Текст книги "Испытание огнем. Сгоравшие заживо"

Автор книги: Иван Черных

Соавторы: Михаил Одинцов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 54 страниц)

Весна и на фронтовых землях полностью вступила в свои права. Но летчики мало видели на полях яркой зелени озимых, да и свежая пахота тоже была нечастой. По обе стороны фронта земля пустовала: или пахать было некому, или пахать было нельзя.

Май принес долгожданную весть – части Красной Армии под Харьковом перешли в решительное наступление.

Затишье закончилось, и не только в районе боев, но и на Брянском фронте. Воздушная разведка стала докладывать о том, что немецкие войска по шоссейным и железным дорогам устремились на юг – к Харькову.

Обстановка накалялась. Теперь полк Наконечного вместе с другими полками дивизии делал в день по два-три вылета на колонны врага.

…День был уже на исходе, когда Осипов из боя привез и последние разведданные о передвижениях фашистских войск. Во время доклада Матвея на командном пункте полка появился Михаил Маслов со своими летчиками – очередная группа на боевой вылет. Летчики уселись за стол подготовки, а Маслов подошел к карте командира и, когда Осипов закончил доклад, сказал:

– На этих дорогах в августе прошлого года мы били танки Гудериана. Тогда они шли на Москву. Теперь, выходит, наоборот: дороги те же, но головы колонн повернули на юг. Неплохо. В сорок первом тут тяжело было, делали до пяти вылетов в день.

– Ну, наверное, и сейчас не легче будет, – ответил Наконечный и добавил: – Маслов, времени у нас в обрез, вот-вот стемнеет, быстро готовь группу, пойдешь на эти две колонны. Восточная дорога основная, западная – запасная.

– Есть, командир. Я готов. А порядок в воздухе я разберу у самолетов. Разрешите ехать?

– Добро. Поезжай.

Через несколько минут эскадрилья Маслова взяла курс на запад. Солнце готовилось уходить за горизонт и слепило летчиков. Маслов посмотрел в сторону: видимость отличная, а впереди как будто стена поставлена из света. Взглянул вверх – чистое голубое небо с белыми нитями облаков на большой высоте, а ниже отдельные простыни слоистых. А на земле зелень – многоликая, неисчислимых оттенков от солнечного света. Весенняя цветная молодость природы принесла ему в кабину запахи свежести и чистоты.

В одно мгновение пронеслись воспоминания о поездках с женой и детьми к матери в деревню и тут же сменились ощущением жгучей боли в сердце. Он задержал от боли дыхание, а потом осторожно и глубоко вздохнул. Дышать стало легче. Но через эту боль Маслов заново перечувствовал безвозвратность случившегося и как-то по-новому понял, что ни жене, ни девочкам уже ничего не надо. Все его существо прошило одно чувство: ярая, всепоглощающая ненависть к врагу.

Он сжал зубы, отчего на скулах заходили желваки, и приготовился к тому, что для немцев все эти весенние краски будут сейчас заменены дымом пороха, грохотом пушек и взрывом бомб, завыванием реактивных снарядов. Жизнь будет заменена смертью.

Маслов посмотрел на местность и на карту: скоро появится нужная дорога. Куда за этот час ушли немцы? Теперь, наверное, голова колонны уже километров на двадцать южнее. Довернулся влево и увидел впереди узкую полосу деревьев – дорога. Покачал самолет с крыла на крыло: «внимание» и пошел в набор высоты.

Солнце больше не слепило. Ушло под крыло. И Маслов увидел танки и автомашины, стоящие по четыре-шесть в ряд. Дымились походные кухни, около них толпились людские очереди – солдаты ужинали перед ночным маршем.

Маслов еще раз осмотрел небо:

– Никаких истребителей нет. Идем в атаку!

Доворот командира на цель сразу перестроил пеленг восьмерки в колонну. Небо из лобового стекла ушло вверх, а в прицеле показалась косо бегущая под самолет, разбухшая от людей и техники дорога.

Немцы увидели штурмовики и стали разбегаться от кухонь. Эрликоны выбросили навстречу пикирующей группе огненный веер снарядов.

