355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Иван Майский » Воспоминания советского посла. Книга 2 » Текст книги (страница 23)
Воспоминания советского посла. Книга 2
  • Текст добавлен: 9 ноября 2017, 12:30

Текст книги "Воспоминания советского посла. Книга 2"


Автор книги: Иван Майский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 45 страниц)

Провожая Идена, который из Москвы отправлялся в Прагу и Варшаву, я старался уверить себя, что мои сомнения неосновательны. Но где-то в глубине души оставался червячок, который не давал мне покоя…

Увы! – мои сомнения оказались более чем основательны. Последовавшие затем события показали это с полной очевидностью[91]91
  Уже упоминавшиеся воспоминания Идена вполне подтверждают основательность моих тогдашних подозрений. Он пишет: «Я знал, что дома у меня имелись коллеги, которые были против визита (в Москву, – И. М.) и против меня». И дальше: «Я также думал о том, какова будет вероятная реакция моих коллег (на то, что было сделано в Москве. – И. М.). Я был уверен, что они воспримут это без всякого энтузиазма».


[Закрыть]
.

Черчилль и Бивербрук

Однако прежде чем перейти к изложению названных событий, я считаю необходимым остановиться на некоторых серьезных успехах иного рода, которые нам принесла кратковременная оттепель в англо-советских отношениях.

Я уже говорил, что, направляя меня в Лондон, М. М. Литвинов по поручению Советского правительства ставил передо мной как важнейшую задачу установление связей и контактов с консервативными кругами. Я начал действовать в этом направлении с первых же дней моей работы в Англии. Но до наступления оттепели мои усилия имели весьма умеренный успех. Мне удалось «завоевать» либералов, в том числе таких крупных, как Ллойд-Джордж, Герберт Самуэль, Арчибальд Синклер и др.; либералы, конечно, составляли часть господствующего класса, но в 30-х годах, как я уже упоминал, они не пользовались большим влиянием на правительство. Что же касается консерваторов, то тут я сумел завести знакомство с некоторыми лицами второго и третьего ранга, однако фигуры более значительные по-прежнему сторонились советского посольства.

Единственным исключением был дом Асторов, но о специфическим причинам, побуждавших леди Астор в те годы изображать из себя «друга» советского посла, я уже говорил выше. К тому же в консервативных кругах статус леди Астор был весьма своеобразен: ее считали богатой и взбалмошной американкой, способном на любую экстравагантность, чем-то вроде политической «enfant terrible». Поэтому тот факт, что советский посол поддерживал знакомство с леди Астор, еще не открывал перед ним дверей других консервативных цитаделей.

Наступление оттепели все это изменило. С нами стали искать знакомства руководящие политики консервативного лагеря. Я, разумеется, старался использовать до максимума создавшуюся конъюнктуру и действительно успел установить прочные контакты с целым рядом виднейших представителей британского консерватизма, контакты настолько устойчивые, что они сохранились даже позднее, когда кратковременная оттепель в англо-советских отношениях уступила место сначала похолоданию, а затем и настоящему морозу. Наиболее важными и интересными из этих новых знакомых были, несомненно, У. Черчилль и лорд Бивербрук.

В конце июля 1934 г., примерно через месяц после описанного выше завтрака с Саймоном, Ванситарты пригласили меня с женой к себе на обед. Кроме нас, присутствовал еще Черчилль с женой. Положение, которое в это время занимал Черчилль, было очень своеобразным.

Потомок герцога Мальборо и один из знатнейших аристократов Англии, Черчилль сделал блестящую политическую карьеру и сменил длинный ряд министерских кресел вплоть до столь высокого в британской правительственной иерархии поста, как пост министра финансов (1924-1929 гг.). Но тут вдруг произошла заминка. К тому моменту, когда мы встретились с Черчиллем в доме Ванситартов, он уже пять лет не занимал никаких министерских должностей, формально оставаясь лишь обыкновенным депутатом парламента. Забегая несколько вперед, окажу, что на этом «низком уровне» Черчилль пребывал до самого начала второй мировой войны. Правящая консервативная партия явно не хотела пускать его к вершинам власти. В чем было дело?

Моя гипотеза сводится к следующему: десятилетие 1929-1939 гг. было периодом сравнительно спокойного развития английской политической жизни, и арену государственной деятельности заполнили люди средние и даже мелкие, такие как, например, Невиль Чемберлен, Самуэль Хор, Галифакс, Саймон и др. Нет надобности преувеличивать политические качества Черчилля, как это часто делается в западной литературе; Черчилль нередко ошибался в оценке людей и событий (об этом мне еще придется говорить); во время войны он взял неправильную линию, неправильную даже с точки зрения британских интересов, дальнего прицела, но все-таки Черчилль был гораздо умнее всех только что перечисленных лиц и вдобавок отличался еще сильным авторитарным характером. Поэтому тогдашние министры, его просто боялись, боялись, что благодаря своим качествам и своему авторитету в консервативных кругах и в стране он подавит их, окрутит, превратит в пешки. Пусть уж лучше такой матерый политический бульдог стоит в стороне от дороги, по которой сравнительно гладко катится колесница власти!.. Только грозный кризис второй мировой войны вернул Черчилля в правительство – сначала в качестве морского министра, а потом в качестве премьера. Но тут в игру вошли уже такие факторы, над которыми «чемберлены» и «саймоны» были не властны.

Впрочем, даже и лишенный министерского портфеля, Черчилль в то годы являл собой одну из крупнейших политических, фигур Англии и, несомненно, пользовался большим влиянием в широких парламентских кругах. Это влияние еще более возросло, когда с середины 30-х годов Черчилль стал лидером внутренней оппозиции в консервативной партии, усматривавшей ключ к безопасности Британской империи в возрождении Антанты эпохи первой мировой войны.

Не знаю, кто был инициатором встречи Черчилля со мной (сам Черчилль или Ванситарт), но факт тот, что в теплый июльский вечер 1934 г. мы вшестером сидели за одним столом и беседовали на разные текущие темы. Когда же после кофе дамы, по английскому обычаю, удалились в гостиную и в столовой остались только мужчины, начался более серьезный разговор. Во время этого разговора Черчилль откровенно объяснил мне свою позицию.

– Британская империя, – говорил Черчилль, – для меня начало и конец всего. Что хорошо для Британской империи, – хорошо и для меня; что плохо для Британской империи, – плохо и для меня… В 1919 году я считал, что величайшей опасностью для Британской империи является ваша страна, – поэтому тогда я был противником вашей страны. Сейчас я считаю, что величайшей опасностью для Британской империи является Германия, – поэтому сейчас я противник Германии… Вместе с тем я полагаю, что Гитлер готовится к экспансии не только против нас, но и на востоке, против вас. Почему бы нам не объединиться в борьбе против общего врага?.. Я был противником коммунизма и остаюсь его противником, но ради целостности Британской империи я готов сотрудничать с Советами.

Я должен был констатировать, что Черчилль говорит искренне и что мотивировка, которую он дает своей смене вех, логична и возбуждает доверие.

В том же духе откровенности{19} я ответил Черчиллю:

– Советские люди являются принципиальными противниками капитализма, но они очень хотят мира и в борьбе за мир готовы сотрудничать с государством любой системы, если оно действительно стремится предотвратить войну.

И я сослался при этом на ряд конкретных фактов и исторических событий.

Черчилль был вполне удовлетворен моими объяснениями и с этого вечера между нами началось знакомство, сохранившееся до самого конца моей работы в Англии. Отношения между нами были необычны и даже в известной мере парадоксальны. Мы были людьми двух противоположных лагерей и всегда об этом помнили. Помнил я и о том, что Черчилль был важнейшим лидером интервенции в 1918-1920 гг. Идеологически между нами лежала пропасть. Однако в области внешней политики иногда приходится шагать вместе с вчерашним врагом против сегодняшнего врага, если этого требуют интересы безопасности. Именно поэтому в 30-х родах я при полном поощрении из Москвы поддерживал постоянные отношения с Черчиллем в целях подготовки совместной борьбы с Англией против гитлеровской угрозы. Конечно, все время чувствовалось, что Черчилль в голове прикидывает, как бы получше использовать «советский фактор» ради сохранения мировых позиций Великобритании. Поэтому мне всегда приходилось быть начеку. Тем не менее знакомство с Черчиллем представляло большую ценность. Оно сыграло свою роль в последующих событиях, Особенно в период второй мировой войны.

Несколько иначе установились отношения между мной и лордом Бивербруком. Летом 1935 г., примерно через год после моей первой встречи с Черчиллем, ко мне как-то приехал левый лейбористский лидер Эньюрин Бивен. Мы были с ним хорошо знакомы, и он сразу стал говорить со мной «запросто».

– Я к вам по одному деликатному делу, – начал Бивен, – У меня есть друг – лорд Бивербрук… Вы слышали, конечно, о нем?

Я утвердительно кивнул головой.

– Так вот, – продолжал Бивен, – лорд Бивербрук хотел бы с вами познакомиться… Он уже приготовил приглашение вам на завтрак, но предварительно просил меня выяснить, как вы отнесетесь к такому приглашению… Бивербруку неприятно было бы получить отказ… А, кроме того, он действительно заинтересован во встрече с вами по политическим соображениям… Ну, что вы скажете?

В моей голове мгновенно пронеслось то важнейшее, что я знал О Бивербруке: канадец, начал карьеру в качестве скромного адвоката; потом перешел на газетную стезю; во время первой мировой Войны приехал в Англию и быстро завоевал себе здесь положение газетного короля; был одно время министром в кабинете Ллойд-Джорджа; сейчас одна из влиятельнейших фигур в британских политических кругах и владелец целого «куста» органов печати, среди которых «Дейли экспресс» имеет двухмиллионный тираж; в последние годы занимал антисоветскую позицию и в дни англо-советского кризиса из-за дела «Метро-Виккерса» вел бешеную кампанию против СССР, в том числе лично против меня…

И вот теперь этот самый Бивербрук приглашает меня к себе на завтрак!

– А каковы сейчас настроения и намерения Бивербрука? – спросил я Бивена.

– О, самые лучшие, – воcкликнул{20} Бивен. – Бивербрук считает, что в нынешней обстановке Англии и СССР по пути.

– Ну, что же? – заключил я. – Я приму приглашение Бивербрука… Не стоит ворошить прошлое, если в настоящем мы можем идти вместе против гитлеровской Германии.

Несколько дней спустя (если память мне не изменяет, это было 4 июня) я сидел за столом у Бивербрука. Мы были вдвоем, и я имел возможность близко его рассмотреть. Это был человек невысокого роста, необычайно живой и непоседливый, с круглым подвижным лицом и острыми, колючими глазами. Из его уст вырывался настоящий фейерверк афоризмов, сентенций, оценок, характеристик людей и событий. В выражениях он не стеснялся. Разговор с Бивербруком был чрезвычайно интересен и поучителен, и я просидел у него более двух часов. Несколько раз я порывался встать и раскланяться, но хозяин меня не отпускал.

В ходе беседы Бивербрук, подобно Черчиллю, счел необходимым объяснить мне причины своего поворота в отношении СССР.

– Да, да, – скороговоркой говорил Бивербрук, – мы должны идти вместе… Скажу откровенно, я не очень люблю вашу страну, но я очень люблю Британскую империю… Ради здоровья Британской империи я готов на все… А Германия сейчас – главная проблема не только для Европы, но и для Британской империи. Так будем же друзьями!

Это тоже было откровенно и, что особенно важно, вполне искренне. Я был очень доволен. Меня всегда тошнило от слащавых речей о симпатии к «России и русскому народу», которыми иные английские политики прикрывали пустоту своих чувств или даже антисоветские интриги. Грубоватый реализм Бивербрука производил на меня освежающее впечатление. Да, он руководствовался эгоистическим интересом своего государства и апеллировал к «эгоистическому интересу» (в его понимании) Советского государства, но на таком базисе можно было строить серьезную политику совместных действий против общей опасности со стороны германского агрессора.

Действительно, мое знакомство с Бивербруком в дальнейшем сильно укрепилось и принесло немало пользы Советскому Союзу. В годы второй мировой войны Бивербрук, будучи членом военного кабинета Черчилля, оказал немало услуг нашей стране в деле снабжения. Он также с самого начала Великой Отечественной войны сделался горячим сторонником открытия второго фронта во Франции. Не случайно Советское правительство наградило Бивербрука одним из наших высших орденов.

Оживление англо-советских контактов

В результате оттепели значительно оживились связи и контакты между СССР и Англией в экономической, военной и культурной областях.

После временного перерыва в период торговой войны, которую развязала Англия в связи с «делом Метро-Виккерс», англо-советская торговля стала вновь набирать темпы и в 1934-36 гг. достигла очень высокого уровня, что являлось далеко не в последней степени результатом энергии и искусства нашего торгпреда А. В. Озерского.

Благоприятные изменения происходили и в сфере военных взаимоотношений. Я уже рассказывал, что до 1934 г. британское поенное ведомство не хотело обмениваться с Красной Армией официальными представителями. Теперь положение изменилось. Между обеими странами было заключено соглашение о таком обмене, и в нашем посольстве, наконец, появился первый советский военный атташе – генерал Витовт Казимирович Путна.

Я знал Путна раньше. Впервые я встретился с ним в 1927 г. в Токио, где он занимал пост советского военного атташе. Два года спустя, в 1929 г., когда я приехал в Хельсинки в качестве вновь назначенного полпреда СССР, я снова столкнулся с Путна, который и здесь выполнял те же функции, что и в Токио. В Финляндии при мне он пробыл недолго и вскоре был направлен на чрезвычайно важный тогда пост военного атташе в Берлине. И вот теперь, в 1935 г., тот же Путна оказался в Лондоне в качестве официального представителя Красной Армии.

Человек он был талантливый и очень интересный. Литовец по национальности, художник по первоначальной профессии, Путна в 1917 г. был захвачен вихрем революции и брошен на военную дорогу. Здесь он обнаружил крупные дарования и как командир 27-й дивизии сыграл видную роль во время гражданской войны и интервенции. С наступлением мира Советское правительство направило его на военно-дипломатическую работу. Путна однако не забыл красок и палитры и в свободные минуты он продолжал рисовать. Я видел как-то небольшую коллекцию созданных им картин, – в живописном таланте Путна не приходилось сомневаться. Он был также изумительным рассказчиком. Помню, однажды в Токио на собрании советской колонии, устроенном по случаю 7 ноября, Путна выступил со своими воспоминаниями об Октябрьской революции. Это было нечто потрясающее. Он проговорил больше двух часов, но никто не шелохнулся. Несколько раз Путна сам хотел закончить свой рассказ, но слушатели требовали:

– Еще!.. Еще!.. Продолжайте!

Около того же времени в Лондон приезжала группа советских авиаконструкторов во главе с А. Н. Туполевым. Это дало мне возможность познакомиться с Андреем Николаевичем, к которому я сразу почувствовал большую симпатию и уважение. Дружеские отношения у нас сохранились и в последующие годы. Этот человек, один из величайших авиаконструкторов современности, не избежал последствий культа личности Сталина: «в свой срок» он был арестован, но, к счастью для нашей родины, остался жив и до сих пор приносит неоценимую пользу нашему народу и государству.

В январе 1936 г. на похороны английского короля Георга V приезжали М. М. Литвинов и маршал М. Н. Тухачевский. Они привлекали к себе всеобщее внимание: мировой престиж советского наркома иностранных дел был в то время в зените, а Тухачевский своей военной эрудицией, широтой культурного кругозора, своей молодостью, внешностью, своим поведением и манерами производил сильное впечатление на иностранцев, с которыми ему приходилось сталкиваться. Полтора года спустя Тухачевский стал жертвой сталинских репрессий и погиб (сейчас он полностью реабилитирован) .

В июле 1935 г. Лондон посетил знаменитый ученый Иван Петрович Павлов. На втором Международном неврологическом конгрессе он прочитал доклад о типах высшей нервной деятельности в связи с неврозами и психозами, который вызвал тогда большие отклики в научных кругах различных стран.

Приезд Павлова явился крупнейшей сенсацией не только для конгресса, но и для английской печати и общественности. Корреспонденты встретили Ивана Петровича уже в Дувре и по дороге в Лондон в поезде подвергли великого ученого самому подробному журналистскому «допросу». На вокзале «Виктория» в Лондоне Павлова опять ожидали: пресса, фотографы, представители советской колонии, друзья и знакомые, Он был несколько утомлен, с какой-то очаровательной беспомощностью отбивался от наседавших на него журналистов, и мне в конце концов пришлось прийти ему на помощь, поспешно усадив его в ожидавший нас посольский автомобиль. Когда мы были уже вне вокзала, Иван Петрович весело рассмеялся и воскликнул:

– Ну, вот теперь я спасен! Можно немножко вздохнуть и отдышаться.

Я спросил Павлова, не слишком ли качало его на морс во время переезда от Остенде до Дувра, Иван Петрович опять рассмеялся и ответил:

– О, нет, Все обошлось благополучно. Я плохой моряк, но я открыл новый способ борьбы с морской болезнью: во время качки надо только твердо фиксировать взгляд на чем-нибудь неподвижном, и все будет хорошо. Во время переезда я лежал в каюте и упорно смотрел на перекладину потолка. Меня не качало.

И. П. Павлов, И. М. Майский и сотрудники советских учреждений в Лондоне

Хотя я предлагал Павлову остановиться в посольстве, он предпочел заехать к своим старым друзьям. Мы, однако, все время поддерживали тесный контакт.

На следующий день после приезда Иван Петрович дал интервью лондонской прессе. В большом зале посольства собрались английские журналисты. Павлов был в хорошем настроении. Он красочно и подробно объяснял им свою теорию темпераментов. Павлов подразделял всех людей на четыре группы: холерики, сангвиники, флегматики и меланхолики. Он доказывал физиологическое происхождение темпераментов и рисовал вытекающие отсюда психологические черты каждого типа. Павлов говорил энергично, С воодушевлением, с блеском в глазах, с характерной жестикуляцией. Он прямо очаровал своих слушателей, и, когда интервью кончилось, один из крупнейших лондонских журналистов подошел ко мне и спросил:

– Как вы умеете сохранять таких людей? Ему 86 лет, а ведь это не человек, это концентрированная умственная энергия!

Сказано было очень метко. Действительно, Павлов был и до конца остался концентрированной умственной энергией. Мы несколько раз встречались с ним во время пребывания в Лондоне и много беседовали на разные темы – о науке, о русском народе, о будущих перспективах человечества, – и всегда меня поражала острая, яркая мысль Павлова, его богатый опыт и совершенно исключительная воля к жизни и действию. Он говорил о процессах жизни как физиолог и излагал свои выводы и обобщения. Павлов примерно так рисовал кривую жизнедеятельности человеческого организма: до 30-35 лет – крутой и систематический подъем, 35-60 лет – равнина, после 60 лет – постепенный спуск вниз. Мне запомнилось в данной связи одно его любопытное замечание:

– Вы знаете народный сказ о Снегурочке? Утром встает солнце, и Снегурочка в его лучах тает. Это не случайность, это хорошо подмеченное народом наблюдение: ребенок, родившийся от стариков-родителей, обычно умирает в юности от туберкулеза.

Павлов горячо доказывал, что нормальная длительность жизни, заложенная в основах человеческого организма, по меньшей мере 100 лет. Мы сами своей невоздержанностью, своей беспорядочностью, своим безобразным обращением с собственным организмом сводим этот нормальный срок до гораздо меньшей цифры. И тут же прибавлял:

– Постараюсь дожить до 100 лет! Буду драться за это!

Да, Павлову очень хотелось жить и работать. Он был полон всепоглощающих научных интересов и планов, полон желания видеть результаты того, что рождается и складывается в жизни народов Советского Союза. Он чувствовал здесь биенье могучего пульса и как великий ученый не мог не прислушиваться, подчас с глубоким волнением, к ударам этого пульса. Он как-то оказал мне в разговоре: ,

– Страшно интересно становится жить. Что будет? К каким результатам мы придем?

И потом, явно намекая на свое недружелюбное отношение к советской власти в первые годы после Октября, Павлов с лукавой искринкой в глазах прибавил:

– Пожалуй, ведь вы, большевики, своего добьетесь. Я раньше в этом сомневался, но сейчас уверен, что вы выиграете. Ах, как хотелось бы еще пожить!

Расставаясь, мы условились, что встретимся у Ивана Петровича в Колтушах[92]92
  Научный городок Павлова под Ленинградом.


[Закрыть]
, когда я поеду в отпуск. В конце августа того же 1935 г., будучи проездом в Ленинграде, мы с женой не преминули посетить Колтуши. Несмотря на плохую погоду, мы нашли Ивана Петровича полным энергии и воодушевления. Он показал нам свою лабораторию, познакомил со своими знаменитыми обезьянами Рафаэлем и Розой, над которыми производил различные опыты, и много рассказывал о своих дальнейших научных планах.

Дух воинствующего материалиста ярко горел в великом ученом.

– В будущем году в Мадриде собирается Международный конгресс психологов…, – говорил он, – непременно поеду на него: хочу подраться с психологами! Путаются они, пустяками занимаются. Какая же это психология без физиологии?

Увы! Павлову не удалось осуществить свое намерение. Смерть подкралась к нему раньше. В феврале 1936 г. Иван Петрович умер от воспаления легких.

Однако в памяти моей остался глубокий и чарующий образ гениального ученого, который вопреки традициям своего прошлого, попреки взглядам, привычкам и особенностям под конец своей жизни сумел понять и почувствовать, что торжество социализма несет с собой действительное освобождение человечества.

А вот еще одно яркое воспоминание тех лет. Летом 1935 г. в Лондоне был устроен большой международный фестиваль танца. Съехались мастера этого вида искусства со всех концов мира, Прибыли и представители Советского Союза – русские, украинцы, кавказцы и люди других национальностей. Самой яркой звездой являлась тогда еще совсем юная Тамара Ханум. Все они были молоды, веселы, полны надежд на будущее и так хорошо олицетворяли весну – весну собственного народа и советского государства.

Приезд советских артистов вызвал в нашей лондонской колонии необычайное волнение и страстное желание помочь их успеху. На некоторое время посольство превратилось одновременно в консерваторию, балетную школу и костюмерную, где шли репетиции, исполнялись хореографические номера, шились и перешивались костюмы для участников фестиваля. Эти дружные усилия советских людей не остались бесплодными. Советская группа танцоров заняла одно из самых первых мест на международном фестивале танца. О ней много говорили и писали, на ней было сосредоточено внимание широких кругов зрителей. Тогда это имело не только художественное, но и большое политическое значение.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю