Текст книги "Испытание огнем. Сгоравшие заживо"

Автор книги: Иван Черных

Соавторы: Михаил Одинцов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 54 страниц)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

27/VI 1941 г. Боевой вылет с бомбометанием по Бухаресту.

(Из летной книжки Ф.И. Меньшикова)

Пятые сутки коротали летчики под крыльями бомбардировщиков, томимые жарой, не спадавшей даже после захода солнца, и ожиданием первого боевого вылета, первой встречи с опасностью. Каждый понимал, что кто-то с задания не вернется и что этим «кто-то» может оказаться его экипаж или лично он.

Темнота надвигалась медленно, как-то нехотя, а зарево пожара над Севастополем разгоралось все сильнее и поднималось все выше. Его отблески долетали сюда, на Сакский аэродром, и зловещими кровавыми бликами вспыхивали на крыльях и фюзеляжах самолетов.

Майор Меньшиков закончил обход рассредоточенных и укрытых маскировочными сетками бомбардировщиков – время от времени командир покидал оборудованный в землянке КП, чтобы переброситься несколькими фразами с членами экипажей, разрядить нервное напряжение, – и вернулся к потрескивающей грозовыми разрядами рации, к загадочно молчавшим телефонам.

Пятый день идет война, пятый день полк находится в боевой готовности: летчики и штурманы, воздушные стрелки и радисты, инженеры, механики, техники, мотористы ни днем, ни ночью не покидают аэродром, ждут команды на вылет. И если в первый день настроение у летного состава было боевое, даже, можно сказать, приподнятое, то теперь Меньшиков видел, как потускнели лица многих: притух задорный, азартный огонек в глазах, поубавилось в разговорах острот, шуток. Причина понятна: немецкие летчики хозяйничают в небе, на глазах всего личного состава сбили два истребителя из соседнего полка, а бомбардировщики поджигают, как фанерные макеты, с первой атаки… Совсем не такая война, какой она представлялась, совсем не такой противник… Безнаказанность фашистов, их успехи на фронте угнетающе действовали на людей, вселяли в них неуверенность. Меньшиков пытался приподнять дух подчиненных рассказами об успешных боях летчиков других частей, о том, как били фашистов в небе Испании, но чувствовал: помогает это мало. Откровенно говоря, Меньшиков и сам испытывал тревогу, неуверенность. Нет, погибнуть он не боялся – о смерти он не думал. Тревожило другое: справится ли он с обязанностями командира полка? Всего три дня назад он командовал эскадрильей, даже заместителем командира полка не был, и вдруг: «Принять полк!» Предшественника забрали на место погибшего командира дивизии, заместитель же где-то застрял на курсах подготовки ночных летчиков.

Говорят, плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Меньшиков завидовал своим товарищам, которые легко поднимались по служебной лестнице. Его же судьба не баловала: прежде чем стать летчиком, он отслужил срочную, три года проработал мотористом и лишь к тридцати годам окончил летную школу. Самолет он чувствовал и понимал, как живое существо, потому пилотажное дело давалось ему легко, а вот командирское… Товарищи чуть ли не каждый год получали повышение по службе, его же командиром звена назначили в тридцать пять лет, командиром эскадрильи – в сорок. И почти сразу – командиром полка.

Трудные, томительные часы ожидания. Почему КП дивизии не дает команду на вылет?…

Зарево над Севастополем то ослабевало, то усиливалось: видимо, бомбардировщики шли волна за волной. Да, преимущество гитлеровской авиации подавляющее. Не случайно немецкие военные теоретики в своих трудах доказывали решающую роль самолетов в будущих войнах. И сделали свое дело: Германия столько настроила бомбардировщиков, истребителей, разведчиков, что всюду в небе только они. А наши… Будто все уничтожены. Но нет же, не все! Полк Меньшикова не потерял пока ни одного самолета. Правда, и не совершил еще ни одного боевого вылета, другие же полки именно на земле понесли большие потери. Меньшиков за день до начала войны дал команду перелететь на запасной аэродром…

18 июня к Меньшикову приехали жена с дочуркой: до этого они жили в Подмосковье, где ранее служил Федор Иванович. Он не торопился брать их в Саки в предчувствии скорой войны – об этом только и говорили, – да и фашистская армия вела себя нагло, вероломно, пол-Европы уже захватила; но Зина сама приняла решение.