Но куда можно убежать от самолета и снаряда? Маслов, не меняя прицеливания для сброса бомб, дал две короткие очереди из пушек и пулеметов, пустил два реактивных снаряда – удар по психике зенитчиков, – и «эрликоны» захлебнулись.

Скомандовал:

– Первая атака – бомбы!

…Вышел из пикирования. Дал мотору полную мощность и полез правым разворотом вверх, чтобы уже со стороны солнца завершить начатое.

Взглянул назад: ведомые самолеты, накренившись на правое крыло, тянулись за ним. Осмотрел небо. Истребителей врага нет. Смотрел больше за небом и подчиненными. Цель потерять было невозможно: там, где раньше были видны стройные ряды танков и автомобилей, стояли дым и пыль, из которых вырывалось клокочущее пламя.

…И снова вниз – новое пикирование. Опять в прицеле бешено несущийся на самолет враг. Ушли реактивные снаряды, чтобы вновь посеять на дороге смерть.

…Мотор опять ревом тащил самолет вверх, а Маслов смотрел, как его ведомые один за другим по-ястребиному падали на врага, чтобы перед выходом из пикирования послать на вражескую колонну новый залп снарядов.

Затем штурмовики, подставив спину солнцу правым разворотом, вновь набирали за командиром высоту, чтобы оттуда снова устремиться на фашистов.

Огонь и дым захватили новую площадь в стане врага.

Маслов выбрал другую точку прицеливания. И вновь ему навстречу неслись машины и мечущиеся солдаты.

Грохотали пушки, со злым визгом работали пулеметы. И самолет зло содрогался от этих очередей…

Высота минимальная. Пора выходить из пикирования.

Маслов потянул ручку управления самолетом на себя и над самыми деревьями и горящими машинами вышел из атаки.

– Конец атаке. Идем домой.

Кто-то торопливо ответил:

– Командир, давай еще раз!

– Хватит! Всем ко мне!

А сам довернулся на самолеты, выходящие из огня и дыма. Это сразу уменьшило расстояние между ним и замыкающими летчиками.

Осмотрелся назад, вправо, влево: в воздухе, кроме его группы, никого не было. На этот раз обошлось без воздушного боя и, видимо, без потерь.

Через несколько минут солнце ушло за горизонт. За спиной полыхал пожаром закат. Самолеты летели навстречу надвигающимся сумеркам.

Вечерняя пора обычно настраивает человека на задумчивый, умиротворенный лад. Но сейчас природа была бессильна: возвратившиеся летчики, возбужденные боем, веселой гурьбой шли к командному пункту полка, громко разговаривали и смеялись, наперебой делились впечатлениями от вылета, о виденном и сделанном.

Радость за успех, гордость за бескровную победу омрачил майор Митрохин, который после доклада Маслова в чашку меда вылил ложку дегтя:

– Товарищ командир, а ведь Маслов над целью действовал не по боевому уставу. Такой способ атаки документами не предусмотрен. Фактически все летчики действовали над целью без строя, почти самостоятельно. А если бы в это время пришли немецкие истребители? Что осталось бы от группы? Как бы мы потом отчитывались перед вышестоящими начальниками?

Лицо Маслова стало красным, а на лбу выступила испарина.

– Разрешите?

Наконечный немного помолчал и отрывисто бросил:

– Давай оправдывайся.

– Мы на земле этот вариант боя разработали: каждый сзади идущий защищает переднего своим огнем, а моя обязанность защищать последнего, если появится необходимость. В этом случае все самолеты встали бы в такой круг, а потом уже змейкой уходили бы домой.

Однако Митрохин с доводами Маслова не согласился:

– Если каждый будет делать все, что ему взбредет в голову, то мы тогда и летчиков не наберемся.

– Но мы же не выдумывали, а посчитали хорошо и делали это не без ведома командира эскадрильи. Это же неново. Самолет одноместный, и на нем бой надо строить так же, как на истребителе, – не сдавался Маслов.

