Текст книги "Брюки мертвеца (ЛП)"

Автор книги: Ирвин Уэлш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

– Я врал тебе, друг. Я слушался свою ма. И ты тоже должен был.

Часть третья

Май 2016

Спорт и искусство

24. Рентон – 114-летняя засуха

Несмотря на то, что мы покидаем Эдинбург рано, лимузин медленно крадется по М8. Безусловно, это самая печальная главная дорога между двумя европейскими городами. Франко достал билеты для финала «Кубка» у коллекционера его работ. Он утверждает, что его это не волнует; просто халява. Больной выглядит наиболее восторженным: он заказал лимузин, который везет нас через пустое кладбище мечтаний, к югу Глазго. Мне вроде все равно, но волнуюсь о болезненном состояние Спада:

– Никогда бы этого не пропустил, – постоянно повторяет он.

Франко – единственный, кто не знает, как Спад попал в такую ситуацию, и ему интересно:

– Что, блять, за история случилась?

– Небольшая инфекция почки, Франко, – говорит Спад, – нужно было извлечь ее. Все равно нужна только одна, знаешь?

– Слишком много ебаных наркотиков накопилось в тебе за годы, друг.

На этой ноте мы с Больным балуемся шампанским и белым, Спад и Бегби отказываются по причине здоровья и образа жизни. Водитель – отличный уебок, он остается беспристрастным. Забыл, что хотел сказать Франко, и внезапно вспоминаю.

– Что-то странное в смерти Чака Понса, помнишь, он был на твоей выставке?

– Да, большая неожиданность, – соглашается Франко.

– Мне нравился тот фильм «Они исполняли свой долг», – хрипит Спад.

– Дерьмо, – говорит Больной, занюхивая дорожку, – «Призовой бой: Лос-Анджелес», вот он хорош.

Спад обдумывает это:

– Когда он притворялся андроидом, но на самом деле был мутантом с суперсилами...

– Да.

– Парень, у которого для жизни было все, – пожимаю плечами, – да, смешная старушка-жизнь.

– Всегда казалось, что у него проблемы, – говорит Франко. – Я имею в виду актеры, слава и все такое. Говорят, когда ты становишься популярным, ты морально перестаешь расти. Так что он и остался ребенком.

Я подавляю в себе желание сказать: «так же, как и долгая отсидка в тюрьме», но он смотрит на меня с улыбкой, будто знает, о чем я думаю.

– О чем, блять, этот имбецил думал, назвав себя Понсом? – огрызается Больной. – Никто ему не говорил, что он ведет себя, как полное уебище?

– Его имя ничего не значит в США, – трясет головой Франко, – и это, вроде как, сокращение его настоящей фамилии. Потом, когда он вырвался, он привлек внимание. Но к тому моменту он уже создал из себя Понса, так сказать.

– Так бывает, – говорю я и рассказываю им историю о знакомом в музыкальной индустрии, который встретил Паффа Дэдди. – Он говорит ему: «Ты знаешь, что в Англии твое имя означает гомосексуальный педофил?»

– Так и есть, – говорит Больной. – Кто консультирует этих уебков?

Когда мы приезжаем на стадион, вдруг понимаю, что я – комок нервов. Понимаю, что «Хибс» – как героин. Однажды я ширнулся после того, как бросил надолго, и почувствовал себя ужасно, тошнотворный отходняк за каждую дозу, которую когда-либо принимал. Теперь я чувствую россыпь разочарования, которая преследует меня, причем не просто с последней игры, а со всех непосещенных игр за последние двадцать лет. И это ебаные «Рейнджеры», команда моего отца.

Но я не могу поверить, что это возможно – пойти на большую футбольную игру с Бегби, чувствовать себя так расслабленно и не волноваться о вероятном насилии. Вместо сканирования толпы, как раньше, его взгляд прикован к полю. Когда звучит свисток, Больной тревожится, его болтовня натягивает мои ебаные нервы до предела. Он отказывается сидеть, стоит в проходе, несмотря на ворчание официантов за нашими спинами.

– Они никогда не позволят нам уйти отсюда с «Кубком». Ты знаешь это, да? Этого просто не произойдет. У судьи масонские инструкции, чтобы гарантировать это. УЕБОК!! СТОУКС!!

Мы прыгаем абсолютно как, блять, сумасшедшие! Из-за красного дыма за воротами «Рейнджеров» я понимаю, что Стоукс забил. Их половина стадиона стоит неподвижно. Наша половина – прыгающее зеленое море. Кроме бедного Спада, который не может двигаться, просто сидит и крестит себя.