По случаю их приезда Федор Иванович устроил праздничный ужин, на который пригласил соседа с женой, уполномоченного особого отдела капитана Петровского, тоже до недавнего времени жившего одиноко – жена заканчивала институт в Киеве, – и им довелось скоротать вместе не один вечер. Нельзя сказать, чтобы они были большими друзьями, но друг другу доверяли. В полк Петровский прибыл весной, чуть позже Меньшикова; ранее, по его рассказам, служил в штабе округа, но за какую-то промашку был переведен сюда на юг и назначен оперативным уполномоченным особого отдела в полк. Он хорошо знал английский и немецкий, частенько слушал заграничные передачи. Меньшикову нравились его комментарии, его смелые, со знанием дела суждения о политике государственных деятелей. В тот вечер после небольшого застолья они, оставив жен обсуждать моды сезона, удалились в квартиру Петровского. Капитан включил радиоприемник. Диктор на английском языке говорил о чем-то возбужденно, запальчиво, часто повторяя: «Гитлер», «рашен».

– Все о войне, – закуривая папиросу, кивнул на приемник Петровский. – Говорят, что Гитлер сосредоточил и развернул вдоль нашей границы более сотни дивизий и что вот-вот произойдет вторжение.

– Ну, насчет вторжения они, пожалуй, преувеличивают, – высказал свое мнение Меньшиков, – хотя фашистская авиация наглеет с каждым днем, нарушает границу все чаще. А нам дан приказ не поддаваться на провокацию. Как это понимать?

– Как? – Петровский задумчиво выпустил дым. – Такими вещами не шутят. И англичане… очень уж злорадствуют. Хотелось бы им столкнуть нас лбами, с апреля вещают, что не завтра, так послезавтра Германия нападет на Советы… Сложная, очень сложная обстановка…

Англичанам, несомненно, верить было нельзя, но то, что немецкие самолеты часто вторгались на нашу территорию, летали над аэродромами, расположением войск, над военными объектами, очень и очень настораживало, и Меньшиков, пользуясь тем, что вскоре должны были начаться летно-тактические учения, 21 июня дал команду полку перебазироваться на запасной аэродром. Вот потому-то полк пока и не понес потерь.

Пока… Каким окажется боевой вылет? Без истребителей сопровождения придется нелегко. Меньшиков взглянул на часы. Без десяти одиннадцать. Пора бы взлетать: до Бухареста, по которому должна нанести бомбовый удар его группа, лету около трех часов да обратно столько же, а светать начинает в начале четвертого. Значит, фашистские истребители, севшие на острове Змеином, могут и постараются перехватить бомбардировщиков. Каждая минута промедления не на пользу полку. Майор снял трубку прямого телефона с КП дивизии. Ему ответили сразу:

– Оперативный дежурный слушает.

– Двадцать первый беспокоит. Как там обстановка? Почему нет команды?

– Ждите, – сухо ответил оперативный дежурный. – Команда будет.

– Пятые сутки ждем. Под крыльями, на голой земле…

– По мягким постелям соскучились? – перебил его недовольный голос командира дивизии. – Привыкайте, Федор Иванович, под крыльями спать и в кабинах самолетов. Даю вам еще два часа. И ни шагу от машин. Ясно?

Меньшиков положил трубку и, дав команду дежурному по аэродрому оповестить экипажи о двухчасовом отдыхе, вышел на улицу. Небо над Севастополем по-прежнему полыхало багрянцем, где-то гудели самолеты – нудно, с завыванием: не наши, – то там, то здесь ввысь взвивались ракеты, трассирующие пули. Голова была тяжелая, хотелось спать: с раннего утра 22 июня он на ногах и, можно сказать, не отдыхал, а в полете надо быть собранным, сообразительным, принимать решения в доли секунды. Надо обязательно поспать хотя бы эти два часа.

