Текст книги "Воспоминания советского посла. Книга 2"

Автор книги: Иван Майский

Представитель Японии Исии в общем держался в рамках высказываний двух предыдущих ораторов, но особенное внимание обратил на существование барьеров в торговле, сославшись на пример Индии, запретившей импорт японских товаров.

Нейрат, выступив от имени гитлеровской Германии, пытался «разжалобить» членов конференции, описывая тяжелое положение своей страны, что, впрочем, не имело большого эффекта. Он считал, что основной задачей конференции является разрешение кредитно-финансовой проблемы, т. е. предоставление Германии крупных займов из-за границы.

Невиль Чемберлен признавал необходимым стабилизировать валюты на базе золотого стандарта, но предлагал осуществить это не сразу, а постепенно. Он рекомендовал различные меры в целях повышения оптовых цен и требовал снижения таможенных тарифов во всех странах, кроме Великобритании, под тем предлогом, что последняя в результате оттавских решений еще только начинала свое таможенное «вооружение». Она сильно отстала в этом отношении от США, Франции и других держав, говорил Чемберлен, а потому нуждалась не в тарифном разоружении, а в тарифном довооружении.

Характерным было то, что глава американской делегации Хэлл произнес речь, столь туманную и неясную, что никто не понял, чего он хотел. Было очевидно, что по соображениям, о которых говорилось выше, США стремились сохранить за собой полную свободу действий.

Во время общих прений выступило еще несколько десятков ораторов, представлявших капиталистические страны второго и третьего рангов, но ничего нового ими высказано не было. Все они следовали стилю Макдональда, склоняли во всех падежах такие выражения, как «добрая ноля», «сотрудничество народов», «благо народов всего мира» и пр., но все это была лишь парадная шумиха: в выступлениях не чувствовались ни воля к действию, ни понимание истинного положения вещей.

В общем и целом речи представителей капиталистического мира обнаружили полный сумбур в их головах и полную беспомощность в поисках выхода из кризиса. Не случайно по мере развития прений интерес к ним среди делегатов падал, и зал Геологического музея все больше пустел. К концу прений была типичной такая картина: в зале заседаний – несколько десятков скучающих делегатов (из 1500!), на журналистской трибуне – несколько скучающих корреспондентов, а за столом президиума – с унылым видом председательствующий Макдональд. Главная масса членов конференции – в кулуарах. Важнейший аттракцион – буфет, на устройство которого английские хозяева не пожалели усилий. Еще задолго до открытия конференции организаторы буфета установили контакт с находившимися в Лондоне иностранными посольствами и консульствами (к нам, впрочем, не обращались) и, пользуясь их указаниями, подобрали поваров, кушанья и напитки на вкус всех наций, представленных на конференции. Не удивительно, что теперь, в обстановке все более сгущавшейся скуки в зале заседаний, буфет конференции стал ее центром.

Легко понять, какой огромный эффект в этой атмосфере уныния и безнадежности произвело выступление М. М. Литвинова, отражавшее квинтэссенцию политики Советского правительства. Он выступил 14 июня, на третий день после открытия конференции. В короткой, но полной глубокого содержания речи советский нарком подчеркнул, что «благодаря особенностям экономической структуры» нашей страны «мировой кризис ни в коей мере не может влиять и не влияет на непрерывный подъем ее экономической жизни».

Приведя далее ряд фактов и цифр в подтверждение своего положения, М. М. Литвинов по поручению Советского правительства предложил два важных мероприятия.

1. Заключение пакта об экономическом ненападении между всеми странами. Советский нарком напомнил, что он уже выдвигал проект такого пакта в Женеве, но, «к сожалению, – не без сарказма добавил М. М. Литвинов, – этот проект сам подвергся нападению и был заточен в одну из темниц – в комиссию Лиги Наций». Представитель СССР предлагал теперь «освободить проект из заточения», обсудить и принять его на Мировой экономической конференции.

