Текст книги "Испытание огнем. Сгоравшие заживо"

Автор книги: Иван Черных

Соавторы: Михаил Одинцов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 54 страниц)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

18/I 1942 г. Боевой вылет с бомбометанием по аэродрому Мокрая (Запорожье). Высота – 1500 м. Время полета – 2 ч. 46 м…

(Из летной книжки Ф.И. Меньшикова)

Говорят, на войне привыкают ко всему. Может, и правду говорят. Меньшиков тоже привык ко многому: к обстрелам и бомбежкам, к недосыпанию и недоеданию, к внезапным перебазированиям и продолжению боевой работы без многих подручных средств, следующих с наземным эшелоном; он научился спать в кабине самолета и на КП, сидя на табуретке у телефона, мог сутками не есть, перебиваясь сухарем или хлебной корочкой, запивая простой водицей. Не мог привыкнуть он к двум вещам: к потере боевых друзей и к пронзительным степным ветрам, дующим днем и ночью, при ясном небе и в ненастье на этом новом аэродроме под Сальском, куда перебазировался полк в начале ноября. На тридцатиградусном морозе – а эта зима выдалась особенно суровой – ветер казался адским. Моторы запускались плохо, приходилось подолгу их подогревать, печей и маслогреек не хватало, техники и механики выбивались из сил, пока готовили бомбардировщики к боевому вылету.

В это утро ветер был особенно злым. Он рвал уже слежавшиеся буруны снега, нес поземку и больно хлестал колючими иглами по лицу, пронизывал меховой комбинезон, как старую кисею. Меньшиков, прикрыв лицо крагами, торопливо шагал к командному пункту, с сочувствием поглядывая на авиаспециалистов, хлопочущих у раскаленных морозом машин в стеганых куртках на открытом всем ветрам юру. Поступил приказ произвести разведку аэродромов Мокрая, вблизи Запорожья, и Херсона. В полк вылетели представители штаба ДВА и дивизии. Но не задание и не высокие начальники волновали майора. Мысли его в данный момент были далеко от них. В голове занозой сидели брошенные вчера как бы невзначай слова капитана Петровского: «Искусство командовать – не в умении повелевать, посылать на смерть во имя достижения цели; искусство командовать в том, чтобы в решительную минуту не бояться взять на себя ответственность за судьбу вверенных тебе людей».

Три недели провалялся Меньшиков на больничной койке, мучимый кошмарными видениями взрывов и стрельб на Сакском аэродроме, мыслью, что виноват в гибели Гордецкого, Деревянко, Петровского и всех тех, кто остался с ним в группе прикрытия.

Пока он лежал в лазарете, полком командовал его заместитель майор Омельченко: посылал экипажи на боевые задания, руководил работами по оборудованию аэродрома для ночных полетов, по созданию укрытий для техники и личного состава, организовывал снабжение питанием и всеми другими необходимыми видами довольствия. Дело это было нелегкое: на новом месте, когда у местных начальников в этой сложной обстановке имелись свои, не менее трудные, задачи, было не до них. Надо было обладать исключительной выдержкой, настойчивостью, умением неотступно и дипломатично вести длительные переговоры, прикидываться, если надо, незнайкой, а порой и превышать свои полномочия.

Омельченко имел немалый опыт работы заместителем командира полка, и, если бы не его командировка в канун войны в Монинскую академию, где он задержался чуть ли не на два месяца, полк возглавил бы он. Меньшиков, лежа в лазарете, не раз жалел, что такого не случилось: Омельченко оказался тверже характером, энергичнее, целеустремленнее. Он не раскис ни после потерь на Сакском аэродроме, ни за время своего единоличного командования, когда посланные им на боевое задание экипажи не возвращались. Правда, подчиненные почему-то недолюбливали Омельченко, и, когда Меньшиков вернулся в полк, летчики и штурманы встретили его бурным ликованием. «Ну какое отношение чувства имеют к делу? – рассуждал Меньшиков, – требовательных командиров чаще всего недолюбливают…» С другой стороны, Петровский прав: «Искусство командовать – не в умении повелевать, посылать на смерть во имя достижения цели; искусство командовать в том, чтобы в решительную минуту не бояться взять на себя ответственность за судьбу вверенных тебе людей».

А как поступил бы Омельченко на Сакском аэродроме, будь он командиром? Как-то Меньшиков спросил у него об этом. Заместитель ответил уклончиво:

– К счастью или к сожалению, такой возможности мне не представилось.

Вот и понимай как хочешь…

Меньшиков не успел дойти до КП, как услышал сквозь вой ветра рокот моторов. Поднял голову и увидел заходивший на посадку Ли-2. С чем пожаловали представители штаба дальней бомбардировочной авиации и дивизии?

Ли-2 приземлился и порулил на самолетную стоянку, куда уже мчалась эмка, вызванная Меньшиковым из автопарка.

Из самолета по трапу на землю спустились генерал-майор, невысокий, коренастый, лет пятидесяти, и полковник, начальник политотдела дивизии.

Генерал выслушал рапорт командира полка до конца, подал руку, но как-то холодно, в силу необходимости, и поспешил в машину – ветер, видно, пробирал его насквозь.

– Разрешите с вами? – спросил Меньшиков.

Генерал кивнул на заднее сиденье.

Меньшиков подождал, пока сядет полковник, и примостился рядом с ним.

– Во сколько вылет на разведку? – Генерал посмотрел на часы.

– Через час двадцать, – ответил Меньшиков.

– Тогда давай на КП. – Шофер включил скорость.

Командный пункт располагался в одном из деревянных аэродромных домиков, продуваемых всеми ветрами. В небольшой комнате руководителя полетов, заставленной телефонами и радиоаппаратурой, было тесно и неуютно, зато от раскаленной докрасна «буржуйки» веяло спасительным теплом, и генерал сразу подобрел, сунул руки к печке, крякнул от удовольствия. Погрел руки, глянул на дежурного по полетам и радиста:

– Никого в воздухе нет?

– Пока нет, товарищ генерал, – ответил руководитель полетов.

– Тогда я вас попрошу: оставьте нас минут на пятнадцать.

Руководитель полетов и радист моментально исчезли. Генерал отошел от печки, сел во вращающееся кресло.

– Ну, рассказывайте, майор, как воюем, как выполняем приказ Ставки и лично товарища Сталина?

– Неплохо воюем, товарищ генерал. Два дня назад на железнодорожной станции Чаплино серией бомб разрушена казарма и столовая немцев. По имеющимся у нас данным, там погибла не одна сотня солдат и офицеров. Двенадцатого января наши бомбардировщики в Павловграде накрыли штаб немецкой дивизии – прямое попадание. Так что приказ Ставки и лично товарища Сталина выполняем.

– Так… А сколько экипажей планируете сегодня для удара по Мариуполю?

– Пять, товарищ генерал.

– Почему так мало?

– Не успеваем подготовить. Техсостав и сейчас трудится. Не хватает подогревательных печей, маслогрейка мала. И самолеты, сами знаете, битые-перебитые, требуют особого ухода.

– Какие будут пожелания, просьбы? – Вот теперь тон генерала спал.

– Пожелания, просьбы, разумеется, будут, – отозвался на доверительность Меньшиков. – Главное пожелание – пополнить полк новыми боевыми машинами. И летаем очень уж далеко, товарищ генерал. Фрицев за Миус отогнали, а мы сидим здесь, за полтысячи километров, по три часа моторы греем, чтобы запустить их. Какая уж тут боевая отдача?

Генерал отошел от окна, глянул на полковника, словно в чем-то его осуждал, потом на Меньшикова.

– А это вот дело говорите: больше на борьбу с морозом сил уходит, чем с фашистами. Где вы раньше базировались?

– В Михайловке. Недалеко от Ростова.

– Кто там сейчас?

Меньшиков пожал плечами:

– Наверное, никого.