Майор постоял еще с минуту и направился к своему бомбардировщику.

До экипажа уже дошла команда об отдыхе: штурман, начальник связи и воздушный стрелок лежали под крылом на брезенте, положив под голову парашюты. Из темноты навстречу Меньшикову вынырнул механик – он был за дневального – и отрапортовал:

– Товарищ командир, экипаж находится на отдыхе.

– Вижу, вижу, – остановил его жестом руки Меньшиков. – Все в порядке?

– Так точно.

– Хорошо. Дежурьте. В случае чего я буду в кабине.

– Есть!

– Товарищ командир, идите к нам, – позвал штурман.

– Спасибо, в кресле удобнее.

Усталость взяла свое: он задремал. Сквозь сон услышал обрывки фраз:

– А может, отложим? Вряд ли она дожидается. – «Гордецкий», – узнал голос Меньшиков.

– Дожидается, – уверенно возразил второй голос. – Собственно, ты как хочешь, а я все равно схожу.

«Кто же это? Похоже, Туманов… Точно, он, дружок Гордецкого. И чего им не спится?» Голоса и шаги удалились, приятная тишина обволокла Меньшикова, и все растворилось в ней, исчезло.

Ему казалось, задремал на минутку, а открыл глаза – светает. Он ужаснулся: проспал вылет!

– Товарищ командир, взлет в четыре ноль-ноль, – приподнялся на крыло дежурный по аэродрому. – Все остальное без изменения.

«Так вот кто меня разбудил». – Меньшиков взглянул на самолетные часы – без семи минут три. Вот это вздремнул!

– Объявите: в три часа построение на последние указания.

Меньшиков обошел строй и остался доволен: отдых снял с подчиненных напряженность – лица посвежели, повеселели, в глазах засветилась прежняя уверенность. Лишь лейтенант Туманов стоял хмурый, глядя себе под ноги. Но он и в лучшие времена не отличался веселым нравом. Кто-то из полковых остряков нарек его Хмурым, так эта кличка и прикипела к нему намертво. Меньшиков же испытывал к лейтенанту чувство жалости и сочувствия: Туманов рос и воспитывался без родителей, видно, это и наложило отпечаток на его характер; зато он был дисциплинированным и исполнительным летчиком, разбирался в технике не хуже инженеров и пилотировал наравне с опытными летчиками. Потому майор и включил его в состав боевой группы, куда вошли лучшие экипажи полка.

Командир полка вышел на середину строя, где уже стояли начальник штаба, заместитель по политической части, старший инженер, метеоролог, и, к своему удивлению, обнаружил рядом с ними уполномоченного особого отдела капитана Петровского. Раньше он никогда не появлялся на построениях, тем более на последних указаниях перед полетами. Капитан напряженно и внимательно всматривался в лица летчиков, штурманов, воздушных стрелков и радистов, и нельзя было не заметить, что он чем-то озабочен, недоволен. Наблюдали за ним и стоявшие в строю.

Меньшиков поспешил начать последние указания.

2

27 июня 1941 2. …Наш Черноморский флот совместно с авиацией нанес удар по базе немецких кораблей в Констанце…

(От Советского информбюро)

Бомбардировщики тяжело завывали моторами, неся в своем чреве по тысяче килограммов бомб, а Меньшиков и командиры эскадрилий подвесили по тысяче двести. Собрались северо-западнее аэродрома, над озером, построились звеньями в правый пеленг, и Меньшиков повел своих ведомых к цели. Группа состояла из семнадцати самолетов. Девять из них во главе с командиром полка должны были нанести удар по военным объектам Бухареста и две четверки – по нефтезаводам Констанцы и Сулины.

Высота заметно росла, в кабине становилось прохладнее. Меньшиков отстегнул лямки парашюта и надел меховую куртку, захваченную на всякий случай. А когда стрелка высотомера перевалила за пять тысяч, почувствовалась и нехватка кислорода – голова дремотно затуманилась, в теле появилась слабость.