– Ты, старший лейтенант, меня не поучай, иначе моя должность, да и я сам тут, наверное, буду тогда полку не нужен. Если что-то надумал, то извольте доложить и получить разрешение. А это самоуправство. Я еще комэску за это всыплю.

– Вот что, Маслов, – заговорил Наконечный, – в этом Митрохин прав. Есть у тебя рациональное зерно: без поиска бой и жизнь выиграть трудно. На шаблоне долго не проживешь. Но в экспериментах должны быть система и законность, хотя бы определенные командиром полка. Так что ты учти это на будущее.

Но все же вылет по-настоящему удался. И когда через несколько дней от партизан стало известно о больших вечерних потерях немцев, то Маслов и его летчики неприятный разговор на докладе уже восприняли более доброжелательно, как неизбежную и нужную нахлобучку, сделанную для их же пользы.

Маслова радовало и то обстоятельство, что Наконечный, еще раз отчитав его за самовольство, заставил на полковом разборе боевых действий рассказать и нарисовать все маневры, которые он делал над целью. Новый способ атаки в полку получил право гражданства.

Вылет группы Маслова на боевое задание оказался для полка последним на этом фронте. Командир дивизии получил приказ перебазировать свои полки на другое направление.

Отправив тылы и техническую службу железной дороги, Наконечный улетел. Вылет же эскадрилий командир разрешил с таким расчетом, чтобы они прибыли на новое место перед вечером, когда у немецкой воздушной разведки меньше шансов их обнаружения и последующего немедленного нападения на аэродром.

На этот раз вместе с летчиком в самолете летел и техник, который был помещен в технический люк, предназначенный для осмотра управления самолета. Лететь там было неудобно: ни сиденья, ни связи с летчиком. А в случае воздушного боя обстановка еще более усложнялась, так как техник был не только без всякой защиты, но и без парашюта. Это обстоятельство отбирало моральное право у летчика на использование и своего парашюта в случае крайней необходимости. Риск был велик, но оправдан. Самолет и экипаж после прихода на новый аэродром были сразу боеспособны.

Однако комиссар полка Мельник не слышал ни одной жалобы на это нововведение, а, наоборот, убедился, что люди довольны этим решением, так как оно давало большой практический выигрыш. Ну а риск? Риск, конечно, был, но ведь в любом большом деле, а особенно на войне, без разумного риска не обойтись.

Эскадрилья Русанова летела в кильватере звеньев. Командир вел своих летчиков на высоте пятьдесят-сто метров вдоль поймы реки Оскола. Осипову хорошо было видно, как передние самолеты, используя левый, более ровный берег, распластав свои широкие крылья, стремительно неслись вперед. Вдоль реки, повторяя ее изгибы, тянулись железная и шоссейная дороги, плотно забитые эшелонами и колоннами войск. Осипов внимательно рассматривал обгоняемые железнодорожные поезда – все старался найти «свой» эшелон, в котором двигались имущество и люди полка, но потом убедился, что это невозможно: составы были похожи друг на друга, как близнецы, потому что везли они подразделения, тоже сделанные по стандарту, по единой схеме. Матвей начал навскидку определять, сколько в каком составе вагонов и платформ, что на них погружено.

И «превращать» составы в танковые и стрелковые подразделения. Он трудился старательно, считая, что такая тренировка пригодится ему в разведывательных полетах над территорией противника.

Наконец лесистый бугор зажал реку в узкую долину. Самолеты пошли вверх, и Осипов увидел Валуйки и железную дорогу, по которой они осенью сорок первого добирались в запасной полк…

Судьба – на полетной карте у него опять появился Харьков. Приказ, как бумеранг, вернул людей Наконечного через год в печально знакомые места.

Матвей не нашел «свой» эшелон. Но начальник штаба и люди полка, находящиеся в эшелоне, видели в небе своих. Они с радостью заметили белую стрелу на фюзеляжах – опознавательный знак полка. Посчитали, сколько прошло мимо них самолетов, и узнали, что улетели все. Самолеты вначале летели бесшумно, а потом эшелон догонял рокот моторов, сила которого нарастала по мере того, как горбатые самолеты выходили на траверз состава. Звуковые волны прибоя возвещали появление каждой группы и провожали затухающим гулом отлива. И когда рев моторов достигал наибольшей силы, радость встречи в эшелоне достигала высшего своего проявления и вагон во все свое многоголосое горло кричал «Ура!».