– Вставай на свои ноги, ты, тупой мудень! – кричит парень сзади нас, разлохмачивая ему волосы.

У нас все хорошо. «Хибс» играют уверенно и твердо. Я смотрю на Франко, Больного и Спада. Мы забиваем каждый мяч с ними. Все идет отлично. Слишком, блять, отлично: это должно случиться. Все становится пиздец мрачным. Миллер уравнивает счет, и я сижу в мертвом оцепенении, ожидая свистка об окончании первого тайма. Я оплакиваю жизнь, которая могла бы быть, думаю о Вики и как я крупно проебался, а затем мы с Больным идем в туалет. Все забито, но мы захватываем кабинку для белого.

– Если «Хибс» выиграют эту игру, Марк, – говорит он, пока делает две толстые дорожки, – я никогда не буду уебком с женщинами. Даже с Марианной. Это она замутила все эти проблемы с Юэном, а потом – с Саймом. Самое смешное, я пытался дозвониться ей. Обычно она ждет-не дождется моего звонка; ее трусики падают на щиколотки быстрее, чем Стоукс забивает в ворота. Теперь, очевидно, ей надоели мои игры. И самое странное, – его темные глаза грустно блестят, – я скучаю по ней.

Я не хотел останавливаться на Марианне. Больной относился к ней все эти годы как к дерьму, но в его голосе всегда странная доля уважения.

– Я знаю, о чем ты говоришь, – говорю я. – Если «Хибс» выиграют Кубок, я попытаюсь привести в порядок дела с женщиной, с которой я встречался в Лос-Анджелесе. У меня были настоящие чувства к ней, но я проебался, как и ты, – говорю я. – И я буду следить за Алексом.

Мы жмем друг другу руки. Это кажется совершенно жалким, и так оно и есть: два обнюханных дрочилы в туалете планируют свое будущее, исходя из результата футбольной игры. Но мир настолько сейчас ебанутый, что это кажется разумным развитием событий. Потом мы возвращаемся, и эйфория от кокаина все еще прожигает, когда Холидэй бьет по воротам из ниоткуда, выводя «Рейнджеров» вперед. В который раз парень за нами просит Больного сесть. Бегби начинает размеренно дышать. В этот раз Больной слушается, садится и кладет голову на руки. Спад стонет в глубокой боли от недавно принесенных ему физических увечий. Только Бегби кажется безразличным, демонстрируя странную расслабленную уверенность.

– У «Хибс» все получится, – говорит он, подмигивая.

Приходит сообщение от моего отца, который смотрит игру по телевизору:

ЛЕГКО! WATP (прим.ред We are the people – выражение фанатов «Рейнджеров», которое демонстрирует их превосходство) ;-)

Старый мудак из Глазго.

– Мы так глупо понадеялись, – рычит Больной. – Я говорил тебе, это в стиле «Хибс», всегда, блять, проигрывать. И им еще нужно сделать обязательные пенальти. 3-1 в пользу «Рейнджеров»: гонят в ебаный центр.

– Заткнись, – говорит Бегби. – Кубок наш.

Должен признать, что я в одном лагере с Больным. Так устроен мир. Нам не предназначено взять Кубок. Я чувствую подавленность, так как у меня полет на Ибицу в шесть утра из аэропорта Ньюкасла, где мы встречаемся с Карлом, который даст гиг в клубе «Амнезия». По крайней мере, я высплюсь, так как вечер будет короткий. Он будет еще сильнее подъебывать меня дерьмовым счетом 1902 года – 5-1.

И вот оно, уже на моем телефоне:

ХА ХА МАРИОНЕТКИ! ТА ЖЕ СТАРАЯ ИСТОРИЯ ! СЕРДЦА, СЕРДЦА, СЛАВНЫЕ СЕРДЦА, 5-1, 1902.

Вдруг я чувствую себя депрессивно. «Хибс» пока еще не сдаются. Макгинн делает пару атак, играя как настоящий мужик, который хочет физически втянуть команду обратно в борьбу, которая уползает от них. Фанаты вокруг нас все еще дерзкие, но уже немного приунывшие. Еще один шанс для Стоукса, но вратарь «Рейнджеров» справляется...

– Блять, он почти попал, мужик, – в который раз Больной снова встает, несмотря на количество протестов, рычит на скамью «Хибс», пока Хендерсон ровняет угловой. – Я рад, что перетрахал много женщин и принимал тонну наркотиков, потому что если бы я надеялся, что никудышная ебаная футбольная команда подарит мне радость жизни.. СТОУКС!!! ТЫ ПИИИИИИЗЗЗЗДААААА!!!!!!

Опять! Энтони Стоукс забил! Играем!

– Отлично, – заявляю я, – закинусь экстази!

Бегби смотрит на меня как на сумасшедшего.

– Я делаю это потому, что мне страшно, – объясняю я. – Множество раз я уходил с этого стадиона самым жалким мудаком: даже если мы проиграем, я проебусь, если сделаю это еще раз. Кто-нибудь со мной?

– Да, – говорит Больной, и поворачивается к парням сзади нас. – И не просите меня опять, блять, сесть, потому что теперь этого точно не произойдет! – он агрессивно бьет себя в грудь.

– Экстази звучит неплохо, – откликается Спад, – хотел бы я встать...

– Отъебись с этим дерьмом, – говорит Франко. – И, ты, – он поворачивается к Спаду, – наверное, сошел с ума.

– Я не слишком нервничаю насчет этого, Франко. Меня не волнует, что я умру... просто присмотри за Тото для меня.

Три из четырех – не так уж и плохо. Они улетают в дыру. Я встаю рядом с Больным.

Не думаю, что когда-либо видел такую напряженную футбольную игру. Жду заявления Больного из манифеста: обязательное мягкое пенальти Рейнджеров. Несмотря на то, что судья пока хорош, он сохраняет все для последней драматической минуты. Эти мудилы все, блять, одинаковые.

Оооох... красота...

Вдруг я чувствую приятное плавление моих внутренностей и всплеск эйфории, когда смотрю на Больного – в профиль его лицо странно искажается, радостная боль вспыхивает, время замирает и ЕБАНЫЙ ИИСУС, МЯЧ В СЕТКЕ РЭЙНДЖЕРОВ!! Хендо получает угловой, выбивает его, и Дэвид Грэй забивает, толпа, нахуй, сходит с ума!

Глаза Больного опухают.

– ДЭЙВИ ЕБАНЫЙ ГРЭЙЙЙ!

ШОООООМ!!!

Незнакомый парень прыгает на меня, а другой приятель целует меня в лоб. Слезы текут по его лицу.

Я хватаю Больного, но он в угаре от меня отмахивается.

– Сколько?! – кричит он. – СКОЛЬКО ЕЩЕ ДО ТОГО, КАК ЭТИ МАРИОНЕТКИ УКРАДУТ НАШ ЕБАНЫЙ КУБОК?!

– Кубок наш, – снова говорит Франко. – Успокойтесь, вы, ебаные идиоты!

– Я чисто нервничаю и думаю, что швы разошлись... – воет Спад, кусая свои ногти.

Звучит свисток, и удивительно, – но игра окончена. Я обнимаю Спада, всего в слезах, потом Бегби, который скачет в эйфории, выпучив глаза и стуча себя в грудь, прежде, чем снова начать глубоко дышать. Я двигаюсь к Больному, который снова скидывает мою руку и прыгает вверх и вниз, а потом поворачивается ко мне – сухожилия на шее напрягаются, он орет:

– НАХУЙ КАЖДОГО МУДИЛУ!! Я ВЫИГРАЛ ЭТОТ ЕБАНЫЙ КУБОК! Я!! Я «ХИБ»!! Он смотрит на подавленных сторонников оппозиции, которые всего лишь в нескольких рядах от нас. – Я ПРОКЛЯЛ ВАШИХ «РЕЙНДЖЕРОВ»!! – и быстро спускается к барьеру, присоединяясь ко всем остальным, проходит через хрупкую цепочку службы безопасности и выходит на поле.

– Тупой уебок, – говорит Бегби.

– Если я умру сейчас, Марк, меня это мало волнует, потому что я видел это, а я думал, что никогда не увижу этого дня, – всхлипывает Спад. С накинутым на его костлявые плечи шарфом «Хибс».

– Ты не умрешь, друг. Но если ты умрешь, то, ты прав, это не имеет ебаного значения!

Это не то, что я хотел сказать, и бедный Спад смотрит на меня с ужасом:

– Я хочу увидеть парад победы, Марк... на Валке...