– Хорошо. – Генерал повернулся к начальнику политотдела. – Вы тут работайте, Виктор Иванович, а мы займемся вопросом перебазирования. Что же касается новых самолетов, – это снова к Меньшикову, – придется пока подождать. Но будут, будут новые самолеты.

2

…За 17 января уничтожено 15 немецких самолетов…

(От Советского информбюро)

Ли-2 летел над самой землей, и Меньшиков, глядя в иллюминатор, видел ровные покрытые снегом поля без конца и края, наметенные кое-где сугробы, клубящуюся поземку. Редко попадались небольшие селения с приземистыми, крытыми соломой хатенками, занесенными почти под самые крыши снегом, безлюдные, пустынные. И ни клочка леса – снежная пустыня, да и только.

Но чем дальше тянули моторы самолет и подгонял его ветер, тем чаще попадались селения, тем холмистее и неровнее становилась земля; у домов – это уже были не хатенки, а дома, крытые железом или черепицей, – начали появляться палисадники, сады. И это волновало Меньшикова, казалось более близким, родным.

Они летели на старое место базирования, можно сказать, к себе домой. Правда, Михайловский аэродром не Сакский, это даже не аэродром, а большой, с чуть заметным покатом луг с неширокой речушкой-переплюйкой без названия, в которой воробью по колено. На лугу до войны размещалась районная МТС. Излишком жилплощади работники машинно-тракторной станции не располагали – три домика, клуб да мастерская, но их хватило для сильно поредевшего полка и БАО: в клубе разместился летный состав, один дом занял штаб, другой отвели под столовую, в третьем посменно отдыхали авиаспециалисты. Вырыли еще несколько землянок под складские и другие нужды.

Травяной покров луга и покатость, не задерживающая воду, позволяли летать с этого аэродрома до поздних осенних дождей. В ноябре, правда, полку пришлось покинуть аэродром не из-за ненастья, а из-за фашистов – их войска прорвались к Ростову. Теперь немцы за Миусом, снега в Ростовской области выпадает мало, его можно либо укатать, либо расчистить. Да и весна не за горами – здесь, как и в Крыму, в феврале теплеет.

От одной только мысли о тихой погоде с щедрым солнцем ему захотелось как можно быстрее вырваться из Сальских степей от сухих трескучих морозов, от пронизывающих ветров. Здесь и земля щедрее, и люди позажиточнее, подобрее, и все артерии снабжения войск проходят. А у сытого бойца и настроение лучше, и воюет он азартнее…

Не опередили ли их? Аэродром мог приглянуться фронтовой авиации – истребителям, штурмовикам, легким бомбардировщикам. И согласится ли на перебазирование командующий фронтом?

Впереди показалась длинная, вытянутая вдоль реки станица. «Михайловка», – узнал Меньшиков. В трех километрах от нее – их бывший полевой аэродром.

Ли-2 накренился и стал виражить над станицей. Меньшиков на окраине увидел мальчишек, катающихся с горки на досках: санок здесь не строят из-за малоснежной зимы. Только этот год выдался необычно холодным, метельным.

Вот и аэродромное поле. Все пусто, припорошено чистым белым снегом. Пустить трактор с волокушей, а потом с катком – и через сутки взлетно-посадочная полоса будет готова… И домики стоят целехонькие, манящие теплом, уютом. С каким наслаждением Меньшиков поспал бы сейчас на пахнущем сене, которое тогда было настелено прямо на полу клуба, на сцене, где разместился командный состав.

– А что, – прокричал генерал, кивнув за иллюминатор, – приятное местечко! Станица, правда, близковато, разве удержишь своих орлов?

– Удержим. Не такие они уж разгильдяи, товарищ генерал. Сами знаете, сколько на их счету вражеских самолетов, эшелонов, танков, переправ, – возразил Меньшиков.

Ли-2 сделал круг над бывшим аэродромом и взял курс на юг. Приземлился чуть ли не на окраине Ростова, где, прикрытые невысокими капонирами с натянутыми сетками, стояли истребители.