Самолеты ушли, и Сергеев вновь занялся своими штабными делами. Перестук вагонов «Е-дем, е-дем, куда, ку-да? Е-дем, е-дем, ку-да, ку-да?» заставлял его писать под этот ритм. Так было удобней. Буквы выходили из-под пера ровными и без всяких каракуль. Но через какое-то время его ухо уловило новый звук: гул работающих авиационных моторов. Находящиеся вместе с ним в вагоне командиры еще ничего не слышали.

А он сказал:

– Спокойно, идут чужие самолеты.

Высунулся из вагона наружу: солнце было низко над западными буграми берега, и вагоны бежали около ломаной границы тени от них. Посмотрел вверх и сразу увидел блестевшие животами на солнце немецкие «юнкерсы», которые перестраивались в длинную колонну.

«Значит, бомбы каждый штурман будет бросать самостоятельно», – подумал он.

– Бомбить будут! Дежурный, дать сигнал «воздух»!

Над эшелоном понесся торопливый звон колокола, а машинист, уже не надеясь выскочить из-под бомб, начал тормозить. Состав, сбавив скорость, продолжал идти вперед, но в случае необходимости его можно было и сразу остановить. Машинист знал, что от такой скорости потерь по его вине в людях не будет, даже если бомба попадет прямо в вагон или на полотно дороги.

Надежда на «может, пронесет» кончилась: с переднего самолета посыпались бомбы… Грохот, пыль, звон и треск. За первым ударом новый, за ним еще. И обязательно кажется, что разрывы совсем рядом, а очередная бомба падает на тебя.

Эшелон остановился. Люди стали разбегаться от вагонов в разные стороны. И Сергеев с горечью подумал, что теперь ими уже командовать невозможно, да и нет смысла. Тело его напряглось до предела. Тоже хотелось куда-то бежать, но он, стиснув кулаки и зубы, заставил себя лежать у насыпи дороги. Оставалось только ждать, что же будет дальше. Самолеты, сделав круг, снова стали заходить на эшелон. Тогда он крикнул оказавшимся вблизи людям:

– Чего стоите, лезьте под вагоны и ложитесь. Теперь это самое безопасное место.

Вновь начали рваться бомбы. Его обдало горячим вонючим воздухом, боком стукнуло о колесо вагона. В ушах стоял звон, и он почувствовал, как у него дрожит все тело, а к горлу подкатывается тошнота.

Затихли разрывы, и он вылез из-под вагона. Ноги были чужие, ватные. К мокрой спине противно прилипла гимнастерка.

Поднял голову вверх: где самолеты? «Юнкерсы» делали новый заход и начали снижаться на эшелоны.

Горло пересохло. Превозмогая нервную дрожь, заорал:

– Под вагоны! Сейчас стрелять будут!…

Над головой с воем неслась смерть, и в ее реве он слышал пулеметные очереди, цоканье и щелчки пуль.

…Налет кончился. Сергеев подошел к паровозу:

– Машинист, как дела?

– Локомотив исправный. И вроде бы крыши вагонов все на месте. Видимо, прямых попаданий бомб нет. Помощник побежал смотреть колеса и сцепку… Собирайте людей. Если у меня все будет в порядке, скоро поедем.

Машинист скрылся в темном проеме окна, и над громадой паровоза появилось белое облако пара. Сиреневая тишина заполнилась долгим призывным гудком.

Разбежавшиеся начали собираться к стоящему поезду. Шли к головным вагонам, где размещались санчасть и штаб. Вели раненых, несли убитых.

Пока Сергеев давал распоряжения по проверке людей и подготовке эшелона к движению, полковой врач с фельдшером и двумя медицинскими сестрами вступили в свои права. И вскоре паровоз потащил за собой вагоны, наполненные новым горем и страданиями, дальше на юг.

Наконечного на новом аэродроме ждали.

