Текст книги "Испытание огнем. Сгоравшие заживо"

Автор книги: Иван Черных

Соавторы: Михаил Одинцов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 54 страниц)

– Доверяю, Осипов!… Перед полком доверяю! Иди сюда!

Матвей подошел к командиру и на напряженно вытянутые руки принял орден Бориса. Внутреннее напряжение у него было такое, как будто на ладони положили не коробочку из картона, а целую человеческую жизнь, которую никак нельзя уронить, а надо обязательно донести до победного финиша.

– Спасибо, товарищ командир! – Осипов плакал. – Я оправдаю доверие полка!

…В землянке командного пункта Мельник вытащил из-под стола фанерный чемоданчик, положил его на стол и, присев к краю стола, задумался. «Как, оказывается, по-разному можно видеть человека. И сколько ни вглядывайся в него, сколько ни изучай, он все время будет нов…»

– Фрол Сергеевич, о чем думаешь? Я за тобой давно смотрю, и знаешь, такое впечатление, что ты глубоко уснул с открытыми глазами.

– Думаю о Шубове, командир, и наших людях. Об Осипове и его просьбе… Вспомнил одно высказывание в немецкой печати. Сейчас его найду и прочитаю, чтобы быть совершенно точным.

Мельник открыл чемоданчик и начал перебирать тоненькие папки, нашел, что искал, положил перед собой одну из них с надписью синим карандашом: «Враги о нас».

Со скрипом открылась дверь землянки, и вошел Осипов.

– Товарищ майор, разрешите?

– Заходи, старший лейтенант. Что у тебя?

Челышев поднялся с табуретки и сделал шаг навстречу Матвею. Взглянул на него и увидел на правой стороне гимнастерки новенький орден, тот, который только что передал ему.

– Я вижу, ты уже собрался идти в бой: орден для крещения приготовил. Только делай это аккуратно.

– Все будет хорошо, командир. Только я хочу взамен полученного оставить вам точно такой же свой орден. Война. По-другому не имею права.

– Не выдумывай, Матвей! – вмешался Мельник. – А то накрутим всяких осложнений, и сами в них не разберемся. Лети без всякого залога. Мы верим в тебя. Так, командир?

Челышев засмеялся:

– Конечно. Иначе я бы на такой шаг не рискнул. Верю. Поэтому сразу и согласился.

– Будем считать, что инцидент исчерпан. Послушай и ты, Осипов. Мотай себе на ус. Вот эта газетка. Шестого сентября 1942 года Биржевая берлинская газета писала: «…Поведение противника в бою не определяется никакими правилами. Советская система, создавшая стахановца, теперь создает красноармейца, который ожесточенно дерется даже в безвыходном положении… Русские почему-то сопротивляются, когда сопротивляться нет смысла. Для них война протекает будто не на земле, а в выдуманном мире». Лучшей характеристики нашей системе, нашему человеку, пожалуй, и давать не надо…

На войне никого не удивишь звуком взрыва. Но таранный взрыв самолета привел в ужас врагов Бориса, врагов его Родины. Оставшиеся в живых в оцепенении смотрели на результаты тарана и думали о ненависти, которую они вызвали у этого солдата неба, если он отказался от возможного спасения и горящий вернулся снова на цель, чтобы своей гибелью еще раз посеять смерть среди них.

В полку не могли знать, что там, где недавно «работала» эскадрилья Шубова, долговязый немецкий майор, оправдывая свои потери перед приехавшим старшим начальником, вынужден был доложить о таране советского летчика и о том, что его танкисты морально потрясены этим событием.

После короткого молчания офицер, сидящий в автомобиле, ответил:

– Захоронить останки безумца с пользой для нас.

«Мерседес» оставил около майора пыльное облачко, ушел, а майор все еще стоял с вытянутой в фашистском приветствии рукой.

«С пользой для нас… Какая может быть польза от мертвого врага?…»

Отправляя в госпиталь раненых и хороня убитых, майор все время думал о полученном распоряжении, которое надо было рано или поздно выполнять. И когда в мучительном раздумье решение было найдено, он искренне ему обрадовался, как будто ему действительно повезло и он нашел реальную ценность…

– Солдаты Фюрера! Мы сейчас уходим отсюда к новым позициям. Но перед этим я должен выполнить приказ командира полка: похоронить красного летчика как воина. Хоронить своих тяжело. Но хоронить врага, который только что посеял в наших рядах смерть, нам приходится впервые. Эти русские для нас смертельные враги, и мы не сможем вместе с ними жить на одной земле. Их надо уничтожить. Но мы сегодня видели, что это сделать непросто. Умирая, этот красный дьявол горящим вернулся на наш батальон и отправил к Богу еще десять солдат Фюрера вместе с их оружием. Он наш враг, но его действия достойны уважения. Он умер как рыцарь неба. Если бы все солдаты Фюрера сражались за интересы Рейха так, как этот летчик, война уже давно бы победоносно закончилась. Россия стояла бы перед нами на коленях, а оставленные в живых русские работали на нас. Опустить прах в могилу… Засыпать.