– Надеть кислородные маски, – приказал членам экипажа Меньшиков по самолетному переговорному устройству. Догадались ли сделать то же ведомые? Связи с ними не было – бомбардировщики шли в режиме радиомолчания, чтобы не дать немцам обнаружить себя. Похоже, догадались: самолеты летели как на параде, строго выдерживая место в строю.

Стрелка высотомера достигла шести тысяч, Меньшиков перевел бомбардировщик в горизонтальный полет и окинул землю взглядом. Под крыльями было уже море, пустынное, без конца и края. Ни одного кораблика, ни лодки. Будто все вымерло. Хотя появление корабля могло вызвать и появление истребителей: немцы выставляли посты ВНОС [31]и в море. Встречаться с истребителями Меньшиков опасался. Может, потому, что видел, как они поджигали наши бомбардировщики, может, потому, что до огня зениток было еще далеко.

Первое звено Меньшикова состояло из наиболее опытных летчиков, прошедших крещение огнем в Финляндии; за них командир беспокоился менее всего. Второе вел капитан Цветов, тоже боевой, обстрелянный пилот. А вот ведомые его, лейтенанты Туманов и Гордецкий не только пороху – плохой погоды не нюхали. На земле вроде бы лихие парни, а какими окажутся в небе, в бою? Третьим шло звено капитана Колесникова с ведомыми старшими лейтенантами Ситным и Холоповым. На недавних летно-тактических учениях все три экипажа снайперски отстрелялись и отбомбились на полигоне. Колесников, как и Меньшиков, службу в авиации начал с авиамеханика, к летному делу относился как к сложной и ответственной работе, требовал от подчиненных пунктуального выполнения своих обязанностей, совершенных знаний и мастерского владения техникой. Две замыкавшие подгруппы (они шли четверками) вел заместитель командира полка по политчасти майор Казаринов, смекалистый, тонко разбирающийся в людях человек. В полку он со дня основания, принимал участие в его формировании и хорошо знал каждого летчика и штурмана; себе в группу он отобрал лучших.

Пошел второй час полета, и, потому что все было спокойно, бомбардировщики по-прежнему строго выдерживали строй, настроение у Меньшикова приподнималось, он обретал все большую уверенность.

* * *

Небо все больше затягивалось перистыми облаками, но они были высоко, и, судя по их ровному, спокойному тону, надеяться на то, что над целью облака станут плотнее и опустятся ниже, не приходилось.

Кислородная маска сильно врезалась в подбородок и давила на переносицу. «Надо после полета ослабить резинки», – подумал Меньшиков и чуть сдвинул маску на другое место. Стало полегче. А спустя немного почувствовал, что мерзнет левая нога. Тоже незадача. Давно следовало заменить унты – мех внутри вытерся, да все жалел, экономил; правда, сверху уж больно хороши – огненно-рыжие, лохматые, пушистые, с белыми разводами. Сам дважды подшивал дратвой, летчики узнали б – засмеяли… Теперь вот приходится расплачиваться за жадность, фасонистость.

– Командир, траверс Змеиного, – доложил штурман.

Траверс Змеиного – начало вражеских владений, и в любую секунду следует ожидать истребителей. Меньшиков напомнил:

– Усилить осмотрительность.

– В секторе три чисто, – первым отозвался начальник связи эскадрильи лейтенант Пикалов, летевший в экипаже за стрелка-радиста.

– В первом секторе чисто, – доложил и штурман.

Второй сектор – передняя верхняя полусфера – командира экипажа. Каждый обязан вести постоянное наблюдение за своим сектором и информировать обо всем замеченном. Такое распределение внимания позволяло своевременно обнаруживать противника и принимать необходимые меры безопасности.

– А как там ведомые? – поинтересовался Меньшиков.

– Топают следом. Как на параде равнение держат. – В голосе Пикалова довольство, словно в этом его заслуга. – Особенно наша группа. Крыло в крыло. Гитлер увидит – сердце в пятки уйдет. – Пикалов обрадовался случаю поговорить – два часа молчал, а в условиях напряженной неизвестности время тянется мучительно долго и безмолвие действует угнетающе. Но экипажи подходили уже к береговой черте, где радиолокационные станции проглядывали и прощупывали каждый клочок неба. Надо быть особенно внимательным, потому Меньшиков перебил лейтенанта:

– Потом поговорим, а пока – воздух и еще раз воздух!