– Товарищ командир, майор Орлов – командир батальона обслуживания, поступаю в ваше распоряжение.

– Добро. Подполковник Наконечный – командир полка. Будем служить и воевать теперь вместе. Кто тут до нас был?

– Был полк бомбардировщиков на Су-2, но он ушел в тыл на переформирование. Ничего у них из самолетов и летчиков не осталось.

– Ну что ж, давайте, командир, транспорт, да объедем быстро владения, чтобы я мог дать указания подчиненным. А по дороге и доложите все вопросы.

…Аэродром был опален огнем войны: часть построек разрушена, по стенам других – россыпь осколочной ряби, подсвечиваемой снизу битым оконным стеклом, земля густо посечена оспинами от разрывов бомб, на дальней окраине – бесформенные остовы сгоревших самолетов; южнее аэродрома – позиции зенитной артиллерии, закопченная пожарами железнодорожная станция, мост через речушку.

Оглядев всю эту неприглядную картину, Наконечный озабоченно спросил:

– Где, Орлов, думаешь людей располагать? На аэродроме, вижу, небезопасно, да и отдохнуть немец не даст.

– Предлагаю, как и предыдущему полку, в поселке. Его еще ни разу не бомбили. Он в центре от военных объектов, но и не близко к ним.

…Летчиков и техников разместили на первом этаже школы. На втором и третьем этажах занимались дети, а на ночь приезжали на короткий отдых военные, – никто друг другу не мешал.

…Матвею не спалось. Закурив папиросу, он не торопясь вышел в коридор. У наружной двери на тумбочке горела большая керосиновая лампа, а на стуле сидела девушка с книгой в руках. Услышав шаги, она подняла голову. И Матвея словно кто в грудь толкнул: на него внимательно и выжидающе смотрели такие до боли знакомые, огромные голубые глаза. Чувство испуга и какого-то радостного удивления приковало его к месту. Вспомнив, что он без гимнастерки, Матвей еще больше растерялся. «Стою, как парализованный, надо хоть голос подать…» – подумал он.

– Здравствуйте! А вы что, будете нас ночью охранять? – кое-как преодолев смущение, спросил Матвей. И в ответ мягкий певучий голос:

– Нет. Охраняют вас красноармейцы с винтовками, но они на улице стоят. А я здесь за порядком слежу…

«Она Светлана! Я не могу ошибиться! Но увы! Меня не узнают. Надо начинать все сначала…» – принеслось в голове.

– Понятно. Давайте знакомиться – Матвей Осипов, летчик. – Он улыбнулся: – А вы – Светлана.

Девушка улыбнулась:

– Верно. Только пока я Светлана, и всё.

– Это как же понимать?

– А вот так: профессии у меня еще никакой нет. В этом бы году десять классов закончила, а тут был фронт. Страх, что творилось, да и сейчас бомбят все время.

– Не горюй, Светлана, теперь вот наши наступают. Так что на следующую зиму опять будешь учиться.

– Хорошо бы…

– Что, сомневаешься?

– Почему же? Верю. Но пока пошла в БАО [6]работать, а дальше видно будет.

Матвей вел этот ни к чему не обязывающий разговор, а в душе росла обида: неужели Светлана не помнит ни его лица, ни фамилии, ни имени? Ему страстно захотелось, чтобы прошлая весна не затерялась в девичьей памяти навсегда, но и напоминанием о встрече боялся поставить девушку в неловкое положение.

«Как поступить?… Если не сказать сейчас, то не говорить вообще. – Наморщив лоб, он лихорадочно искал решение. – Зачем же врать?… Нам было весело. Почему же она была должна запомнить нас?… А письмо?… Это что – девичья шутка? Просто решила подурачиться?…»

В этих рассуждениях с собой он совсем потерял нить разговора, и девушка, испытывая неловкость в обществе молча стоящего Матвея, вывела его из глубокой задумчивости вопросом:

– Вы меня слышите?… Что-нибудь случилось?

– Случилось, Светлана, случилось! – Он улыбнулся и сделал к ней еще шаг. – Мне вдруг вспомнился Киев. Девушка с туфлей в руке и два молодых летчика…

С каждым новым словом глаза Светланы приобретали какое-то удивленно-виноватое выражение. Но через растерянность и стеснительную улыбку на лице все явственнее проступала радость ничем не омраченных, приятных воспоминаний. Она встала.

– И вот я спрашиваю себя, – продолжал Матвей, – не мы ли это были?… Я – это Матвей! А вы – Светлана! Саша отсутствует. Воюет в другом полку.

Матвей замолчал, лукаво улыбаясь. Он был рад, что ему удалось превратить выяснение отношений в шутку.

– Вы меня, Матвей, простите! Я очень хорошо помню тот день и часто его вспоминала. Но встретиться здесь, в такое время, когда все рушится… Это невероятно!…

Они наперебой стали вспоминать киевское совместное путешествие, послание гимназистки, как Светлана назвала свое письмо, и смеялись, закрывая рты ладонями, чтобы кого-нибудь не разбудить ненароком.

Матвею не хотелось уходить, но он понимал, что разговор надо заканчивать, что пора поздняя.

– Светлана, а когда кончается ваша смена?

– Завтра вечером.

– Если мы успеем приехать с аэродрома, можно я вас провожу домой?

– Как-то непривычно. Меня, кроме мальчиков из нашей школы, никогда никто не провожал.

– Но я и есть мальчик из вашей школы. Мы же здесь живем.

Они засмеялись.

– Вы, Матвей, идите спать. А то ведь вставать рано.

– Хорошо. Спокойного дежурства, Светлана.

– А вам спокойной ночи.

Матвей повернулся и пошел. Он чувствовал, что вслед ему смотрят огромные голубые глаза. Матвею хотелось оглянуться, но он почти вслух приказал себе: «Не оглядывайся!» – и сдержал себя.

Провожающий взгляд Светланы заставил его подтянуться, расправить плечи. Ему хотелось идти широким военным шагом, и только сознание того, что многие уже спят, удержало его от этого мальчишеского поступка.

Совинформбюро еще передавало о наступлении советских войск в районе Харькова. Но на самом деле наступающие войска уже исчерпали свои возможности. Осипов, как и многие, не угадал. Наступление закончилось без победы. Фашистское командование, оправившись от неожиданности, смогло произвести крупную перегруппировку своих войск и подготовило страшной силы контрудар. В создавшейся обстановке судьба частей Красной Армии, находящихся на Барвенковском плацдарме и южнее Харькова, была предрешена. Только ввод в сражение новых крупных оперативных резервов мог исправить ошибки и просчеты командования Юго-Западного фронта. Но резервов не оказалось.

Из района Славянск – Краматорск в направлении на север и северо-запад ударная группировка армейской группы «Клейст» в составе одиннадцати дивизий обрушилась на коммуникации наступающих. Из района Волчанска части 6-й немецкой армии устремились на юг. И через несколько дней в районе Балаклеи захлопнулись клещи. Советские войска, находящиеся западнее реки Северский Донец, были отрезаны.

Лето вновь превратилось в период тяжелейшего испытания армии и народа, тыла и фронта.

Июльским утром четырнадцать немецких дивизий и крупные силы фашистской авиации из районов Волчанска и Чугуева были брошены в наступление.

Оказалось, что командованию Юго-Западного фронта противопоставить лавине немецких войск, устремившихся на восток, в излучину Дона, нечего. У фронта в резерве сил не было.

Уже после нашей победы, после окончания Великой Отечественной войны историкам стало известно, что Военный совет ЮЗФ обратился в Ставку Верховного Главного командования с просьбой срочно усилить войска фронта за счет стратегических запасов, находящихся в ее резерве. Однако просьба была невыполнима.

Стало известно и письмо Верховного, направленное в адрес командования ЮЗФ, в котором говорилось: «…Вы неоднократно убеждали нас в успехе наступления ЮЗФ по освобождению Харькова, Полтавы и дальнейшего продвижения на Запад. Мы согласились с Вами. А теперь Вы просите резервы!

