Текст книги "Испытание огнем. Сгоравшие заживо"

Автор книги: Иван Черных

Соавторы: Михаил Одинцов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 54 страниц)

Наступал самый ответственный момент – необходимо было помочь вылететь самым молодым, менее опытным пилотам, которые полностью доверяют себя и свое будущее опыту и знаниям командиров. В них верят и надеются. Но ведь и начальники надеются и верят в своих подчиненных.

Наконец полеты у рядовых летчиков тоже закончились. Полк всем составом «стал на крыло».

Наконечный все это время не уходил с аэродрома, не отходил от стартового столика руководителя полетов ни на один шаг, ни на одну минуту.

Закончился для командира полка, наверное, самый длинный летный день в его жизни. Все это время, от первого и до последнего полета, он мысленно взлетал и выполнял посадку с каждым вновь вылетающим лейтенантом или сержантом.

Такую адскую работу Наконечный выполнял впервые. Но если бы это он делал каждый день, то все равно нельзя было не волноваться. И теперь, когда сел и зарулил на стоянку последний самолет, он устало улыбнулся, встал с табуретки, потянулся до хруста в костях.

– Ну, комиссар, поздравляю. Лиха беда начало. Я рад, что все обошлось благополучно. Откровенно скажу: не надеялся.

– Командир! Это я вас поздравляю с успехом. В этом деле вы ведь первая скрипка. Я тоже очень рад за всех нас вместе.

– Мне думается, что без радиосвязи летчика с землей, с командиром-руководителем полетов мы не избежали бы напряженности. Сколько ошибок при расчете на посадку да и при выполнении самого приземления удалось исправить путем своевременного подсказа летчику. Молодцы командиры эскадрилий: проявили завидную выдержку, не нервировали пилотов, не лишали их самостоятельности действий, но как опытные психологи упреждали возможное нарастание каких-то отклонений до ошибки, которую исправлять было бы сложно. Обратил, наверное, внимание на лица летчиков. Как менялось выражение их лиц, когда они убеждались, что слышат руководителя хорошо, и подтверждали это поднятием руки. Плохо, что передатчиков на самолетах полка только пять. И связь пока односторонняя – от командира к летчику. Но лед тронулся. Уже управлять группой можно будет командиру и в бою. Так что, комиссар, успех наш не только лично полковой, а и технический. Думаю, что на следующей серии штурмовики будут все оборудованы передатчиками.

– Верно, командир. Недодумал я эту деталь нашего успеха. С радистами надо этот момент обязательно отметить. Поблагодарить их.

– Давайте, товарищ Сергеев, стройте летный и весь технический состав. Надо будет поздравить всех летчиков с вылетом на новом самолете. Сказать спасибо всем службам. Верно говорит Фрол Сергеевич: надо отметить особо радистов. Их служба действительно впервые прошла настоящее боевое испытание и применение. От летчиков им благодарность объявить. Сегодняшний итог – все равно что выигранное сражение.

Наконечный воспользовался правом старшего и отправил всех «домой». На аэродроме осталась только охрана у самолетов да командир, в одиночестве обходящий машины. Ему хотелось побыть одному, наедине со своей сегодняшней радостью и своими мыслями. Закончив обход, он, не торопясь, направился в деревушку, где размещался полк Теперь ему никто не мешал думать, взвешивать, спорить, сталкивая различные варианты решений, и из их противоречий находить то новое, что должно было принести успех.

Лавина последних событий заставляла его торопиться. Осваивать новый самолет шагом было нельзя. Нужно было бежать, чтобы успеть.

Утром, днем и вечером его волновал один и тот же вопрос: сколько еще осталось дней на учебу? Сегодня он дал всем передышку, но она будет последней. Больше такой щедрости позволить нельзя.

Дорога незаметно привела его к перелеску, через который протекала небольшая речушка. Он ходил здесь каждый день, но всегда торопился. У него не было раньше времени ни посмотреть, ни увидеть то, что сейчас напомнило ему его Белоруссию с нехитрой, но незабываемой красотой.

Присев у мостика, закурил. Достал блокнот и стал просматривать записи, сделанные им на полетах. Тут были и оценки за полеты, и замечания каждому летчику. Сделав еще несколько заметок для разбора и указаний по новому дню, Наконечный поднялся, оглядел еще раз место, где отдыхал. Хотел было попить из речки, но, посмотрев на свои чистые сапоги, раздумал.

– Спасибо, мостик, за отдых. Ну а попью лучше чаю.

А потом уж себе:

– Летать и летать. Только так.

Наконечный сдержал свое слово: главным для всех стали полеты, а учебными классами – аэродром и полигон. День весеннего равноденствия разделил в сутках время на день и ночь поровну, но командир с этим не согласился и оставил для ночи – сна – только шесть часов. Штурм стал всеобщим, недовольных и нерадивых не было.

Надо было добиться хорошего взаимного понимания летчиками друг друга в воздухе и беспрекословного повиновения младших по должности старшим.

Командирам и комиссару полка нужно было найти надломленных предыдущими неудачами. Среди уже воевавших и раненых отыскать тех, у кого, может быть, закрался в душу чертик страха. Внимательно присмотреться к новеньким, к молодым, так как молодость и незнание часто порождают легкомыслие. Успеть.

Ведров должен был за оставшееся короткое время, не выключая командиров из полетов и повседневной жизни, долечить им раны, а кое-кому и убрать особенно мешающие осколки. И тут больше всего досталось Пошиванову, который был самым богатым по «хранению» в теле фашистского железа.

Наконечный и Мельник долечивание ран и мелкие операции оставили на совести полкового врача и летчиков. Они должны были сами решать вопрос: когда летать, а когда «ремонтироваться». И если летчик приходил на полеты и просил подсадить его в самолет, то его подсаживали и устраивали в кабине молча, как будто ничего особенного в этом не было.

Успеть.

Партком и его секретарь Шумалов должны были навести порядок в своем партийном хозяйстве. Принять всех достойных в партию и повседневно вести широкую политическую работу. Работать со всеми вместе и с каждым в отдельности. Через политинформации, радио и письма связать полк с жизнью страны и подготовить людей к тяготам фронта.

Надо было показать людям трудности. Убедить, что только разгром врага мог вернуть людям полка их семьи, стране и народам счастье мирной жизни. Верность идеалам социализма и преданность партии, любовь к близким и Родине надо было превратить в ненависть к фашистским захватчикам, патриотизм и бесстрашие – в готовность к подвигу, знания и умения – в яростную и стремительную атаку, в постоянную жажду боя на уничтожение врага на земле и в воздухе.

Успеть.

Штаб обязан был всех обуть, одеть, оформить документы по ликвидации бомбардировочного полка и решить все правовые и финансовые вопросы полка штурмового, обеспечить семьи людей полка денежными аттестатами, разного рода документами, разослать письма и ходатайства по оказанию помощи семьям погибших и устройству эвакуированных.

Каждый и всякий по своей службе должен был что-то успеть.

И все эти «успеть» преломлялись через летчика, через его готовность вести бой, так как всю пирамиду боевой готовности полка венчает атака.

Все светлое время полк летал, а когда темнело – готовился к полетам. Спали летчики мало, но еще меньше спал технический состав.

Наконечный считал полеты, дни и торопился. Он хотел обогнать весну и события. Но, оказывается, считал не только он. Оценивали готовность полка к боям и старшие начальники.

Через месяц после начала полетов на штурмовике полк получил распоряжение: полеты прекратить, подготовиться к перебазированию. Куда? Пока не было указано. Но направление могло быть только одно – фронт.

Сейчас летчикам было легче, чем в июне сорок первого. Они знали врага, а война накрепко вошла в суровый быт, в повседневную жизнь.

Командир и комиссар считали, что полк готов к боям. Как начальники они спокойно ждали приказ и были уверены в его выполнении.

Они знали подчиненных им людей.

А личное?

