Текст книги "Испытание огнем. Сгоравшие заживо"

Автор книги: Иван Черных

Соавторы: Михаил Одинцов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 54 страниц)

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

1

22/II 43 г. …Боевой вылет с бомбометанием по скоплению барж с боевой техникой у косы Чушка…

(Из летной книжки Ф.И. Меньшикова)

Александр, опробовав моторы, выключил зажигание, еще раз осмотрел кабину и вылез на крыло. Глянул на часы – шестой час, уже начинает темнеть, а штурман все не появлялся. С того дня, как он познакомился с этой красоткой Тамарой, хоть привязными ремнями пристегивай его к креслу: едва выдается свободная минута, он удирает к ней в село. А туда ни много ни мало – три километра… Бегал и за семь, в Булак. Втюрился, как говорится, по уши. А Туманову она не нравится – очень уж какая-то холодная вся. И не верит он в искренность ее чувств к Ване, не пара она ему. Но любовь, говорят, слепа, и штурмана не переубедишь… Не напился бы он. Хороший парень, умный, смелый, а вот с двумя слабостями совладать никак не может – с пристрастием к женщинам и к спиртному. Александр и по-хорошему уговаривал его, и грозил выгнать из экипажа – не помогает. Теперь вот жениться надумал, нашел время. И она… Ничего еще о судьбе мужа не знает… Приехала за Ваней на Кубань, куда перебазировался полк, сняла комнату в селе, что поближе к аэродрому, собирается в медсанбат сестрой поступить… Если Ваня и сегодня опоздает, придется докладывать командиру эскадрильи, больше укрывать его проделки нельзя.

– Юнаковский! – позвал Александр стрелка-радиста, молоденького сержанта, только что окончившего курсы радистов и назначенного в экипаж Туманова.

Из люка, расположенного у пулеметной турели, высунулась голова в шлемофоне.

– Слушаю, товарищ лейтенант, – откликнулся сержант.

– Готовы к полету?

– Так точно. Радиостанция работает нормально.

– Тогда сбегай на командирскую машину. Разыщи старшего лейтенанта Пикалова и узнай, не видел ли он своего дружка Серебряного.

– Есть. – Голова мгновенно исчезла в люке, и минуты через три Юнаковский, застегивая на ходу меховую куртку, заспешил к стоявшему на левом фланге бомбардировщику командира эскадрильи.

Туманов спрыгнул на землю, обошел самолет вокруг. После вчерашнего ночного боевого вылета на Керчь бомбардировщик имел жалкий вид. Всюду – на крыльях, в фюзеляже, в рулях управления зияли рваные отверстия. Зенитные батареи немцев словно поджидали нашу группу: открыли такой плотный огонь, что ни один самолет не остался без отметин. А два не вернулись…

За день механики и техники восстановили почти все самолеты, и они стояли теперь с подвешенными бомбами, готовые к новому боевому вылету.

Александр ласково и с благодарностью провел ладонью по дюрали: сколько боевых вылетов совершил он на этой машине, сколько провел жестоких схваток с «мессершмиттами». Не раз прилетал, как говорится, на честном слове: но, как бы ни был изранен самолет, он не подводил экипаж…

– Товарищ лейтенант, замполит идет, – предупредил Александра техник самолета.

Туманов вышел из-за крыла и увидел коренастую фигуру майора Казаринова. Расправил под ремнем комбинезон и шагнул ему навстречу. Отрапортовал:

– Товарищ майор, самолет номер семнадцать к полету готов. Экипаж производит предполетный осмотр.

Майор поздоровался с ним за руку.

– Самолет, говоришь, готов. А экипаж? – В прищуренных глазах замполита таилась хитринка. Значит, знает о Серебряном.

– Вот только штурмана поджидаем.

– А знаете, где он?

Александр, разумеется, догадывался, но выдавать подчиненного не хотелось, и он неопределенно пожал плечами.

– Н-да… – о чем-то своем подумал Казаринов. – Не повезло тебе со штурманом.

– Штурман он отменный, – вступился за Серебряного Александр. – И характером будто бы не из слабых, а вот пристрастился… Компания еще такая подобралась…

– Слыхал я, жениться он хочет?

