Текст книги "Брюки мертвеца (ЛП)"

Автор книги: Ирвин Уэлш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Много старых лиц вокруг. Велотренажер (ее выебал каждый уебан, а она не сопротивлялась) подходит ко мне. Ее лицо соответствует распущенности деньков Академии Лита. От нее пахнет сигаретами; на плече – сумка с потертым ремнем.

– Смешно видеть тебя снова в Лите, Сайхмин, – говорит она.

Не могу вспомнить имя Велотренажера, но помню, что был единственным на сортировочной станции, кто общался с ней с у-в-а-ж-е-н-и-е-м.

– Привет, красавица, – говорю я вместо ее прозвища, целуя в щеку.

– Сумасшествие тут, да? – заявляет она высоким пронзительным тоном. Я клянусь, аромат протухшей спермы всех больных членов, которые она когда-либо сосала, веет с космической силой. Хотя у меня и нет намерений присунуть ей, я рад видеть ее. Этот Кубок возвышает каждый опыт; я пишу сообщение Рентону:

Как Ибица? Велотренажер на охоте на Валке! Взрыв из прошлого! Не из твоего, друг!!

Я смотрю на ее компанию, пытаясь рассмотреть, есть ли там хорошая вагина, но эта знакомая токсичная потребность сочится из нее, как радиация из жертвы Чернобыля, и мне нужно съебать. Пока она отвлечена банальными перепалками с группой, я беру все в свои руки и разговариваю с девушкой с красивым овальным лицом, которая, похоже, стоит с краю группы. Несмотря на очевидное безумие, она очень пьяна и одета в смехотворно облегающее мини-платье. Выходя в таком виде, женщина заявляет себя сумасшедшей развратницей.

– Твое платье идеально. – Оно не оставляет практически ничего для воображения, но все равно притягивает внимание. Выигрышное комбо.

– Сегодня особенный день, – говорит она, удерживая мой взгляд и улыбаясь.

Мои яйца начинают трещать.

– Ты ходила?

– Неа, не было билета.

– Это фигово. Хороший день.

– Уверена в этом, – улыбается она снова, подогревая мое либидо ослепительной белоснежной улыбкой и темными глазами. – Я смотрела по телевизору.

– Знаешь, то, что я хочу сделать сейчас – расслабиться с парой банок пива и посмотреть игру по телевизору. Мне уже надоели толпы, – заявляю, смотря на хаос вокруг и избегая голодных глаз Велотренажера.

Она смотрит на свой беременный живот.

– Да. Мне тоже.

– Я бы пригласил тебя к себе, но я живу в Лондоне. Тут ради игры и навещаю семью...

– Пошли ко мне, если хочешь, я живу на Халмайрс Стрит, – она указывает на конец улицы, – у меня есть пиво и вся игра на «Ютубе». Мы можем посмотреть ее на телевизоре.

Я киваю на ее беременный живот.

– Твой парень не расстроится?

– Кто сказал, что у меня есть парень?

– Не из форточки надуло же, – улыбаюсь я.

– Может быть, – говорит она, пожимая плечами. – Секс на одну ночь в Магалуфе.

Мы ускальзываем от группы Велотренажера и проползаем через толпу к ее дому. В начале она мне не позволяет трахнуть ее. Мы смотрим первый гол Стоукса, потом перематываем до эйфорических последних десяти минут. Я глажу ее живот, но останавливаюсь, когда вспоминаю о подобном увлечении моего отца беременным животом Аманды, моей бывшей, когда она носила Бена. Говорил же уебку, чтобы он хотя бы подождал до рождения ребенка, прежде, чем, блять, трахнуть ее.

В любом случае, мы обнимаемся, в конце концов она сдается и мы идем в спальню. Я укладываю ее на кровать и присовываю ей сзади. Давно я не трахал настолько беременную пташку, со времен моей бывшей миссис, и, должен признать, я наслаждаюсь новизной. Что-то есть в этом гротескно красивое. Мы падаем от усталости после, я бы и рад поспать, но возвращаюсь в сознание, когда все выпитое пиво пытается покинуть тебя за один раз, и моментально становлюсь бодрым. Она лежит на боку, я выскальзываю из кровати и оставляю ей записку, немного обеспокоенный тем, что не знаю ее имени. Хотя она мне его и не говорила, но все было слишком чувственно.

Ты замечательная, целую.

Точно стоит трахнуть ее еще разок после рождения ребенка. Тоже потенциальный работник «Коллег» Эдинбурга, если сможет скинуть ребенка на свою мать.

К сожалению, она просыпается. Садится на кровати.

– Привет... ты уходишь?

– Было замечательно, было просто прекрасно встретить тебя, – говорю я, беру ее руку в свою и нежно поглаживаю, глядя в глаза.

– Увижу ли я тебя снова?

– Нет. Ты никогда больше меня не увидишь, – говорю я ей грустную правду, – так будет лучше.

Она начинает плакать, потом извиняется:

– Извини... Просто ты был таким хорошим со мной... моя жизнь – полное дерьмо. Мне пришлось перестать работать. Я не знаю, что буду делать, – и смотрит на свой живот.

Я поднимаю ее подбородок и нежно целую в губы. Моя рука лежит на ее огромном животе. Смотрю в ее мокрые глаза, позволяю своим намокнуть, вспоминая несправедливости детства. – Проблемы Первого мира. Ты – красивая женщина и ты переживешь этот плохой период и пройдешь этот страшный путь. Кто-нибудь полюбит тебя, ты – тот вид человека, который дарит любовь. Ты скоро или забудешь меня, или я останусь приятным расплывчатым воспоминанием.

Она дрожит у меня в руках, и слезы текут по ее лицу:

– Да... ну, наверное, – хнычет она.

– Слезы – это замечательные, сверкающие украшения женской души, – говорю я ей. – Мужчины должны плакать больше, я вот никогда не плачу, – вру я. Плакать вместе – проще, и я чувствую, как мои слезы текут по сигналу; богатые и обильные, вместе с соплями от кокаина. Я встаю и вытираю их. – Это редко со мной случается... Мне нужно идти, – говорю я ей.

– Но... это... Я думала, мы сделали...

– Шшшш... все хорошо, – воркую я, надевая куртку, и выхожу из комнаты, пока она разрывается громким ревом.

Я покидаю квартиру бодрым шагом и прыгаю вниз по ступенькам, довольный своей работой. Запоминающийся вход – это хорошо, но самое лучшее – это продемонстрировать эмоциональный выход, который разламывает других на части чувством потери. Это заставляет их хотеть еще больше.

Через хаос мне пришлось пройтись до Мидоабэнк, прежде чем я смог поймать такси до дома Карлотты и Юэна. Я снова оказался в кровати в шесть утра понедельника, но не мог уснуть и пересматривал игру дважды. Одну по «BBC», другую по «Sky». Британская телекомпания империалистов полна членов профсоюза со слезящимися глазами, без какой-либо претензии, мычащих, что выбранный ими рабский наряд слишком тяжел. Я звоню паре женщин в Эдинбурге, одна из них – Джилл, и трем в Лондоне, говоря им, как сильно я их люблю и что нам надо поговорить о чувствах. Листаю «Тиндер» и его нескончаемый поток лиц, пока смотрю победный гол сэра Дэвида Грея снова и снова. Самое лучшее – это проигрышные очки Рейнджеров, и то, что они не дают интервью. Это значит, что покрывать будут только «Хибс». Умники и комментаторы просто не понимают: каждый раз, когда я слышу горький ехидный тон домохозяйки, использующий термин «запятнанный», чтобы упомянуть о разрыве на поле, я чувствую, что все события слишком раздуты. Это – победа для класса, для Лита, для Банана Флэт, для итальяно-шотладцев. Я говорю это, потому что считаю «Хибс» больше итальянской командой, нежели ирландской. «Хиберния» может и значит «Ирландия», но это на латинском. Так что корни клуба принадлежат обоим, и Шотландии, и Ирландии.

Рентон звонит, я беру трубку:

– Если у тебя нет отличных наркотиков, закончим этот разговор прямо сейчас, – говорю я ему, так как собираюсь встретиться с Джилл для ебли. Сперма уже заполнила мои яйца снова. Также мне нужно позвонить, чтобы найти побольше белого.

– Я не хочу заканчивать этот разговор, – говорит Рентон. – Готовься быть пораженным.

– «Хибс» только что выиграли кубок после ста четырнадцати лет. Что, блять, сможет поразить меня сейчас?

Ответ пришел несколькими днями позже, когда Рентон вернулся в город. Он позвал меня, Бегби и Спада в свой просторный, хорошо декорированный номер отеля с ламповым освещением и роскошной мебелью (и этот мудила говорит, что он не богат). Следы наркотиков разбросаны по всему кофейному столику, и я не могу поверить в то, что он, блять, собирается сделать. Эта пизда хочет, чтобы я покурил ебаный крэк?

– Что означает DMT? – спрашивает Спад, все еще выглядящий, как дерьмо.

– Дэнни Мерфи Тварь, – говорю я ему, – надо было тогда хорошенько врезать по твоим кишкам. По крайней мере, блять, избавился бы от тебя, – и я глажу его рану, наверное, слишком сильно.

– Перестань, все еще больно, – отталкивает меня Спад и ловлю взгляд Бегби. С меня он переводит глаза на Спада и снова на меня. Не такой психозный, как раньше, но с достаточным выговором, чтобы успокоить меня.

– Ты готов к этому, Фрэнк? – спрашивает Рентон.

– Я говорил тебе, я больше не увлекаюсь этим дерьмом, – говорит Франко. – Кокаин и алкоголь были моими наркотиками, и я покончил со всем этим.

– Честно, Фрэнк, это не наркотик. Это не социальная вещь. Это эксперимент, – подчеркивает Рентон .

– Ты художник, Фрэнк, – подключаюсь я, пытаясь тонко поддеть мудилу, – видишь, это новый рубеж для исследования. Я слышал, это невероятный визуальный опыт.

Все смотрят на Бегби. Он улыбается, как ящерица:

– Окей. Но только ради искусства.

– Наш мужик, – Рентон начинает подготавливать DMT, видимо, как научил его ебаный Джамбо-наркоман Юарт. – Это взорвет твой разум, но в то же время полностью расслабит. Моя теория в том, что мы возвращаемся во времени до того, как мы родились, или после нашей смерти, а в процессе разоблачаем человеческую смертность, как щепку между...

– Заебись, Рентон, – говорю я ему, – я пробовал все наркотики, кроме этого. Слушать тебя – это как смотреть «Во все тяжкие», дойти до последнего сезона, а потом какой-то уебок говорит тебе, что случилось в последнем эпизоде.

– Да, Марк, давай поговорим об этом после накурки, кот, – соглашается Спад.

Я первый взрываю бутылку. Так легче, легкие курильщика...

ОДИН...

ДВА...

ТРИ...

НАХУЙ ЭТО ДЕРЬМО! ПОЕХАЛИ!!

Расслабившись, сидя, я растворяюсь куда-то...

Я чувствую, как наркотик покидает меня и все заканчивается. Когда трип кончается, я все еще сижу на диване. Рентон, Спад и Бегби – все в 4D, как Марк и говорил; более острое и глубокое восприятие. К слову, они выглядят как прозрачные компьютерные окна, наложенные друг на друга. Рентон смотрит на меня, как ученый на обезьяну, которой он дал новый наркотик.

Я смотрю на Спада, который моргает, пытаясь сфокусироваться.

– Воу, мужик... – вздыхает Спад, – насколько безумно это было!

– Было пиздец как феноменально, – признаю я, – большую часть жизни тебе нужно быть крутым, даже пренебрежительным. Называй это достоинством. Но есть и другие, где просто нужно сдаться в силу ситуации. Их очень мало. Но, это как появление твоего первого ребенка, то, как «Хибс» выиграли кубок – он, безусловно, один из них.

Что, блять, произошло со мной?

– Пиздец верно, – говорит Рентон и мы начинаем обмениваться опытом, фокусируясь на сходствах: геометрические фигуры и цвета, маленькие человечки, позитив и отсутствие угрозы, чувство, что тебе рады, управление высшим интеллектом. Потом мы переходим к различиям – я спускался лицом вниз по снежной горе и затем взлетал наверх; Спад рассказал об очень теплой, как матка, камере, он думал, что спускается вниз по ступенькам и этот спуск был главной его эмоцией...