Личное для Наконечного сейчас как бы не существовало. Горе, которое он глубоко прятал у себя в груди, проросло у него ненавистью к армии врага, к фашистской идеологии мракобесия и разрушения, превратилось в духовное орудие превосходства над вражеским солдатом и офицером. Его личные интересы сейчас были сконцентрированы только на атаке, на прицеле и боевых кнопках сброса бомб, пуска реактивных снарядов, гашетках для стрельбы из пушек и пулеметов.

Для Мельника личное, в узком смысле этого слова, было проще: семья его в Ростове, может, будет под Уфой. Но так это было только на первый взгляд. Комиссар, убеждая других, был сам глубоко уверен в том, что погибшие и плененные сотни тысяч бойцов и командиров, разрушенные деревни и поселки, сгоревшие хлеба и леса – все это его личные потери, тяжелая дань за оставшихся в живых. Для него неоспоримой истиной было одно – нужно пройти через огонь войны и уничтожить врага, чтобы победой почтить погибших.

Глава четвертая.
ВЫСТОЯТЬ

Вчера железнодорожный состав увез на фронт последнее имущество и людей наземных служб полка. А сегодня уходил на запад и воздушный эшелон.

Осипов своим звеном взлетел последний, и теперь их замыкающая четверка «илов», выполнив прощальный круг над аэродромом, шла следом за виднеющейся впереди такой же группой. Погода была ясная, и видимость ориентиров более десяти километров создала у Матвея благодушное настроение. Делать было вроде бы и нечего: самолет летел как бы сам по себе, самостоятельно, и он стал вспоминать вчерашнее вручение ему карточки кандидата в члены партии.

Событие это вызвало у него праздничное ощущение и даже тревожное сердцебиение. Слова благодарности за доверие прозвучали у него напыщенно и очень громко, что не осталось незамеченным Мельником.

Он улыбнулся доброжелательно. И неофициально, по-дружески, сказал ему:

– Ты, Матвей, хотя и не казак, но карточку получаешь из рук донского казака. И с моим же поручительством. Так что я тебя считаю теперь донским казаком. А у нас обычай: когда бы и сколько бы казак ни пересекал Дон, вброд или вплавь, на коне, в лодке, на пароме, он всегда отдает Дону монету. Хоть копейку, но бросает в воду. Имей теперь это в виду.

Матвей не забыл наказ и запасся медным пятаком, он потяжелее других денежек. И теперь ждал свидания с рекой, готовясь исполнить положенный ритуал. Слева от самолетов на зеленоватых холмах проплыла Пенза с белыми дымками из паровозных труб. А потом показалась железная дорога, вдоль которой предстояло им лететь. Железные ниточки рельсов вначале ушли на юг от линии пути, а потом вернулись к самолетам, чтобы вновь убежать в сторону. Затейливо петляя в хаосе долин и холмов, дорога как бы сопровождала «илы» в их движении на запад. И когда самолет Осипова вновь пересек ее полотно, он усмехнулся: «Это тебе не в авиации: соединил на карте пункты вылета и посадки прямой линией, и вперед. Ни ухабов, ни мостов, только сам не заблудись». Определив, над какой точкой на местности они находятся, Матвей сказал по радио: «Пилоты, отметьте на карте место, где мы идем». И вновь стал рассматривать землю, стараясь запомнить увиденное.

Вскоре впереди появился лесной массив, протянувшийся полосой с юга на север, а за ним еще по-весеннему полноводная и задумчивая, прикрытая тенями леса река Цна.

Под правым крылом остался Моршанск, и ландшафт внизу быстро приобрел другой характер. По берегам безымянных речушек и оврагов вытянулись рядами домов деревни, а сама земля выровнялась, и вскоре в степной дали показался Мичуринск – первая и последняя посадка перед фронтовым аэродромом.

Быстрая заправка – и снова в воздух. Теперь самолеты пошли на юго-запад: за хвостом остались Липецк и Воронеж, потом показался капризный, весь в замысловатых завитушках изгибов, открытый ветрам и солнцу Дон. Осипов снизил группу, прижал ее поближе к земле. И когда самолеты оказались над водой, он в открытую форточку фонаря выбросил пятак, рассчитав, чтобы он попал по назначению.