2. Рассасывание мировых запасов, давящих на рынок, и повышение загрузки предприятий, производящих средства производства, с помощью новых заказов. В пояснение М. М. Литвинов заявил: «…Советское правительство… могло бы разместить в ближайшее время за границей заказов на сумму примерно в 1 миллиард долларов. Чтобы быть конкретнее, скажу, что Советский Союз мог бы поглотить в ближайшее время приблизительно на 100 миллионов долларов цветных металлов, на 200 миллионов долларом черных металлов, примерно на 100 миллионов долларов текстильного, кожевенного сырья и каучука, примерно на 400 миллионов оборудования, включая железнодорожное оборудование на 100 миллионов долларов, примерно  на 35 миллионов долларов сельскохозяйственных товаров, включая и племенной скот, на 50 миллионом долларов таких потребительских товаров, как чай, какао, кофе и сельди, на 50 миллионов долларов новых судов, преимущественно для промышленных целей, как-то: рыболовные, землечерпалки и т. д. Значение этих цифр станет более очевидным, если я скажу, что в случае реализации этих заказов они составят для таких металлов, как алюминий и никель, медь и свинец, от 25 до 60%, а для некоторых из упомянутых потребительских товаров – до 100% существующих мировых запасов, для машинного оборудования – примерно одну треть годового мирового экспорта, а для судов – 100% всего мирового производства прошлого года»[68]68
  М. М. Литвинов. Внешняя политика СССР. Речи и заявления 1927-1935. М., 1935, стр. 231-237.


[Закрыть].

15 июня советской делегацией в соответствии с инструкциями правительства СССР всем участникам конференции был роздан следующий проект резолюции: «Правительства, представленные на денежной и экономической конференции, имея в виду цели, которые ставит себе резолюция организационного комитета от 12 мая с. г. об экономическом перемирии, и стремясь к максимально полному обеспечению эффективности этого перемирия, соглашаются отменить взаимно, независимо от причин их установления, все введенные ими ранее и действующие ныне законодательные и административные мероприятия, имеющие характер экономической агрессии и дискриминации, как-то: специальные пошлины, установленные для товаров, происходящих из какой-либо одной страны, затрет или особые условия ввоза и вывоза из какой-либо страны и в страну и бойкот торговли с какой либо страной»[69]69
  «СССР на мировой экономической конференции», М., 1933, стр. 52.


[Закрыть]. А 20 июня советская делегация предложила конференции проект «Протокола об экономическом ненападении», выдержанный в стиле вышеприведенной резолюции[70]70
  Там же, стр. 51. («СССР на мировой экономической конференции». – V_E).


[Закрыть].

Впечатление, произведенное выступлением представителя СССР, было огромно. Когда Макдональд объявил, что слово предоставляется М. М. Литвинову, зал Геологического музея быстро наполнился делегатами и гостями. Советского наркома приветствовали аплодисментами. Речь его была выслушана с напряженным вниманием. Сообщение о готовности Советского правительства сделать за границей закупки на 1 млрд. долларов вызвало среди делегатов большое оживление. Когда М. М. Литвинов кончил, снова раздались аплодисменты, но гораздо более шумные, чем вначале. Успех выступления советского делегата был несомненен. Еще бы! Это было первое на конференции конкретное, практически осуществимое предложение в целях борьбы с кризисом. Оно действовало как порыв свежего ветра, ворвавшегося в затхлую атмосферу беспредметной болтовни.

Однако из всех делегаций только представители Турции, Ирландии и Польши заявили о поддержке советской позиции, в частности советского предложения о пакте экономического ненападения. Все остальные делегации молчали: представители крупных империалистических держав были принципиально враждебны такому пакту и опасались, как бы перспектива выгодных сделок с СССР не внесла раскола в антисоветский фронт, а делегаты малых капиталистических стран боялись окрика со стороны своих «старших партнеров».

Печать реагировала на речь М. М. Литвинова весьма активно. Правая пресса старалась изобразить ее как чисто агитационный трюк «советской пропаганды». «Дейли экспресс» называла предложения М. М. Литвинова «советской ловушкой для Макдональда». Парижская «Матэн» сравнивала Литвинова с фокусником, который «надувает публику», заявляя: «Вы не можете сбыть свои запасы, но я могу купить их у вас за миллиард долларов. Давайте, я покупаю». Немецкая «Франкфуртер цейтунг» отказывалась признать советские предложения «серьезным фактором для решения проблем конференции». Американская «Нью-Йорк геральд трибюн» расценивала выступление Литвинова лишь как маневр, имеющий целью «нанести удар по британскому эмбарго».