... Я не могу оправиться от самодовольства, что это так типично для Мерфи – быть отправленным в ебаную темницу, пока Супер Сай исследует горы и летает в голубом небе. Бегби молчит. Рентон, чье лукавое крысятничество усиленно моим взглядом, говорит:

– Видишь, в моем трипе с Карлом стены развалились, как доски, открыв чистое голубое небо. Я вспыхнул этим пламенем, оно отправило меня в стратосферу, – он выпускает воздух, который держал за щеками.

Мы смотрим на Бегби, который открывает и трет глаза. Очевидно, у него многослойное зрение, как и у меня, но оно явно исчезает.

– Что ты получил из этого, Франко? – спрашиваю я.

– Нихуя, – говорит он, – просто яркие цвета и мерцающие огни. Было всего пару минут. Полное дерьмо.

Рентон и я смотрим друг на друга. Я знаю, что мы оба думаем об одном и том же:

Этот уебок? Художник? Пиздец.

– Ты сделал три затяжки? – спрашивает Рентон.

– Да, конечно, я сделал. Ты, блять, помогал мне.

– Спад?

– Я чувствую себя плохо, думая обо всем плохом, что я сделал, – говорит он взволнованно, – и о том, как я болен, Марк, но никогда...

– Все окей, мужик, не принимай слишком близко к сердцу, – пытается успокоить его Рентон.

Я поворачиваюсь к Бегби:

– Ну, я испытал больше, чем просто мигающие огни, Франко. Было пиздец феноменально. Было чувство, что я слился с каждым человеком каждой расы и двигался с ними, но, в то же время, был отдельно.

– Ты видел лего-гномиков? – спрашивает Рентон.

– Да, но мои были более шарообразными, не такими, как из кислотного дома, но очевидно, что из одного стойла. Это не поддается простому объяснению. Было так ярко, но теперь сложно объяснить, что именно я видел.

– Я пропал, – говорит Рентон, – вошел в пламя и выстрелил прямо в небо. Чувствовал ветер на моем лице, запах озона. Кто-нибудь был на большом ужине, как на «Тайной вечере»?

Довольно распространение видение.

– Нет, – говорю я ему и смотрю на Спада.

– Неа, мужик, я просто спускался вниз по ступенькам в подвал, но не страшный, а весь приятный и теплый, как возвращение в матку.

– Франко, не было картинок «Тайной вечери»? – давит Рентон.

– Нет, – говорит Франко и выглядит раздраженным, – как я уже говорил, просто мигающие огни.

Потом Спад говорит:

– Я реально себя чувствую нехорошо...

– Голова? – спрашивает Рентон.

– Нет... но я чувствую себя больным и голова кружится, – и поднимает майку. Рана влажная и из нее вытекают какие-то выделения. Спад стонет, его глаза закатываются. Он падает на диван и теряет сознание.

Блять...

26. Спад – больничный взгляд

Я чисто болен, мужик, очень болен, но я в больнице, и Франко пришел навестить меня, что очень удивительно – ведь он не такой – и я не пытаюсь оскорбить кота. Просто казалось, что он не волнуется о людях. Я имею в виду, у него новая пташка из Калифорнии и дети, новые, не те, старые, и кажется, он заботится о них. Я предполагаю, это что-то да значит. Да, я должен быть честен, кот превратился из тонущего бродяги в добытчика из джунглей, сидящего в уютной корзинке рядом с огнем и громко мурлыча себе. Он сказал мне, что я был без сознания двадцать четыре часа.

– Да, – говорю я. Они прочистили и перебинтовали мою рану, а теперь капают антибиотик, мои руки дрожат и я смотрю на пакет, который присоединен ко мне. – Я ничего не помню, – говорю ему, – думал, это было DMT.

– Слушай, друг, – говорит Франко, – я знаю, что что-то пошло не так с твоей почкой. Не буду на тебя давить. Но если что-то произошло, ты можешь поговорить об этом. Не то, что я выйду на тропу войны и убью того уебка. Эти дни прошли, это больше не я.

– Ага... я знаю это, Франко, изменившийся человек и все такое. Было безумно тогда, да?

– Да, – говорит Франко, а потом признается, – я наврал о DMT. Было пиздец дико, но я не хотел, чтобы Рентон знал. Они с Больным: всегда пиздец как заебывало, когда они разговаривали о наркотиках, блядские наркотики, блядские наркотики, блядские наркотики все время. Я хочу сказать, употребляй наркотики или нет; но, блять, не разговаривай о них двадцать четыре на семь!