– Собирается…

– Симпатичная невеста… К нам в БАО, в медсанбат просится. Я одобрил его выбор. Может, женитьба образумит твоего штурмана?

Александр глянул в глаза замполита: серьезно он? Прежних лукавинок не было; похоже, майор не шутил. Прибежал Юнаковский и, переведя дыхание, попросил у майора разрешение обратиться к лейтенанту. – Давай, – кивнул Казаринов,– Товарищ лейтенант, старшего лейтенанта Пикалова я не нашел, но комэск велел передать вам, что капитана Серебряного командир полка отстранил от полетов.

«Достукался, – мелькнуло в голове у Александра. – Омельченко – не Меньшиков, либеральничать с капитаном не станет, несмотря ни на какие его заслуги».

– А как же с вылетом? – спросил Александр у майора, – Ведь наш экипаж летит осветителем цели.

– Н-да… – задумался Казаринов. – Без осветителя никак нельзя. Бомбы уже подвезли?

– Так точно. Вон лежат. Может, из молодых штурманов кого дадите?

– Из молодых нельзя, – возразил Казаринов. – Коса Чушка – объект сложный, до тридцати зенитных батарей прикрывают. А идти первым. В общем, готовьтесь, я согласую с командиром. – Замполит направился к командному пункту.

* * *

Если верить историкам, Гай Юлий Цезарь умел одновременно писать, читать и вести с кем-то важный разговор. Ему, Пикалову, такого умения, конечно, не достичь, хотя приходится и потруднее; задавать вопросы радисту, слушать его ответы, настраивать радиостанцию на нужную волну – через три минуты «хозяин» выйдет на связь – и наблюдать за аэродромом (притом за капитаном Серебряным) не спуская глаз. Сегодня Князь проходит последнее испытание. Если он справится с ним, «Валли-4» приобретет еще одного ценного сотрудника.

Пока все идет как по писаному: Ваня опоздал на аэродром, командир полка отстранил его от полета…

Радист, несмотря на свою молодость и неопытность – сегодня он впервые летит самостоятельно на боевое задание, – отвечает четко и верно. В наушниках комариным писком прозвучали позывные «Валли-4», Пикалов как бы от нечего делать стал записывать цифры. Вскоре это ему «надоело». Он скомкал бумажку, сунул ее в карман и задал радисту новый вопрос.

А Серебряный с понурой головой стоял перед Тумановым. Тот что-то говорил ему внушительно и недовольно, потом махнул рукой и полез в кабину.

Ваня бесцельно побрел к соседнему самолету. Неужели сдрейфил?… Его маленькая фигура скрылась за фюзеляжем. Пикалову очень не хотелось покидать этот укромный наблюдательный пункт: то, что будет делать Серебряный, он должен видеть собственными глазами…

Пикалов перевел радиостанцию на другую волну, надел наушники на голову радиста и, дав «добро», спустился на землю. Достал папиросу. У хвоста самолета остановился, Ваня Серебряный уже «заливал» что-то технику и механику из экипажа командира эскадрильи. Те весело хохотали. «Артист-юморист, – усмехнулся Пикалов. – Будто не его отстранили от полета, и будто не он пять минут назад стоял перед Тумановым с покаянием…»

К бомбардировщику подвезли бомбы. Техник полез в кабину, открыл бомболюки. Ваня Серебряный стал помогать вооруженцам подвешивать бомбы.

«Неужели он решил там, а не на своем самолете? – задумался Пикалов. – Пожалел Туманова или ситуация заставила?… В конце концов, какая разница… Во всяком случае, для него, Пикалова, и для «Валли-4»… Вот разве для эскадрильи… Для нее разница есть – потерять командира или рядового летчика… Значит, и для Блондине с Пикаловым разница есть…»

Вооруженцы, один вращая лебедку, второй поддерживая бомбу, стали поднимать ее в бомболюк. Серебряный с замком в руках пошел к очередной «сотке». Вот тут-то Пикалов и увидел то, что не видели другие: Князь остановился около взрывателей и, сунув руку в карман, заменил один. «Тот ли? – мелькнуло было сомнение у Пикалова. Но он тут же успокоил себя: – От Лещинской Ваня никуда не заходил… Неплохо бы проверить. Но как? Свою причастность к этому делу ни в коем случае выявлять нельзя… Все станет ясно, когда экипажи вернутся с боевого задания…»