Снова высоту набирать не стал, чтобы незаметно подойти к месту посадки. У земли скорость полета стала виднее, и навстречу помчались холмы, овраги, перелески, деревни с паутиной проселков. Потом как-то неожиданно из-за бугристого горизонта вырвалась Косторная, а за ней конечный пункт перелета – фронтовой аэродром.

Вечерело. Осипов собрал свое звено.

– Наш полк вошел в состав штурмовой авиационной дивизии. Отступать больше не будем: пора и совесть знать. Под Москвой и Ростовом дали фрицам жару, и под нами земля, на которой были фашисты. Капониры для самолетов и землянки построены руками русских людей под дулами немецких автоматов, а доски взяты с разрушенных домов. Враг использовал наш лес для своих нужд. Оставил здешних людей без крова, многих лишил жизни. Это первый наш аэродром на освобожденной земле. Еще раз проверьте, все ли у вас в порядке на самолетах. Завтра готовность к боевому вылету с рассветом. И еще: командир разрешил по очереди звеньями облетать район, чтобы мы могли приспособиться к полетам и ориентировке в условиях магнитной аномалии, когда компас не всегда будет другом в нашем деле. Летать будем с полным боекомплектом реактивных и пушечных снарядов, пулеметов и подвеской четырех фугасных соток. Никто из нас с такой загрузкой «ила» не взлетал и не садился, поэтому такая тренировка не помешает, да и готовность самолетов к бою не снижается.

…Утро выдалось тихое. И командир полка разрешил изучение района базирования с воздуха, но перед обедом Наконечному самолетом связи доставили боевой приказ, а вместе с ним и фотопланшет большого немецкого аэродрома. Когда уже заканчивалась подготовка летчиков к боевому вылету, на аэродром прибыли командир дивизии с командиром истребительного полка, который должен был обеспечить штурмовиков прикрытием при проведении этой операции. Командиры расписали боевые группы и уточнили их задачи по фотопланшету, а потом обговорили с летчиками все вопросы взаимодействия с истребителями и зенитной артиллерией на линии фронта.

«…Наконец-то первый раз боевой вылет будет осуществлен под прикрытием истребителей. Как оно выйдет: блином или комом?…»

Матвей не впервой думал о совместных будущих полетах на боевые задания в составе смешанной группы, в условиях визуального и тактического и огневого взаимодействия. И сегодня, то есть завтра, мечта его могла осуществиться. Как? «Мы же идем с Борисом замыкающей четверкой. Если «мессеры» прорвутся, то нашей спиной будет закрываться от атак врага идущий впереди полк. Нам первыми с ними драться. Надо их будет увидеть, понять их замысел и обыграть».

Первый штурмовой вылет, впервые один, без человека с пулеметом и глазами за спиной. Как взаимодействовать с прикрытием? Связь у них только между собой, так как у нас передатчики и приемники на другой частоте. Мы, значит, не можем друг другу подсказать, попросить, предупредить друг друга. Почему же начальники не договорились? Может, это не в их власти? Дивизии-то разные.

Рассвет застал Наконечного и его летчиков в кабинах самолетов. Командир испытывал желание как можно быстрее приступить к выполнению задания, но вынужден был ждать данных новой разведки аэродрома, на которую ушла пара истребителей ЛаГГ-3. Улетели они позже, чем планировалось, и от этого Гавриил Александрович нервничал, понимая, что ожидание в кабинах самолетов тяжело для летчиков. Командир дивизии, дав ему готовность к вылету с рассветом, изменил план, тянул время, осторожничал, видимо, хотел убедиться, что утреннего тумана не будет. Наконец стало известно, что немецкие самолеты пока на своих местах, погода хорошая, и аэродром ожил.

На старт вынесли знамя полка.

Первым на взлет пошел командир полка с эскадрильей Горохова, второй взлетела эскадрилья Русанова. На земле из пилотов остался один Митрохин – заместитель командира полка. Он стоял на взлетном поле и взмахом флажка отправлял в бой каждый очередной самолет.