– Что ты видел, Франко?

– Хватит, друг, – говорит Франко, – это маленькое предупреждение.

Но теперь я могу добиться большего с Франко, и у меня статус больного, поэтому я немного давлю:

– Что ты имеешь в виду?

– Имею в виду, что я не хочу об этом разговаривать, – говорит он. – Это личное. В моей голове. Если ты не можешь держать в своей голове личное, нам всем придет пиздец.

Я хотел сказать, но мы все рассказали тебе, но я просто говорю:

– Справедливо кот. Когда ты возвращаешься в США?

– Скоро, друг. У меня большой аукцион на следующей неделе, через неделю после выставки. Мелани приедет, мы насладимся нашим временем вместе без детей, несмотря на то, как сильно я люблю маленьких ангелов. Мы останемся у моей сестры Элспет. Все складывается хорошо.

– Как Элспет?

– Хорошо... говорит он, – ну, не так хорошо, но я думаю, что это все женские проблемы, да?

– Да, хорошо, когда тебя окружают люди. У меня только есть Тото, но он сейчас у моей сестры. Энди, мой сын – у него все хорошо, но он в Манчестере. Адвокат, понимаешь, – я слышу гордость в своем голосе. Все еще не могу поверить в это. Помогает Элисон. – Навещает свою ма... Ты помнишь Эли, да?

– Да. С ней все хорошо?

– Отлично. Учитель теперь, прикинь? Нашла себе другого приятеля после меня, родила еще одного маленького мальчика, – я чувствую, как задыхаюсь. У меня не было шансов на лучшую жизнь. Я потерял любовь. Больно, мужик. Больно повсюду. – Да, сейчас лишь я и Тото. Я волнуюсь, что моя сестра не будет следить за ним, если что-то произойдет со мной. Док сказал, что мое сердце остановилось и я был мертв четыре минуты.

– Это как-то связано с твоей пропавшей почкой?

– Вроде как нет, но да. Это ослабило меня и таким способом напрягло мое сердце.

– Насчет твоей почки, – смотрит он на меня снова, – не хочешь рассказать мне, что случилось? Я клянусь, это останется между нами.

У меня маленькая мысль, я смотрю на него:

– Хорошо, но ты мне расскажешь о своем трипе на DMT сначала.

Франко вздыхает:

– Хорошо, но только для твоих ушей, окей?

– Без проблем, кот.

Глаза Франко расширяются. Я вспоминаю, когда я видел их такими до этого. Когда мы были детьми и нашли мертвую собаку на Ферри Роуд, золотого лабрадора. Бедное животное сбила машина или грузовик из доков. Тогда люди не всегда хорошо следили за собаками. Они брали собаку и позволяли гулять ей днем, где угодно. Иногда эти несчастные щенки собирались в группу в Пилриг Парк и даже дичали, а контроль по животным ловил их и усыплял. Нам всем было грустно, что собака умерла, понимаешь, лежала, живот разорван, голова раздавлена, кровь растекается по дороге. Но я помню глаза Франко, вроде невинные и широкие.

Как сейчас. Он прочищает горло:

– Я сидел за столом с людьми, мы все едим хорошую еду из огромных тарелок. Я сижу посередине. Обстановка была пиздец богатой, как какой-то старый величественный дом.

– Как Иисус на «Тайной вечере»? То, про что Рент говорил?

– Да, я так думаю. Но вся эта последняя вечеря – еще до Библии и христианства. Приход от DMT, которое люди ели еще до того, как появилась идея Христоса.

Котам из церкви Святой Мэри или южной части Лита это не понравится.

– Воу... получается, что христиане – просто любопытные затычки, которые, как бы смотрят, как другие люди принимают наркотики и записывают их истории...

– Я так думаю, друг, – говорит Франко. – Тем не менее меня поразило то, что все люди за столом были мертвы. И они смотрели на нас. Странным взглядом.

– Как зомби?

– Нет, как люди, которые больше не с нами. Доннелли был там. Большой Сикер. И Чиззи-зверь...

Как бы я знаю, о чем что он говорит. Он убил их всех. Я знал о Доннелли и Сикере, и я был с Чиззи до того, как его горло перерезали, но они так никогда и не поймали того, кто сделал это... Уверен, их было больше...

