку, на другом конце было слышно только легкое дыхание, а затем через несколько мгновений следовал щелчок, означавший отключение линии. У нее не было никаких доказательств, но она подозревала, что это была Натали, которая хотела, но не решалась поговорить.
Однажды они все-таки поговорили, очень недолго, когда Катринка вернулась из Праги. Натали позвонила, чтобы сказать, что она очень расстроена, что не хотела причинить ей боль, что влюбилась в Адама совершенно случайно, что эта любовь, возможно, была ошибкой. Она надеялась, что когда-нибудь Катринка простит ее и они снова будут друзьями. Катринка бросила трубку.
После стольких лет дружбы для Натали не просто потерять такую хорошую подругу. Возможно, то, что она сама явилась причиной разрыва, причиняло ей больше страданий, чем Катринке. Катринка могла это понять, но понимание этого не позволяло ей ни простить, ни забыть.
Телефон продолжал звонить, и Катринка поняла, что лампочка вспыхивала па ее личном, незарегистрированном телефоне. Мало кто мог знать номер этого телефона, и те, кто знал, пользовались им только в крайних случаях. Она нажала кнопку, подняла трубку и сказала «Алло».
– Катринка, это я.
– Ты знаешь, сколько сейчас времени? – ответила она, мгновенно чувствуя раздражение. – Если это опять какая-то проблема с бумагами о разводе, то сейчас неподходящее время, чтобы их обсуждать.
– Это касается Лючии, – сказал он, в его голосе были усталость и беспокойство. – Я хочу привезти ее к тебе. Хорошо?
– Что случилось?
– Я объясню, когда мы приедем.
– Приезжайте немедленно.
Катринка встала с постели, прямо на ночную рубашку накинула голубой шелковый халат, быстро умылась, почистила зубы, завязала свои темные волосы в хвост и пошла на кухню приготовить кофе и вскипятить воду для чая. Анна, удивленная и слегка испуганная, вышла на кухню посмотреть, что происходит. Катринка успокоила ее и отослала спать, затем поставила на поднос чашки, молочник и сахарницу и отнесла все это в библиотеку. Через несколько минут зазвонил домофон, и швейцар сказал, что приехал Адам. Она подошла к двери, открыла ее и осталась на пороге, с нетерпением ожидая, когда подъедет лифт.
– Что такое? Что случилось? – спросила она, как только увидела их.
Адам поддерживал Лючию за талию. Она, казалось, была в невменяемом состоянии.
– Кто-то залез в ее квартиру, – сказал он. – Это было ужасно, – сказала Лючия.
– Ты хочешь что-нибудь выпить? – спросила Катринка, пока они шли в библиотеку. – Вина? Бренди?
– Нет, лучше всего чаю, – сказала Лючия.
– Я выпью бренди, – сказал Адам, направляясь к бару, чтобы налить себе.
Они ужинали вместе с Мардоками, начал объяснять Адам, сняв пиджак и повесив его на спинку стула, затем он снял и галстук. После этого они отправились в клуб послушать джаз. Затем он отвез Лючию домой. Ему не понравилось, что после ухода Ника Лючия сняла себе студию в доме, где не было швейцара. Поэтому Адам решил проводить ее до двери квартиры. Они немного поспорили по этому поводу. Лючия уверяла, что ей не нужна большая квартира, так как она сейчас бывает в Нью-Йорке редко. Адам же отвечал, что он не имеет в виду большую квартиру, а более безопасную. И тут они заметили, что входная дверь открыта.
Все внутри было в полном беспорядке, столы перевернуты, лампы повалены, диванные подушки порезаны, содержание шкафов и ящиков вывалено на пол, холодильник опустошен, пакеты с замороженной пиццей и коробки с мороженым лежали на полу. Они вызвали полицию, дождались полицейских и ответили на их вопросы. Лючия, однако, не сказала о том, кого она подозревает.
– Ты думаешь, это дело рук Ника? – спросила Катринка.
– По крайней мере, его друзей, – ответила Лючия. Ее рыжеватые волосы были растрепаны, краска на глазах потекла, она выглядела так, как будто не спала несколько дней.
– Ничего не пропало, – сказал Адам, уверенный, что это подтверждает их подозрение.
– Они пытаются меня запугать.
– Почему?
– Ник боится, что я буду свидетельствовать против него на суде.
– Но ты же ничего не знаешь!
– По крайней мере, немного. Но я уверена, что он виновен. А они хотят, чтобы присяжные поняли, что я считаю своего мужа невиновным. – Слезы текли по щекам черными ручейками. Катринка села рядом с ней на диван и взяла ее за руку.
– Она должна немного поспать, – сказал Адам. – Она совершенно измучена.
– Я так испугана.
– У тебя есть что-нибудь? – спросил Катринку Адам. Катринка кивнула.
– В моей аптечке, – сказала она, глядя, как Адам идет по коридору в ту комнату, которая когда-то была их общей комнатой. Как странно, подумала она, хотя только пять месяцев назад она видела это по многу раз на день.
– Он заплатит за все, что сделал, – сказала Лючия, хотя было не ясно, имела ли она в виду общество или только себя. – Но я не могу выступать в суде против него. Я люблю его. Это болезнь, – добавила она грустно. – Я еще не оправилась от этого.
– Скажи ему, – настаивала Катринка. – Он заставит их оставить тебя в покое.
– Ник хочет, чтобы я солгала ради него. Но я не могу сделать этого.