В самолете снова воцарилась тишина, если не считать гула моторов, которые тянули однообразную мелодию, навевая тоску по жене, дочурке. Как они там? Два дня назад Меньшиков дал команду начальнику штаба начать отправку семей из гарнизона. Но дело оказалось далеко не простое. Начальник штаба, побывав на станции, докладывал:

– …Не то что к пассажирским – к товарнякам не подступиться. Все отдыхающие ринулись с побережья. Едут на крышах, на тормозных площадках, на буферах, на подножках.

– И наших надо как-то отправлять. Дальше будет еще хуже.

Сумел ли он найти какой-либо выход?…

Внизу показалась гряда вытянутых с северо-востока на юго-запад белых пушистых облаков – словно полоса созревшего хлопка. Посев муссона: морской влажный ветер, ударяясь о горы, поднимается ввысь, охлаждается, и водяные пары конденсируются в капельки. Так образуются облака.

– Группа Казаринова отвалила влево, – доложил Пикалов.

– Хорошо.

Гряда облаков уплыла под крылья, и впереди открылась земля. Такая же земля, как и наша: изрезанная речушками, испещренная селениями, озерками, квадратиками полей, садов, виноградников. Все тихо и спокойно – ни самолетов, ни огня зенитных батарей. Видно, геббельсовская пропаганда и впрямь убедила румын, что не осталось ни одного советского самолета, раз ПВО так беспечна. Что ж, тем хуже для нее. Через несколько минут она узнает, насколько «правдив» ее глашатай.

Меньшиков дважды качнул крыльями – «Всем внимание!» – и «зажал» стрелки приборов педалями и штурвалом. Бомбардировщик словно замер на месте.

– Отлично, командир, – доложил штурман. Десять влево… Так держать. Можно потихоньку снижаться.

Где-то здесь, на подступах к столице Румынии, должны были располагаться зенитные средства ПВО и истребительная авиация прикрытия, но пока никаких признаков ни батарей, ни самолетов. Либо хорошо замаскированы, либо рассчитывают, что советская авиация сюда никогда не прилетит. Скорее всего, первое, и потому тишина эта, затаенность настораживала. В кабине, несмотря на минусовую температуру, становилось жарко: шея и спина Меньшикова взмокли, капельки пота покатились по лицу из-под шлемофона. Нервы! А штурман все командовал, как над полигоном:

– Еще пять вправо. Отлично. Так держать!

Впереди внизу из пепельно-серой мари выплывали очертания громадного черного города. Бухарест! Столица втянутой в агрессивную войну Румынии.

– Стоп, командир, больше не снижайся. Так держать!

Меньшиков отстегнул кислородную маску, закрутил вентиль. С жадностью вынырнувшего с большой глубины пловца вдохнул полной грудью чистый воздух.

Марь над городом заметно редела, высвобождая островерхие домики, многоэтажные здания, узенькие улочки, площади. По ним уже сновали трамваи, автобусы. Но пешеходов пока еще было мало. Столица только просыпалась.

Меньшиков мельком окинул взглядом уплывающие под крылья бомбардировщика кварталы, сличая их по памяти с фотосхемами, которые изучал перед вылетом, но ничего похожего не нашел и перенес взгляд на приборы – его дело выдерживать постоянную скорость, высоту, курс, от этого зависит точность бомбометания; а штурман найдет что надо.

* * *

Каждое звено имело свою цель. Тройка Меньшикова должна была сбросить бомбы на авиазавод, тройка Цветова – на электростанцию, тройка Колесникова – на королевский дворец.

– Так держать! На боевом!

Меньшикову очень хотелось взглянуть вниз, посмотреть, как выглядит авиазавод, но оторвать взгляд от приборов было нельзя ни на секунду, пока штурман не сбросит бомбы.

Наконец бомбардировщик вздрогнул и облегченно рванулся ввысь, Меньшиков попридержал его.

– Сбросил две ФАБ-250, – доложил штурман.

