Текст книги "Испытание огнем. Сгоравшие заживо"

Автор книги: Иван Черных

Соавторы: Михаил Одинцов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 54 страниц)

Вечером пришла телеграмма из штаба авиакорпуса, с номером приказа по фронту, которым капитан производился в майоры.

Прошло несколько дней ожесточенных боев… Фашистские дивизии, израсходовав свой наступательный потенциал и не сумев прорвать всю глубину обороны, в изнеможении остановились перед новым рубежом сопротивления. Заметно очистился от «юнкерсов» и «мессершмиттов» воздух… Понесенные потери и пролитая кровь оказались слишком большой платой за отвоеванные у Красной Армии километры выжженной земли.

Накал борьбы спал.

Обороне стало ясно, что дивизии и авиационные эскадры врага нуждаются в пополнении, а их построение – в перегруппировке, если, конечно, фашистское командование еще не отказалось от наступательных планов. Советские солдаты и офицеры в полках и дивизиях пока еще не знали, что произошло. Но в штабах фронта, армий и корпусов, в Москве уже поздравляли друг друга – оборонительное сражение было выиграно.

Стороны торопливо приводили себя в порядок Настороженно наблюдали друг за другом. Вели усиленную разведку и местные бои по улучшению своих участков обороны.

Противостояние было зыбким.

Русанов никак не мог выбрать время прочитать письмо жены.

Под вечер, когда боевые вылеты закончились, а на КП остались одни командиры эскадрилий, он ушел в дальний угол землянки и все же умудрился наконец выбрать для этого минутку, решив быстренько взглянуть, что в нем, и поделиться тыловыми новостями со своими товарищами.

«Здравствуй, Афонюшка! – начал читать он. – За нас не беспокойся. У нас все хорошо. Спасибо тебе, родной, что не забываешь нас: чем чаще ты пишешь, тем нам спокойней. Дед Михаил пока жив, письма приходят. Шлем мы тебе все привет: мама, Роман, маленький Афанасий и я, твоя Лиза…»

Он перечитал последние слова: «… мама, Роман, маленький Афанасий и я, твоя Лиза…»

«Так это же у меня родился сын… сын!… Сын!!» Он схватил себя за волосы, потом за уши, за нос, потер себе щеки, шею. Ему хотелось кричать, прыгать, петь во всю мощь своих легких… Но рабочая обстановка командного пункта, находившиеся рядом товарищи сдерживали проявление радости. Оглохнув от противоречивости чувств, от радостного возбуждения, он не заметил, когда из отсека оперативного дежурного вышел командир, и совсем не слышал слов, обращенных к нему.

– Русанов! Что-нибудь случилось?… – видимо, уже не первый раз спрашивал командир. – Ну, что же вы молчите? Мы же тут все свои…

Поняв наконец, что обращаются к нему, Русанов встал и, улыбаясь, направился к Челышеву, держа письмо в вытянутой вперед руке. Вопросительно взглянув на майора, командир взял письмо и стал читать. Письмо было коротким, Устин Прокофьевич быстро пробежал по нему глазами.

Взглянув на блаженно улыбающегося Афанасия Михайловича, вновь, теперь уже с озабоченным видом, уткнулся в листок бумаги. Со второго захода Челышев понял главную его суть. Он вспомнил, что у заместителя в личном деле значится один сын, да и Русанов говорил ему об этом, когда представлялся. И, усвоив эту главную истину, он заулыбался. Весело оглядел всех и, шагнув к Русанову, радостно проговорил:

– Поздравляю! Дай я тебя расцелую и обниму, дорогой!

Он обхватил его крепко, по-мужски, в охапку и трижды поцеловал, приговаривая при этом:

– Вот молодец! Вот орел! Вот порадовал!…

Челышев отбежал на середину командного пункта и, потрясая в воздухе письмом, радостно объявил:

– Товарищи! У Афанасия Михайловича родился сын – Афанасий Афанасьевич Русанов! Как говорят, в нашем полку прибыло. Будем считать это событие нашим общим праздником…

Шумно и весело поздравляли Русанова, обнимали с шутками, а Афанасий плакал. Плакал с радостью и горячей волной благодарности к этим, не огрубевшим от войны людям.