– Пообещай ему, что ты не начнешь бракоразводный процесс, пока не закончится суд. Окружной прокурор не сможет вызвать тебя в качестве свидетеля в суд, пока ты все еще его жена. Пообещай ему, что ты ни за что не будешь вмешиваться, пока все не закончится.
Адам вернулся с таблеткой и стаканом воды.
– Вот. Выпей это, – сказал он тихо Лючии.
Лючия взяла таблетку и проглотила ее, затем Катринка отвела ее в одну из комнат для гостей, достала из встроенного лакированного комода хлопчатобумажную, отделанную кружевами ночную рубашку, откинула покрывало с кровати и подождала, пока Лючия переоденется и ляжет в кровать.
– Встреться с Ником завтра, – уговаривала ее Катринка. – Если ты хочешь, я пойду с тобой. Это будет лучше, чем идти с Адамом, я думаю. Они только поругаются.
– Я позвоню ему, – согласилась Лючия, засыпая. Таблетка уже начала действовать. – Я позвоню ему завтра утром.
Вернувшись в библиотеку, Катринка застала Адама лежащим на одном из диванчиков, с полным стаканом бренди и с закрытыми глазами.
– Она заснула, – сказала она ему.
Он открыл глаза.
– Это было довольно неприятно, – сказал он. – Даже мне стало страшно.
– Ты уезжаешь завтра в Шотландию? – Его секретарь звонил ей накануне и использовал это как предлог для того, чтобы заставить Катринку немедленно подписать и вернуть последний вариант бумаг для развода. Она, конечно, не сделала это.
– Послезавтра. А что?
– Я думаю, ты должен взять Лючию с собой. Ты можешь переправить ее на самолете во Флоренцию.
– Маленькая устроительница, – сказал он с нежностью.
– Я не хочу, чтобы она страдала, – ответила Катринка раздраженно.
– Я тоже не хочу. Я предложу ей это завтра.
Она взяла с кофейного столика поднос и понесла его на кухню, давая ему понять, что пора уходить. Но когда она вернулась в библиотеку, то увидела, что он не сдвинулся с места.
– Шофер ждет тебя внизу? – спросила она прямо.
– Я отослал его.
– Зачем? – удивилась она, хотя знала, что это был глупый вопрос. Разве она не говорила Лючии только сегодня днем, что Адам всегда хочет все?
– Я подумал, что ты разрешишь мне провести ночь здесь, – сказал Адам.
– Зря, – сказала Катринка. – Здесь недалеко. Ты можешь дойти пешком.
– Это все еще и моя квартира, – сказал он с обидой. Он огорчался, что, приезжая в Нью-Йорк по делам, он должен снимать номер в «Плазе».
– Адам, я не хочу спорить. Я просто хочу, чтобы ты ушел.
Наконец, он поднялся, протянул к ней руки и обнял ее.
– Мне не хватает тебя, – сказал он.
– Прекрасно, – ответила она. – Я рада это слышать. А теперь уходи.
– Так много всего происходит, мне надо о многом с тобой поговорить. – Было много всего, что она хотела бы обсудить с ним. Она хотела бы узнать его мнение о некоторых своих планах. В бизнесе его совет всегда был неоценимым. На какое-то мгновение она засомневалась. И он поцеловал ее.
– Ты так прекрасна, – сказал он, и его руки двигались вверх по ее спине, прижимая ее ближе и ближе, затем мягко скользнули вперед, обнимая ее полные груди.
Катринка не занималась любовью уже почти шесть месяцев, и она почувствовала полузабытую приятную дрожь, ее тело начало медленно сдаваться. Но тут она опомнилась, и боль и страдания вновь охватили ее. Она отшатнулась.
– А ты – сукин сын, – сказала она.
– Не будь такой, – пробормотал он разочарованно, стараясь вновь привлечь ее к себе, прижимаясь лицом к ее шее. Ему так хотелось с ней поговорить, никому он не мог признаться, как он неспокоен. Каждый день появлялись новые проблемы в делах, все время что-то происходило не так, как он предполагал. Иногда ему казалось, что ему сил не хватит, чтобы справиться со всем этим. – Ты мне нужна.
– Ты должен был подумать об этом перед тем, как бросить меня, – сказала она, пытаясь высвободиться из его объятий. Но он не отпускал ее, и она боялась, что наступит такой неприятный момент, когда эта стычка перейдет в скандал.
Наконец, он отпустил ее.
– Извини.
– Давно бы так.
Он улыбнулся, и она почувствовала знакомый спазм в животе.
– Только ведь ты не скажешь «да», – добавил он. Она не ответила, и тогда он надел галстук и пиджак.
– Ты был так добр к Лючии, – сказала она.
– И ты тоже.
– Она выглядела такой испуганной.
– Ты так и не выучила глаголы.
– А ты так и не знаешь, что важно и что не важно.
– Возможно, ты и права, – согласился он. Она проводила его до двери, и когда он открыл ее, то повернулся и поцеловал ее в щеку. – Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – ответила она, закрывая дверь, как только он перешагнул порог и вышел в коридор.
Мысли и чувства Катринки сменяли друг друга, как в калейдоскопе. Сначала сожаление, потом – удовлетворение. Наконец, удовлетворение победило. Три месяца назад, может быть, даже месяц назад она не смогла бы прогнать его. Но, несмотря на то что сегодня это было очень трудно, она сделала это. Уже ясно, что она выздоравливает от любви. Совершенно определенно. Чувствуя себя одинокой, но победившей, она гордо вернулась в кровать.
