Текст книги "Испытание огнем. Сгоравшие заживо"

Автор книги: Иван Черных

Соавторы: Михаил Одинцов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 54 страниц)

13

28 июня 1941 г. Наша авиация вела успешные воздушные бои и мощными ударами с воздуха содействовала наземным войскам…

(От Советского информбюро)

Александр очнулся от еле слышного шелеста: какая-то птичка пролетела у самого уха и уселась над головой. И по лесу разнеслась переливчатая, такая знакомая и родная трель, какую он слышал еще до войны. Она на миг заглушила доносившуюся издалека артиллерийскую канонаду. Птаха так старалась, такие выводила переливчатые рулады, что грудь Александра, казалось, разорвется от безысходной тоски по далекому безмятежному детству. Так же пели птицы тогда в саду у бабушки в станице Холмской, куда приезжал он на время летних каникул! Бабушка, бывало, слушала их пение и приговаривала:

– До чего ж благозвучна божья пташка! И откуда у нее силы берутся выводить такие песни?

Александр приподнялся, хрустнула под ним ветка, и птаха вспорхнула. Он пошел вправо, убыстряя шаг, обогнул село и, держа Полярную звезду слева, двинулся напрямую. Шел то лесом, то мелким кустарником, то совсем пустырем – полем или дальними огородами – и вскоре почувствовал усталость: бездорожье быстро выбило его из сил. Он не остановился и не сбавил шага – днем идти вряд ли удастся. Наконец ему удалось попасть на малоезженый проселочный шлях. Кругом по-прежнему стояла тишина, даже канонада на востоке умолкла, и он рискнул идти по дороге. На всякий случай снял ремень с кобурой, положил их в шлемофон и, сойдя на обочину, закопал под кустом. Комсомольский билет и удостоверение личности завернул в платочек, засунул в нагрудный карман гимнастерки. Расстегнул ворот и подвернул его, чтобы не было видно из-под комбинезона. Теперь он походил на тракториста или шофера – они носили такие же комбинезоны, – но пистолет не выпускал из руки, держал за пазухой. И шагал теперь смелее, увереннее. Надежда на то, что он доберется до своих, придавала ему сил.

Гимнастерка на нем взмокла, все нестерпимее хотелось пить, но он шел и шел, не сбавляя шага, думая лишь об одном: как можно быстрее попасть к своим!

Внезапно ухо уловило приближающийся автомобильный гул. Похоже, впереди было шоссе: гул вначале усилился, затем постепенно затих – удалился. А следом за ним появился новый, более мощный рокот: не иначе, танки.

Александр сбавил шаг и, пройдя еще минут десять, увидел впереди движущиеся огоньки. Точно, шоссе. Он мысленно восстановил ориентировку: из Дубно на Ровно. Надо, пока темно, перейти его и забраться в глубину, подальше от трассы, где меньше вероятность напороться на немцев.

Колонна двигалась довольно быстро – километров шестьдесят в час. Торопятся фашисты, снаряды подбрасывают, горючее своим вырвавшимся вперед частям. Где теперь наши, сколько ему топать придется по вражескому тылу?

Александр приблизился к шоссе и, дождавшись, когда между колоннами появится значительный разрыв, перебежал дорогу и пошел прочь от нее по кочкам и рытвинам, с трудом переставляя утомленные, натруженные ноги.

Почти совсем рассвело, когда он вышел из леса, и взгляду его открылись белые украинские хатки, вытянувшиеся на бугре вдоль пруда, окаймленного развесистыми плакучими ивами. Там, куда он вышел, до воды было не более сотни метров, и его потянуло туда как магнитом. Но прежде он внимательно осмотрел берег, каждую хатку. Убедившись, что никто ему не угрожает, спустился к берегу и с жадностью припал к удивительно вкусной, прохладной воде. Напился вволю. Поднялся, расстегнул комбинезон, умылся. Сразу почувствовал себя бодрее, будто сбросил с плеч тяжелую ношу. В желудке заурчало, напоминая, что почти сутки у него во рту не было маковой росинки. Он пожалел, что отказался от второго завтрака, привезенного перед вылетом на старт, и усмехнулся над собой: на всю жизнь не наешься.

Еще раз осмотрел хатки. Ни единой души. Решил рискнуть – зайти в крайнюю и все разузнать. Обошел ветлу, поднялся на бугор и замер: около третьей хаты с краю, у забора, стояли привязанные, под седлами кони. Невдалеке от них ходил часовой.

Александр попятился с бугра и, пригибаясь, устремился к лесу. Лишь когда деревья надежно укрыли его, он перевел дух и сбавил шаг, давая сердцу передышку, чтобы унять суматошные рывки. Ноги подкашивались, и тело стало каким-то вялым, непослушным. Он, как и накануне, подобрал подходящий куст и забрался в самую гущину. Пожалел, что закопал шлемофон, – нечего было подложить под голову. Выбрал разлапистую ветку, подогнул ее. Жестковато, тонкие прутики впивались в лицо. Но ничего, терпимо. Главное, чтоб никто не наткнулся. И уснул, как и прежде, зыбким птичьим сном – глаза, хоть и закрыты, все видят, уши все слышат.

И снова ему то ли снилось, то ли мерещилось: он идет по Краснодару, по улице Кубанской, никого не видя затуманенными от слез глазами, еле сдерживая рыдания. Идет, не зная куда и зачем, не зная, что делать дальше. Сердце надрывно саднит от горя и отчаяния: их квартира уже занята другими, куда уехала мать с сестрой, никто не знает. Из училища, когда он доложил о том, что отец осужден за растрату, ему предложили уйти. Его мечта рухнула… А Гандыбин назывался другом отца, вместе с ним пили, проводили выходные дни…

Какая-то птичка села на куст и тут же вспорхнула. Он проводил ее взглядом и увидел среди листвы бледно-зеленые, с острыми уголками лепестков комочки. Орехи! Он, забыв обо всем, поднялся и в один миг нарвал пригоршню. Очистил, раскусил один, второй. В еще незрелой скорлупе таилось маленькое, с пшеничное семечко, зернышко да ватоподобная безвкусная прослойка. Утолить аппетит такими маковыми росинками было просто невозможно.

Александр вышел из куста, обшарил вокруг все взглядом – съестного ничего. Да и что могло быть в лесу? Вот если бы попались яблони или груши-дички! Или земляника. Ведь они уже созрели. Они должны быть, надо только на них напасть. Земляника, скорее всего, растет на поляне, на взгорках, а яблони и груши-дички – тоже поближе к опушкам. Он начал искать. Чтобы случайно не выйти к деревне, которая, по его расчетам, находилась на востоке, он сориентировался по солнцу, просвечивающему сквозь верхушки деревьев, и взял курс на юг. Яблони и груши не попадались, лес стал редеть, и он наткнулся на кустик с красными, как кровь, ягодами земляники. Он нагнулся и бережно, чтобы не потерять ни единой капли сока, сорвал их и положил в рот. Ягоды были такие вкусные и ароматные, что у него, как от хмельного, закружилась голова.

Он нашел еще кустик, еще, а потом целую грядку. Рвал их обеими руками, не обращая теперь внимания, что сок раскрасил уже пальцы, несколько раз капнул на комбинезон. Ягоды хотя и не насытили его, но он почувствовал себя свежее, тверже на ногах – какая-никакая, а пища, калории для организма, которых он за сутки потратил немало.

Александр так увлекся, что не заметил, как вышел на поляну. Земляника здесь буквально усыпала небольшой пригорок, и он, ползая на коленях, рвал ягоды, ел и ел…

Вдруг его чуткое, настороженное ухо уловило человеческий голос. Он вскинул голову и невдалеке увидел двух женщин в легких цветных сарафанчиках, тоже собиравших землянику.

– Ни, мамо, то, мабуть, Мыкола нашкодив, – донеслись до него слова, сказанные звонким детским голосом.

«Наши!» – обрадовался он и, вытерев тыльной стороной ладони губы, поднялся.

Занятые сбором ягод и разговором, женщины обратили на него внимание лишь тогда, когда он подошел и поздоровался.

Обе бросили свое занятие и пугливо уставились на него. Одной было лет сорок, вторая – девчушка лет четырнадцати.

– Не бойтесь, я свой, – попытался он успокоить их.

– Тэпэрь уси свои, – ответила женщина и глянула по сторонам в надежде увидеть защитников.

– Я летчик, – пояснил он. – Меня сбили, пробираюсь к своим. В селе немцы есть?

– Е, – уже смелее ответила женщина. – И нимци, и еще хтось. Дуже богато. Учора когось пиймалы, мабуть, тоже летчика. Кажуть, дуже змывались. Так шо в село не ходить.

Ясное дело, не ходить. Кого же немцы поймали? Вполне возможно, однополчанина.

– Не слыхали, как его фамилия?

– Ни. Его тетка Владислава сховала. А хтось выдал. Ее тожь пытали. Тикать вам надо.

Ясное дело, надо. Только как? До линии фронта далеко, с пустым желудком туда не дотопаешь.

– У вас поесть ничего не найдется? – стыдливо спросил Александр. – Я заплачу. – И для убедительности вытащил из кармана гимнастерки деньги.

– Нима ничего, мы ж на хвылынку забежали.

– Может, из дома принесете? Хлеба, картошки. – Он протянул ей деньги. Женщина подумала, взяла.

– Коли смогу.

– Я буду ждать вас здесь.

Она кивнула. Сунула руку в лукошко, и они с девочкой направились к селу. Он постоял, пока они скрылись за деревьями, и пошел следом, решив понаблюдать за ними из леса на случай, если женщина вздумает донести о нем немцам. Правда, на предательницу она не походила: лицо доброе, участливое, и сама предупредила его, чтобы в село не ходил. Но мало ли, как сложатся обстоятельства…

Женщина и девочка вышли из леса и пересекли лощину, тянувшуюся к пруду. Их дом оказался четвертым от края, рядом с тем, где утром стояли кони. Но теперь их не было. Не было и часового.

В селе царила какая-то напряженная, зловещая тишина. Редко кто появлялся на улице и быстро исчезал. Александр притаился за кустом и не выпускал из поля зрения ни одну хату. Женщина не выходила. Прошел час, другой. Чтобы не думать о еде, он стал восстанавливать ориентировку, размышлять, куда докатился фронт и где теперь наши. Они бомбили танковую колонну, рвущуюся к Бродам, где развернулось крупное сражение. Судя по тому, что артиллерийская канонада сегодня еле слышна, немцам удалось сломить сопротивление наших и продвинуться вперед. Значит, фронт удалился еще километров на двадцать-тридцать, а Александр прошел за ночь не более пятнадцати километров, петляя по бездорожью, обходя стороной села. И перспектив двигаться быстрее у него пока нет, и ждать контрудара наших войск пока не приходится. А каждый день пребывания в тылу врага ухудшает и без того шаткое его положение.

14

29 июня 1941 г. На Луцком направлении продолжаются крупные танковые бои, в ходе которых наша авиация нанесла ряд сокрушительных ударов по танкам противника…

(От Советского информбюро)

Александру удалось благополучно выбраться из Краснодара и добраться до станицы Холмской. Способствовало этому, видно, то, что Гандыбина не было в городе и его подчиненные не подняли на ноги всю милицию.

Бабушка встретила Александра слезами и причитаниями, дед цыкнул на нее:

– Ты чего это, курицына мать, мокроту разводишь? К тебе внук пожаловал, жив, здоровехонек, встречай его как положено.

Бабушка перестала всхлипывать, засуетилась, собирая на стол, а дед взял его под руку и увел в другую комнату.

– Ну, докладай, как и с чем пожаловал. – В его глазах, в голосе сквозила тревога. Дед прожил сложную и нелегкую жизнь, повидал всякое – и с японцами воевал, и с белоказаками, не раз бывал на волоске от смерти, – потому опасность чуял особенно остро. О том, что Александру придется уйти из училища, он предупредил сразу, как только осудили отца, но теперь дело было не только в этом, а в чем-то более серьезном и важном, и Александр не стал ничего утаивать, рассказал все как было.

Дед долго молчал, низко склонив свою седую голову. Бабка приоткрыла дверь, позвала к столу. Он снова цыкнул:

– Погодь ты! – И когда старуха закрыла дверь, потер бородку, покачал головой: – Значит, отомстить решил, курицын сын. А за что?

– Как за что? – не понял вопроса Александр. – Он же обыск у нас делал, ничего не нашел, а отца все равно осудили…

– А ты знаешь, кто такой Гандыбин?

– Еще бы. Начальник отделения милиции.

– Начальник отделения милиции… – с грустью повторил дед. – Велика шишка… А кто дефицитные товары спекулянтам сплавлял, знаешь?

– Откуда?

– Вот то-то и оно. Отец твой этим тоже не занимался. А куда смотрел?

– Гандыбин сам не раз просил у него достать то одно, то другое.

– То Гандыбин, – снова вздохнул дед. – Он для себя просил, а не для спекуляции. Со временем ты сам поймешь, что к чему. А вот что теперь делать?

– Дядя Костя советовал фамилию сменить.

– Как?

Дед опустил голову, сидел неподвижно с минуту, потом вдруг решительно распрямил спину.

– Идем обедать. На пустой желудок какие там думки…

Он ушел к своему другу, отставному адвокату.

Терещенко, который лет десять назад, в голодовку, взял из детского дома приемыша, двенадцатилетнего балбеса Шурку (своих детей у Терещенко не было). Два года промучились с ним дед и бабка, стараясь научить его уму-разуму, на путь истинный наставить, но приемыш не поддавался ни ласкам, ни строгости: учился плохо, лазал по чужим огородам, а случалось, и по квартирам. С трудом закончив седьмой класс, он сбежал от стариков совсем. И вот уже более четырех лет о нем не было никаких известий.

– Может, от него какие документы остались? – шепнул дедушка Александру.

Вернулся он печальный и озабоченный, снова уединились в другой комнате.

– Нет, никаких документов не осталось. Да никаких у него и не было. Только свидетельство об окончании седьмого класса. И то он, курицын сын, спер. Значитца, смекал, что к чему. Да и, сказать по правде, не нравилась мне его фамилия – Туманов. С другой стороны, тезка твой. И отчества нету.

– Как нету? – У Александра уже зрели кое-какие планы.

– А так, – боднул дед головой. – Таковский был, курицын сын. Говорил: «Нет у меня отца, значитца, и отчества нет». И фамилию Терещенка не захотел взять. Так-то.

Александр достал свои документы, возвращенные из военного училища, – свидетельство об окончании десятого класса, свидетельство о рождении, комсомольскую характеристику. Всюду фамилия его была написана скорописными буквами. И воскликнул от радости:

– Есть, дедушка! Есть новая фамилия!

– Ну-кось, покажь.

Дед повертел бумажки, но замысла внука не понял. И Александр объяснил:

– Это очень хорошо, что у моего тезки фамилия Туманов. Подставить вот сюда палочку, а вот сюда и сюда закорючки – и Пименов превратится в Туманова…

15

…Наши боевые летчики отважно дерутся с противником, постоянно помня о взаимной помощи и выручке в бою…

(От Советского информбюро)

Александр часа три наблюдал за селом, особенно за четвертой хатой, где скрылись женщина с дочерью. Но они не появлялись. И вообще село выглядело как-то странно: единственная улица была пустынна. Редко кто выскакивал во двор и быстро исчезал. И немцев нигде не было видно. Александр ломал голову: что за зловещая тишина сковала село, что там случилось или какие события назревают? А голод еще пуще давал о себе знать. Хотя бы кусочек хлеба! Снова пойти, что ли, на бугор за земляникой? Он уже собрался покинуть свое укрытие, когда послышался треск мотора и на проселочной дороге, соединяющей тракт с селом, показался мотоцикл с тремя немцами в мышиного цвета мундирах, а невдалеке за ним – крытая брезентом грузовая автомашина.

Что-то теперь делается в полку, что о нем думают Рита, Меньшиков, Петровский? Каждый по-своему переживает его исчезновение. И никто даже предположить не может, в какой он сейчас ситуации. Вот ведь как нескладно порой распоряжается судьба жизнью человеческой: он изнывает от жажды, от голода, спешит к близким ему людям, а они считают его уже мертвым…

На душе у него постепенно утихло, и он уснул. И сразу ему явилась летная столовая, еще довоенная, с белыми занавесками на окнах, с накрахмаленными салфетками, с белоснежными скатертями; и на столах – что только душа пожелает: красные помидоры, сочные хрустящие огурцы, ломтики ветчины и чавычи, супы харчо и пити, всяческое жареное и пареное. Он ел то одно, то другое, все было такое вкусное и аппетитное, но какое-то нематериальное – он клал еду в рот, начинал жевать, и она, как восточная сладость, таяла, исчезала. Он ел, а голод не проходил, еще сильнее терзал желудок. От голода он и проснулся.

В лесу властвовал уже сумрак, и небо сквозь листву просвечивало не голубое, как днем, а синее с фиолетовым отливом, прохладное и бодрящее. Александр взглянул на часы – восьмой час. Вот это поспал! И, несмотря на голод, он чувствовал себя окрепшим, полным сил, зовущих к действию. Идти еще рано, надо дождаться темноты. Обойти село справа, пересечь шоссе и по ту сторону дороги пробираться лесом на восток. А пока совсем не стемнело – хоть немного подкрепиться земляникой. Как же выйти на ту поляну? Уходя от села, он круто взял вправо. Значит, надо вначале выбраться к селу, а оттуда на поляну. Он сунул пистолет за пазуху и, держа его в руке, осторожно стал пробираться сквозь кусты.

Село показалось быстрее, чем он предполагал – он отошел совсем недалеко, – и Александр приостановился, решив еще понаблюдать, что там творится теперь.

Ни одной души – ни жителей, ни немцев. Хотя не совсем так. У третьей хаты с краю у угла стоял мотоцикл, а во дворе прохаживался немец с автоматом в руках – часовой.

Александр задержал взгляд на мотоцикле, и в голове мелькнула заманчивая дерзкая мысль: вот бы махнуть на нем к линии фронта! За ночь можно было бы добраться до своих. И эта случайная, мимолетная мысль уже не отпускала его, зрела в реальный, конкретный план. В селе войск не видно. Мотоциклисты – либо патрули, либо какая-то временная власть, оставленная для устрашения и подбора местного начальства. Немцам, видно, не особенно-то здесь досаждают – чувствуют себя хозяевами, – и часовой выставлен скорее для порядка – беспечно расхаживает по двору, семечки щелкает.

Подойти незамеченным к дому, пожалуй, труда особого не составит: по лощине к пруду, а там рукой подать. Встать за утлом и – либо рукояткой пистолета по темечку, либо ножом между лопаток…

Прошло с полчаса. Сумерки сгустились настолько, что предметы потеряли очертания; лишь крыши домов черными контурами просматривались на темно-фиолетовом фоне неба. В хате зажегся свет.

Выждав еще немного, Александр осторожно двинулся по лощине к пруду, чтобы зайти часовому с тыла. Поднялся по бугру к хате, перелез прясла палисадника. Ползком подобрался к окну. В хате слышались пьяный гвалт, хохот, пение. Там, судя по голосам, находилось не много народу. Александр пополз в сторону часового. Тот расхаживал по двору, мурлыкая песенку, – тоже, по-видимому, был пьян. Надо дождаться, когда он подойдет к углу.

Внезапно дверь скрипнула: кто-то вышел. Мурлыкание оборвалось. Немцы поговорили. Александр очень пожалел, что с пренебрежением относился в школе к иностранному языку: он ничего не понял. Вышедший помочился и снова ушел в хату. Самое время действовать.

Александр пружинисто встал, по-кошачьи неслышным шагом прокрался к углу и, достав из-за голенища нож, замер. Часовой продолжал мурлыкать, идя в его сторону. Но до угла не дошел, остановился и тоже стал справлять малую нужду. Он стоял лицом к двери и не успел ни обернуться, ни вскрикнуть – лезвие ножа полоснуло ему по горлу. Александр подхватил покачнувшееся тело и понес его к мотоциклу. Опустил бесшумно в коляску, взялся за руль и покатил мотоцикл со двора.

На улице ноги сами участили шаг. Он уже не боялся, что его услышат, и почти бегом направился по пыльной проселочной дороге из села по направлению к шоссе.

Когда он откатил мотоцикл от села метров на четыреста, впереди на шоссе показались движущиеся огоньки – колонна машин или танков шла на восток.

Александр остановился. Надо избавиться от фашиста. Подошел к нему, взялся за пояс. Немец оказался чертовски тяжелым (а в горячке он и не почувствовал этого). Снял у него с шеи автомат, положил в коляску – пригодится. Неплохо бы переодеться в его одежду, но мундир залит кровью. Она всюду липла к рукам, и Александр брезгливо вытирал их о комбинезон. И все-таки мундиром и пилоткой надо воспользоваться: на дороге его могут осветить фарами и нельзя допустить, чтобы кто-то из немцев усомнился, что это свой.

Он снял с фашиста ремень, расстегнул мундир, стянул его с одной руки, с другой; оторвал не промокший кровью кусок исподней рубахи и вытер им мундир. Пилотка была ему великовата, и он сдвинул ее на затылок, чтоб не сползала на глаза. Мундир натянул прямо на комбинезон – хорошо, что немец был упитанный. Поднатужился, выволок его из коляски и бросил рядом с дорогой.

Раньше Александру приходилось ездить на мотоцикле: Пикалов не скупился обучать своих однополчан и одалживал мотоцикл любому, кому надо было сгонять куда-нибудь, потому Александр без особого труда управлял могучим и резвым БМВ; мотоцикл бежал легко и послушно, как застоявшийся конь, игриво прыгая па выбоинах и ухабах. Фару Александр пока не включал, чтобы не привлекать внимания с шоссе. Надо пристроиться к какой-нибудь колонне машин и идти за ней, пока будет возможность.

Ему повезло: по шоссе как раз шли машины, крытые брезентом и открытые, с ящиками боеприпасов, с продовольствием. Александр выбрал разрыв между ними, включил фару и втиснулся в середину. Машины шли не очень-то шибко – километров пятьдесят, – а ему хотелось дать газ на полную мощность мотора. Но обгонять он пока не решался: вдруг кому-то захочется его остановить? Потому и плелся в колонне, стиснутый с обеих сторон врагами.

Смертельная опасность исчезла, и ему вдруг сделалось весело, он почувствовал такую уверенность в себе, что прибавил газу и тоже начал обгонять машину за машиной.

Местами дорога была разбита бомбежками, и, хотя воронки были засыпаны щебенкой, в колеях зияли выбоины, мотоцикл швыряло, как на трамплинах. Приходилось сбавлять скорость и втискиваться между машинами.

Внезапно ухо Александра в моторном рокоте уловило посторонний непонятный гул, похожий на приглушенный колокольный звон, только более глухой и не затухающий, а однотонный, даже чуть усиливающийся. Вскоре он понял, что это такое: впереди идущие машины высветили фарами фермы моста. Железо гудело и постанывало от тяжести, словно жалуясь кому-то на свою безрадостную и беспросветную судьбу. Что же это за речка? Стырь или ее приток? Машины шли безостановочно. Значит, никакой проверки не ведется. И не видно на обочинах зенитной артиллерии. Неужели так далеко ушли немцы?… Небо пустынно. Лишь звезды печально смотрят вниз да гневно в бессилии стонет мост… САБ бы сюда да тройку бомбардировщиков с фугасно-осколочными, чтобы от моста и от этой колонны только дым да пыль остались…

Нет, фашисты мост охраняли: двое часовых по обе стороны с автоматами на груди провожали взглядами не сбавляющую скорость колонну. Александр проехал мимо, лишь на минуту почувствовав усилившиеся рывки сердца. Часовые не обратили на него внимания: мало ли, какой курьер мчится по своим делам к фронту? По своей охоте желающие туда попасть вряд ли найдутся.

Мост кончился, и Александр снова прибавил газу. Он так усердно гнал, что колонна вскоре осталась позади. А еще через полчаса впереди показались вспышки разрывов, и он услышал раскаты канонады. До линии фронта было уже рукой подать, но тут-то и начиналось самое трудное. Первое же село, в которое въехал Александр, было запружено танками, машинами, мотоциклами. Его могли остановить на каждом шагу, и он, чтобы избежать объяснения, не сбавил скорость, промчался по селу, будоража всех треском мотора.

Село осталось позади. Впереди все ярче и выше поднимались всполохи, все громче становилась канонада. Шоссе вело прямо на выстрелы, ехать по нему с каждой минутой становилось опаснее, и Александр свернул на первую же попавшуюся проселочную дорогу. Немцы наступают вдоль магистральных дорог; сплошной линии фронта, конечно же, нет, и надо попасть в такой разрыв.

Еще около часа он петлял по проселкам, тропинкам, бездорожью, пока мотоцикл не заглох – кончилось, видимо, горючее. Метрах в ста от него взметнулась в небо желтая ракета, осветив слева ржаное поле, а справа небольшой перелесок. Александр, преодолевая желание броситься в укрытие, остался на месте: наверняка его увидели, и, если он выкажет трусость, по нему откроют огонь. И точно: не успела ракета погаснуть, ему что-то крикнули на немецком языке: то ли звали, то ли спрашивали, что случилось. Он попытался завести мотоцикл – тщетно и, когда ракета погасла, юркнул в рожь.

Рожь была высокая и почти созревшая. Тугие колосья стегали по лицу, щекоча «усами». Его обдало приятным, напоминавшим что-то далекое: как-то во время летних каникул он у бабушки бегал с пацанами вот по такой ржи. Тогда ему здорово попало. «Ведь это же хлеб!» – возмущалась бабушка. А теперь этот хлеб он топтал ногами – стебли с хрустом лопались под сапогами – без всякой жалости. Вернее, жалость была – и к хлебу, и к нашим людям, которые сеяли этот хлеб и которым он теперь, даже если они его уберут, не достанется.

В небо снова взвилась ракета. Александр лишь пригнулся и ускорил шаг. Он прошел с километр, когда сзади застрочили автоматные очереди и одна за другой взмыли ввысь ракеты. Видимо, немцы обнаружили пустой мотоцикл и заподозрили неладное. Но стреляли они, судя по трассам и по наклону ракет, по кустарнику.

Теперь надо ухо держать востро – можно напороться на немецкие позиции.

Тревога вызвала ответную реакцию, и спереди, куда держал путь Александр, тоже взметнулась ракета. Надо подождать, пока фашисты успокоятся. Он опустился на сухую, не остывшую еще землю, посмотрел на звезды. Большая Медведица уже подняла «коромысло» – перевалило за полночь; часа два темного времени он имеет в запасе, поэтому можно не торопиться.

Он сорвал несколько колосков, размял их на ладони, сдул шелуху и ссыпал зерна в рот. Зерна были еще мягковатые, с молочком, и показались ему неимоверно вкусными; и снова ему вспомнилась бабушка, ее румяные шанежки, горячие, прямо со сковородки, которые они с Ритой очень любили. Александр нарвал еще колосков и с жадностью ел сочные зерна, стараясь утолить голод. Его трапезу прервала участившаяся стрельба справа. Он прислушался. Глухому частому стрекоту пулеметов отвечали более далекие одиночные выстрелы. «А ведь это отвечают наши, – обрадовался Александр. – Значит, наши не так далеко». Он выждал еще немного и пошагал прямо на восток, где было тише и спокойнее. Вспыхивающие вдали ракеты нарисовали ему довольно отчетливую панораму: от ржаного поля начинался спуск к неширокой, метров в сто, полосе леса. За лесом некрутой подъем, и что там, рассмотреть пока не удавалось.

Он передохнул, снял с шеи автомат и, пригибаясь, направился к лесу. Выстрелы по-прежнему раздавались слева и справа, впереди же, куда он шел, стояла полнейшая тишина. И не было ничего подозрительного, что еще больше настораживало его, держало нервы в предельном напряжении.

За полосой леса спуск стал круче, а низина оказалась заросшей то ли осокой, то ли камышом. По всем признакам, впереди должна быть река, если она не высохла. Очередная ракета справа высветила противоположный берег, более крутой и высокий, но более родной, притягивающий его словно магнитом. Оттуда, с самой высоты, небо вспорола огненная трасса. С противоположного берега ответили тем же – видно, перестреливались дозорные, предупреждая о своем бодрствовании.

По-прежнему методично взмывали вверх ракеты, Александр падал в траву и ждал, когда они погаснут.

Свет этой ракеты был, казалось, намного ярче прежних, и Александра тут же увидели: трассирующие пули потянулись к нему, зашлепали о землю над головой. И негде ни спрятаться, ни укрыться. С нашей стороны тоже открыли стрельбу, и тоже по нему. Он прыгнул вправо, влево, стараясь сбить стрелков с прицела, по-кошачьи забирался вверх. Наши, кажется, догадались, в чем дело, и перенесли огонь на немцев, прикрывая его. Он уже видел, откуда стреляют наши, видел бруствер окопа – до него метров пятьдесят, – еще чуть-чуть, еще немного сил…

Он услышал приближающийся свист и догадался, что это снаряд или мина, хотел припасть к земле (поможет ли?), но не успел – пламя ослепило его, швырнуло в сторону. В спину что-то ударило тяжелое, тупое; его закружило, завертело и понесло куда-то в черную пустоту…