Теперь Меньшиков имел возможность посмотреть вниз, и он сделал это, но ничего не увидел: место взрыва было закрыто фюзеляжем и крыльями, надо бы накренить машину, но ведомые, возможно, еще не отбомбились и примут сигнал к развороту.

– Кажется, в самое «яблочко». – Голос штурмана был радостный, значит, сбросили удачно.

И тут же на этой фразе была поставлена точка. Нет, многоточие: впереди засверкали разрывы, и на горизонте повисли темно-бурые рваные кляксы. Огненные всполохи учащались, теперь они вспыхивали справа и слева, выше и ниже; вскоре все небо было увешано грязными «букетами». Бомбардировщик трясло, как телегу на ухабах, по обшивке хлестали осколки.

– Разворот.

Меньшиков бросил самолет вниз и, круто положив его на крыло, стал строить новый заход: в бомболюках висело еще шесть соток, надо и их послать в «яблочко».

В развороте он увидел результаты бомбежки экипажей: по всей территории громадного завода вздымались огненные фонтаны. Черный дым клубился над крышами и, растекаясь, полз к центру города. Пожары бушевали в нескольких местах: видно, бомбы угодили в топливные склады, в цеха покраски или в другие цеха с горючими материалами.

На выходе из разворота Меньшиков сквозь разрывы заметил звенья Цветова и Колесникова: несмотря на шквальный огонь, бомбардировщики шли строем – плотным правым пеленгом.

– Командир, высота две триста, хватит снижаться, – подсказал штурман.

Меньшиков толкнул сектора газов от себя. Моторы взревели, и бомбардировщик круто полез вверх.

– Стоп, командир. Так держать!

Штурман направлял бомбардировщик в самую гущу разрывов – уткнулся в прицел и ничего не видит, а перед глазами Меньшикова полыхали огненные вспышки, град осколков стегал по дюралевой обшивке с таким остервенением, что машина то и дело конвульсивно вздрагивала, и удивительно было, как это она еще держится, каким чудом осколки минуют жизненно важные места – моторы, бензо– и маслопроводы, бензобаки. Хотя в бензобаки осколки, наверное, попадали, но трехслойная, с самовулканизирующейся прослойкой резина не дает течь бензину. Попади туда зажигательная пуля – дело будет хуже…

Сладковато-горький запах сгоревшего пороха проникал в кабину, драл нос и горло, и руки инстинктивно крутили штурвал, бросая бомбардировщик то влево, то вправо, в обход разрывов.

– Командир, подержи, открываю бомболюки, – попросил штурман. – Вот так… Так держать, на боевом!

Да, ему легче: не видит, что творится впереди. Огненные всполохи то приближались к самому носу самолета, то удалялись: зенитчики ставили заградительный заслон, как опытные рыбаки ставят сети на пути движения рыбы. И все-таки бомбардировщикам пока удавалось миновать его, пробиваться к цели.

– Сброс! – будто выдохнул штурман, помолчал немного и заключил: – Теперь уходи, командир. Лучше вправо.

Меньшиков и сам уже принял такое решение: влево они уже делали разворот, и зенитки пристрелялись по тому курсу. Пусть попробуют поймать их на новом!

Освободившись от бомб, бомбардировщик словно обрел новые силы: моторы звенели, стремительно набирая скорость. Триста пятьдесят, четыреста, четыреста пятьдесят… Ветер свистел, выл и метался по кабине, поднимая пыль, стегая по лицу и глазам. И лишь когда грязно-бурые шапки разрывов остались позади, Меньшиков обнаружил, что колпак кабины пробит в двух местах. В эти пробоины и врывался неистовый ветер.

– Давай, штурман, курс к морю. Самый короткий.

– Сто, командир. Ровно сто – и на высоту. Теперь, того и гляди, истребители объявятся.

– Как там остальные?

– Топают, товарищ майор, – сразу же отозвался Пикалов. – Наше звено все на месте, Цветова – тоже. Выползает из зоны огня и третье звено… Дали сегодня мы Антонеску прикурить!

– Командир, справа вижу истребители, – тревожно перебил Пикалова штурман. – Набирают высоту и идут нам наперерез.

– Заходят, чтобы атаковать со стороны солнца. – Меньшиков уменьшил скорость, чтобы подтянулись ведомые.

Истребители проскочили вперед. Длиннотелые, тонкобрюхие. «Ме-109-Е», – определил по силуэту майор. Он слышал об этих машинах, показавших свои высокие летно-технические и боевые качества на заключительном этапе войны в Испании. Скорость – 570 километров в час, вооружение – двадцатимиллиметровая пушка и крупнокалиберный пулемет. ШКАСам [32]трудно будет противостоять им.

Бомбардировщики подтягивались почему-то медленно, особенно последнее звено. Похоже было, что самолет Колесникова подбит, а ведомые не хотели его оставлять. Меньшиков еще убавил обороты. Маневренность машины заметно упала, что в воздушном бою было пагубно. Но и бросить своего товарища в такой обстановке нельзя.

Да, самолет Колесникова подбит: едва заметная полоска дыма выбивалась из-под капота правого мотора. Винт вращался вяло, безжизненно – от напора встречного потока.

По времени «мессершмитты» уже набрали высоту, сделали разворот и идут в атаку. Солнце било прямо в глаза, что создавало фашистским летчикам идеальные условия для прицеливания. А тут еще скорость. Атаку сорвать можно только маневром. Меньшиков увеличил обороты моторам и положил бомбардировщик на крыло, туго закручивая левую спираль. Ведомые повторили его маневр. Машина Колесникова такой крен заложить не могла и стала отставать. Его ведомые зарыскали по курсу, понимая, что на малой скорости и пологом вираже сразу же станут добычей «мессершмиттов». Значит, не поняли замысла командира. А должны понимать по намеку. Пришлось выравнивать машину и дважды качнуть крылом влево – левый круг. Не успел он ввести бомбардировщик в вираж, как справа совсем рядом сверкнула огненная трасса, а спустя секунду, из ослепительных лучей солнца выскочил тонкий и стремительный Me-109-Е. Он был почти под девяносто градусов к бомбардировщику, пулемет штурмана достать его не мог. Пикалов же почему-то молчал.

– Стрелок!… – Меньшиков не успел спросить, в чем дело, как почувствовал мелкую дрожь корпуса машины и увидел длинную трассу в сторону истребителя: Пикалов открыл огонь, но промахнулся.

За первым «мессершмиттом» вынырнул второй, третий. Они не стреляли – не сумели прицелиться в развороте – и пошли на второй заход.

Вторая тройка выпустила несколько очередей по бомбардировщикам Цветова и тоже промазала. Звено Колесникова пока не атаковали: то ли решили вначале разделаться с лидером, то ли понимали, что подбитая машина далеко от них не уйдет.

Истребители уходили вверх, вправо красивым боевым разворотом. Меньшиков толкнул сектора газа до упора и бросил бомбардировщик следом за ними. Штурман запоздало пустил вслед очередь, трасса растаяла вдали, не достигнув цели.

– «Мессеры» сзади! – крикнул Пикалов. – Восемь штук!

В тот же миг застучал пулемет, отдаваясь мелкой дрожью на штурвале. Майор продолжал закручивать боевой разворот вправо, теперь уже с намерением подойти к самолету Колесникова и прикрыть его своими пулеметами. Вот он наконец-то показался на встречно-пересекающихся курсах, еще немного – и можно будет перекладывать рули влево. И в этот самый миг пара истребителей, отделившись от восьмерки, ударила по израненному бомбардировщику.

Меньшиков видел, как трассы вонзались в левый мотор. Из него вырвались языки пламени, повалил черный дым. Бомбардировщик сильно накренился и, словно в предсмертном прощании, качнув крылом, сорвался вниз.

– Истребители слева!

Бросок влево. Справа, как молния, сверкнула трасса. Запоздай Меньшиков на долю секунды – она пронзила бы бомбардировщик

А небо перечеркнул уже второй черный след. И не было ни времени, ни возможности взглянуть, чей упал самолет – наш или фашистский.

Бомбардировщик то и дело содрогался от стрельбы Пикалова и от вражеских снарядов, которые все чаще стегали по крыльям, фюзеляжу. Пока экипажу везло: снаряды миновали жизненно важные центры, но долго так продолжаться не могло.

Звено капитана Цветова отражало атаки более удачно: Меньшиков увидел, как пара «мессершмиттов», пикировавшая на нее, попала в перекрестье трех трасс; ведущий тут же вспыхнул и, не выходя из пикирования, пронесся мимо, к волнам Черного моря. Первый сбитый враг! Меньшиков готов был кричать от радости: значит, можно сбивать вражеские истребители, и горят они не хуже бомбардировщиков.

Второй Me-109 не рискнул продолжать один атаку и поспешил пристроиться к другой группе.

На какое-то мгновение наступила передышка, и майор, воспользовавшись ею, повел своих ведомых дальше в море, к родной стороне.

– «Мессеры» снизу справа! – крикнул Пикалов.

Очень уж короткая передышка… Нет, фашистов не остановила гибель одного пилота, они стали атаковать еще яростнее, снизу и сверху обрушились на флагмана: трассы распарывали воздух со всех сторон, куда бы ни метнулся бомбардировщик. И одна из них, длинная и тяжелая, гулко хлестнула по правому мотору. Бомбардировщик дернулся, стал крениться вправо. Запах горелого масла наполнял кабину; черная, пока еще жидкая струйка дыма затрепыхалась под капотом.

Рука Меньшикова машинально перекрыла топливный кран правого мотора, чтобы он не вспыхнул. Лопасти винта замедлили вращение и остановились совсем. Давление на левую ногу уменьшилось, Меньшиков осторожно и плавно вывел самолет из крена. Вывел и на какое-то время оцепенел: слева крыло в крыло летел «мессершмитт». Сквозь фонарь кабины хорошо просматривалось упитанное белобрысое лицо. Немец встретился с недоуменным взглядом советского летчика, победоносно улыбнулся, потом скорчил грустную мину и полоснул себя ладонью по горлу – все, мол, крышка тебе. Ему было лет сорок, фюзеляж истребителя испещрен крестиками – счет сбитых самолетов. Ас! Держится в мертвой зоне, ни штурману его не достать из пулемета, ни стрелку-радисту. Не могли прийти на помощь и ведомые – бомбардировщик закрывал истребитель своим корпусом.

Фашист все учел, все рассчитал и настолько увлекся психологическим воздействием, что не заметил, как снизу ему под брюхо поднырнул бомбардировщик. Сверкнула трасса и пропорола его от хвоста до мотора. Меньшиков увидел это лишь тогда, когда истребитель свалился на крыло и, перевернувшись, заштопорил вниз. На хвосте бомбардировщика, сбившего истребитель, мелькнула цифра «12». «Туманов!» Появлением его Меньшиков был удивлен не менее, чем пристроившимся истребителем. Как Туманов так быстро здесь оказался?… Хотя не Туманов прилетел быстро, а бомбардировщик Меньшикова на одном моторе тянул медленно…

– Командир, снизу сзади два… – Пикалов не уточнил, что именно, и так было ясно – «мессершмитты».

Ниже летел Туманов. По логике вещей, атакуют его. Как ему помочь?

Но Туманов уже сам принял меры: его бомбардировщик, скользнув на крыло, стремительно понесся вниз, заставляя преследователей круто ломать линию. Там несколько выше летела еще пара бомбардировщиков. «Цветов и Гордецкий», – догадался Меньшиков. Туманов направился к ним. Самолет его из крутого снижения перешел в энергичный, прямо-таки истребительский боевой разворот. С бомбардировщиков Цветова и Гордецкого ударили пулеметы, стараясь отсечь истребителей.

Снова рядом прочертили трассы – и снова, кажется, пронесло. Пронесло… Только следом летели уже не два ведомых, а один. Может, второй пристроился к звену Цветова или к отставшей паре Колесникова?… Нет, Цветов летел вдвоем с Гордецким. Пары Колесникова не видно нигде…