Либеральная печать признавала серьезность советских предложений. Так, «Ньюс кроникл» сравнивала выступление Литвинова с «ударом молнии». «Манчестер гардиан» отмечала благоприятный прием, который речь Литвинова встретила в зале Геологического музея и за его пределами. Итальянская «Месанджеро» писала: «Исключительный интерес представило выступление главы советской делегации. Литвинов говорил ясно и точно и дал доказательства своего стремления к искреннему сотрудничеству в экономической области». Американская «Нью-Йорк таймс» констатировала, что «ни речь Чемберлена, ни речь Эппа не взволновали конференции» и что «потрясающее впечатление на конференцию» произвело то место в речи Литвинова, где он нарисовал перед делегациями реальную возможность торговых сделок»[71]71
  «Известия», 16, 17.VI 1933.


[Закрыть].

Вечером 15 июня общие прения закончились и был принят порядок дня работы конференции, включавший вопросы о валютной и кредитной политике, ценах, тарифах, ограничениях в международной торговле и т. д. Были образованы также две комиссии – экономическая и финансовая, на которые возлагалось рассмотрение всех внесенных на конференции предложений. В экономической комиссии председательствовал голландец Коляйн, в финансовой – американец Коен. СССР в экономической комиссии представлял В. И.  Межлаук, в финансовой – М. М. Литвинов. А. В. Озерский и я вошли в обе комиссии в качестве заместителей В. И. Межлаука и М. М Литвинова.

Казалось, теперь, после окончания общих прений, конференция должна была перейти в настоящей, деловой работе. Вышло, однако, совсем иначе. Дело было в том, что за скучно парадным фасадом конференции выступал подлинный хозяин положения, который творил «настоящее дело» и дергал за ниточки своих марионеток на подмостках зала Геологического музея. Этим хозяином был финансовый капитал. И как раз в тот момент, когда на конференции закончились общие прения, борьба интересов среди представителей финансового капитала различных стран достигла такой остроты, что совершенно парализовала всю работу конференции, а затем и обрекла ее на полный крах.

Меморандум Гугенберга

Решающие для судеб конференции события происходили вне конференции. Объяснения этим событиям следует искать в тех же межимпериалистических противоречиях, которые особенно обострились в период мирового кризиса 1929-1933 гг. и под знаком которых была созвана и проходила лондонская конференция.

Первый взрыв произошел 16 июня, когда один из членов немецкой делегации, лидер германских националистов, министр хозяйства гитлеровского правительства, Гугенберг, неожиданно вручил председателю экономической комиссии Коляйну меморандум, который вызвал целую бурю. Меморандум начинался цитатой из книги Шпенглера «Закат Европы» и характеризовал Германию как первую страну, начавшую борьбу против упадочничества и «низших элементов человечества». Далее в меморандуме заявлялось, что для преодоления кризиса и установления мирного сотрудничества между всеми нациями, особенно между нациями-кредиторами (читай: США, Англией и Францией) и нациями-должниками (читай: Германией), необходимо осуществить два важных мероприятия. «Первое мероприятие, – гласил меморандум, – должно состоять в предоставлении Германии колониальных владений в Африке, где Германия может провести целый ряд начинаний, никем не осуществленных. Второе мероприятие должно заключаться в предоставлении народам, лишенным пространства, новых территорий, на которых эти энергичные расы могли бы создать колонии и начать грандиозную мирную работу. Мы страдаем не от перепроизводства, но от вынужденного недопотребления. Война, революция и внутренний развал нашли свою опору в России и обширных пространствах Европы. Этот разрушительный процесс продолжается. Наш долг – положить ему конец».

Итак, германский фашизм заявил в меморандуме о своих планах: требовать от западных держав платы колониями за интервенцию против СССР. Сделано это было с таким откровенным цинизмом, что Гугенберг (а также гитлеровское правительство) сразу оказался под перекрестным огнем. Против Гугенберга ополчилась английская, французская и американская пресса. Так, например, «Таймс» назвала меморандум Гугенберга «новым германским сумасбродством», заявив, что «не может быть и речи о возвращении Германии ее прежних заморских владений». «Эко де пари» резко атаковала меморандум. «Нью-Йорк таймс» также осудила меморандум, усматривая в нем стремление Германии сорвать мировую экономическую конференцию. В том же духе высказывались и другие органы печати. В правительственных кругах западных держав не скрывали крайнего раздражения по адресу Германии.

Гитлеровское правительство пыталось изворачиваться. Глава германской делегации в Лондоне Нейрат уверял руководство конференции, что меморандум Гугенберга якобы носит личный характер и не является официальным мнением делегации. Немецкая печать также пробовала замести следы. Фашистский официоз «Фёлькишер беобахтер» поместил статью, в которой заявлял, что соображения Гугенберга, «разумеется, не могут рассматриваться как политический шаг официальных германских инстанций». В связи с этим гитлеровская газета наговорила много слов о «свободе дискуссий», о праве каждого индивидуума выражать собственное мнение и в заключение обрушилась на «враждебную Германии прессу в Лондоне и Париже», которая делает «в высшей степени недобросовестную попытку обременить научную атмосферу Мировой экономической конференции политическими страстями» .

Однако никакие отговорки не могли помочь Гитлеру. Как бы ни были сильны антисоветские настроения правительств Англии, Франции и США, угроза их собственным колониальным владениям, прозвучавшая со страниц меморандума Гугенберга, вынудила «демократические державы» резко выступить против претензий германского фашизма. Тем более, что в Лондоне очень скоро узнали некоторые любопытные подробности. Оказалось, что Шахт был соавтором Гугенберга и что самый меморандум был предъявлен с ведома и благословения Гитлера. Это был пробный шар нового германского правительства, которому лишь по соображениям осторожности была придана форма «личного выступления» Гугенберга.

СССР решительно атаковал меморандум Гугенберга. 22 июня Советское правительство заявило в Берлине официальный протест против меморандума. В протесте указывалось, что подобные акты находятся и полном противоречии с обязательствами, принятыми на себя германским правительством по советско-германскому договору 1926 г. о дружбе и нейтралитете.

М. М. Литвинов сразу же после вручения германского документа Коляйну дал в Лондоне интервью корреспонденту «Правды». В интервью советский делегат не без сарказма заявил, что в тяжелой атмосфере, создавшейся на конференции, «может быть, и требовался некоторый элемент забавности, который авторы меморандума и хотели конференции доставить». Германские представители, сказал М. М. Литвинов, хотели, вероятно, «получить у конференции мандат на монопольное использование» больших возможностей советского рынка, о которых он говорил в своем выступлении на конференции. Благодаря меморандуму Гугенберга, подчеркнул под конец советский нарком, германское правительство стало «посмешищем» всего мира»[72]72
  «Правда», 19.VI 1933.


[Закрыть].

Демьян Бедный на страницах «Правды» писал:

 
Гугенберг немного значит:
Сумасшедший. Важность в том:
За его спиной чудачит
Сумасшедший целый «дом»…
Тех, чьи буйные замашки
Мировую сеют брань,
От смирительной рубашки
Отделяет только грань!
 

Вместе с тем советская печать заявляла: «Нужно сказать этим фашистским шутам, что есть предел для всякого донкихотства»[73]73
  «Правда», 21.VI 1933.


[Закрыть].

Перекрестный огонь, под который попало германское правительство, не остался без практических последствий. Гитлеровцам пришлось отступить. Гугенберг был дезавуирован, отозван из Лондона и 1 июля вышел из состава германского правительства. Шахт и Нейрат спешно выехали в Берлин «для консультаций». Немецкая делегация на лондонской конференции внезапно «растаяла», и в течение нескольких дней ее представляли никому не известные фигуры. Потом Нейрат и Шахт вернулись, но уже с сильно изменившимся настроением.

Американская «бомба»

Германская «бомба» не сыграла серьезной роли в судьбах конференции. Она взорвалась, как зловонная хлопушка, но порожденное ею волнение очень быстро улеглось. Неизмеримо большее значение для судеб конференции имела другая «бомба» – американская, начиненная взрывчатой смесью из двух вопросов: долги и валюта.

15 июня 1933 г. наступал срок очередных платежей Англии и Франции по военным долгам. Обоим правительствам приходилось спешно, в обстановке только что начавшейся Мировой экономической конференции, решить вопрос: что же делать? За кулисами конференции происходили горячие споры. Одни считали, что в связи с работой конференции нужно в виде исключения заплатить данный взнос полностью. Такой жест, аргументировали сторонники этого взгляда, вызовет благоприятную реакцию в США и облегчит соглашение с американцами по различным вопросам, стоящим в порядке дня конференции. Другие говорили, что Рузвельт ни при каких условиях не пойдет сейчас на стабилизацию валют, и, стало быть, центральная проблема конференции все равно не сможет быть удовлетворительно разрешена; стоит ли при таких условиях тратить крупные суммы на покрытие очередного взноса? Борьба мнений была долгая и упорная, но конец был очень прост: Франция опять ничего не уплатила, а Англия решила вновь сделать «символический» взнос, т. е. уплатить 10 млн. долларов вместо полагавшихся 75. Позиция Лондона и Парижа в вопросе о долгах вызвала новый прилив раздражения за океаном и сделала еще более затруднительным какое-либо соглашение по вопросу о валюте.

В самом деле, с первых же дней конференции в Лондоне начались совещания банкиров трех стран – США, Англии и Франции но вопросу о стабилизации валют. При этом сразу наметились три точки зрения: 1) французы требовали восстановления золотого паритета важнейших валют, поскольку франк еще оставался на золотой основе; 2) американцы по уже известным соображениям категорически возражали против всякой стабилизации доллара в ближайшее время; 3) англичане предлагали известный компромисс между французской и американской позициями. Лондонские финансисты высказывались за «каучуковую» стабилизацию валют, т. е. за установление в настоящий момент временной стабилизации на определенном уровне с тем, что в дальнейшем к ней будут сделаны необходимые «поправки» в зависимости от хода событий.

15 июня вечером на совещании банкиров было достигнуто известное соглашение в духе английской точки зрения, и вслед за тем американская делегация внесла соответственный меморандум в финансовую комиссию экономической конференции. Как только сведения об этом просочились на нью-йоркскую биржу, там началось быстрое падение ценностей. 11 июня индекс 20 руководящих акций составлял 72,2, а 18 июня уже только 66,6. Точно так же цена пшеницы за бушель упала с 92,4 до 85,4 цента. Это вызвало резкую реакцию со стороны Рузвельта, который увидел в лондонском компромиссе банкиров опасность для всей своей инфляционной политики. Президент решил немедленно действовать.

В ночь с 20 на 21 июня американская делегация получила новые инструкции из Вашингтона. Все члены делегации были разбужены, и в отеле, где они помещались, состоялась экстренная «конференция в пижамах» (как назвали это собрание лондонские газеты). Рузвельт категорически возражал против всякой валютной стабилизации, и на следующий день американская делегация взяла назад свой меморандум из финансовой комиссии, одновременно опубликовав официальное заявление, в котором, между прочим, говорилось: «Американское правительство в Вашингтоне считает, что меры в целях временной временной стабилизации валют являются сейчас несвоевременными. Американское правительство полагает, что его усилия, направленные на подъем цен (с помощью инфляции. – И. М.), являются наиболее важным вкладом, который оно может сделать для борьбы с кризисом».

Получился большой конфуз, а вместе с тем экономический конференции был нанесен тяжелый удар. Одновременно пресса Херста в США, обращаясь к американским делегатам в Лондоне, стала изо дня в день призывать: «Покупайте чемоданы! Возвращайтесь в Вашингтон!»

В такой обстановке сколько-нибудь продуктивная работа конференции, конечно, была совершенно невозможна. Правда, внешне работа продолжалась. Комиссии заседали и образовывали подкомиссии: кроме двух первоначально созданных комиссий – экономической и финансовой, – возникло еще семь подкомиссий по отдельным вопросам. На заседаниях комиссий и подкомиссий выступали делегаты конференции и обсуждали те или иные проблемы, относившиеся к порядку дня. Однако все чувствовали: это лишь игра теней, не имеющая никакого практического значения. И все понимали, что если США не изменят своей позиции по валютному вопросу, то конференция будет сорвана. В предвидении такой возможности правительства капиталистических стран стали маневрировать, стремясь свалить друг на друга ответственность за провал конференции. Эти махинации еще на несколько времени отсрочили формальный крах конференции. Макдональд как главный инициатор лондонского совещания прилагал все усилия к тому, чтобы найти какой-либо выход из тупика, и с этой целью вел переговоры с Рузвельтом. Последний, также искавший какого-либо «приличного» обряда погребения для конференции, отправил в Лондон своего друга и ближайшего советника профессора Моллея для изыскания какого-либо компромисса в вопросе о стабилизации валют. До приезда Моллея американская делегация фактически отстранилась от работ конференции, что еще более расстроило весь механизм последней. Как раз в эти дни один журналист, и разговоре со мной касаясь создавшегося положения,с усмешкой бросил: «Экономическая конференция живет на кислороде». Это было сказано очень метко.