Генерала встретил худощавый энергичный капитан, командир БАО, отдал рапорт и, выяснив, что генералу требуется машина для поездки к командующему фронтом, отправился ее искать. Вернулся минут через семь на помятой, обшарпанной полуторке с «лысыми» колесами.

– Вот, товарищ генерал, грузовая; другой, к сожалению, нет. Зато шофер – экстра-класс, в два счета домчит до штаба, и Ростов знает как свои пять пальцев.

На лучшее генерал, видно, и не рассчитывал. Заглянул в кабину, поздоровался с шофером. Поблагодарив капитана, спросил у Меньшикова:

– Не замерзнете в кузове? Или, может, здесь, на аэродроме, меня подождете?

– Не замерзну.

Полуторка, гремя своими поизносившимися железками, катила по искалеченным снарядами и бомбами улицам мимо груд кирпичей, мимо каменных коробок с пустыми глазницами окон, и у Меньшикова сердце сжималось от жалости к еще совсем недавно одному из красивейших городов, которые ему довелось видеть, который он любил за зелень каштанов, акаций и лип, за великолепную архитектуру, за ровные широкие улицы. Теперь все было черно, затхло, удручающе. Будто и не росли по обочинам деревья, не сияли мрамором колонн белокаменные здания. Следы войны виднелись всюду, редкие строения не были посечены осколками, пулями.

У одного из таких домов, почти не пострадавшего от бомбежек и обстрелов, со всеми стеклами окон, правда заклеенных крест-накрест полосками бумаги, полуторка остановилась. У подъезда с автоматом на груди стоял часовой. Генерал вышел из машины и кивнул Меньшикову: следуйте за мной.

Часовой внимательно проверил документы, нажал на кнопку звонка, и почти в ту же секунду появился дежурный офицер с красной повязкой на рукаве. Выяснив цель прибытия генерала, дежурный сказал, что у командующего фронтом совещание. Лишь после настойчивого требования доложить командующему о том, что к нему прибыл представитель штаба дальнебомбардировочной авиации генерал Петрухин, дежурный отправился в приемную. Вернулся довольно быстро и без прежней властной категоричности, взметнув руку к козырьку, произнес:

– Командующий ждет вас.

Ждать генерала Петрухина пришлось долго. И когда он вышел, по его довольному лицу Меньшиков понял: дела неплохи. И не ошибся.

– Все в порядке, – сказал генерал, надевая шинель. – Командующий дал «добро». Надо только аэродром с замом по тылу согласовать. А его сегодня не будет. – Он взглянул на часы. – Ого! Не зря я чертовски проголодался.

3

…За 18 января под Москвой сбито 3 немецких самолета…

(От Советского информбюро)

Меньшиков до самого вечера сидел за телефонами: созванивался со штабом армии и дивизии, с тыловыми частями, со своим полком – с начальниками и подчиненными, – выпрашивал, заказывал, приказывал. На случай перебазирования надо было не только подготовить взлетно-посадочную полосу, но и запасти горючее, бомбы, чтобы в тот же день совершить боевые вылеты.

Когда дела были закончены, его снова увидел генерал Петрухин.

– Вы все еще здесь, Федор Иванович?

– Да вот утрясал кое-какие вопросы.

– Утрясли?

– Так точно.

– Вот и хорошо. Что теперь собираетесь делать?

– Да, наверное, отдыхать пойду, – неуверенно ответил Меньшиков, ожидая от генерала новую вводную.

– Отдохнуть не мешало бы. Да и в кои веки в город вырвались и вечер свободный выдался. Может, в театр махнем? Он только что вернулся из эвакуации и сегодня открывает гастроли.

– Я с удовольствием.

Они отправились к театру пешком. Проспект Ленина был разрушен не очень сильно по сравнению с той улицей, по которой они ехали, и они наслаждались тихой морозной погодой, ничего похожего не имеющей с сальскими ветрами, легкими пушистыми снежинками, пахнущими морем и навевающими довоенный Сакский аэродром. Их не огорчало даже то, что улицы были пустынны – редко, очень редко встречались прохожие, и большей частью военные.

Около театра прохаживались два лейтенанта-артиллериста да девчушка лет семнадцати – кого-то поджидали.

По бокам центрального входа висели красочные афиши с портретом симпатичной молодой женщины в кружевном пеньюаре с распущенными по плечам волосами.

– «Отелло», – прочитал Петрухин и причмокнул губами. – Недурственна. Очень недурственна.

Меньшиков хотел обратиться к девчушке с вопросом, где билетные кассы, когда к ним из дверей фойе направился немолодой мужчина в штатском.

– Здравствуйте, товарищ генерал и товарищ майор, – приветливо поздоровался он как со старыми знакомыми и представился: – Администратор театра Семен Яковлевич Гольдин. Прошу, – указал он рукою на дверь.

Меньшиков подивился распорядительности генерала: когда это он успел связаться с театром? Или кто-то из его знакомых предупредил администрацию о желании московского генерала побывать на премьере?… Встречают как освободителей города. А не спутал ли их Семен Яковлевич с кем-то?…

– Мы еще билеты не взяли, – сказал Меньшиков, желая разобраться в ситуации.

– Никаких билетов, – возразил Семен Яковлевич. – Вы наши гости.

Меньшиков так пока ничего и не понял.

Фойе и зал были полупустые, хотя до начала спектакля оставалось десять минут. И это несколько успокоило Меньшикова: похоже, ждали именно их.

Администратор завел генерала и майора в директорский кабинет, помог им снять шинели и проводил их в ложу.

– После спектакля, если я, паче чаяния, задержусь где-нибудь, вы не уходите, дождитесь меня. Ведь у нас сегодня, по существу, открытие сезона.

Когда он ушел, генерал озабоченно почесал подбородок, загадочно и с присущей ему лукавинкой глянул в глаза Меньшикову и чему-то усмехнулся. То ли укорял: а ты – отдыхать, видишь, с какими почестями нас встречают? Генералу почести по праву, а ему-то с какой стати? Тем более, похоже, банкет затевается: «Ведь у нас сегодня, по существу, открытие сезона».

Играли «Отелло», спектакль, далекий от современной жизни, трагедию о большой и несчастной любви, заставляющей забыть войну и, быть может, потому так впечатляющую, навевающую прежние лучшие годы: знакомство с Зинушей, встречи весенними вечерами, когда терпкая зелень дурманила их своим запахом, вливала в душу нежные возвышенные чувства. Меньшиков смотрел на сцену, а вместо Дездемоны видел жену, и слова любви Отелло были как бы его словами…

Лишь в середине января ему удалось вырваться в Москву. Зина писала, что у нее будут каникулы, но она никуда не поедет. И хотя в письмах она ни словом не обмолвилась о своих чувствах к нему, он между строк читал, что ждет она его с нетерпением.

Было воскресенье. Он приехал в столицу в рань-раньскую и до общежития добрался, когда не было еще и девяти. К своему большому удивлению и огорчению, Зину он уже не застал, – …Полчаса уже, как убежала, – сообщила вахтерша, сочувственно причмокнув губами. – Теперь только вечером вернется. Так завсегда они… – А с кем она? – вырвалось у Меньшикова, и лицо его загорелось от стыда: вахтерша, конечно же, уловила в его голосе нотки ревности – губы ее дрогнули в улыбке.

– Да с подружками своими, Кланькой да Аськой, – попыталась она успокоить военного летчика.

– И куда же они убежали? – более равнодушно спросил Меньшиков.

Глаза вахтерши метнулись в сторону, и Меньшикову показалось, что в них таится хитринка. Знает она, где Зина. Но ответила женщина другое:

– У них дорог много. Сегодня сюда, завтра туда. Молодежь…

Меньшиков почувствовал на себе взгляд и обернулся. Сбоку стояла стройная симпатичная девушка в спортивном костюме, жуя яблоко, с любопытством и бесцеремонностью рассматривая его.

– А вы кто ей будете? – задала вопрос девушка.

Меньшиков смутился. Действительно, кто? Сказать, что брат… От одной мысли ему стало неловко.

– Да так… знакомый.

– Просто знакомым тетя Нюра адресов не дает, – категорично и с иронией заметила девушка, осуждая то ли тетю Нюру, то ли Меньшикова. – Вот если бы вы были Зине другом… – Девушка кокетливо подбоченилась, пристально заглядывая ему в глаза.

– Само собой, – признался он.

– Вот это другое дело! – обрадованно воскликнула девушка. – Не мучьте его, тетя Нюра, скажите, где Зина. Все равно товарищ военный узнает… И зачем томить его напрасно до вечера? Ведь все равно он будет ее ждать. – Она посмотрела на Меньшикова, требуя подтверждения ее слов. Он кивнул.

– Ох и болтушка ты, Люська, – недовольно проворчала вахтерша. – Вечно встрянешь… И какое твое дело?

– Экая вы несознательная, тетя Нюра, – стала укорять ее девушка. – Уважаемый человек, военный летчик, обратился к вам, а вы… Может, они друзья детства, может… Да и мало ли что «может»… Скажите же ему, где искать Зину.

– Знамо где… – Тетя Нюра опустила глаза. – Все там же, на Госпитальном валу.

– И в том же доме?

Вахтерша кивнула.

– Вы знаете, где это? – обратилась девушка к Меньшикову.

– Нет. Но найду. Подскажите только номер дома, квартиру.

– Я вас провожу, – вызвалась девушка. – Мне как раз в ту сторону. Подождите, я переоденусь…

Дорогой Люся рассказала, что Зина и еще три девушки устроились в домоуправлении на подрядную работу и по выходным дням, а иногда и вечерами – теперь вот во время каникул – ремонтируют квартиры: белят, красят, обклеивают обоями.

– …Клаву и Асю я понимаю, – осуждающе говорила Люся, – у них родители бедные, живут в селе. А у Зины отец врач. Но, видите ли, она слишком гордая, чтобы просить у них помощи…

«Так вот откуда у Зины появились деньги, чтобы вернуть ему долг». Меньшиков запоздало ругал себя: не придал этому значения, считал, что деньги прислали родители, и не спросил, наладила ли она с ними отношения. Оказывается, не наладила…

Еще в детстве отец не раз говорил Меньшикову: «Если хочешь узнать человека, посмотри на его руки…» И когда он увидел Зину в комбинезоне и платочке, забрызганных мелом, ее руки, изъеденные известью, сердце его сжалось от жалости.

Зину его появление ошеломило. Она застыла с щеткой в руке как изваяние, не ответив на его «здравствуйте». Смущены были и подруги – вид у них был не для свидания.

Надо было как-то разрядить обстановку, и Меньшиков сказал весело:

– Бог в помощь, прекрасные амазонки! Ну-ка, ну-ка, проверим, что вы тут натворили. – Обвел потолок, стены внимательным взглядом. – А что, очень даже здорово. И кто у вас тут главный?

Ободренные его веселым голосом, девушки заулыбались и единодушно указали взглядом на Зину.

– Она не только главная, – осмелела одна девушка, – она у нас и самая прилежная, самая умелая.

– Вот именно такую я давно ищу невесту, – пошутил Меньшиков, и его шутку тут же подхватили. Девушки побросали кисти, щетки, обступили его и засыпали вопросами:

«А когда свадьба?», «Разрешается ли летчикам венчаться?», «Будет ли свадебное путешествие на самолете?»…

Так, по существу, он сделал Зине предложение. Свадьбу они сыграли через месяц. Правда, это скорее была вечеринка в ресторане с его друзьями и ее подругами, без родителей (старики Меньшикова приехать не могли, а Зинины не пожелали), без посаженых отца и матери, без крестных и вообще без всяких свадебных обрядов и церемоний.

А через полгода Меньшиков получил назначение к новому месту службы. И стала кочевать с ним любящая и любимая Зинуша по дальним и ближним гарнизонам, принеся ему в жертву свою учебу, свою мечту стать учительницей, свою судьбу. Любовь к мужу, а потом и к дочери одержала верх надо всем. И она ни разу не пожаловалась, не пожалела ни о чем, не упрекнула мужа за нелегкую кочевую жизнь. Она всегда понимала его, и ему всегда с ней было легко и просто…

Когда в зале вспыхнул свет и Петрухин поднялся, Меньшиков заметил, как пристально за ними наблюдает невысокий упитанный полковник со второго ряда. «Наверное, знакомый Петрухина», – подумал Меньшиков и сказал об этом Петрухину. Генерал повернул голову.

– Да, немного знакомы. Это тот самый зам по тылу, к которому завтра идти. Полковник Журавский.

На выходе из ложи Петрухина и Меньшикова поджидал Семен Яковлевич.

– Идемте, я познакомлю вас с главным режиссером и директором театра…

Весь антракт они провели за кулисами. Знакомились с руководителями театра, художником, гримером. Семен Яковлевич сумел даже представить им двух местных звезд, актрис Елену Дубосекову и Земфиру Муссинбаеву, исполнительниц ролей Дездемоны и жены Яго.

Обе были премаленькие, прехорошенькие, Елене – лет двадцать пять, Земфире – не более тридцати; и Меньшиков заметил, как Петрухин сразу весь подобрался, подтянулся, будто помолодел лет на десять. Он галантно раскланялся перед актрисами, поцеловал им ручки и продекламировал, подражая Отелло:

– «Она меня за муки полюбила, а я ее за состраданье к ним…» Недурственно, очень недурственно. Кое-где, правда, переигрывает мавр, чрезмерно басит. Не находите?

– Да-да, – согласилась Дездемона. – Ему уже говорили не раз, а он увлекается и забывает…

Актрисы сделали книксен и со словами: «Надеемся, еще увидимся» – убежали. Генерал и Меньшиков вернулись в ложу.

– Ну что, Федор Иванович, где наши двадцать пять? – усмехнулся Петрухин. – Хотя вам-то что… Это мне, старику, пятый десяток накручивает. Н-да, – вздохнул он. – А недурственны, чертовски, очень недурственны.

Меньшиков снова обнаружил, что полковник посматривал в их сторону.

Улизнуть Меньшикову перед концом спектакля не удалось. Петрухин просто не отпустил его, даже пожурил:

– Нехорошо, Федор Иванович, не по-джентльменски. Нас представили, познакомили, и не зайти не сказать спасибо – просто неприлично.

Семен Яковлевич повел их в репетиторскую. Там собрались почти все актеры. Задержались в своих уборных Дездемона и Отелло – грим смывали, – но, пока Петрухин и Меньшиков знакомились с остальными, подошли и они. Елена и Земфира на правах старых знакомых взяли шефство над военными, повели их к небогато накрытому столу: на тарелочках лежали бутерброды с колбасой и рядом стояли рюмки, наполненные водкой.

Главный режиссер произнес речь:

– Дорогие товарищи! Сегодня у нас счастливый день: мы снова в нашем родном городе, снова играем на нашей сцене. И это благодаря нашей доблестной Красной Армии, представители которой присутствуют у нас. Это одни из тех, кто освобождал наш город, кто гонит врага вспять. Так выпьем же за нашу Красную Армию, за скорую победу над врагом!

К генералу и Меньшикову потянулись руки с рюмками, зазвенело стекло. Репетиторская наполнилась веселыми, радостными голосами, смехом.

Петрухин и Меньшиков уходили из театра возвышенные, одухотворенные, забыв на время о войне, о вчерашних и завтрашних трудностях.

Когда вышли на улицу, Меньшиков высказал закравшееся ранее подозрение:

– Товарищ генерал, похоже, они приняли нас за кого-то другого.

– Похоже, – усмехнулся Петрухин и подмигнул: – А что, мы тоже, кажется, неплохо сыграли роль непосредственных освободителей города…