Последними взлетели пары Шубова и Осипова, которым предстояло выполнять задачу подавления зениток противника на аэродроме врага, а если будет угроза, то и сорвать первую атаку фашистских истребителей. Летчиков успокаивало то обстоятельство, что обеспечивающие «лагги» должны были выйти на аэродром врага раньше штурмовиков за минуту, чтобы отвлечь огонь зениток на себя и не допустить взлета вражеских истребителей.

Наконечный, верный своей старой тактике, вел полк в тыл врага на малой высоте. Двадцать «илов» шли колонной четверок над поймой реки, стараясь как можно ниже прижаться к земле, чтобы не выдать себя.

Промелькнула под самолетами еще сонная линия фронта. Впереди курилась белым паром речка, виднелось пустынное шоссе… Низко стоящее над горизонтом солнце ярко светило летчикам в спину и прятало самолеты в своих лучах.

Сейчас успех решала внезапность. Надо было застать фашистские самолеты на аэродроме и выйти на него неожиданно.

Симметрию полета ударных четверок нарушали две пары, которые шли по флангам последней группы, то расширяя, то свертывая фронт построения полка. Маневрируя, Осипов и Шубов осматривали воздушное пространство позади группы. При этом траектории полета их пар, как лезвия раскрытых ножниц, перекрещивались.

Полет самолета с одной стороны боевого порядка на другую, в непосредственной близости от других машин, вызывал в Осипове напряженную настороженность из-за боязни столкновения с ними, но и одновременно вселял уверенность, что их не смогут неожиданно атаковать фашистские истребители. Он знал по своему опыту, что внезапная атака всегда опасней. И опасна она особенно сегодня в далеком стокилометровом тылу противника, когда большинство летчиков выполняют свой первый боевой вылет.

Поглядывая на горбатые силуэты «илов», Матвей сравнивал их с Су-2 и при этом испытывал чувство гордости. Сейчас его товарищи летели на врага не на деревянно-стеклянном бомбардировщике, а в бронированном летающем танке, вооруженном пушками, пулеметами, реактивными снарядами, начиненном бомбами. И все это через считаные минуты обрушится на вражеский аэродром. Ему было приятно, что бронестекла толщиной в шестьдесят миллиметров защищают его от пуль и осколков, придают уверенность и даже какое-то спокойствие, хотя он и знал, что снаряд все равно сильнее брони.

Матвей слышал в себе знакомую взволнованность и представлял, что сейчас переживает летящий в последней четверке Ловкачев, но был уверен в успехе, тем более что свои истребители получили задачу не допустить взлета «мессершмиттов». Но чем ближе была цель полета, тем меньше оставалось в Осипове оптимизма, острее становилось ощущение надвигающейся на него опасности. Он понял, что это чувство пришло к нему вместе с воспоминанием его последнего вылета, который закончился госпиталем.

«А ну-ка, Матвей, сосредоточься… Война – это тяжелая работа». И эти слова, сказанные самому себе, сняли с него напряжение и избавили от ненужных сейчас мыслей.

В воздухе было спокойно. Но вот в наушниках шлема послышался голос Наконечного:

– До цели три минуты. Начинаем разгон.

Осипов дал мотору почти полные обороты и пошел в развороте с правой на левую сторону строя, чтобы еще раз тщательно посмотреть, что делалось позади группы. В это же время пара Шубова пошла ему навстречу, пересекая его маршрут.

– Командир, сзади спокойно. Можно выполнять маневр.

– Добро. Смотреть внимательно. Справа под тридцать градусов аэродром, ориентируетесь по разрывам зенитных снарядов. Бьют по нашим истребителям.

Последние слова Наконечного о зенитном огне хлестнули Осипова по нервам, подобно кнуту. Он еще больше напрягся и подумал: «Тоже мне нашел ориентир! Чтобы его во веки веков не было!…» Мысль оборвалась новой командой: «…Приготовились… Горка…»

«Илы», задрав носы и заваливаясь в правый разворот, пошли ввысь. Сверху, поперек курса последней четверки, теперь уже справа налево шел Шубов и скороговоркой докладывал:

– Матвей, у меня норма. За тобой чисто.

– Хорошо. Я пошел низом. Хвосты почищу.

Врага за хвостами группы не было. И Осипов, поглядев на ведомого, резко потянул свою пару вверх, чтобы самому выйти на высоту начала пикирования и в это время осмотреть землю, уточнить, где же батареи зенитной артиллерии.

Наконечный набрал триста метров и увидел аэродром. Все было как на фотоснимке, только перед взлетной полосой находилось несколько рулящих бомбардировщиков.

Враг еще не обнаружил выходящих в атаку самолетов.

– Последняя группа, какая высота?

– Командир, – ответил Русанов, – у замыкающего четыреста метров. Дотянем до шестисот.

– Добро. Атака с шестисот. Разойдись по своим целям. Я пошел на взлетающих.

И в это время зенитчики увидели штурмовиков. Эрликоны сразу суматошно «замахали» своими снарядными трассами. Но было уже поздно. Симметрия копья распалась: четверки пошли по своим объектам. Еще мгновение, и поплавки фюзеляжей повернулись толстыми своими концами к земле: «илы» начали свое грозное пикирование. Теперь каждый на земле, кто хотел жить, должен был пасть ниц и надеяться, что в него не попадет снаряд, пуля или бомба.

Осипов увидел-таки «свою» батарею и, положив «ил» на крыло, пошел на нее. Поймал в прицеле орудия и ударил из пушек, пулеметов, ракет. Выходя из атаки, взглянул направо – ведомый рядом – и снова вверх.

– Шубов, где ты?

– Я на своей стороне. Не лезь на аэродром. Сейчас замедление кончится и бомбы будут рваться.

– Хорошо. Я только короткий боевой и по аэродрому зайду, у меня еще бомбы целы.

– Давай. Я тебя вижу.

В наушниках послышался голос Наконечного:

– Я – Сотый, ухожу. Замыкающие, я – Сотый, ухожу.

– Понятно, – ответил Шубов. – Мы сейчас тут подчистим и тоже домой.

Выйдя на исходную позицию для атаки, Матвей Осипов увидел пару Шубова, которая прокладывала себе дорогу огнем и пикировала на дальнюю окраину аэродрома. Матвей быстро посмотрел вокруг: разрывов и истребителей врага рядом нет. Довернулся на пикировании. В прицеле двухмоторный бомбардировщик с работающими двигателями. Вновь ударил из пушек, пулеметов и ракет. «Юнкерс» взорвался. Осипов вывел свой «ил» из атаки над дымами взрывов и, когда нос самолета уперся в топливный склад севернее аэродрома, бросил серию соток.

Взгляд вправо назад. Ведомый на месте.

– Борис, уходим. Как ты?

– Уходим! Уходим!

Матвей развернулся вправо на солнце: оно теперь было и главным маскировщиком, и главным поводырем. Курс на него – это курс домой.

– Борис, ты меня видишь? Борис?…

Сделал змейку вправо, влево… Не видно.

Ввел машину в крутой разворот, чтоб осмотреть воздух вкруговую. Шубова не увидел, но услышал его короткую фразу:

– Матвей, «мессера».

Вираж заканчивался, и он решил уходить от аэродрома на восток, на солнце. Еще раз осмотрелся и увидел на подходе к нему, выше, цепочку немецких истребителей, идущих парами.

Истребителей увидел, а Шубова нет. Но он и не мог его увидеть, так крутил свою пару около аэродрома, а друг уходил следом за полком.

«Что делать? Если пойду на восток, то подставлю свою спину. Сразу собьют. Надо не от них, а на них. Все равно уйти без боя не дадут. Так хоть задержим. Полк уйдет».

– Володя, немцев видишь? Пойдем в лоб. Пушки перезаряди. Держись за меня зубами!

Оглянулся на ведомого. Тот качнул крыльями: «Готов!»