1 июля в Лондон прибыл наконец Моллей. Состоялось новое совещание банкиров и экспертов. Под давлением европейской обстановки, опасаясь, что ответственность за срыв конференции будет возложена на США, Моллей пошел на известные уступки и согласился на проведение некоторых мероприятий, способных временно замедлить обесценение доллара. Он сообщил об этом в Вашингтон, однако Рузвельт категорически отверг и этот второй компромисс по валютному вопросу. 2 июля Рузвельт опубликовал декларацию, в которой заявил, что сейчас не время заниматься вопросом стабилизации и что внутренние мероприятия каждой страны по борьбе с кризисом гораздо важнее, чем какие-либо международные соглашения по этому вопросу. Моллей был таким образом дезавуирован президентом и поспешил уехать домой.

День 2 июля явился по существу днем окончательного краха конференции, ибо без стабилизации валют (хотя бы временной и «каучуковой») обсуждение всех остальных вопросов порядка дня становилось совершенно бессмысленным. Это чувствовали и понимали все.

Вечером 2 июля М. М. Литвинов в разговоре со мной сказал: «Конференция умерла, пора ехать в Москву. Надо вот только закончить начатые переговоры».

Победа советской дипломатии

М. М. Литвинов не случайно упомянул о «начатых переговорах». Воспользовавшись приездом в Лондон на конференцию министров иностранных дел многих держав, советская дипломатия решила предпринять важный шаг в целях обеспечения безопасности СССР.

Начиная с 1925 г. СССР заключил целый ряд двухсторонних пактов о ненападении с другими державами (Турцией, Германией, Польшей, Финляндией, Эстонией, Латвией, Литвой, Францией, Китаем), в которых обе стороны обязывались воздерживаться от актов агрессии друг против друга. Однако что означает понятие агрессия»? Точного определения агрессии в международном праве никогда не существовало, и это представляло большую опасность с точки зрения интересов нашей страны. В самом деле, чего стоил договор о ненападении, если с помощью различных юридических толкований «агрессия» могла превратиться в «неагрессию».

Естественно, что Советское правительство было заинтересовано в точном определении понятия «агрессия».

В 1931 г., накануне одного из своих отъездов в Женеву, М М. Литвинов решил найти такое определение. «Я вызвал к себе руководителей  экономическо-правового отдела НКИД, – как-то рассказывал он мне, – и предложил им составить точный список причин и поводов войн, происходивших в Европе за минувшие 200 лет. Когда это было сделано, я подверг анализу приведенные причины и поводы. Выяснилось, что некоторые причины и поводы, игравшие в прошлом крупную роль, для наших дней совершенно устарели… Ну, например, династические войны. Из общего списка я извлек те причины и поводы, которые сохранили свое значение и сейчас, и внес их в особый список. Имея перед глазами этот список, я и сформулировал проект конвенции об определении агрессии, который затем предложил на утверждение Советскому правительству. Наше правительство утвердило его».

Тогда М. М. Литвинов внес советский проект конвенции об определении агрессии на конференцию по разооружению. Конференция, конечно, его не приняла, а похоронила в одной из своих многочисленных комиссий. Теперь в Лондоне М. М. Литвинов с санкции Советского правительства решил добиться цели, хотя бы и на несколько более узкой основе. В Женеве речь шла о принятии  определения агрессии всей конференцией по разоружению. В Лондоне вопрос ставился иначе: на этот раз речь шла о принятии определения агрессии лишь группой государств, по преимуществу соседей СССР. М. М. Литвинов сразу же приступил к практическим действиям и во второй половине июня развернул энергичные переговоры с официальными представителями намеченных заранее государств, присутствовавших на Мировой экономической конференции.

К началу июля переговоры в основном были закончены. Мы стали готовить акт подписания соответствующего дипломатического документа, которое должно было состояться в здании советского посольства. Печать была извещена о предстоящем событии. Самое подписание произошло в три приема: 3, 4 и 5 июля 1933 г.

3 июля конвенция была подписана между СССР и его западными и южными соседями – Эстонией, Латвией, Польшей, Турцией, Ираном и Афганистаном. Литовский посланник к 3 июля еще не успел получить необходимых полномочий от своего правительства. Финляндия не подписала конвенцию по причинам политического характера: антисоветские элементы в этой стране, усиленно вдохновляемые из-за рубежа, всячески старались задержать присоединение Финляндии к конвенции по определению агрессии.

4 июля конвенция была подписана между СССР и странами Малой Антанты – Югославией, Румынией и Чехословакией. 5 июля конвенцию подписали СССР и Литва.

Самый текст конвенции в основном везде был идентичным. Но в документе, подписанном с державами Малой Антанты, имелась одна статья, отсутствовавшая и соглашении, подписанном с соседями СССР. Эта статья гласила: «Настоящая конвенция открыта для присоединения всех остальных государств. Присоединение будет давать те же права и налагать те же обязательства, что и первоначальная подпись. Заявления о присоединении будут поступать к правительству Советского Союза, которое немедленно будет извещать о них остальных участников».

Таким образом, конвенция об определении агрессии была подписана Советским Союзом с десятью государствами, из которых восемь являлись соседями СССР, а два были расположены поблизости от СССР, в Юго-Восточной Европе. Соглашение было документом большого исторического значения. Впервые в анналах истории точно и всеобъемлюще формулировалось понятие агрессии. Не подлежало ни малейшему сомнению, что конвенция об определении агрессии была новой и крупной победой советской дипломатии, содействовавшей укреплению безопасности СССР и миру во всем мире.

Конец конференции

После отъезда М. М. Литвинова из Лондона главой советской делегации остался В. И. Межлаук, и ему пришлось проводить нашу политику в обстановке все более обострявшейся агонии Мировой экономической конференции.

Да, это действительно была агония. Декларация Рузвельта от 2 июля нанесла конференции смертельный удар. В руководящих кругах конференции господствовало полное смятение. Больше всего были возмущены страны золотой валюты, и французский Президент Лебрен 3 июля выступил в Безансоне с ответом Рузвельту. Он резко критиковал американскую политику в валютном вопросе, заявив, что без стабилизации валют не может быть никакой эффективной борьбы с кризисом.

6 июля произошло заседание организационного бюро конференции для решения вопроса о дальнейших шагах. Прения носили очень бурный характер. Наметились три основных точки зрения: 1) страны золотой валюты во главе с Францией требовали немедленной отсрочки работы конференции, т. е. фактически ее немедленного роспуска; 2) Англия настаивала на продолжении конференции, но без обсуждения на ней валютных вопросов; 3) США занимали неясную, колеблющуюся позицию, но давали понять, что при известных условиях они готовы не возражать против продолжения работы конференции.

Так как ни к какому окончательному решению 6 июля прийти не удалось, вопрос о будущем конференции повис в воздухе. Всем было конечно, ясно, что конференция мертва, но вокруг обряда погребения завязалась длительная и противная мышиная возня. Руководящим мотивом политики правящих кругов Англии, Франции и США на конференции был страх, как бы их не обвинили в срыве конференции. И потому каждая из этих стран маневрировала с таким расчетом, чтобы ответственность за крах конференции не легла на ее плечи.

8 июля Рузвельт, информированный американской делегацией о настроениях в Лондоне, направил Хэллу новые инструкции, в которых предлагал продолжать конференцию и решить все вопросы порядка дня, исключая вопрос о стабилизации валют.

9 июля в Париже состоялось совещание директоров эмиссионных банков золотого блока (Франция, Италия, Голландия, Швейцария, Польша), располагавших 130 млрд. золотых франков (40% всего мирового запаса золота). На этом совещании было принято решение вести энергичную борьбу за сохранение золотого стандарта. Однако ввиду новых инструкций Рузвельта представители стран золотого блока на лондонской конференции сочли невозможным сохранять свою старую позицию с требованием немедленного роспуска конференции и тоже согласились на продолжение ее работы.