Тела полностью забивают сторону поля «Хибс». Мало кто перешел на сторону «Рейнджеров» и некоторые из них – для схваток. После некоторых мелких потасовок полиция встревает между группками. На стороне «Хибс» фанаты радостно празднуют конец 114 лет засухи. Полицейские пытаются очистить поле до демонстрации кубка. Никто на поле не собирается уходить, сетка и куски поля вырываются людьми в качестве сувениров. Занимает много времени, но это блестяще: эйфорическая мелодия гимна «Хибс», объятия с абсолютными незнакомцами и встреча новичков и старых друзей. Трудно различить, каждый уебок находится в трансе. Больной возвращается с большим куском земли в руках.

– Если бы это дерьмо было бы у меня раньше, я посадил бы немного в тебя, друг, – говорит он Спаду, указывая на его живот.

Кажется, проходит много времени, но команда в конце концов выходит обратно, а Дэвид Грэй поднимает кубок! Мы все разражаемся песней «Sunshine on Leith». Я понимаю, что за все годы нашего отчуждения я, Франко, Больной, Спад впервые поем эту песню вместе. По отдельности, что привычно для нас, мы пели ее на свадьбах и похоронах. Но теперь мы тут, все ее поем, и это охуенно!

Мы выходим в эйфории из стадиона на солнце Глазго, очевидно, что Спад полностью проебан. Мы усаживаем Спада в лимузин до Лита, с шарфом «Хибс» вокруг шеи. Когда он уезжает, Больной кричит ему:

– Если мы достанем твою вторую почку, мы, наверное выиграем шотландскую Премьер-лигу!

Я вижу, что Бегби слышит это, но ничего не говорит. Мы направляемся в забитый паб в Гованхиле, нам удается даже сделать заказ. Все будто в сказочной фуге. Как будто у всех был самый лучший трах в жизни и они продолжают трахаться. Потом мы идем в город, проходимся по нескольким пабам в центре Глазго. Время вечеринки; до самого Эдинбурга – на поезде. Центральный Эдинбург – полное сумасшествие, но мы пропадаем на Лит Валк, и это, блять, невероятно.

Машина должна забрать меня в три тридцать утра из дома моего отца, чтобы отвезти меня в Ньюкасл на самолет «Изи Джет», вылетающий на Ибицу в шесть утра. Я не переживаю, что уезжаю с вечеринки, так как уверен, что она не закончится до того, как я вернусь обратно. Я получаю тонну сообщений от Карла. Их градация – от отрицания, враждебности, принятия, и, наконец, благодати, подтверждает важность события.

ЧТО ЗА ХУЙНЯ?

ПОДОНКИ!

ДАВНО УЖЕ ПОРА, ПЕЗДЫ ЛИТА!

ВЕЗУЧИИ ПЕЗДЫ, ПОЛОВИНА НАШИХ ПЕСЕН РАСХЕРАЧЕНА!

НАХУЙ, ХОРОШАЯ ИГРА.

Я возвращаюсь домой к своему отцу, но старый Виджи в кровати притворяется, что он спит, и, на всякий случай, если он не притворяется, я не хочу его будить. Я пишу «GGTTH» (прим.ред Glory Glory to the Hibees – Славьтесь, славьтесь «Хибс») на куске бумаги и прикрепляю к доске на кухне, чтобы он увидел. Не могу тут сидеть; я возвращаюсь обратно в Лит, и снова встречаюсь с парнями.

Мы с Больным и многими другими налегаем на белый. Пока бурная ночь продолжается, море лиц пролетает каруселью; многие забытые, другие наполовину забытые, охотная радость и бесконечный поток дружелюбия. Я решил снова попробовать свою удачу и вернуть деньги Бегби, пока он в хорошем настроении, прежде, чем опробовать план Больного:

– Возьми деньги, Фрэнк, позволь мне их вернуть. Мне нужно это сделать.

– Мы обсуждали это уже, – говорит он, и его глаза, пиздец ледяные, прорезают мое опьянение. Я думал, он забыл об этом взгляде. И, конечно, я забыл, как он замораживал мою душу. – Ответ всегда будет одним и тем же. Я больше никогда не хочу об этом слышать. Никогда. Хорошо?

– Справедливо, – говорю я, думая: ну, я дал уебку шанс. Теперь мне придется смотреть на него, Больного и Спада, как и на себя, каждый ебаный день, так как эти «Главы Лита» будут моими. – Следующие слова, которые ты услышишь от меня, – я встаю и взрываюсь в песне, – У НАС ЕСТЬ МАКГИНН, СУПЕР ДЖОН МАКГИНН, Я НЕ ДУМАЛ, ЧТО ТЫ, БЛЯТЬ, ПОЙМЕШЬ...