Эскадрилья Осипова вернулась из боевого полета без единого снаряда и патрона. Матвей и его летчики штурмовали артиллерийскую колонну с полным самоотречением. Не разбили, а уничтожили и сожгли дотла, растерзали на составные части огнем в упор, разбросав в разные стороны автомобили и пушки.

Ярость, охватившая летчиков, только чудом не окончилась для Ртищева и его стрелка трагедией, гибелью. По натуре человек немножко медлительный и осторожный, с растянутой амплитудой движений, он настолько накалился ненавистью, что на выходе из пикирования ударился самолетом о вспыхнувшую пламенем от его огня машину. Спасло его действительно чудо. Удар пришелся на убранное правое колесо шасси, и оно честно отслужило свою службу. Приняв энергию на себя, ферма шасси сломалась, а колесо, пробив крыло, вывернулось на верхнюю часть плоскости. Только «ил» мог выдержать этот страшный удар.

…Закончив доклад о вылете, Матвей снял орден Шубова с гимнастерки, поцеловал его и передал командиру.

– Товарищ майор! Я должен при летчиках заявить, что в сегодняшнем вылете не все было правильно. Ненависть к врагу лишила меня рассудка, и я неоправданно рисковал людьми, доверившими мне свои жизни, злоупотребил вашим доверием и своей властью. Больше этого не повторится…

– Хорошо, Осипов. Осмысление своих действий и личное осуждение в присутствии подчиненных дает мне право считать вопрос закрытым… А вы, летчики, имейте в виду, что риск и безрассудство – понятия разные. Риск необходим, но он всегда должен быть расчетливый, выверен знанием и опытом. Безрассудство, по-моему, просто глупость, достояние, так сказать, мелкого человека, самонадеянного и пустого. Безрассудство обязательно рано или поздно накажет того, кто им пользуется.

…Осипов пришел на квартиру в начавшихся сумерках. Не зажигая лампы, снял с себя ремень, оружие, сапоги и бездумно лег на кровать. В голове было ощущение тяжелой пустоты, в ушах стоял легкий звон. Он всегда замечал, что после нервной встряски и фронтовой стопки перед ужином звон этот становился явственней. Иногда, если он невзначай в него вслушивался, звон мешал думать. Сегодня же он не мог не выпить поминальную рюмку, слишком много было прожито и пройдено вместе и рядом с Борей. Только на войне по официальной выслуге шесть лет. Но не столько годы, сколько родство душ объединяло их. Они были братьями по службе и помыслам.

Услышал легкий стук открывшейся двери. Вошла хозяйка – старушка, оставшаяся одна в доме. Дед умер, два зятя на войне, дочери и внуки в Германии на каторге.

– Как дела, соколики? Чего в темноте сидите?… Да ты, Матвей, один. Лампу зажечь?

Не получив ответа, зажгла лампу, опустила на окна маскировку и, сердцем учуяв что-то недоброе, села молча у стола… В горнице установилась раскачивающаяся пламенем лампы-гильзы тишина. Запахло бензином, и это, наверное, потревожило в дальнем углу сверчка, который несколько раз скрипнул на высокой ноте, но, привыкнув к запаху и свету, замолчал.

– Матвей, где Боря? Что ты молчишь? Скажи что-нибудь. Ведь вы мне уже родные… Сама таких рожала. Знаю, что и слезы у вас есть, и больно вам, горько, а все говорите – сладко… Не из камня же вы?

Матвей посмотрел на пустую кровать у соседней стены, на висевшую над ней парадную гимнастерку Бориса. Подсунул руки под голову…

– Нет Бори, бабушка. Ушел от нас Борис навсегда. А плакать нечем. Наверху, бабушка, холодно и слезы вымерзают.

– Лукавишь, сынок. Она ведь горячая, слеза-то.

– Тогда, значит, высыхает, иначе куда же ей деваться.

– Не сохнет она сама. Не сохнет, а души сушит. Есть они и у тебя. Ты тут как хочешь, а есть.