* * *

Александр думал о Серебряном: что теперь ему будет? Омельченко одним отстранением от полетов не ограничится, он уже предупреждал штурмана: еще одно опоздание, связанное с пьянкой, – и отдаст его под суд военного трибунала. А командир слов на ветер не бросает. И хотя Александр был зол на своего штурмана, почему-то жалел его: что-то с Ваней творилось непонятное. Поступки его были по-мальчишески глупы. У Александра в голове не укладывалось, как можно так безответственно относиться к делу, забывать обо всем на свете при виде красивой женщины, напиваться. Ведь умный человек, превосходный штурман, умеющий с первого захода поражать самые малоразмерные цели. В небе никакие снаряды не свернут его с боевого курса, а на земле сто граммов уводят черт-те куда…

Техник и механик по вооружению закончили подвеску бомб. Александр посмотрел на часы. До вылета оставалось пятнадцать минут, а штурмана все не присылали. Придется самому идти на КП, выяснять. В это время он увидел шагающего в его сторону майора Казаринова. В руке замполит нес планшет.

То, что Казаринов решил лететь в экипаже – осветителем цели, Александра не удивило: замполит в совершенстве знал штурманское дело и не раз уже летал на боевые задания то в роли летчика, то штурмана. Но так было до июля прошлого года, когда майор последним покинул на У-2 аэродром у Михайловки. Едва он набрал высоту, как его атаковала пара «мессершмиттов». Как ни крутил майор на своем тихоходе, какие виражи ни закладывал, истребителям удалось подбить У-2 и ранить летчика в голову. Чудом Казаринов посадил самолет и чудом спасся. Почти три месяца провалялся в госпитале. После того случая летал он мало – часто голова побаливала, и врачи не рекомендовали ему летать.

Была и вторая причина, сильно огорчившая Александра, что полетит замполит. В том же сорок втором после госпиталя Казаринов заехал домой и забрал у матери семилетнего сына – жена погибла при эвакуации, – а два дня назад, когда Казаринов находился на совещании, на аэродром налетели фашистские бомбардировщики. Сирена оповестила слишком поздно. Майор выскочил из землянки и, не обращая внимания на полыхавшие огненные смерчи, бросился искать сына, любившего бродить по стоянке, смотреть, как готовят самолеты к полетам. Он нашел его недалеко от разбитого бомбардировщика. Мальчик лежал, раскинув руки. Пальтишко было пробито и залито кровью. Казаринов подхватил сына и понес с аэродрома в медсанбат…

А вечером замполита снова видели на стоянке. И если бы летчики не знали о случившемся, никто не догадался бы, какое у майора горе. Казаринов, как и прежде, спокойно беседовал с членами экипажей, как и прежде, давал мудрые напутственные советы перед вылетом.

– Что, не такого ожидал штурмана? – подойдя, с улыбкой спросил Казаринов.

– Почему, я рад, – смущенно ответил Александр. – А что врач скажет?

– Его мы потом послушаем, после полета…

2

23 февраля 1943 г. …Западнее Краснодара наши войска, преодолевая упорное сопротивление противника, заняли несколько населенных пунктов…

(От Советского информбюро)

Фашистские истребители поджидали бомбардировщиков в сотне километров от цели, над Азовским морем. Юнаковский обнаружил их поздно и доложил лишь тогда, когда истребители открыли огонь. И ответил запоздало. К счастью, ночь была темная, а поскольку летчики целились по выхлопным огням из мотора, трассы прошли мимо. Александр сразу же убрал газ моторов – чтобы не было пламени – и бросил бомбардировщик вниз в сторону. Предупредил Юнаковского:

– Оставьте радиостанцию в покое. Следите за воздухом.

– Так они… стучат, запрашивают, – виновато промямлил радист.

– Потом ответите, сержант, – сбавил тон Александр. В первом боевом вылете, когда нервы напряжены, не так-то просто поспевать всюду – и отвечать на запросы земли, и поддерживать связь с экипажем, и следить за воздухом. Нужны железные нервы. А Юнаковский юн, робок… Правда, в стрелки-радисты сам напросился, закончил курсы с отличными оценками… Чтобы подбодрить сержанта, Александр похвалил его: – А здорово ты их. Боятся снова сунуться.