Франко снисходительно улыбается, но не присоединяется. Он редко поет футбольные песни. Но Больной присоединяется, и мы эмоционально обнимаемся, пока песня разлетается по бару.

– Всю ту хуйню, которую ты сделал для меня, я прощаю, – признает он, это пиздец странно, – я бы ни за что не пропустил этот момент. Нам повезло, – поворачивается он к Франко, – повезло быть из Лита, это самое охуенное место в мире!

Франко отвечает на речь Больного неуловимым пожатием плечами. Жизнь пиздец причудлива. То, как мы остаемся прежними, как мы меняемся. Ебать, последние несколько недель были как американские горки. Видеть кустарную операцию Спада с кишками наружу, изъятие его почки Больным и Майки Форрестером, сумасшествие – но и близко не такое, как увидеть, что «Хибс» выигрывают Кубок. Мы направляемся на Джанкшн Стрит и Фит Валк, двигаясь в сторону города. Нам нужно побывать в каждом баре Лита. Бегби держится до двух часов утра, не набив никому морду и не опрокинув ни стакана, прежде, чем прыгает в такси и едет к своей сестре.

Мы продолжаем, потом я вызываю машину к Фит Валк, который забит как никогда раньше, и атмосфера там невероятная. Празднование Кубка уже давно прошло; похоже на общий волшебный катарсис. Я не могу поверить в то, какое огромное психологическое бремя упало с меня, ведь«Хибс» и футбол давно меня не ебали. Предполагаю, это все темы о том, кто ты, и откуда ты: как только ты эмоционально вкладываешься – можешь бездействовать, но это никуда не пропадает и влияет на всю оставшуюся жизнь. Я чувствую себя просто блестяще, духовно связанным с каждым «Хибом», включая этого водителя, которого ни разу не видел в своей жизни. Но мне реально нужно поспать, наркотики отпускают и усталость уже дает о себе знать. Водитель эйфорически болтает об игре, стучит по крыше своей машины и сигналит на пустой ночной дороге. Мы штурмуем пустынную А1.

Я нахожусь в коме, когда сажусь в самолет. Несмотря на праздничный разгул, глубокое оцепенение опускается на меня. Три часа спустя я слезаю с него со слипающимися глазами, с забитым и текущим носом. Прилетевший на час раньше Карл встречает меня в аэропорту магического острова.

– Где машина? – сонно спрашиваю я его.

– Нахуй машину: я подготовил нам выпивку в баре.

– Я не спал всю ночь, друг, мне нужно, блять, поспать. Я впал в кому на самолете и...

– Нахуй твой сон. Вы только что выиграли Кубок, ты, тупой уебок. Сто четырнадцать лет! – Карл застревает между жалким отчаянием и призрачным восторгом, которые он не может понять. Но он пытается. – Я ненавижу тебя, подонок, это самый странный день в моей жизни, но даже я хочу его отметить. Все мои сообщения с 5-1, которые я тебе слал – ты заслужил это.

Я думаю о 7-0, которыми я задирал моего брата Билли и Кизбо, моего старого друга из Форта. И понимаю, что это, наверное, никогда не значило для них так много, как для меня. И я просто волнуюсь, что они думали обо мне, как о каком-то тупом, умственно отсталом простаке, ведь так я думал о Карле. Все равно, отец позже получит!

Мы направляемся в бар. Требуется всего пара бокалов пива и пара дорожек, чтобы не чувствовать себя уставшим.

– Спасибо друг, – говорю я ему. – Это то, что мне было нужно, и это продержит меня бодрым твой гиг. – Ты их убьешь, так же, как и в Берлине.

– Я должен тебе, Марк, – говорит он с эмоционально стеклянными глазами, сжимая мое плечо, – ты верил в меня, когда я перестал верить в себя.

– Конраду, наверное, понадобится терапия!

– Пощечины хватит для этого высокомерного дрочилы. Теперь на дорожку, – и он заказывает две бутылки водки.

– Я не смогу это выпить... – протестую я, зная, что именно так и сделаю.

– Отъебись. Сто четырнадцать лет!

Мы падаем в машину, солнце слепит. Парень не очень рад, что мы заставили его ждать, говорит нам, что у него есть и другая работа, очевидно ждет, что я доплачу ему. Карл пьет водку без особых усилий. Это самоубийственное синячество, нихуя в этом нет социального.