– Как-то Борису, видать, очень тяжело было. Долго мы сидели на крылечке, курили молча. Вдруг он стукнул себя легонько кулаком в лоб и говорит: «Сколько раз меня товарищи и друзья выручали. А теперь и не сыщешь их всех. Кто где, и не ведаю. Ну, приснитесь вы хоть один раз сразу все, чтобы я мог вам спасибо еще раз сказать».

– Значит… Да, что вам говорить, шуточками все, прибауточками… Может, сынок, пойти мне где-нибудь самогоночки сыскать? Выпьем с тобой поминальную.

– Нет, бабушка, не надо. Кто хотел горе в водке или самогонке утопить, только сам в ней утонул, а горе-то наверху осталось… Утром воевать ведь надо. Как полетишь с больной головой?

– Ну, смотри. Не из камня же ты? Хоть ночью поплачь, легче будет… А я пойду к иконке, за всех вас помолюсь и поплачу. Только сомневаться стала, доходят ли молитвы наши. Ведь сколько сейчас матерей разных Богу молятся. Веры-то разные, но Бог-то один. Ну что он там думает, если на земле такое убийство идет… Прости, Господи, душу мою грешную…

Новый день начался для Гороховой незаметно, так же, как и кончился предыдущий. Она не хотела верить услышанному от летчиков, хотя знала, что, если остается для жизни хотя бы один шанс из тысячи, пилоты не «похоронят» товарища. Вернувшись от командного пункта, Елена Васильевна не уходила из пустого капонира. Новое горе, навалившись на плечи страшной тяжестью, оглушило ее. Она просидела на ящике уже много часов, но не замечала этого. Время остановилось. И только теперь, когда взошедшее солнце заглянуло через верхний край капонира, она очнулась и, еще не очень понимая, что сейчас – вечер или утро, осмотрелась вокруг. Пустой капонир почему-то показался ей опустевшим домом, пустой комнатой, из которой только что вынесли покойника и еще не успели навести жизненный беспорядок Масляные пятна в центре полукруга, вытоптанная увядшая трава, на другой стороне – в ряд лежащие бомбы, приготовленные к подвеске, но оставшиеся на земле, потому что не вернулся командир и его самолет.

Она не плакала: сердце окаменело, душа застыла, а тело от долгой неподвижности одеревенело. Сколько может вынести один человек горя? Кто измерил эту меру? Как ее определить? Один предаст себя и близких только от испуга, еще не испытав боли. Другой проходит через сотни смертей чистым и незапятнанным… Тысячу раз был прав Ушинский, когда говорил, что не тот мужествен, кто лезет на опасность, не чувствуя страха, а тот, кто может подавить самый сильный страх и думать об опасности, не подчиняясь страху.

Боря знал войну и все время говорил о ее опасной стороне летчикам, учил смелой осторожности… Она много говорила с ним, учила его и училась сама, много слышала его разговоров с людьми. Теперь его нет. Нет уже третьего человека, которые были близки и дороги ей как люди: муж, товарищ, командир и одновременно сын. Она не могла больше только заряжать оружие и подвешивать бомбы. Решила летать хотя бы воздушным стрелком, где можно не только защищать своего командира и товарищей по полету, но и разить врагов из пулемета, когда самолеты идут бреющим.

Обстановка на фронте прояснилась: враг уходил.

Признал провал своего наступления и теперь спасал основные силы. Войска, прикрывающие отход, остались и без истребительного, и без зенитного прикрытия. Их судьба была предрешена: фашистское командование оставило части прикрытия на уничтожение в арьергардных боях во имя спасения отступающих ударных соединений.

Проход линии фронта без фашистского огня с земли был непривычен и нервировал летчиков Челышева, вызывая сомнения в достоверности линии фронта, полученной на командном пункте полка. Штурмовые же удары в непосредственной близости у линии фронта стали чреваты осложнениями – ошибешься и ударишь по своим. Поэтому штурмовики просили цели подальше в тылу, чтобы избежать неприятностей.

Челышев старался использовать период отступления немцев для тренировки молодежи. И пока противник вновь не организовал серьезного сопротивления, посылал молодых летчиков на боевые задания по три, а то и четыре раза в день. Они были этому рады, понимая, что им представилась счастливая возможность набрать необходимый опыт в упрощенной обстановке, что потом, в серьезных боях, может оказать большую помощь.

В эти дни командир дивизии прислал в полк Ловкачева и приказал Челышеву дать ему максимальную нагрузку в боевых полетах. Обучить его самостоятельному управлению боем шестерки и эскадрилий штурмовиков… Капитан старался…

Осипов шел сегодня на задание с Канатовым. Челышев поручил Матвею взять на себя вторую шестерку и посмотреть, как справится с заданием молодой комэск. Поддержать его уверенность в себе, а если появится необходимость, то и подправить действия старшего лейтенанта, подсказать ему решение.