Действительно, атаки больше не повторялись. Но не прошло и трех минут, как впереди закачались длинные лучи прожекторов. Они наклонялись из стороны в сторону, скрещивались в одной точке, опускались к горизонту и, снова расходясь, шарили по небу.

– Впереди береговая черта, – доложил Казаринов. – До цели десять минут.

Его голос звучал спокойно и уверенно. И на душе у Александра полегчало: он винил себя за то, что не отговорил от полета больного человека, у которого к тому же ранен сын. Как себя чувствует майор, о чем думает? Раньше Казаринов считался хладнокровным, бесстрашным штурманом. Но это было до ранения. А нередки случаи, когда летчик или штурман, перенесший аварию, становится совсем другим – теряется в сложной обстановке, всего боится.

Однако, чем дальше летел самолет, тем больше Александр убеждался в необоснованности своей тревоги. Казаринов вел себя так, будто они выполняли обычное учебное задание.

– Командир, доверни пять вправо, – попросил майор, делая ударение на первом слове, чтобы Александр чувствовал себя хозяином и командовал им как рядовым штурманом.

– Доворачиваю. Следите за воздухом. – Александр накренил машину. Слева, совсем рядом, проползла серебристая полоса прожектора.

– Порядок. Открываю бомболюки… Сбросил. Разворот вправо.

Александр толкнул сектора газа вперед. Моторы взревели. Самолет, круто забирая вправо, устремился от берега. В бледно-желтом трепещущем свете сразу появились земля и море. Светящая бомба повисла чуть в стороне от косы Чушка. Ветром ее относило как раз к центру косы.

Сотни лучей взметнулись ввысь. Но было поздно: бомбардировщик удалялся в сторону моря.

Александр, пилотируя по приборам, наблюдал за обстановкой. В воздухе вспыхивали разрывы снарядов. Зенитки вели ураганный огонь. Лучи прожекторов метались по небу. А внизу летчик заметил приткнувшиеся к берегу баржи, длинную колонну машин и танков.

Зенитки продолжали ожесточенно стрелять. Некоторые из них били по светящей бомбе, стараясь погасить ее.

«Быстрее бы выходили экипажи на цель, – мысленно торопил Александр однополчан. – Самый удобный момент для удара». Однако на земле взрывов не было видно, по всей вероятности, бомбардировщиков задержали ночные истребители. Александр с тревогой посматривал на светящую бомбу. Около нее все ближе и ближе рвались снаряды.

Но вот, наконец, среди барж взметнулся огненный султан, затем взрывы заполыхали по всему побережью. Фашисты заметались по пирсу, танки поползли в стороны. Бомбы крушили их.

– Пройди немного на север, – попросил штурман. – А теперь крути на сто восемьдесят… Отлично! Так держать!

Самолет летел к еще полыхавшей пламенем цели. Впереди преграждали путь лучи прожекторов. Иногда в них мотыльками мелькали самолеты; сразу же несколько лучей скрещивались там…

– Видишь баржи? – спросил Казаринов.

– Вижу.

– Держи на них.

Ослепительный свет хлестнул по кабине. Александр на миг потерял приборы, сдернул рукой темные очки со лба.

– Так держать! – крикнул Казаринов.

Он боялся, что летчик сразу же попытается выйти из прожектора, – так некоторые делают, чтобы не дать зенитчикам расстрелять себя, но в таком случае бомбы прицельно не сбросишь. Александр хорошо понимал это и держал самолет на боевом курсе.

– Так держать!… Сброс!

Александр накренил машину и энергично толкнул штурвал от себя. Бомбардировщик скользнул вниз. Стрелка указателя скорости побежала по окружности – скорость быстро нарастала. Еще мгновение – и самолет окунулся в темноту. Снова исчезли приборы. Но ненадолго – глаза освоились с темнотой. Александр сдвинул светозащитные очки на лоб и глянул вниз. Коса была объята пламенем. А от одной баржи во все стороны летели огненные брызги. По-видимому, там рвались снаряды.