Матвей добавил мотору мощности и пошел на немцев с набором высоты. Мгновение, и он, поймав самолет ведущего в прицел, дал длинную очередь из пушек

…Не попал. Немцы шарахнулись в разные стороны и вверх. Первый этап боя он выиграл.

Осипов проскочил под истребителями и круто развернулся им в хвост. Но враги уже разобрались в обстановке и выше «илов» стали в круг, чтобы каждому по очереди можно было идти в атаку.

Четыре пары фашистов наверху, а под ними только два его «ила» в крутом вираже.

Матвей посмотрел на ведомого:

– Бензин, снаряды есть?

Самолет качнул крыльями.

«Что делать? Сейчас немцы разберутся и начнут бить. Надо уходить».

Быстро взглянул на землю. Над фашистским аэродромом стоял сплошной дым, из которою вырывались вверх языки пламени. Удовлетворенно подумал: «Хорошо поработали».

И в это время пара «мессершмиттов», находящихся за хвостом, свалилась в атаку.

«Илы» сманеврировали. А когда немцы стали проскакивать вперед, Матвей поймал немецкого истребителя в прицел и нажал на гашетки… Пушки молчали.

В атаку пошла вторая пара. Он быстро перезарядил пушки и пулеметы.

Атака пришлась на ведомого, «ил» загорелся и, сменив сторону разворота, стал уходить к востоку, на лес.

Теперь уже Осипов оказался на месте ведомого и, закладывая немыслимые развороты, старался не давать бить горящий самолет товарища и себя.

Пушки и пулеметы по-прежнему молчали. Он перестал нажимать гашетки, понял, что боеприпасов нет, но этого нельзя было показать врагу. Маневрируя, бросаясь в атаку, он делал все, чтобы дать возможность ведомому отойти от аэродрома и сесть теперь уже где придется.

Попало и самолету Осипова: очередь прошила раскаленными иглами фюзеляж и крыло.

…Новая атака. Впереди сверкнул огненный шар: у напарника взорвался бензиновый бак «Ил» ведомого, развалившись на части, упал на землю. А Володя не выпрыгнул.

Матвей положил машину в глубокий вираж над местом падения своего товарища. И как только перед носом самолета показалось солнце, резко вывел самолет на прямую, прижал его к самой земле и пошел на восток.

Выждал секунд тридцать. Быстро поразворачивал самолет из стороны в сторону: сзади, с дымком за хвостом, шел один Me-109 – догонял. Бой еще не был закончен…

Одна, вторая, третья атака. Немец стрелял экономно, короткими очередями. Знал, что, если первыми снарядами не попал, остальные тоже пойдут впустую.

Me-109 заходил вновь. Матвей видел через заднее бронестекло его желтый мотор. Видел, как немец водил носом самолета, уточняя прицеливание. Ждал, когда надо сманеврировать, но не успел. Вражеский огонь опередил его. Что-то стукнуло, звякнуло в самолете прежде, чем он успел дать ногу и выйти из прицела.

Глянул на крыло – новые дырки, посмотрел назад через бронестекло: понял, что звякнуло на том месте, через которое он смотрел на истребитель, вместо трех слоев брони остался один.

И так семьдесят, восемьдесят километров.

Сзади идущий прицеливается, передний маневрирует и обманывает: тащит заднего за собой на церковную колокольню, столбы около дорог, ныряет за бугры и перелески, рассчитывая, что, увлекшись прицеливанием, немец просмотрит препятствие и врежется в него, потому что на солнце смотреть трудно. Однако немец оказался опытный и, видимо, тоже в светофильтровых очках.

Игра в «кошки-мышки» продолжалась, но немец больше так и не мог попасть в штурмовик ни одной очередью.

…Промелькнула линия фронта, и немец ушел назад с разворотом вверх.

«Вот когда кончился бой», – подумал Осипов, сориентировавшись по солнцу, довернул самолет в сторону аэродрома. Жить пока еще было можно: горючее есть и мотор исправен. Матвей прикинул, сколько времени ударная группа была над аэродромом врага, и удивился: с подходом к цели и уходом от нее не более минуты. А они с Шубовым оставались над целью около трех минут. Все знания, умение и ненависть к врагу были вложены в этот малюсенький отрезок войны. Годы учебы и секунды атаки.

Осипов подошел к своему аэродрому, быстро осмотрел его и отметил, что все самолеты на своих местах. Не будет только одного – Володиного.

После посадки к капониру подъехал на полуторке майор Митрохин, не торопясь вылез из кабины и стал молча осматривать самолет.

Обошел кругом, потом спросил:

– А где ведомый?

– Товарищ майор, во время воздушного боя ведомый был подожжен, самолет взорвался в воздухе.

– Садись в кузов. Поедем к командиру объясняться.

Разговор у командира полка закончился быстро.

Осипов на листочке бумаги нарисовал все, что он делал в воздухе, и рассказал, как был сбит ведомый.

– Зачем же ты полез парой в эту волчью стаю?

– Товарищ командир! Если бы я повернулся к ним сразу спиной, было бы хуже не только мне, но и Шубову, и всему полку. Я думаю, что они от нашей атаки просто обалдели от неожиданности и все восемь остались при мне.

– Похоже, что так, – откликнулся Наконечный. – Значит, говоришь, ведомый твой наверняка погиб?

– Жаль, но так. Я же рядом был. А взрыв случился на высоте метров двадцать. Тут ничего не сделаешь.

– Подождем донесения партизан. Ладно. В вину мы это тебе не ставим. Если все так, то и поблагодарим. Иди отдыхай. А на разборе вылета расскажешь летчикам, как маневрировал. Ошибочка, конечно, вышла, но более чем потом исправился: не удача, а умение твое видно, раз за семьдесят километров немец тебя не мог сбить. Комиссар! А ведь прав Осипов. Если бы не его разумная дерзость, то могли бы и нас догнать.

– Могли. Мне думается, что немцы от жадности торопились и при атаках мешали друг другу. А когда поняли это, он уже уходил, поэтому послали вдогонку только одного, чтобы сподручней было «добить».

– Начальник штаба! Этот эпизод в донесение. Посмотрим контрольный фотопланшет. Если налет получился хороший, а я в этом уверен, то через денек представим Осипова к ордену. Нет возражений?… Митрохин, разбор боевого вылета вечером. А сейчас первую эскадрилью в готовность к новому полету, второй эскадрилье отдыхать.

– Есть!… Товарищ командир, разрешите подготовить проект приказа и поздравить полк с успешным началом боевых действий, а тем, кто сегодня выполнил первый боевой полет, объявить благодарность.

– Не возражаю. А как комиссар?

– Согласен. Добро. Быть по сему.

Матвей не первый раз видел, как погибают самолеты и люди в бою. Но сегодня он никак не мог избавиться от чувства вины перед Володей, перед полком. Если он себя рассматривал в третьем лице, то был прав. Но как только переходил на «я», у него сразу возникало множество вопросов к себе, которые обобщались одним: а все ли ты сделал, чтобы вернугься с задания вдвоем? И тут его начинали осаждать разные варианты маневров и собственного поведения, которые теоретически «обеспечивали» уход из боя без потери ведомого.

Угрюмость у Матвея не проходила. Стремление Маслова и Горбатова вывести его из этого состояния не помогло.

Тогда Маслов пошел к Русанову и привел его с собой.

– Осипов, ты чего нос повесил? Жаль ведомого?

– Угу!

– А ты думаешь, нам не жаль? Жаль. Но ты себя казнить не имеешь права. А тебя никто не обвиняет. Ты сделал все правильно. Сделал во имя других.

Матвей молчал.

– Ну чего ты набычился?

– Афанасий Михайлович, в теории все верно, а сердцу не прикажешь. Поймите – первая потеря в первом вылете, да еще моя. А первое всегда тяжелей.

– Хоть первая, хоть последняя потеря, а кого-то нет. Нет человека – друга, товарища, однополчанина. К этому не привыкают.

– Вот-вот. Какой палец ни режь, все равно больно.

– Знаешь что? Снимаю тебя с дежурства. Пойди погуляй, развейся. А успокоишься – придешь.