– Сколько их там было? – спрашиваю я.

– Несколько, – продолжает Франко, – поэтому я был не особо рад был там находиться, но все было хорошо. Знаешь, что я вынес из этого?

Я смотрю на него, чувствуя многообещающую мысль:

– Что все люди окей и мы все должны ладить друг с другом?

– Неа. Ни единого уебка ничего не волнует, даже если ты их переебешь. Следующая жизнь слишком длинна, чтобы думать о том, что ты делал в этой.

И я думаю об этом периоде моей жизни. Да, я многое испортил, но, может быть, это не имеет значения. Я предполагаю, что это работает для Франко, и он может быть прав.

– Наверное, это хорошая мысль, мужик, – говорю я коту.

27. Аукцион

Туристические толпы наводняют город: Эдинбург по привычке дразнит весной, раздавая несколько прекрасных дней. Потом все вернется обратно: традиционные темные облака и внезапные ливни. Горожане и приезжие ходят вокруг ворчливые, обманутые, многие из них потеряны, и наверное, нуждаются в друге. Майки Форрестер, как никто другой, рад звонку Саймона Уильямсона и готов встретиться с ним в безликом баре рядом с вокзалом Эдинбург – Уэверли. Майки расстроен; он думает, что избежал дождя, но, пока идет по Кокберн Стрит и Флешмаркет Клоз, с неба внезапно начинает капать, и он промокает до нитки, когда доходит до бара.

Уильямсон уже стоит возле бара и презрительно смотрит на своего товарища. Майки кивает и направляется к нему: Больной вызывает в нем странные эмоции. Он завидует тому, как тот влияет на женщин; эта легкая способность очаровывать и вести их прямо в постель не покинула его спустя годы. Майки обременен убеждением, что если наблюдать за людьми достаточно близко, он сможет определить и присвоить их способности себе. В качестве жизненной стратегии это принесло ему определенный успех, но, однажды усвоив это, он уже не может от этого избавиться.

Больной заказывает себе диетическую колу, и не спрашивая, заказывает водку с тоником для Майки.

– Как дела, Мигель?

– Неплохо. Как Спад?

– Ему было немного плохо, – говорит Больной, слегка понизив голос, принимая напиток от бармена и обменивая его на деньги, – но в больнице говорят, что с ним все будет хорошо. Смотри... – и он притягивает Майки ближе. Майки чувствует запах свежего чеснока. Больной всегда ел хорошо. Наверное, «Валнона & Кролла», думает он, или, возможно, домашняя готовка его матери или сестры. – У меня для тебя есть маленькое предложение. Может быть прибыльным.

– У меня все хорошо, – в свою защиту говорит Майки Форрестер.

– Ты можешь перестать болтать, Майки, – отвечает Больной, быстро добавляя, – я здесь не для того, чтобы судить кого-либо. Давай признаем, мы все боимся Сайма, да, из-за хороших причин, но это вечный позор.

Майки собирался вмешаться с протестом, но слова застревают в его горле.

Больной продолжает:

– Дело в том, что сейчас он оставил нас в покое. Я знаю, как удержать его подальше от твоих маленьких дел и гарантировать, что он останется благодарен тебе.

– Мы партнеры! – вскрикивает Майки, растирая свои кулаки.

– Расслабься, друг, – шепчет Больной, призывая его быть тише. Думая, что, возможно, это была не лучшая идея – встречаться в этом месте. В конце концов, есть лучше места для жалких подстав, чем бар возле железнодорожной станции; толстый скинхед-синяк в спортивном костюме, кажется, начинает интересоваться разговором. Майки признает свою глупость кратким кивком и придвигается к Больному.

Саймон Дэвид Уильямсон знает, что я никогда не выбью костыль у человека, если не смогу предложить ему опору получше:

– Делай, что хочешь, но мое предложение может быть очень выгодным для тебя. Очевидно, что это все конфиденциально. Ты послушаешь или мне уйти?

Глаза быстро сканируют бар, Майки Форрестер делает глоток водки и утвердительно кивает.