– Друг, скоро будет гиг. Может быть, ты приостановишься?

– Прошло восемь ебаных лет с того момента, когда я в последний раз был на Ибице. Раньше я приезжал сюда каждое лето. И я топлю свою печаль. «Хибс» выиграли Кубок. Это меняет мою ебаную жизнь так же, как меняет твою, – он отчаянно качает головой. – Когда я был молод, я, хоть и был окружен Джамбо, все мои друзья были «Хибс»; Биррелы, Джус Терри... теперь мой менеджер. Какого хуя происходит тут?

– Я тебя переманю, друг. Покинь темную сторону, Люк.

– Отъебись, без шансов...

Солнце слепит, и я застреваю с этим вампирским Джамбо-альбиносом. Каждый луч проходит через него, будто он прозрачный. Я почти могу видеть все его вены и артерии на лице и шее. В этой сорокаминутной поездке я проживаю каждую ебаную секунду. К моменту, когда мы приезжаем в отель, я готов упасть:

– Мне нужно поспать.

Карл достает большой пакет кокаина:

– Тебе просто нужна небольшая дорожка.

Мы идем в бар на крыше отеля. Предсказуемо красивый день. Безоблачный и жаркий, но свежий. Мой телефон трещит, вылезает имя Эмили. В моем животе зловещее предчувствие чего-то плохого, когда я беру трубку.

– Дорогуша!

– Я тебе, блять, дам дорогуша, – грохочет мужской голос в ответ. Майки. Ее отец. – Мой маленький ангел ждал в аэропорту, и ее никто не встретил. Ты называешь это ебаным менеджментом? Потому что я, блять, не считаю это менеджментом!

Дерьмо.

– Майки... ты на Ибице?

– Я прыгнул на самолет с Канар, чтобы сделать ей сюрприз. И я, блять, сделал, не так ли?

– Да. Я разберусь со всем. Можешь дать ей трубку?

Кое-какое бурчание и голос меняется.

– Ну?

– Эмм... все хорошо, детка?

– Не деткай мне, блять, Марк! Меня никто не встретил! – блять...

– Прости. Это из-за фирмы такси, больше никогда не буду пользоваться этими дрочилами. Я разберусь с ними. Пиздец, как возмутительно. Это не спасет ситуацию, я знаю, но когда ты приедешь, давай поужинаем вместе, – я успокаиваю ее и заканчиваю звонок. Блять, я забыл отправить е-мейл Мачтелд в офис. Опять. Как и в Берлине с виниловыми деками для Карла. Белый пробил столько дыр в моем мозге, что он уже как швейцарский сыр. Но «Хибс» выиграли Кубок, еб твою мать, так что нахуй все!

Карл смотрит на меня насмешливо:

– Ты трахал ее? Малышку Эмили?

– Конечно нет, она моя клиентка. Было бы непрофессионально, – говорю я напыщенно. – И она слишком молода для меня, – чувствую рев кокаина, думая о Эдинбурге. Ужасная ошибка для нас обоих. Особенно для меня. Но блять; было замечательно. И это был просто секс. И мы пользовались презервативами. Никому не было больно в этой ебле. – Я не такой, как ты, Юарт.

– И что это означает?

– Нельзя трахать каждую молодую девушку, которая похожа на Хелену, думая что это вернет романтику, – говорю я, закидывая немного кокаина в свою пина-коладу.

– Что за хуйня...

– Прими то, что мы проебали наши отношения. Это то, что делают люди. Потом, наверное, мы поймем, что наше эгоистичное, нарциссическое поведение заебывает наших партнеров. И мы остановимся, – я мешаю свой напиток пластиковой трубочкой и пью.

Он смотрит на меня, как ебаная бутылка молока с глазами:

– Тогда ты остановишься, приятель?

– Ну, я пытаюсь... пытаюсь обеспечить... – и я взрываюсь в смехе вместе с ним, – профессиональный менеджер с невероятными клиентами... – мы хихикаем и смеемся так, что нам сложно дышать, – ... но ты проебался и провоцируешь мое плохое поведение, ты, Джамбо-уебан...

– Какой, блять, менеджмент...

– Я сделал тебе триста ебаных тысяч в этом году! После провала твоей музыки в фильмах и восьми лет без диджейства, просто сидя на диване и покуривая траву! Триста тысяч за прокрутку ебаных винилов в ночных клубах.

– Этого недостаточно, – говорит Карл, и он серьезно.

– Что? Что есть, блять, достаточно?