Летчик перевел самолет в горизонтальный полет. И тут же снова его ослепило. Александр бросил машину в пикирование, крутанул штурвал влево, вправо.

На этот раз прожектор вцепился в самолет крепко. Ему на помощь пришли еще два.

Снова рядом грохнули разрывы.

– Саша, курс девяносто пять… Я ранен, – услышал Александр слабый голос замполита. – Держись…

Сильный удар не дал ему договорить. Бомбардировщик вздрогнул всем корпусом. Его швырнуло в сторону и выбросило из режущего глаза потока света.

Александр почувствовал недоброе. Едва различив стрелки приборов, потянул штурвал на себя. Но он не тронулся с места.

Заклинило.

Летчик напряг все силы. Острая боль кольнула в пояснице – старая рана напомнила о себе. Пришлось отпустить штурвал и выждать, пока боль утихнет. Потом он уперся локтями в подлокотники и ногами в педали, потянул снова. Штурвал не поддавался, и самолет по-прежнему не подчинялся воле летчика, стремительно несся к земле. Высота угрожающе падала: 700, 600, 500…

– Прыгать!

Александр взглянул вниз. Цель позади. Впереди – наша территория. Попутный ветер отнесет к своим…

– Товарищ майор! – позвал он. Ответа не последовало. «Потерял сознание…»

– Юнаковский, Агеев, прыгайте! – приказал Александр воздушным стрелкам.

– Не могу… ранен, – донесся в наушниках слабый голос Юнаковского.

Свист воздуха все нарастал, усиливалась вибрация. Выдержит ли самолет? В таких передрягах он уже побывал, весь излатан… Стрелка указателя скорости прошла красную черту. До земли оставалось метров триста. Еще немного – и прыгать будет поздно.

«Прыгай, прыгай!» – словно свистел ветер в ухо. Стрелок, похоже, выпрыгнул, а Казаринов и Юнаковский молчали.

Александр убрал газ и поочередно нажал на педали. Нос самолета заходил из стороны в сторону – руль поворота работал. Это ободрило Александра, и он снова потянул штурвал. За его колонкой зловеще светилась стрелка высотомера. 250, 200, 150 – безжалостно пробегала она цифры. Летчику казалось, что он ощущает холодное дыхание земли.

И вдруг Александр услышал слабый, но твердый голос замполита:

– Спокойнее, спокойнее! Держись, Сашок!… Попробуй триммер.

А ведь и вправду… Майор дело советует. Александр совсем забыл о маховике слева по борту, предназначенном для снятия нагрузки со штурвала. Он схватился за него и стал вращать. Почувствовав упор, рванул штурвал на себя. Невидимая сила придавила его к сиденью. Бомбардировщик задрожал от перегрузки и медленно стал выходить из пикирования. Стрелка высотомера замедлила бег и наконец застыла. Летчик плавно толкнул сектора газа. Моторы запели и потянули самолет вверх…

3

…23 февраля, …Частями нашей авиации на различна участках фронта уничтожено или повреждено до 200 немецких автомашин с войсками и грузами, подавлен огонь 9 артиллерийских и 6 минометных батарей, рассеяно и частично уничтожено до батальона пехоты противника…

(От Советского информбюро)

Спустя полчаса замполит и стрелок-радист лежали в санитарной машине. Александр поехал сопровождать их до медсанбата.

На востоке уже алела заря. Звезды тускнели, растворяясь в голубом мареве.

Машина остановилась у большой обложенной дерном землянки, Александр и девушка-санитарка бережно вынесли носилки, на которых в забытьи лежал Казаринов. Осторожно спустились по ступенькам и вошли в длинный коридор со стенами из свежевыструганных сосновых досок. На небольшом расстоянии друг от друга в стенах виднелись фанерные двери, за ними палаты. Густой запах смолы и лекарств наполнял землянку.

Прибывших встретил пожилой мужчина в белом халате.

– Николай Иванович, в какую палату? – спросила девушка.

Врач подошел к раненому, бегло взглянул на забинтованные руки и ноги, пощупал пульс и заторопил:

– В операционную!