Оба они, и Канатов и Осипов, понимали озабоченность командира полка, именуемую вводом в строй молодежи, поэтому спокойно занимались каждый своим делом. Положение Осипова в полете было деликатным, ему предстояло не только выполнить задачу под руководством молодого командира, но при этом не сковать его инициативу и не подавить волю, дать самостоятельность, но и исключить ошибки, потому что ошибки – это новые жертвы.

В сложной обстановке быстрого и массового передвижения своих и вражеских частей Канатову предстояло решить непростую задачу: определить новый оборонительный рубеж фашистских войск

…Матвей смотрел на идущую впереди шестерку Канатова, и ему казалось, что она висит неподвижно. И только взгляд под свое крыло и ниже самолетов первой группы убеждал, что «илы» не висят в небе, а, не торопясь, летят.

Жаркое солнце изменило всю тональность земных и небесных красок, заполнив зеленые и голубые пространства желтизной. Суховей нес с юго-востока жар, насыщая воздух мельчайшей пылью и дымкой, размывающей резкость очертаний далеких ориентиров и скрадывающей линию горизонта, отчего казалось, что земля постепенно переходит в небо.

Группа подошла к рубежу, на котором дальнейшее продвижение врага на восток и северо-восток было остановлено. На земле это сейчас обозначалось линией потухших пожарищ. Матвей вспоминал, как выглядели эти земли и пятнадцать, и десять, и семь дней назад.

Летая тогда на задания каждый день, он с внутренним содроганием смотрел, как медленно, но настойчиво распространяется пламя пожаров на север. И однажды, когда от сражений земля дымилась на огромном пространстве, ему казалось, что клин на земле прожигает не война, а медленно ползущая лава невидимого, находящегося южнее той огненной кромки огромного вулкана. Языки коричневой лавы то в одном, то в другом месте пожирали все новые куски зеленой земли, сжигали деревни и леса, подминали под себя пушки, танки и людей, пытающихся остановить ее продвижение вперед поперечными рубежами окопов, лесных завалов и противотанковых рвов… Потом силы «вулкана» иссякли, и он не смог больше питать свои потоки смерти. Кромка огня вначале остановилась на месте, а потом стала отступать на юг, уходя обратно к старой границе весеннего равновесия сил жизни и смерти.

…Самолеты летели над изуродованной и обожженной землей. Окопные шрамы на ее теле извивались причудливыми зигзагами, как будто мучаясь от нестерпимой боли. На обширных полях и некрупных возвышенностях, изрытых снарядами и бомбами, повсюду виднелись ржавые и обуглившиеся, в одиночку и толпами разбросанные машины, танки и еще неизвестно какая техника, превратившаяся теперь в металлолом, который придется убирать годами, чтобы дать земле свободно вздохнуть. Иногда на глаза попадали живая деревня и тоненькая струйка воды вдоль белого мелового берега, и это сразу вызывало радостную мысль: «Не все разбито… Есть с чего начинать все заново».

Жили напряженно и пылили внизу только дороги. Дороги, разбитые вконец, разъезженные вширь, были заняты своими войсками, двигающимися на юг. Пехота и танки торопились и шли без остановок, шли сколько могли. На немецких воздушных разведчиков, изредка появляющихся высоко в поднебесье, никто не обращал внимания. Разведчиками интересовались и занимались только истребители, табулирующие на больших высотах. И если вверху раздавались пушечные очереди, то все считали это обычным, само собой разумеющимся явлением, и движение продолжалось.

Наконец под крылом проплыла предполагаемая линия фронта, и сразу войск на дорогах не стало; или оторвался противник от наших передовых частей, или попрятался, потом показались высокие белгородские холмы, и от них навстречу штурмовикам поднялся зенитный огонь.

«Значит, занято войсками, – подумал Канатов. – Пока отойдем. В большой огонь не полезу».

Он развернул группу «илов» вправо и пошел на юго-запад, решив подойти к предполагаемой новой линии обороны под острым углом. Надо было обязательно еще раз убедиться в предположении, что фашисты заняли прежние свои позиции и рубежи, с которых начинали наступление. Не хотелось, но надо вызывать огонь на себя. Канатов посмотрел на карту, потом на землю. «Сейчас должен начаться обстрел, если мое предположение верно… Так… все правильно. Дальше нас немец пускать не хочет. И нам лезть к ним сейчас нет смысла. До их позиций в свое время дойдет очередь».

– Матвей, на юг дальше не пойдем. Понятно и так. Разворот вправо на 180 градусов, и пойдем на восток Найдем отступающую колонну и врежем фрицам!

– Давай, командир, работай!

…Канатов уводил группу домой, оставив после себя на дороге отступления врага еще одно пожарище. Осипов был доволен решениями и действиями нового ведущего. По «походке» Матвей с радостью видел, что старший лейтенант многому успел научиться у Шубова и сможет хорошо командовать и воевать. «И молодежь держится в боевом порядке уверенно, над целью не суетится – стала по-настоящему боевой».

– Матвей, я – Канатов, зайдем к Шубову?

– Не возражаю! Если найдешь, то тут рядом!

– Через сто лет найду!

Показалась обожженная взрывами дорога с разбитой, сгоревшей техникой. Закопченный кустарник траурной рамой окружал пепелище – место таранного удара.

– Я – Канатов! Посмотрите на место вечной славы!… Пошли в пикирование… После вывода будем делать горку. Залп-салют по команде…

Штурмовики прошли низко над могилой бессмертия, оживив окрестность ревом своих моторов.

Внимание… Горка… Салют…

Двенадцать «илов» и восемь «яков» дали залп чести, залп памяти из всего оружия…

Самолеты шли домой, а Матвей думал о зенитном огне над Белгородом:

«Я бывалый солдат… Вижу, сел немец на старые позиции. Значит, отступления врага дальше не будет. Или новое противостояние, или полная подготовка нашего нового наступления? А это время и время. Новый прорыв – новые бои, новые потери. Не хватило у нашей пехоты скорости. Обогнать фашистские части на отходе и танки не смогли. В этом вся и заковырка…

За спиной у нас остались земли великой битвы… Как отметит мать-Родина эту нашу победу?… Каким именем нарекут ее оставшиеся в живых?… Что они сделают для того, чтобы сохранить навечно память о сотнях тысяч павших здесь сынах Отчизны? Чем обозначат братские могилы и обильно политые кровью поля бессмертной славы? Как сохранят в памяти потомков величие нашего нравственного и морального превосходства над врагом?…»

Иван Черных. Сгоравшие заживо

В 2004 году я в числе летчиков-ветеранов был приглашен на юбилей полка – 60 лет назад ему за активное участие в освобождении Севастополя было присвоено звание Севастопольский. Полк и ныне один из ведущих в Вооруженных Силах, оснащен самыми современными стратегическими бомбардировщиками дальнего действия – Ту-160, вооруженными ракетно-ядерным оружием, самонаводящимися пушками, автономно открывающими огонь по истребителям или ракетам, способными поражать цели с дальнего расстояния, не заходя в противовоздушную зону противника.

Мы с восторгом рассматривали воздушные чудо-броненосцы и радовались за преемников, которым довелось летать на них. Сожалели лишь о том, что мало приехало на юбилей ветеранов: многих уже нет в живых, других разбросала судьба не только по стране, но и по республикам, ставшим по чьей-то воле зарубежьем.

В полк я прибыл в 1950 году, после окончания Балашовского военного авиационного училища летчиков Дальней авиации; считал себя счастливчиком: прославленный полк, уже в сорок втором ему было присвоено звание «Краснознаменный, гвардейский». С первых дней войны экипажи наносили бомбовые удары по стратегическим объектам фашистов – Бухаресту, Будапешту, Берлину, Кенигсбергу и другим городам, военно-морским базам. 19 летчикам было присвоено звание Героя Советского Союза, двум дважды. У асов было чему поучиться.

В перерывах между полетами или в ожидании улучшения погоды мы собирались в аэродромном домике, и частенько фронтовики предавались воспоминаниям о войне. Для нас, молодых летчиков, полковники Семен Павлович Золотарев, Иван Максимович Хрущев, Яков Иванович Штанев, майор Сергей Степанович Маркин были не только героями, асами, с кого мы брали пример, но и любимыми командирами, кому мы подражали; их воспоминания мы слушали с особым вниманием. Рассказы волновали нас, западали в память.

В то время я только пробовал свои литературные силы, и мне очень хотелось, чтобы о подвигах однополчан узнали многие советские люди. Так появились первые очерки, рассказы.

Позже, после окончания Литературного института имени А.М. Горького, я приступил к работе над романом. Большую помощь в сборе материала оказали мне бывший командир дивизии генерал Ф.И. Меньшиков, командир полка А.М. Омельченко, его заместитель по политической части Ф.П. Казаринов и другие ветераны.

Образы лучших людей полка, их судьбы и ратные дела и легли в основу этого произведения.

Автор