– Я скажу тебе когда получу, – улыбается он, и он не шутит. – Не хочешь DMT?

– Что?

– Ты никогда не пробовал DMT?

Я смущен, так как это единственный наркотик, который я не пробовал. Никогда не интересовался. Галлюциноген для молодых мудил.

– Неа... Он хорош?..

– DMT – не социальный наркотик, Марк, – утверждает он. – Это обучение.

– Я слишком стар для экспериментов с наркотиками, Карл. Так же, как и ты.

Тридцатью восемью минутами позже мы в его отельном номере, проколотая пластиковая бутылка наполняется дымом от наркотика, который он поджигает в горлышке, накрытом фольгой, вытесняя воду, которая капает в миску. Когда Карл заканчивает, он снимает прожженную фольгу, и мой рот уже вокруг горлышка. Едкое дерьмо режет мои легкие хуже, чем крэк.

– Как говорил Теренс Маккенна, надо затянуться трижды, – утверждает он, но я уже чувствую себя пиздец ошеломленным. В моей голове сильный всплеск ощущений и чувство, что я покидаю комнату, несмотря на то, что я в ней. Что успокаивает меня – отсутствие какой-либо опасности или потери контроля, которую обычно чувствуешь на новом наркотике, особенно от тех, которые изменяют сознание. Я держу дым в легких.

Откидываюсь в кресле, расслабив мозг и закрываю глаза. Яркие цветные геометрические фигуры танцуют передо мной.

Открыв глаза, Карл смотрит на меня с сильным трепете. Все в этом мире, от него и до мирских объектов в комнате, возвышены.

– У тебя 4-D зрение, – говорит он мне. – Не волнуйся, все вернется в норму через пятнадцать или двадцать минут.

– Я не могу его оставить? У меня никогда не было такого, блять, глубокого восприятия, – улыбаюсь я ему, а затем начинаю бессмысленный разговор. – Я счастлив быть самим собой, мужик. Это странное удовлетворение, причудливое чувство, которое уже знакомо, будто я раньше это испытывал, – я останавливаюсь на секунду.

– Сумасшествие. Ты видел маленьких лего-гномиков? Как будто техно-гномы, танцующие в саду эйсид-хауса.

– Да, они маленькие люди; кажется, они скачут между физическим присутствием, четкой реальностью и почти цифровой призрачностью. Они были счастливы увидеть меня без легкомыслия и суеты.

– Ты был счастлив видеть их?

– Да, эти маленькие уебки были чем-то новым. И знаешь, что самое странное? Нет упадка. Я чувствую разум и тело так, будто ничего не принимал. Могу пойти на пробежку или в спортзал. Как долго я был под этим? Точно минут двадцать, наверное, сорок?

– Меньше двух, – улыбается Карл.

Мы сидим еще кое-какое время, участвуя в обсуждении. Приходим к выводу, что посещение того места, отвечает на все большие дилеммы, – о человечестве, личном существовании и коллективном. Оно говорит нам, что мы существуем суверенно и что наша политика решать все проблемы – совершенно бесполезна. Мы все соединены великой силой, но сохраняем наши уникальные особенности. Ты можешь быть таким же маленьким или большим, таким, каким хочешь быть. Они настолько объединены, что даже вопрос, который преследует философию, политику и религию, навсегда перестает существовать. Но в тоже время я не перестаю сознавать, что я – Марк Рентон, дышащий, человеческий организм, сидящий в кресле комнаты отеля на Ибице, и мой друг Карл со мной в комнате, мне просто нужно открыть глаза, чтобы присоединиться к нему.

Я хочу, чтобы каждый мудила попробовал это. Потом Карл дает мне сверток с кокаином.

– Я не хочу ебаный белый, Карл. Особенно после такого.

– Это не кокаин, это кетамин. Мне нужно отыграть гиг и я не хочу начинать юзать, так6что возьми его.

– Еб твою мать, у тебя совсем нет силы воли?

– Неа, – говорит он.

Я прячу сверток в кармане.

25. Больной тащит все домой

Я не хочу, чтобы это странное путешествие заканчивалось. Это изменило ту жизнь, которую я знал.

– Пришло время отложить в сторону все, что ты знаешь в этом мире, сестра, – говорю я Карлотте, пока автобус «Хибс» подъезжает, медленно пробираясь через истерию, танцующую толпу с ПТСР, но благодарную, орущую песни. – Тебе нужно быть с ним, – вымаливаю я, смотря на Юэна, стоящего на углу улицы с Россом, который уже лишился девственности, и его маленьким другом, который, несомненно, под его покровительством.

Одолжение, которое я сделал этому мелкому мудиле, не преувеличено. Раньше я думал, что это все для того, чтобы впечатлять женщин. Суровый мужчина, шутник, интеллектуал, культурный стервятник, добытчик; все они так стараются, но в конечном итоге, просто хотят трахаться. Намного проще быть обыкновенным парнем и отсечь все лишнее дерьмо. Я передал все это знание мелкому дрочиле бесплатно. Теперь Росс и его товарищ стоят в шарфах «Хибс», с сыпью на подбородках, высматривают девушек в толпе.

Но у бедной чокнутой Карлотты, la mia sorellina, слезы на глазах:

– Он сделал мне больно, – всхлипывает она; звучит, будто она прямиком из Нашвилла. Она вскрывает рану вместо того, чтобы держать все в себе и укрываться доспехами из антидепрессантов.

– Я подсыпал МДМА в его напиток, – и заправляю ее волосы ей за ухо, позволяя ее душе просочиться в мои глаза. – Ты – это все, о чем говорил Юэн, а потом он был цинично соблазнен маньячкой, которая хотела отомстить мне. – Я кладу руки ей на плечи.

– Не грусти, дорогуша, – кричит проходящий мимо пьяный, бесполезный жирный уебан в майке «Хибс», – мы выиграли!

Я устало улыбаюсь ему. Ненавижу видеть толстых фанатов «Хибс»: съебись на стадион «Тайнкасл», если у тебя нету самоконтроля или самоуважения.

– Помнишь Марианну? – я заставляю ее вспоминать. – Она приходила к нам домой с ее отцом давным-давно, обвиняя меня во всем, – конечно, она все забыла.

Карлотта смотрит на меня с презрением, но не отталкивает:

– Думаю да. Одна из тех, к кому ты относился, как к дерьму.

Я не ослабляю свою хватку, просто позволяю ей растаять под легким массажем напряженных плеч.

– Ээй... Я был не безупречен, далеко от этого, но участвовали обе стороны, – так или иначе, позволю ей все вылить на меня, а не на надежного члена Эдинбургского медицинского сообщества. Я убираю свои руки, прекращая массаж. – Это ее злость. Она знает, что семья – это единственное, о чем я волнуюсь.

Кара делает глубокий вдох, быстро смотрит туда, где стоит Юэн, потом смотрит на меня бешеными глазами.

– Но он ебал ее в жопу на видео, Саймон, – выкрикивает она, и пара голов в «Хибс» поворачивается на нас. Кто-то выкрикивает что-то о Стоуксе и Тавернье, и мне приходится подавить смешок. Я благодарно улыбаюсь группе рядом с нами, но они быстро отвлекаются песнями, увидев приближающийся автобус. Толпа надвигается, начинается давка, я веду Карлотту вниз по улице, близясь к месту, где стоит Юэн.

– Это просто взаимодействие гениталий и наркотиков. Там не было любви. Все, что я там видел, было... – и я чуть было не сказал «неуверенная любительская техника», – переоцененная дрочка. Иди к нему, Карра, – умоляю я, кивая на Юэна. – Ему так же больно, как и тебе, его жизнь точно так же разрушена. Излечись. Излечитесь вместе!

Карлотта сжимает губы, слезы подступают к глазам. Потом она поворачивается и направляется к Юэну, и, пока Дэвид Грэй восторженно держит Кубок прежде, чем передать его Хендо, она берет своего мужа за руку. Он созерцает ее, демонстрируя впечатляющий плач, а я даю молокососу и его тупому корешу знак стоять рядом со мной. Росс с ужасом смотрит на своих рыдающих родителей.

– Смешная старушка-жизнь, дружок, – я лохмачу его волосы.

Этот мелкий ублюдок не должен трахать шлюх! Он едва ли вырос, чтобы перестать лазить по деревьям! Может быть, Рентон прав, и я сделал ошибку, введя его в мир вагин, проецируя пороки своего подросткового возраста на очевидного новичка. Я был слеплен иначе: в его возрасте мои яйца были такими же злыми и волосатыми, как головы двух хорьков.

Воскресный парад Кубка – самый лучший! В толпе смешивались милые семьи и жертвы, которые праздновали всю ночь. Для них это, наверное, единственная передышка от алкоголя за последние тридцать шесть часов. Это были прекрасные футбольные девяносто четыре минуты!