Потом внесли Юнаковского. Александра в операционную не пустили, и он побрел к выходу. Выйдя из землянки, он только теперь почувствовал страшную усталость и тут же, у входа, опустился на деревянную скамейку, врытую в землю, специально сделанную для навещающих. Сколько просидел, он не заметил. Но когда к нему вышла та самая девушка, с которой он нес носилки, солнце уже было высоко над горизонтом.

Александр поднялся навстречу девушке, посмотрел на нее, пытаясь по выражению лица узнать, какое известие она несет ему.

Девушка устало улыбнулась:

– Все хорошо. Они будут жить.

А в казарме Александра ждало новое печальное известие: не вернулся экипаж командира эскадрильи капитана Кулакова…

4

26/II 1943 г. …Боевые вылеты из-за плохих метеоусловий не состоялись…

(Из боевого донесения)

В конце февраля южные ветры принесли с Черного моря малоподвижный циклон с сильными ветрами и холодными дождями. Летчики после утомительных напряженных боевых вылетов в Крым отсыпались, технический состав приводил самолеты в готовность.

В один из вечеров старший лейтенант Пикалов, хорошо отдохнувший и сытно поужинавший, сидел в столовой – в казарму идти не хотелось – и мысленно подводил итоги своей работы. Наконец-то «Валли-4» – разведывательный центр группы армий «Юг» – им доволен: почти все боевые вылеты полка предупреждены, ночные истребители и зенитчики встречают бомбардировщиков на подступах к объектам и наносят им ощутимый урон. Дважды соотечественники бомбили полк Омельченко на аэродроме. Блондине знает свое дело, и Князя так окрутила – хоть сегодня вербуй. Но это дело терпит, торопиться не следует. А Гросфатер так и не появляется, предпочитает командовать на расстоянии, вне видимости. Дрейфит, старый хрыч, дрожит за свою шкуру. Да, положение на фронте не в пользу соотечественников. Если Гитлер и Геббельс по-прежнему надеются только на лето, могут здорово просчитаться – Советы вон сколько клепают самолетов, танков, орудий…

За невеселыми раздумьями и застал начальника связи эскадрильи легкий на помине капитан Серебряный, начищенный, наглаженный и с красной повязкой на рукаве шинели – дежурный по части: наказание за самовольный уход к своей возлюбленной и опоздание на боевой вылет.

– Чаи гоняем? – подсел капитан к Пикалову. – Ничего покрепче не нашел?

– Так ты ж в наряде, а с кем тут еще тоску-печаль разгонишь? – сподхалимничал Пикалов, и Серебряный принял это за чистую монету.

– Не печалься, дружище, – хлопнул он по плечу старшего лейтенанта. – Худа без добра не бывает. Дежурный – это человек, облеченный большой властью и силой. В том числе технической. Загляни ко мне через часок

– Не интригуй. Время – золото.

– Думаешь, у меня его навалом? Но – надо. – Подумал и пояснил: – Тамара замерзает в своей дырявой квартире. Видишь, какой холодище. Я на днях на станции был, договорился насчет угля. Поможешь мне? Ведь я водить не умею.

– А шофер?

– Зачем посвящать его…

– А дежурить кто будет?

– Помощник. А за помощника шофер сойдет. Обязан же я посты поехать проверить. Часа за два обернемся.

Пикалову возиться с углем совсем не доставляло радости. Но Ваня сам лез в петлю, и пора было затянуть ее так, чтобы он не пикнул и безраздельно находился во власти «Кукук-21» и Блондине. Для порядка Пикалов поломался:

– И охота тебе таким грязным делом заниматься?

– Тамара замерзает, – вздохнул грустно Ваня. – Боюсь, подведешь ты меня под монастырь.

– Не подведу… Только надень комбинезон. Погрузить нам помогут, а разгружать самим придется…

Ночь была непроглядная, по-прежнему лил дождь. Колея дороги, заполненная мутной жижей, металась в свете фар то влево, то вправо. Машину водило из стороны в сторону, то и дело она ползла юзом. Не проехали и полчаса, как Пикалов взмок, словно потоки дождя лили ему за ворот комбинезона.

– Держи ровнее по колее, – посоветовал Серебряный.

– Поучи батьку щи варить, – зло огрызнулся Пикалов. – Голой задницей тебя б с твоей Тамарой по этой дороге, чтоб пыл любовный охладить.