– Позволь мне спросить тебя: кого боится Сайм? – Больной поднимает бровь. Он знает, как зацепить Майки: поместив его в центр драмы. С тем же самым предложением, побуждая его думать стратегически, он намекает Майки о высоком статусе в криминальном мире. Расширение зрачков Майкла Форрестера и крутящаяся шея говорят Больному, что он надавил на правильную кнопку.

Голос Майки остается тихим:

– Никого. Теперь, когда Толстый Тайрон умер. Нелли не пойдет против него, и Дойлы тоже. Они просто поделили маленькую империю Тайрона между собой. Молодая команда еще не успела подготовиться со смерти Энтони Миллера.

У Больного лишь элементарные знания криминальной сцены Эдинбурга, также он выбрался и с лондонский сцены. В душе он не любил гангстеров. Как заинтересованному исключительно женщинами, ему сложно общаться с другими мужчинами. И те, кого больше интересует иерархия власти, а не сладкая музыка романтики, безумно надоедают ему, хоть он и слишком вежлив, чтобы это показывать.

– Я больше думал о конкретном психопате из Лита, которого мы оба хорошо знаем.

– Бегби? – Форрестер смеется, прежде чем снова притихнуть. – Он в Америке, теперь ебаный художник, оставил эту жизнь, – он смотрит вокруг, отмечая, что пухлый скинхед выпил и ушел, – они с Саймом, наверное, в хороших отношениях.

– Сайм – западная сторона, Бегби всегда был из Лита, с Тайроном, Нелли, Донни Лингом, со всей этой толпой. Другой круг. Сайм был скруббером и никогда не был интересен Тайрону. Он был ростовщиком и вымогателем, – объясняет Больной, думая: это очевидное дерьмо; идиоты всегда знают друг о друге, и обычно объединяются вместе, чтобы охотиться на простых людей.

Но это достаточно убедительное доказательство для Майки, чтобы его принять, и он заговорщически кивает головой.

– Бегби возвращается в Эдинбург из-за аукциона и выставки его работ, – продолжает Больной. – Вы с Рентоном никогда не были друзьями, верно?

Исторически Майки Форрестер не ладил с Марком Рентном. Причина была достаточно банальной. Майки давно нравилась девушка, разводившая его на бесплатные наркотики, с которой Рентон насладился бездумным перепихоном. Это дерьмо сильно раздражало Майки, и его неприязнь не пропала с годами. Возраст, тем не менее, дал ему перспективу и теперь он не держал зла на Марка Рентона. Наоборот, ему стыдно, что он все так раздул.

– Он помог нам в Берлине.

– Это не делает вас лучшими друзьями.

Форрестер несчастно смотрит на Больного. Ты не можешь забрать слова, сказанные годы назад. Это только сделает тебя слабее, чем тогда, когда ты все это сказал.

– Он предатель, который ворует у своих.

Больной заказывает еще выпивки и присоединяется к Майки с водкой и тоником.

– Что, если я скажу тебе, что знаю, как разозлить Рентона и попасть в белый список Бегби? – мурлычет он. – До той степени, что это купит еще больше уважения от Сайма и тот вернет тебя сразу на легкую улицу. В место, где вы будете равноценными партнерами. Что скажешь?

Майки слушает. Конечно, они с Саймом никогда не были равными партнерами, но Больной знает, что его тщеславие всегда упорно создает возможности.

– Что ты предлагаешь?

Больной пытается игнорировать отвращение от кислого дыхания Майки. Будто он прополоскал горло менструальной кровью. Ему интересно, любит ли Майки лизать киску, и если да, чистит ли зубы после этого.

– Рентон может узнать, что искусство Бегби будет стоить ему больше, чем он думал, особенно, если какой-то уебок будет делать ставки против него. И он очень хочет этого, так что он никому не позволит выиграть.

– И...

– И ты будешь делать ставки против этого уебка. Обчистишь мудилу. Бегби получит большие деньги, из-за этого Рентон полностью останется на мели, переплатив разницу. Все благодаря Майклу Джейкобу Форрестеру, – он тычет в Майки. – Когда Сайм увидит, что ты ебаный мужик, причем со злобным Франко Бегби, он начнет обращаться с тобой с чуть-чуть большим у-в-а-ж-е-н-и-е-м. Понимаешь, о чем я?

Майки медленно кивает.

– Ну, у меня нет денег для ставок на искусство.

– Ты проиграешь Рентону.

– Да, но что, если он сдастся, а я выиграю?

– Я все решу, – говорит он, думая о деньгах, которые дал ему Рентон, – но если ты остановишься на цифре, на которую мы договоримся, этого не произойдет.

Майки поднимает стакан и делает глоток. В этом есть смысл, или нет. Но почему бы этого не сделать, да и Больной рассуждает правильно, место Майкла Джейкоба Форрестера – в середине надвигающегося беспорядка, и криминальный мир города будет говорить об этом годами.

Аукцион проходит внутри четырехколонного псевдоафинского храма из серого камня с арочными окнами. Считается самым красивым торговым залом в Великобритании, спрятанным в лабиринте переулков между Ист Нью Таун и верхним концом Лит Валк.

Внутри – смесь старой церкви и театра. Сцена с экспонатами для аукциона, центральная часть перевернутого изгиба U которого окружает зал. Деревянный пол частично покрыт гигантским рубиновым ковром с узором, полсотни людей сидят в аккуратно расставленных красно-золотых стульях. Сверху балконы, поддерживаемые черными чугунными колоннами, под ними сидят секретари, ведущие протокол.

Комната – центр болтовни и суматохи. Присутствуют некоторые серьезные коллекционеры, о чем свидетельствуют приглушенные комментарии и почтительные взгляды. Воздух – слегка душный и густой, будто некоторые стареющие экспонаты и коллекционеры прошлого хранят томительный аромат. Рядом с теми, кто одевается и пахнет хвастливым богатством – несколько бритоголовых психов разной степени статусности местного криминального мира. Джим Фрэнсис, художник, которого раньше знали, как Фрэнка Бегби, стоит в конце комнаты с его агентом Мартином Кросби, смотрит на них немного презрительно.

– Ребята. Пришли глянуть, сколько денег старый Франко сделает на этой игре!

Мартин кивает, хотя понимает только малую часть того, что говорит Джим. Ближе к дому акцент его клиента становится сильнее. Мартин прилетел из Лос-Анджелеса вчера. До сегодняшнего дня он никогда не страдал от джетлага.

Потом Фрэнк Бегби не может поверить своим глазам, когда видит Марка Рентона, сидящего спереди. Он подходит и садится рядом с ним.

– Что ты тут делаешь? Я думал, тебя не интересует искусство.

Рентон поворачивается к нему.

– Я решил сделать пару маленьких ставок на «Главы Лита».

Фрэнк Бегби молчит. Он поднимается и возвращается к Мартину, который общается с Кеннетом Пакстоном, главой Лондонской галереи, к которой он прикрепил Джима Фрэнсиса. Франко врывается, нарушив все правила приличия.

– Кто тут главный?

Мартин Кросби кидает быстрый извинительный взгляд главе галереи, который с говорит художником... но откладывает Пакстона.

– Тот парень, Пол Страуд, – спокойно произносит владелец галереи, указывая на лысого, сильно бородатого толстого мужчину, который потеет в льняном костюме и обмахивается шляпой. – То есть, он не коллекционер, но он – представитель Себастьяна Уиллера, который большая шишка.

– Себ – главный коллекционер работ Джима, – говорит Мартин Пакстону и художнику, чтобы напомнить ему. – Если он хочет «Главы Лита», то они его.

Фрэнк Бегби жутко удивлен, увидев Майки Форрестера, стоящего рядом. Он смотрит на Рентона и Майки, оба выглядят смущенными; Майки, очевидно, осведомлен о присутствии Рентона, но не наоборот. Что, блять, тут происходит?

Аукционист, щуплый мужчина в очках и с конической бородой, указывает на четыре головы на дисплее.

– Наш первый лот сегодняшнего аукциона – «Главы Лита», известного художника из Эдинбурга, Джима Фрэнсиса.

В первом ряду Марка Рентона душит гогот откуда-то изнутри. Он смотрит на толпу психов; некоторые из них смутно узнаваемы. Рентон смотрит на голову Больного. На него похоже совсем немного, но глаза слишком безмятежные. Он оглядывается, проверяя, пришел ли его старый друг, несмотря на заявление, что не придет, и сомневается, что Больной сможет воспротивиться соблазну увидеть свое изображение на дисплее.