У нас нет резервов. Есть всего не полностью сформированных два стрелковых корпуса. И мы их отдаем Вам…»

ЮЗФ рухнул. Немецкие войска в полосе от Волчанска до Ростова-на-Дону устремились на восток и Северный Кавказ.

Только взятие И.В. Сталиным ответственности за трагическое положение ЮЗФ на себя (Ставку), выраженную словами: «…Мы согласились с Вами…», спасло командование (Тимошенко, Баграмян, Хрущев) от повторения судьбы руководства Белорусского округа в 1941 году.

Это новое кровавое сражение было только частью обдуманного плана, который определялся директивой Гитлера №41:

«Как только условия погоды и местность будут благоприятствовать, немецкое командование и войска, используя свое превосходство, вновь должны захватить в свои руки инициативу и навязать противнику свою волю. Цель состоит в том, чтобы окончательно уничтожить живую силу, остающуюся еще в распоряжении Советов, лишить русских возможно большего количества важнейших военно-экономических центров. Для этого будут использованы все войска, имеющиеся в распоряжении германских вооруженных сил и вооруженных сил союзников… Первоначально необходимо сосредоточить все имеющиеся силы для проведения главной операции на южном участке фронта с целью уничтожения противника западнее реки Дон и в последующем захватить нефтяные районы Кавказа и перевалы через Кавказский хребет».

Авиации Юго-Западного фронта, как и полку Наконечного, выпала тяжелая доля: в условиях громадного превосходства сил врага на земле и в воздухе надо было помочь вырваться из окружения своей пехоте. Вместе с артиллеристами и танкистами остановить новую лавину немецких танков, для которых здесь, в степи, везде была дорога.

…Сегодня в первом вылете Наконечный сам повел летчиков в бой. Перед ним на многие километры вокруг расстилалось штилевое море степи, на котором островами были разбросаны населенные пункты. Эскадрилья, построившись пеленгом, шла на малой высоте, а где-то выше, в лучах жаркого солнца, шли истребители прикрытия. Видели они штурмовиков или нет, но старания Наконечного отыскать их ничего не дали: или солнце мешало, или были они далеко. Командир понял, что от такого прикрытия пользы будет мало и рассчитывать надо только на собственные силы. Оставалось лишь надеяться, что эти «лагги» придут в район цели своевременно и возьмут на себя часть огня «мессершмиттов».

…Впереди показалась дымная линия фронта, а за ней и пыльные ленты дорог, забитые вражескими войсками. Немцы начали стрелять, и подполковник отвернул группу чуть дальше от дороги. Колонна была сейчас только запасной целью. Ему нужно было найти переправу. Вдали, на ровном степном горизонте, стал вырастать пенистый зеленый вал леса – показался правый высокий берег Северского Донца, а чуть позже заблестела и сама река. Это и был его рубеж атаки.

– Я – Сотый, приготовились. Впереди река, сейчас пойдем на юг. Ищем мосты! Оружие приготовить!

Он прикинул, откуда, примерно, должны начинаться виденные им дороги с войсками, и, не доходя до реки три-четыре километра, повел группу вдоль восточного берега. Посмотрел, нет ли близко врага в воздухе, проверил еще раз, как идут за ним его подчиненные: Осипов, как и раньше, рядом слева, а правее со звеном – Русанов, заместитель на этом полете. Показалась цель – переправа. Наконечный снял бомбовооружение и эрэсы с предохранителя, облизнул высохшие сразу губы и, качнув самолет с крыла на крыло, начал доворот на мост с набором высоты.

Находясь в развороте, Наконечный увидел, как с берегов у моста поднялась пыль. Стреляли, наверное, в них, но из чего – не разобрать. Он вывел самолет в направлении моста и, хотя стреляющие батареи были еще за дальностью действительного огня, дал длинную очередь из пушек – сигнал для группы о начале психической атаки на зенитчиков. Еще раз охватил взглядом переправу и танки на ней, берега реки, по которым прыгали огненные зайчики от выстрелов, и стал наводить свой самолет на левый обрез моста, чтобы дать место для прицеливания идущим справа. Подождал, пока подошла расчетная дальность сброса бомб, и нажал кнопку. Бомбы серией пошли вниз, падая на землю в двадцати метрах друг от друга.

– Я – Сотый, еще заход.

Прижал машину поближе к земле, чтобы быстрее выйти из зенитного огня. Посмотрел влево – ведомый на месте, вправо – одного не хватало. Значит, «остался» над переправой.

– Я – Сотый, семь секунд прошло. Бомбы взорвались, разворот на мост.

И начал разворот, рассчитывая пойти в атаку метров с трехсот.

Мост сначала появился сбоку, а потом и по курсу. У восточного берега, куда он сбросил бомбы, понтонов не было. Они сделали свое дело, и Наконечный решил эрэсами добить целые понтоны.

– Я – Сотый, эрэсы по мосту, и уходим!… Атака!

И сам пошел в пикирование, но в это время в самолет попало что-то тяжелое. Наконечный подумал, что его чем-то сильно ударило по голове. В прицеле сразу пропали и река и мост. Показалось, что от удара потемнело в глазах, а может быть, он и сам неожиданно зажмурился. Гавриил Александрович напряг все мышцы лица, чтобы поднять веки – и слепота прошла. И от того, что он увидел и ощутил, молнией сверкнула мысль: «Вращает. Надо прыгать…» Но тут земля приняла его в свои объятия.

…Осипов видел в прицеле мост и краем глаза справа самолет командира. Видел, что по ним били эрликоновские пушки. Направил машину на них, дал длинную очередь и пустил два эрэса. Вновь быстро довернулся на мост, но командира впереди не было. И тут же он заметил ниже падающую стальную птицу без крыла. Нервный спазм сжал горло.

Матвей помнил, что сзади справа идет звено Русанова, он положил машину в левый крутой вираж, чтобы окончательно убедиться в том, что произошло.

Теперь для него никакой огонь с земли не существовал. Развернув самолет на обратный курс, Матвей сразу увидел место гибели своего командира.

С восточного берега реки по нему стреляли. Проглотив слюну и комок в горле, он вновь развернулся на зенитные пушки и пошел в атаку; две длинные очереди из пушек и пулеметов, залп четырьмя эрэсами – и батарея замолчала.

Осипов вышел из атаки, дал мотору полные обороты, потом форсаж и, опустив машину почти на самую землю, стал догонять Русанова. Впереди показалась дорога с войсками на ней. Он потянул машину вверх, набрал сто метров, чтобы можно было прицелиться снова к земле. В прицеле большой грузовик с пушкой на прицепе. Матвей сжал зубы до боли в челюстях. Дал залп из четырех стволов, и на земле полыхнул взрыв.

Самолет подбросило вверх, чем-то сильно стукнуло, а Матвея обдало жаром и дымом. Довернулся вдоль колонны: в прицеле небо, потом машины, снова небо – опять машины, вверх набор высоты, вниз – стрельба. Он стрелял и стрелял, пока пушки и пулеметы не замолчали – снаряды и патроны кончились. «Кровь за кровь. За око – два ока. И так будет до последнего живого захватчика на нашей земле».

Митрохин, закончив разбор боевых действий за день, вместе с комиссаром, начальником штаба и летчиками отправился на ужин. В столовой было тихо. Когда сели за столы, четыре прибора оказались свободными.

Митрохин встал:

– Товарищи, мы сегодня прожили тяжелый день войны. Не все сейчас здесь с нами. Нет и командира полка Наконечного. И хотя мы солдаты и труд наш кровавый – к этому не привыкают. Мне и вам тяжело. Еще раз почтим память погибших.

Матвей сегодня впервые выпил фронтовые сто граммов. Водка была теплая и противная, как горькое лекарство. Выпил, потому что так делали на поминках по умершим. И когда в голове появилась какая-то тяжесть, обратился к Русанову:

– Товарищ командир, а мне все же думается, что нашего подполковника не эрликоны сбили.

– А кто же?

Летчики за столом насторожились.

– Ну, теперь в нас здесь все стреляют: минометы и танки, винтовки и автоматы. Степь-то как стол. Нас на бреющем за десять, а то и за пятнадцать километров видно.