– Зависть берет или ревность? – самодовольно усмехнулся Серебряный. – Все вы на нее зенки пялите. Но только попробуй кто помешать…

– А что ты сделаешь? – Самодовольство Серебряного смешило старшего лейтенанта, и он без жалости подзаводил его. – Начальника штаба или начмеда на дуэль вызовешь? А она точно им приглянулась.

– Гляди лучше за дорогой, – больно саданул его в бок Серебряный.

Собственно, тут никакой дороги уже не было – сплошная лужа, – а впереди в свете фар обозначился палисадничек. Пикалов крутанул баранку, чтобы объехать лужу, и машина тут же застряла. Как старший лейтенант ни газовал вперед-назад, колеса все глубже засасывала трясина.

– Ну вот, кажись, приехали. – Пикалов вытер рукавом комбинезона лоб. – Вылезай, подталкивай.

Серебряный послушно спрыгнул в грязь.

Но чем мог помочь полуторатонной, засосанной вязкой трясиной махине тщедушный шестидесятикилограммовый мужичок? Пикалов смеялся в душе над простофилей, смеялся и до отказа нажимал педаль газа, не жалея ни машину, ни своего «друга», – из-под колес летели фонтаны грязи, обдавая новенькую, может, в первый раз надетую шинель дежурного по полку, пытающегося своим хрупким плечом вытолкнуть машину.

– Еще! Еще! – кричал Ваня, когда Пикалов сбавлял обороты.

Около часа надрывно ревел мотор на краю станицы, пока к летчикам не подошел старичок. Посмотрел под колеса, безнадежно покачал головой:

– Зря машину насильничаете. Тут и трактор не сдюжит.

Пикалов выключил зажигание.

– А трактор есть в станице? – спросил он.

– Откуда? Все в МТС, к весенней посевной ремонтируются.

И только теперь Пикалов обратил внимание, что дождь прекратился, ветер повернул против часовой стрелки и усилился – верный признак улучшения погоды.

– Давно пора, – обрадовался Серебряный, словно уже выбрался из трясины. – Как поживаете, дедусь? Сильно немцы нашкодили?

– Знамо дело, – отозвался охотно старик – Все, почитай, повыгребли. Не живем, а существуем. Слава богу, у кого коровенка осталась, у кого козочка. Так вот всей станицей и держимся.

– А бутылочку у кого-нибудь достать можно?

Дед подумал.

– А почему нельзя? Знамо дело, можно.

– Мы хорошо заплатим, – засуетился Серебряный и захрустел бумажками в кармане, будто старик имел водку при себе.

Старик довел их до калитки видневшегося за палисадником небольшого дома и повернул обратно.

– Прощевайте. Всего вам доброго.

– Спасибо. До свидания, дедусь, – за обоих ответил Серебряный.

Хозяева уже спали – в доме стояла полнейшая тишина, и света ни в одной щелочке не виднелось, – но Серебряный, не обращая внимания, забарабанил в дверь. Пикалов не стал его отговаривать: больше бед – строже ответ.

Наконец в доме проснулись – в щели занавешенного окна вспыхнул огонек. Скрипнула дверь, и из сеней заспанный женский голос спросил:

– Кто там?

– Свои, любезная, свои, – ласково отозвался Серебряный и пояснил: – Летчики мы, с соседнего аэродрома. Застряли тут около вас, из сил выбились. Пустите хоть водички попить.

Женщина молчала, раздумывая, видно, как поступить.

– Кого там нелегкая? – донесся из глубины хрипловатый старческий голос.

– Летчики, бать, попить просят. И снова молчание.

– Мы заплатим. Нас вот сосед ваш к вам направил.

– Ладно, – согласилась женщина. – Только оденусь…

Хлопнула дверь. Они ждали минут пять. Наконец щелкнула защелка, отодвинулся тяжелый засов, и их впустили. Первое, что бросилось в глаза Пикалову, когда он вошел в дом, а вернее, в обыкновенную деревенскую избу, – черная худая коза с двумя козлятами. Она стояла на соломе, недружелюбно посматривая на пришельцев, нагнув голову и выставив вперед острые, чуть загнутые назад рога. Маленькие, такие же черные козлята испуганно жались к ногам матери. За козой с козлятами в левом углу Пикалов рассмотрел фанерную загородку с дверкой, начинавшуюся не от самого пола и не доходившую до потолка, – не хватило материала. Справа, в небольшом закутке за русской печкой, стояла кровать. На ней сидел старик в нижнем белье, взлохмаченный, нечесаный.