– Комиссар, – обратился к Мельнику Челышев, – объявить по полку: у полка родился сын. Первый ребенок и первый сын за всю войну. Первый и, я уверен, не последний.

– Хорошее твое предложение, командир. В этом рождении – вера в нашу обязательную победу.

– Начальник штаба, по случаю семейного праздника – на завтра Русанова из плановой таблицы на вылеты исключить. Поставить мою фамилию.

– Товарищ командир, этого делать не положено. Очередность моя, и она должна соблюдаться…

– Товарищ Русанов, это с каких пор вы стали поучать командира?

По интонации его фразы можно было догадываться, что он хотел еще что-то сказать, но заговорил Мельник:

– Товарищи командиры! – Подождал, пока разговоры немного стихли, и продолжал: – Мне поручено было после конца рабочего дня зачитать телеграмму, подписанную командирами дивизии и корпуса на имя капитана Челышева. Мне думается, генералы не обидятся на меня, что я нарушил немного их указания. Обстановка у нас сейчас сложилась особенная. – Он аккуратно развернул телеграмму и прочитал: «Поздравляем капитана Челышева Устина Прокофьевича с присвоением очередного воинского звания майор. Желаем новых боевых успехов личному составу полка». И подписи… – Мельник подошел к Челышеву: – Ну, майор, от всего сердца поздравляю. Так держать!…

Челышев весь светился радостью. Они стояли с Русановым в обнимку, как два именинника. В землянке была общая радость.

Русанов знал, что не уснет сегодня, и потому после ужина пошел на аэродром. Сказав об этом командиру, попросил его, чтобы тот утром не торопился на КП, поспал хорошенько.

Проверив связь, изучив последние данные по линии фронта и развединформацию, он пошел подышать свежестью, посидеть у ключа… Хотелось тишины и уединения. Только оставшись наедине с собой, можно было хотя бы мыслями приблизиться к дому, к детям, к Лизе. К тому, что стало для него еще ближе и роднее. Радость должна была отстояться, успокоиться.

У родника было тихо. «И соловьев не слышно, – подумал Русанов. – Может быть, и кончился у них период любовных утех. А заботы о кормлении потомства отнимают все силы: стало не до песен».

Светлая июльская ночь под деревьями была темнее и прохладнее. Сонный воздух заштилил и не беспокоил листву берез. Луна через кроны деревьев дрожащими серебряными монетами осыпалась вниз, и они беззвучно падали на воду, не нарушая ее волнующей зеркальности.

Из глубокой задумчивости он очнулся оттого, что листочки над головой ожили, зашелестели трепетно. Посмотрел вверх: серебро луны ушло, листья казались темными на сером фоне пробуждающегося неба.

Подставляя сложенные вместе ладони под переливающуюся струю, Афанасий Михайлович плеснул несколько пригоршней ледяной воды на лицо. Долг и служба уже ждали его.

Для сына новый день. Только на фронте не все доживут его до вечера. Какая ответственность, сынок, ложится на твою жизнь! Скольких ты должен заменить…

Утро занялось фашистской артиллерийской канонадой. Вслед за огневыми налетами около семисот немецких танков, стремясь снарядом, огнеметом и гуceницей разорвать канаты окопов и траншей, двинулись вперед. Когда рассвело, на помощь танкам пришли пеленги, клинья и колонны самолетов с крестами на крыльях. Но в небе они оказались не одни – самолетов со звездами оказалось еще больше. Натужный вой авиационных моторов, носящихся друг за другом истребителей, гул полета бомбардировщиков и штурмовиков, торопливое стрекотание немецких эрликонов и советских «шваков», перестук крупнокалиберных пулеметов, захлебывающаяся в своей спешке зенитная стрельба, длинные, громоподобные раскаты серий рвущихся бомб вновь вплелись звуковой мозаикой в то затихающий, то вновь разгорающийся наземный бой.

Опять человек против человека, люди против людей. Только одни защищали свой дом, другие пытались разграбить его.

Но если на земле при неудачном стечении обстоятельств боя пехота, танки и артиллерия могли выжидать, менять позиции, отходить на исходные и запасные рубежи, проводить повторную подготовку и контрподготовку, то в воздухе все эти тактические приемы были неприемлемы. В небе воля одного бескомпромиссно и немедленно навязывалась другому. Результаты воздушных боев становились видными сразу.

Волна за волной накатывались самолеты врагов друг на друга, пронизывали на встречных курсах боевые порядки неприятельских групп, чтобы донести бомбы до наземных целей. Закручивались в гигантские клубки воздушных боев. Групповые схватки распадались на поединки, которые через некоторое время вновь перерастали в коллективную борьбу. И от боя к бою все очевиднее становилось, что воздушное сражение выигрывала авиация Воронежского фронта…

Завоевание господства в воздухе давалось нелегко. Полки истекали кровью. Все меньше оставалось самолетов. Вылет за вылетом. Бой за боем. Победы и потери. Нервное перенапряжение и неистовая жара действовали изнуряюще. Люди в полках почернели и осунулись, все реже слышались шутки.

Зарулив самолет в капонир, Осипов быстро выскочил из кабины, которая, подобно перегретой печке, излучала пропитанный бензином жар.

Посмотрев, как идет посадка, подумал, что есть несколько минут для отдыха, и решил воспользоваться уже отработанным в экипаже методом.

– Петров, душ будет?

– Будет, командир, все готово… Кравцов, давай воду.

Матвей быстро разделся, подтащил к консоли пустой черный ящик из-под стокилограммовой фугаски и стал на него. Петров влез на крыло и, приняв от механика ведро, ладонью плеснул воду вниз, на голые плечи.

– Как?

– Хорошо! Лей на макушку, только не очень торопись. – Прохладная вода обволакивала тело тонкой пленкой, приятно щекотала кожу. Матвей, крякая от удовольствия, с силой растирал ладонями лицо и грудь, чувствуя, как с перегретого тела вместе со струйками воды скатывается напряжение полета. Стряхнув остатки воды с коротко стриженных волос, закрыл глаза, постоял с минуту, наслаждаясь отдыхом, и, не вытираясь, оделся. Испаряющаяся под одеждой вода создавала ощущение холодка и утренней свежести… Всего несколько минут, и он почувствовал себя отдохнувшим.

– Спасибо, друзья! Я к командиру полка на КП. Купайте Конакова. Какие бомбы вешать – сообщу по телефону.

После доклада о вылете летчикам эскадрилий разрешили пообедать. В столовой пилоты сидели молча, безразличные к еде. Комэск по себе знал, что это первый признак нервной усталости, которая была вполне закономерной. Выпавшие младшим лейтенантам и стрелкам испытания были слишком непривычны для них и поэтому особенно тяжелы…

Убедившись, что обеда не получается, Осипов наклонился к своему заместителю и, улыбнувшись, тихонько, чтобы не слышали другие, отдал распоряжение. Лейтенант Гривцов быстро ушел, провожаемый недоуменными взглядами сидевших за эскадрильским столом.

– Он сейчас вернется. Я велел ему позвать нашего адъютанта. Он мужик здоровый – пусть за всех нас обедает. Между прочим, ведь он тоже иногда за стрелка летает, но от этого у него аппетит не страдает, и он не худеет.

Шутку приняли. Матвей это понял и по сдержанным ироническим улыбкам, и по тихим репликам.

– Вы думаете на одном квасе долго протянете? Самолет же на воде не летает. Ему подавай бензин. Так и человек – не одной водой жив.

Прибежал запыхавшийся адъютант и подал Осипову солдатскую фляжку в брезентовом чехле.

– Давай команду, пусть щи несут! А вы, пилоты, берите ложки в руки. Сейчас каждому придется принять по две столовых ложки аппетитных капель.

Отвернул пробку. Понюхал… Из горлышка фляги противно пахло водкой.

– Только, чур, без команды не запивать и не заедать. – Поднялся и налил сидящему рядом Ртищеву в подставленную им ложку. Ртищев хлебнул и сморщился:

– Так это же водка… Теплая…

– А ты что думал, я тебя за обедом керосином холодным поить буду?

Стол дружно разразился хохотом.

– Глотай вторую. Не задерживай движение. И посиди, «посмакуй». От двух ложек не захмелеешь… Передавайте по кругу; но больше двух ложек принимать запрещаю!

Фляжка, обойдя круг, вернулась снова к Осипову. Он тоже налил себе в ложку и хлебнул противное лекарство.

– А теперь за еду!

Ел сам и радовался – ложки дробно постукивали о тарелки…

Осипов вел остатки своей эскадрильи в новый бой. В полуденном, раскаленном зноем небе «ил», нагретый солнцем, не остывал. Металл кабины и через кожаные перчатки был горячим. Только голова, защищенная зимним меховым шлемофоном, не слышала обжигающего света. Матвей опустил на глаза светофильтровые очки. Видно стало лучше – земля и самолеты приобрели конкретность, а горизонт как бы расширился. Впереди, сквозь марево перегретого воздуха, он увидел боевой порядок группы – около сорока самолетов, которая общей колонной шестерок шла на очередное задание. Все, что осталось исправного в дивизии, было сейчас в полете. Выше, в вылинявшем от пыльной сухости небе, ходили «яки» прикрытия.

Рассматривая построение истребителей, он силился представить возможный их план воздушного боя и был недоволен их малочисленностью.

«У них, наверное, тоже не густо осталось, – думал он. – Им трудно делить свои силы: своей одной дивизией прикрывать штурмовиков двух дивизий корпуса в боевых полетах и защищать наши и свои аэродромы базирования от ударов врага с воздуха».

На южной половине неба, откуда жгучий Ярило освещал землю, появились дымные мазки войны. Группы штурмовиков, идущие за головной шестеркой, начали вспухать вверх, каждая забиралась выше предыдущей, выстраивая лесенку к себе в тыл, чтобы потом эти ступеньки высоты превратить в скорость, использовать ее при догоне и маневре.

Пока впереди идущие были в более выгодном положении. В случае воздушного боя они могли обороняться сами и их защищали все идущие за ними. Матвей шел последним и мог надеяться на свой огонь и на помощь истребителей, если, конечно, «яки» вовремя обнаружат истребителей противника и успеют сманеврировать. Но у замыкающего было преимущество в борьбе с зенитной артиллерией – он лучше увидит ее огонь, что облегчит принятие решения. Глубина колонны в пять километров – минута полета – позволяла ему «спокойно» решать шараду: бить зенитную артиллерию или обходить.

Главная сложность была впереди. И начиналась она с момента расхождения шестерок по своим целям. Как будто бы и небольшой разнос точек прицеливания, но это сразу нарушало огневую связь с соседом. Принцип «по цели действуй самостоятельно» не всегда позволял после атаки группкам самолетов вновь собраться в единый кулак. Это уравнивало шансы успеха и ошибки для «головы и хвоста» колонны. Ставило перед истребителями прикрытия подчас задачи неразрешимой сложности, так как они не всегда угадывали, кто из их подопечных прежде всего будет нуждаться в помощи.

Под Орлом, где дух и сила гитлеровских летчиков уже были сломлены, тактика сосредоточенного удара по группе близких друг к другу целей под общим истребительным прикрытием оправдала себя.

Здесь же, на юге, в районе Белгорода, накал воздушных боев только пошел на убыль. Небо все чаще и на более длительный срок принадлежало советским летчикам, но еще не настолько, чтобы не ждать серьезного сопротивления. И Матвей готовился к самому трудному

…Атака «илов» и организованный огонь врага остались позади. Матвей осмотрелся – из пикирования вышли все.

Впереди галочья стая самолетов, уходящих широким фронтом на восток, а между ними неожиданные всплески зенитной стрельбы и снующие маленькие фигурки истребителей. Расстояние и задымленный воздух смазывали четкость силуэтов, но характер полета одних и других сразу насторожили: «яки» и «илы» вели бой с «мессершмиттами».

Невдалеке пяток одиночных, идущих вразброд «илов», и над ними шестерка со скошенными, утонченными хвостами самолетов – «шмитты». По «походке» штурмовиков Матвей сразу определил: не опытные, наверное, без командира. Не знают, что делать. Чьи они?

– Конаков, за нами «яков» не видно?

– Свободных нет. Дерутся. Часть ушла с основной группой.

– Плохо, выручать новеньких надо.

Сколько мог, прибавил скорость.

– «Горбатые», я – Семьсот тринадцатый, поможем отставшим. Пристроим их к себе. Машины с задними пулеметами на фланги.

Его помощь запаздывала… Немцы попарно пошли в атаку. Новенькие – теперь Матвей в этом окончательно убедился – маневрировали, как бог на душу положит. Маневрировали, зная один принцип – «по прямой не ходи».

До атакуемых около километра – далеко.

Начал задирать нос машины вверх.

«Может, отпугнем заградительным огнем?»

– Приготовились… Всей группой огонь…

Не помогло. Атака состоялась. Один «ил», не выходя из разворота, вспыхнул и, завалившись в глубокую спираль, ударился о землю.

Взрыв… Кто?… Кого не стало?

Немцы, увидев стрельбу сзади, видимо, решили, что вторая атака по одиночкам им может дорого стоить. Расходясь с набором высоты боевыми разворотами в разные стороны, «сто девятые» вышли на фланги группы Осипова, и он понял, что второй удар будет нанесен по его «илам».

Пока «мессеры» выполняли свой маневр, Осипов догнал «несмышленышей».

– «Горбатые», пристраивайтесь слева и слушай команды… Фланговые змейку над строем. Вперед никому не выскакивать.

– Командир, – крикнул Конаков, – пошли в атаку! Справа четыре. Давай под них.

Осипов довернулся, и немцам сразу пришлось резко увеличивать угол пикирования. Близкая земля не позволяла теперь им закончить атаку прицельной стрельбой с малой дистанции… Враги вышли из атаки вхолостую. Не стреляли.

«Удача». Но пристроившиеся самолеты из-под атаки «кинулись» вперед, обгоняя командира.

«Если выйдут вперед, потеряю управление».

– Вы куда побежали? Вперед ведущего запрещаю выходить.

Дал полные обороты мотору, чтобы самому удержаться на уровне обгоняющих.

– Отбили, командир, атаку. Все целы.

– Хорошо… Тормозим. Поменьше скорость. Доворот вправо.

Группа опять приняла необходимую стройность: клин в центре и две пары над ним в змейке…

Новая атака…

Опять рывок чужих самолетов вперед. Осипов за ними. Пулемет стрелка короткими очередями взахлеб отбивал атаку.

– «Горбатые», не выскакивать вперед, уменьшаем скорость. Конаков, у всех задние пулеметы работают?

– Работают. Фашисты не очень-то лезут на огонь. Видать, рога уже порядком обломаны.

– Обломаны? А может, и нет. Ты смотри, чтобы тебя не надели на снаряд.

…Непрерывные развороты и отвороты: вправо и влево, но больше вправо, под истребителей врага. «Броски» на скорости вперед и очередное торможение, чтобы удержать «чужаков» в повиновении. Сверху «мессершмитты», внизу стрельба и дым. Магнитная аномалия и маневры крутят компасы как хотят. Компас и маневры сбивают с толку Осипова.

«…Какой курс? Куда пропали впереди идущие самолеты? Куда лечу? Хоть бы помог кто?» – думает он.

Матвей устал от напряжения затяжного оборонительного воздушного боя и не может понять, почему они все еще находятся на территории противника. Бесконечные развороты для срыва атак противника то в одну, то в другую сторону, недостоверность показаний компаса, настороженность к неожиданностям пристроившихся к нему летчиков, постоянное наблюдение за врагом для определения возможного варианта нападения и поиск своих контрмер не оставляли ему времени и возможностей для того, чтобы сличить местность с картой. Он не знал, где сейчас находится группа, но уже чувствовал неладное. Нужно было срочно определить если не место, не район, то хотя бы правильный курс полета в нужном направлении. Выбрав свободную минутку – «мессеры» вновь занимали исходные позиции для атаки, – спросил:

– «Горбатые», кто знает, где мы? Я запутался. Курсом-то правильным идем? Наверное, к югу много уходим?

В ответ молчание… «Тоже не знают».

Новая атака… Ответные меры…

– Командир, мы же больше тебя крутимся… Не до ориентировки. Курс полета по солнцу выдерживай.

«Гривцов голос подал. Молодец заместитель. Однако и сам не знает, где мы. Надо влево. А немцы не дают. Все атаки со стороны солнца».

…Бой продолжался, но немцы его больше обозначали. Собой во имя победы рисковать не собирались… Матвей, выполняя «нужные» маневры, рассчитывал в уме азимутальное [26]положение солнца на это время дня на небосводе. Посчитал. Прикинул угол между направлением на солнце и продольной осью самолета. Ужаснулся – получалось, что он летит с ошибкой в курсе до сорока градусов. Атаки истребителей все время с одной стороны, из-под солнца, закрутили его в правую сторону. И он теперь идет вдоль линии фронта. Поэтому бьют его все время и с земли, и истребители не уходят.

«Вот шляпа. Как только до сих пор никого не сбили…»

Кончилась очередная осторожная атака врагов, и, как только они начали выход из нее вверх, Матвей повел своих летчиков в левый разворот. Немцы отстали.

…Под крылом, видимо, своя территория. «Где я? Хватит ползать у земли».

– Смотреть за воздухом!

Высота в двести метров открыла Матвею темные дали… Перед глазами – петля железной дороги. Осипову не понадобилась карта. Ему это место было памятно по сорок второму году – здесь ему пришлось тогда выползать с нейтральной полосы.

Все заметно упростилось: Северный полюс, солнце, земля, карта и самолет в голове переместились в разных направлениях и вошли в единую систему координат. Компас и его показания больше не беспокоили Осипова, хотя и были по-прежнему ложными. Жара в кабине существовала и не уменьшалась. Но капельки пота на лице и влажные перчатки были, видимо, не только от духоты, напряжение опасности и ответственности – тяжелей жары.

Местонахождение самолетов стало Матвею известно, но свой аэродром оказывался недосягаемым. В баках для этого не хватало бензина. И Осипов решил посадить группу на ближайший аэродром. Их много сейчас было создано, настоящих и ложных, действующих и запасных вдоль реки Оскол. Важно только было сесть на аэродром к штурмовикам, потому что у истребителей или бомбардировщиков могло не оказаться нужного инструмента, запасных частей и мало ли еще каких-то «необходимостей» – самолеты ведь шли с боевого задания. И если нет раненых и серьезных повреждений, если никто не поломает машину при посадке на незнакомом аэродроме, то они часа через два-три доберутся домой. Его тревожило только одно обстоятельство: они с Мельником забрали в бой последние исправные самолеты, и теперь в полку почти ничего нет, если не пригнали ожидаемые новые самолеты из тыла. Техники и инженеры с ног сбились: день и ночь ремонтируют и латают, но не успевают. Да и облетывать каждую машину после ремонта надо. На это опять подавай время и летчиков, а их, опытных, тоже свободных нет.

Осипов нашел нужный аэродром.

Бывает же так, но редко: посадка обошлась благополучно, ремонта никому не требовалось. Но радость благополучной посадки была омрачена. Осипов узнал, что с ним пришли самолеты их полка, но среди них не оказалось Мельника и его заместителя. Одного сбитого он видел сам. Мысль, кто погиб и где второй, жгла сердце.

Пока хозяева на руках раскатывали по аэродрому и маскировали прилетевших, прояснилась обстановка. Полк, на чей аэродром села группа Осипова, прилетел десять дней назад, и не один. За это время никто из них не сделал ни одного полета. Замаскировались и ждали распоряжений.

Командир полка был страшно зол на посадку «блударей» и боялся, что немецкая разведка раскроет теперь истину. Первые дни наступления фашистская авиация бомбила несколько раз аэродромы, но больше попало ложным. Отсутствие полетов и маскировка убедили немцев, что эти аэродромы – бутафория. И воздушная разведка противника потеряла к ним всякий интерес. А теперь?

– Кто такие? Почему самовольно, без разрешения сели? Кто командир?

– Я командир, старший лейтенант Осипов. Сели мы без горючего, и нам было не до разрешения. В бою я потерял ориентировку, а когда восстановил, то домой уже не на чем было идти. Дайте нам бензина, и мы сейчас же улетим.

– Чтобы снова заблудиться?

Матвея ударила по нервам обида… Резкий ответ молнией вспыхнул в мозгу. Но усилием воли он сдержал себя… Рядом стояли подчиненные ему летчики, надо было постараться сохранить спокойствие.

– Товарищ подполковник, не от хорошей жизни мы тут оказались. И дома сейчас переживают. Прошу вас, позвоните в дивизию нашу или корпус, скажите, что мы у вас и просим разрешения на вылет.

– Хорошо. Не лей слезу. Сколько надо бензина? Только не жадничай, у нас лишнего нет…

Челышев был в крайне удрученном состоянии. Из шестерки Мельника не вернулось ни одного самолета, да и сам Фрол Сергеевич не прилетел. Группа Осипова тоже пропала полностью. Истребители дрались, и их самолетов не видели.

Что-то случилось? Не может быть, чтобы всех посбивали. Не тот теперь враг. Но где они? Вопросы оставались без ответа.

«Полк небоеспособен… Летчики еще есть, нет самолетов. Ремонт к концу дня выдаст пять, ну семь самолетов. Если из тыла к вечеру не пригонят новые, завтра «сушить весла». Как так можно?… Эх вы, злодеи: тоже мне комиссар и комэск. Вы же не имеете права не прилетать… Ну, в крайнем случае, не приходить».

Очумевший от телефонов, прокурившийся на пять лет вперед Сергеев, оставив за своим столом оперативного, нашел командира у ключа. Челышев сидел на скамейке и сосредоточенно рассматривал, как поднимающаяся внизу вода, образуя поверхностный глянец и обтекая опущенную в нее веточку, двумя тонкими волнами-усиками перекатывалась через сруб.

– Извини, командир. Дивизия недовольна нашими потерями. Сняли с нас из-за этого на вечер готовность. Приказали: принять пополнение, скорее ремонтироваться и утром быть готовыми к боевым вылетам. Товарищ командир…

– Успокойся. Слышал я все… Вот смотрю на эти струйки от хворостинки – левая и правая одинаковы. Так и у нас с тобой сейчас: прилетят или нет, придут или нет – тоже шансы одинаковы. Но ответ нужен. Утром люди должны что-то знать, прежде чем подняться в бой.

– Думаю, найдутся. Хоть и не все, но придут или прилетят… Командир, инженеры облет просили. Все готово. Можно разрешить?

– Пусть облетывают. А где пополнение?

– Пополнение сидит на последнем промежуточном аэродроме на заправке. Скоро будут вылетать. Наверное, через час или полтора долетят. К нам идет пятнадцать самолетов.

Инженер полка, положив на стабилизатор [27]карту ремонта самолета и тыкая в нее карандашом, объяснял Маслову суть вопроса:

– Илья Иванович, вот в этом месте был перебит лонжерон [28]. Лучше было бы отправить крыло на завод, но запасных крыльев не было, и ремонт решили сделать сами. Теперь надо машину облетать.

– Раз надо, значит, надо. Я так понимаю, что лететь мне предлагаешь?

– Именно предлагаю. Приказывать не хочу. Ремонт сложный. Но я уверен. Сам полечу с тобой.

Маслов улыбнулся:

– В роли заложника?

– Не совсем так: заложники – люди невиновные. А я лицо ответственное. Мне думается, что лететь тебе совсем не обязательно.

– Не могу по-другому. И давай разговор этот прекратим. Если летишь, то испытывать будем вместе…

Дождей давно не было.

До желтизны выгоревшая на солнце трава плохо прикрывала растрескавшуюся от сухости землю. Пересохшая верхняя корочка ее под колесами самолета превращалась в мелкую пудру и ветром вращающихся винтов раздувалась за хвостами широкими пылевыми шлейфами. Поднятая в воздушное безветрие черноземная сажа неохотно оседала вниз и долго висела над летным полем, накрывая его шапкой замутненного воздуха.

Маслов сердился на ранее взлетевших летчиков, которые вновь подняли над аэродромом пыльный «туман», мешающий выруливанию. Два самолета тоже были подняты в воздух после ремонта.

Наконец, невдалеке от посадочного «т» – места начала взлета – он увидел Русанова. Капитан был в наушниках и с микрофоном в руках от маленькой переносной радиостанции.

Рядом радист, оседлав приспособление, похожее на велосипед без колес, крутил ногами педали привода генератора станции, обеспечивая ее работу. Это новшество уже успели оценить летчики и начальники. Маломощная радиостанция надежно обеспечивала полеты в районе аэродрома, не мешая экипажам разговаривать над линией фронта.

– Маслов, восток и юг заняты. Будешь работать севернее.

– Хорошо. После облета зайду на полигончик, проверю пристрелку оружия.

Наблюдая за тремя летающими самолетами. Русанов думал о не вернувшихся из последнего боевого вылета. Группы Осипова и Мельника не могли погибнуть полностью: не то уже время, чтобы сбивать целыми шестерками. Где-то сели. Если не все, то большинство.

Надо ждать. Кто-то обязательно объявится. Время прояснит многое и по Осипову, и по Мельнику…

Два «ила», закончив свои «выкрутасы» в зонах пилотирования, перешли на стрельбу, ныряя поочередно к наземной цели. Русанов видел по маневрам и огню: летчики стреляли с удовольствием. Эти ежедневные упражнения стали привычными и его не беспокоили, не вызывали новых эмоций. Мысли незаметно уплыли от дел службы к дому. Глаза наблюдали за воздухом, а перед глазами стояли дом, Лиза, сыновья. Желание увидеть своих на миг заслонило все непосредственные заботы.

…«Ил» Маслова, отпикировав положенные сотни метров, обозначил конец атаки пушечной очередью и круто взбирался снова вверх.

«Надо попросить, чтобы Лиза немедленно, в самое короткое время, сделала фото и прислала его. Почет какой. Полковой сын!… Вместе с письмом пошлю «удостоверение» на усыновление, хоть и не узаконенный документ «сверху», а с печатями. Какими будут мои сыновья? Может…»

Маслов вновь устремился к земле… Пушки… Пулеметы… Начался выход из пикирования…

Русанов вздрогнул и вскочил на ноги. Взгляд его отметил что-то непривычное. Самолет Маслова дернулся и, задирая нос в небо, необычно накренился, показав голубой низ фюзеляжа. И он понял: крыло. Больше половины правого крыла заломилось вверх и оборвалось, «ил» вращало уже мотором вниз.

– Прыгай! Быстрее прыгай!… Нет, не выпрыгнуть…

«Ил» ударило о землю…

Неожиданная боль в пояснице заставила Русанова вскрикнуть. Он плюхнулся на табурет и снова ойкнул. Резкая боль под ремнем брюк не давала встать. Он беспомощно смотрел на выброс дыма и пламени от земли вверх. Докатился до него звук удара, а за ним – взрыв…

Зазвонил телефон, стоящий на земле. С трудом нагнулся к нему:

– Русанов. Слушаю… Что случилось?

– Крыло, товарищ командир, у Маслова на выводе из пикирования сломалось… Нет, все было в пределах допустимого. И угол цифрования, и высота вывода из него, и стрельба на положенной дистанции… С кем летал, не знаю. А облетывал машину с ремонтным крылом… Нет, в таком положении ничем помочь было нельзя. Крикнул, чтобы быстрее прыгал, но он уже не мог… Раз надо, то буду здесь… Буду ждать.

Боль в спине притупилась. Разлилась вширь, разделив широким поясом тело на верх и низ.

– Радист, у тебя папиросы или махорка?

Русанов не курил, но иногда, когда ему бывало особенно тяжело, он мог закурить, совершенно не думая о том, что при этом испытывает. И сейчас у него появилась потребность в этом, как он говорил, дрянном дыме.

– Маршанская есть.

– Дай мне на козью ножку… Ни за понюх табаку комэск погиб. Уж лучше бы в бою. Там хоть оправдание какое-то есть. И не обида, а злость на врага с живыми остается…