– Здравствуйте, – приступил Серебряный к переговорам. – Ради бога простите нас, нужда заставила потревожить. Застряли вот тут, – указал в сторону, где осталась машина. – Видите, как уделались. Разрешите хоть руки помыть.

Пикалов наблюдал, как женщина аккуратно и экономно поливала Ване на руки. Ей было лет тридцать, не более; сильная и ловкая, несколько полноватая, игривая – в ее движениях, в улыбке, которой она одаривала капитана и старшего лейтенанта, в неумелом кокетстве видно было желание понравиться. Дед искоса поглядывал на свою невестку, чесал пятерней бороду, недовольно покряхтывал.

Между тем Серебряный вымыл руки, умылся и, повеселевший, взбодренный, будто ничего страшного не случилось, начал «обрабатывать» старика:

– У каждого, дедусь, свои беды. Мы вот тоже, как говорится, пошли по шерсть, а вернемся стрижеными. Такое важное дело, а мы застряли. Промокли, продрогли, и, главное, согреться нечем. Так недолго не то что грипп – воспаление легких схватить. А нам летать надо, немцев громить. Может, найдется граммов по сто пятьдесят для сугреву? Мы хорошо заплатим и вас угостим. – Ваня достал из кармана гимнастерки пачку тридцаток

Дед наметанным глазом стрельнул по пачке и кивнул на невестку:

– Разве что у нее где… Акуль, надо уважить красным командирам, – обратился он к невестке. – И в самом деле промокли, как бы не захворали.

– Да уж уважим, как не уважить, – расплылась в улыбке Акулина. Подала Пикалову полотенце и, взяв спички, вышла в сенцы. Вернулась с трехлитровой бутылью, до половины наполненной мутноватой жидкостью. Серебряный сунул ей в руки пачку денег.

– Что вы, что вы, – возразила женщина, – это же очень много.

– На остальные найдите чего-нибудь закусить, – не принял сдачу Ваня.

У хозяев нашлась и картошка, и квашеная капуста, и соленые огурчики. Через полчаса все четверо сидели за столом, и Серебряный, как заправский тамада, наливал рюмки и произносил тосты. Самогонка была вонючая и горькая (видимо, для крепости в нее добавили табаку), и Пикалов с трудом цедил ее сквозь зубы, а Серебряный пил, словно водичку, не морщась, не торопясь закусывать, как делал Пикалов, чтобы быстрее заглушить сивушный дух. Старик и молодица не отставали от Вани. Лица их раскраснелись, глазки пьяно поблескивали.

Молодица и впрямь была недурна: не красавица, но вполне пригожая, крепкая, в самом соку, кубанская казачка. Она все чаще бросала то на Пикалова, то на Серебряного призывные взгляды, поддразнивая их: ну кто из вас смелее, кто хочет испытать мои горячие объятия? Пикалов, хотя и старался пить «не по всей», чувствовал, что захмелел. Казачка нравилась ему все больше, и он подумал: а почему бы, в самом деле, не поиграть с этой похотливой толстушкой в любовь?

Акулина сидела напротив него, и он, вытянув ногу, легонько нажал на ее комнатную тапочку. Она высвободила пальчики и ответно нажала на его ступню.

Серебряный рассказывал о своих боевых подвигах, беззастенчиво привирал и прихвастывал; дед слушал его с открытым ртом, изредка задавая один и тот же вопрос: «Ну а когда ж война-то кончится?» Ваня отвечал: «Скоро, дедусь» – и продолжал рассказ. Пикалов и Акулина перестали обращать на них внимание, разговаривали о своем – о жизни в колхозе, – а жестами, глазами, прикосновениями друг к другу выражали нетерпение, желание быстрее очутиться вместе. И едва дед зевнул, как Акулина решительно поднялась и скомандовала: