Текст книги "Собрание сочинений в десяти томах. Том четвертый. Драмы в прозе"
Автор книги: Иоганн Вольфганг фон Гёте
Жанр:
Драматургия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц)
Гец. Георг.
Гец.Скорей на коня, Георг! Я вижу – Мильтенберг горит. Так-то соблюдают они условие! Скачи туда, объяви им мое решение. Убийцы! Я отрекаюсь от них. Пусть берут себе в начальники цыгана, а не меня. Скорей, Георг!
Георг уходит.
Я бы хотел быть за тысячу миль отсюда в глубочайшем подземелье Турции. Если б я мог с честью уйти от них! Я каждый день перечу им и говорю горьчайшие истины, чтобы стать им в тягость и получить свободу.
Неизвестный (входит).Привет вам, благородный рыцарь!
Гец.Благодарю. Что скажете? Как ваше имя?
Неизвестный.Дело не в нем. Я пришел сказать вам, что ваша голова в опасности. Вожакам надоело слушать ваши жесткие слова, и они решили убрать вас с дороги. Будьте умеренны или ищите спасенья в бегстве, и да сохранит вас господь. (Уходит.)
Гец.Так расстаться с жизнью, Гец! Так завершить свое поприще! Пусть будет так! Тогда смерть будет для мира лучшим доказательством того, что я не имел ничего общего с этими псами.
Несколько крестьян.
Первый крестьянин.Господин! Господин! Их разбили, их поймали!
Гец.Кого?
Второй крестьянин.Тех, что сожгли Мильтенберг. Из-за горы вышел союзный отряд и застал их врасплох.
Гец.Поделом! О Георг! Георг! Они захватили его вместе со злодеями! Георг мой! Георг мой!
Входят предводители.
Линк.В путь, рыцарь, в путь! Не время медлить. Враг силен, он близко.
Гец.Кто сжег Мильтенберг?
Мецлер.Если вы будете разводить церемонии, так вас научат, как не церемониться.
Коль.Подумайте о своей и нашей шкуре. В путь! В путь!
Гец (Мецлеру).Так ты мне грозишь? Ты, негодяй? Думаешь, я тебя испугаюсь, потому что кровь графа Гельфенштейна запеклась на твоей одежде?
Мецлер.Берлихинген!
Гец.Имя мое можно назвать, и дети мои не будут его стыдиться.
Мецлер.Трус! Княжий холоп!
Гец наносит ему удар по голове, тот падает, остальные бросаются между ними.
Коль.Вы взбесились! Враг прет со всех сторон, а вы ссоритесь.
Линк.В путь! В путь!
Шум сраженья.
Вейслинген. Рейтары.
Вейслинген.В погоню! В погоню! Они бегут. Пусть не остановят вас ни ночь, ни дождь! Я слышал – Гец среди них. Приложите все усилия, чтобы схватить его! Говорят – он тяжко ранен.
Рейтары уходят.
Только б ты попался мне! Это еще будет милость, если мы тайно в тюрьме казним тебя. Он угаснет в памяти людской, и ты вздохнешь свободно, безумное сердце. (Уходит.)
Цыганка-матьу огня.
Мать.Залатай навес над ямой, дочка, сегодня дождь так и льет.
Входит мальчик.
Мальчик.Хомяк, мама! Вот! Две полевых мыши.
Мать.Обдеру их и сжарю тебе, и шапка из шкурок будет. Ты в крови?
Мальчик.Хомяк куснул.
Мать.Тащи сухих дров, чтоб огонь пылал, отец придет насквозь мокрый.
Еще цыганка,за спиной ребенок.
Первая цыганка.Много наклянчила?
Вторая цыганка.Нет, немного. Вся округа полна смуты – тут и за жизнь свою не ответишь. Две деревни огнем горят.
Первая цыганка.Так он от пожара – этот отсвет? Давно я на него смотрю! К огненным знамениям в небе все теперь привыкли.
Входит предводительцыган с тремя товарищами.
Предводитель.Охотника дикого слышите?
Первый цыган.Сейчас он мчится над нами.
Предводитель.Как собаки лают! Вау! Вау!
Второй цыган.Бичи щелкают.
Третий цыган.Охотники кличут. Хола! хо!
Мать.Давайте чертову поклажу!
Предводитель.В мутной воде рыбки наловили. Крестьяне грабят, так нам и бог велел.
Вторая цыганка.Что у тебя, Вольф?
Вольф.Вот заяц, вот петух. Вертел. Кусок полотна. Три чумички и узда.
Шрикс.У меня шерстяная попона, пара сапог и огниво с трутом.
Мать.Все промокло, как пес, дай – высушу.
Предводитель.Чу, конь! Пойдите взгляните, кто там!
Гецна коне.
Гец.Слава богу, я вижу огонь. Это – цыгане. Мои раны кровоточат. Враги следом за мной. Боже правый! Страшный конец посылаешь ты мне!
Предводитель.Ты приходишь с миром?
Гец.Я молю вас о помощи. Раны истомили меня. Помогите мне сойти с коня.
Предводитель.Помочь ему! Благородный рыцарь по осанке и речи!
Вольф (тихо).Это – Гец фон Берлихинген.
Предводитель.Добро пожаловать! Все, что у нас есть, – ваше.
Гец.Благодарю вас.
Предводитель.Пойдемте в мой шатер.
Предводительи Гец.
Предводитель.Позовите мать, пусть принесет кореньев, чтоб остановить кровь, и мазей.
Гец снимает доспех.
Вот мой праздничный кафтан.
Гец.Да наградит вас господь!
Матьперевязывает его.
Предводитель.Я от всего сердца рад видеть вас у себя.
Гец.Вы меня знаете?
Предводитель.Кто же вас не знает? Гец, мы отдадим за вас жизнь и кровь нашу.
Входит Шрикс.
Шрикс.Лесом идут рейтары. Это – союзники.
Предводитель.Ваши преследователи! Им вас не видать! Вперед, Шрикс! Зови других! Мы знаем все лазейки лучше, чем они, мы перебьем их раньше, чем они нас разыщут.
Гец (один).О император! Император! Разбойники охраняют детей твоих.
Слышна частая стрельба.
Эти дикари – люди верные, хотя на вид и страшны.
Входит цыганка.
Цыганка.Спасайтесь! Враги одолевают!
Гец.Где мой конь?
Цыганка.Здесь рядом.
Гец (опоясывается мечом и садится в седло, не надевая лат).Пусть в последний раз почувствуют тяжесть руки моей. Я еще не совсем ослабел. (Уезжает.)
Цыганка.Он мчится к нашим.
Общее бегство.
Вольф.Прочь! Прочь! Все пропало! Наш предводитель убит, Гец – в плену!
Вопли женщин и общее бегство.
Адельгейдас письмом в руке.
Адельгейда.Он или я! Дерзкий! Угрожать мне! Мы предупредим тебя. Кто это крадется по зале?
Стук.
Кто там?
Франц (тихо).Откроите мне, госпожа моя.
Адельгейда.Франц! Он заслуживает того, чтобы я ему открыла. (Впускает его.)
Франц (бросается ей на шею).Милая госпожа моя!
Адельгейда.Бесстыдный! Что, если бы тебя кто-нибудь услышал?
Франц.О, все спит! Все!
Адельгейда.Зачем ты здесь?
Франц.Мне нет покоя. Угрозы моего господина, ваша судьба, мое сердце…
Адельгейда.Он был очень гневен при расставании?
Франц.Таким я его еще никогда не видел. «Она должна ехать в мои поместья, – сказал он, – она должна желать этого».
Адельгейда.И мы его послушаем?
Франц.Я ничего не знаю, госпожа моя!
Адельгейда.Глупый, обманутый мальчик, ты не видишь, к чему это клонится. Он знает, что я здесь в безопасности. Он давно уже замышляет лишить меня свободы. Он хочет заманить меня в свои владения. Там в его власти будет поступать со мной так, как внушит ему ненависть.
Франц.Этому не бывать!
Адельгейда.Тебе ли удержать его?
Франц.Этому не бывать!
Адельгейда.Я предвижу все муки мои. Он силой увезет меня из своего замка, он заточит меня в монастырь.
Франц.Смерть и ад!
Адельгейда.Ты спасешь меня?
Франц.Я пойду на все! На все!
Адельгейда (плача, обнимает его).Ах, Франц, если б мы спаслись!
Франц.Он должен пасть, я растопчу его!
Адельгейда.Бешенства не надо! Ты получишь письмо к нему, полное покорности, о том, что я подчиняюсь. А из этого флакона влей ему в питье.
Франц.Дайте! Вы будете свободны!
Адельгейда.Свободна! Тогда ты не будешь красться ко мне дрожа, и я уже не скажу тебе испуганно: «Пора, Франц, наступает утро».
Елизавета. Лерзе.
Лерзе.Да облегчит господь страдания ваши, госпожа моя. Мария здесь.
Елизавета.Слава богу! Лерзе, мы погрузились в пучину ужаснейших бед. Все случилось так, как я предчувствовала! Схвачен, как бунтовщик, как злодей, брошен в глубочайшее подземелье.
Лерзе.Я знаю все.
Елизавета.Ничего, ничего ты не знаешь. Несчастье слишком велико! Его старость, его раны, изнурительная лихорадка и всего более сумрак души – все это убьет его.
Лерзе.Также и то, что этот Вейслинген назначен комиссаром.
Елизавета.Вейслинген?
Лерзе.Начались неслыханные казни. Мецлер сожжен живым, колесуют, колют, обезглавливают, четвертуют сотнями. Вся страна кругом обращена в бойню, где мясо человеческое дешево.
Елизавета.Вейслинген – комиссар! О, боже! Луч надежды! Пусть Мария поедет к нему – ей он ни в чем не сможет отказать. У него все-таки нежное сердце, и когда он увидит ту, которую так любил и которая теперь так из-за него страдает… Где она?
Лерзе.Еще в гостинице.
Елизавета.Веди меня к ней. Она должна ехать сейчас же! Я боюсь самого худшего.
Вейслинген.
Вейслинген.Я так болен, так слаб. Все кости мои иссохли. Изнуряющая лихорадка высосала из них мозг. Ни отдыха, ни покоя – ни днем, ни ночью. И в полузабытьи отравляющие сны. Прошлую ночь я встретил в лесу Геца. Он обнажил меч и бросил мне вызов. Я схватился за оружие – рука не повиновалась мне. Он вложил меч в ножны, презрительно взглянул на меня и прошел мимо. Он в плену, а я дрожу перед ним! Жалкий человек! Словом твоим он осужден на смерть, а ты дрожишь перед сновидением, как злодей! И неужели он должен умереть? Гец! Гец! Мы, люди, действуем не сами, – мы отданы во власть злым духам. Это их адская злоба ведет нас к погибели. (Садится.)Изнемогаю! Изнемогаю! Отчего ногти мои так сини? Ледяной, едкий пот обессиливает все мои члены. Все кружится у меня перед глазами. Если б я мог уснуть! Ах!
Появляется Мария.
Исус! Мария! Оставь меня в покое! Оставь меня в покое! Этого призрака еще недоставало! Она умирает, Мария умирает, и вот она явилась мне! Оставь меня, блаженный дух, я и без того слишком несчастен.
Мария.Вейслинген, я не дух! Я – Мария.
Вейслинген.Это ее голос.
Мария.Я пришла молить тебя о жизни моего брата. Он невинен, каким бы виновным ни казался.
Вейслинген.Молчи, Мария! Ты, ангел небесный, приносишь с собою муки ада. Ни слова больше!
Мария.И брат мой должен умереть? Вейслинген, разве не чудовищно то, что я должна тебя убеждать в его невиновности, что я стенаниями должна удерживать тебя от гнуснейшего убийства? Душа твоя до последних глубин во власти вражьей силы. И это – Адельберт!
Вейслинген.Ты видишь – всепожирающее дыхание смерти коснулось меня, силы мои близятся к концу. Я умираю, злосчастный, а ты приходишь, чтобы повергнуть меня в отчаяние. Если бы я мог говорить, твоя великая ненависть истаяла бы в сострадании и плаче! О Мария! Мария!
Мария.Вейслинген, брат мой страждет больной в темнице. Его тяжкие раны, его старость… И если ты способен… его седую голову… Вейслинген, мы предадимся отчаянию!
Вейслинген.Довольно! (Дергает колокольчик.)
Франц.Милостивый господин мой!
Францв сильном волнении.
Вейслинген.Дай вон те бумаги, Франц!
Франц подает их.
(Вскрывает пакет и показывает одну из бумаг Марии.)Здесь подписан смертный приговор твоему брату!
Мария.Боже милосердный!
Вейслинген.И вот я разрываю его! Он будет жить! Но как я смогу восстановить то, что сам разрушил? Не плачь так, Франц! Славный мальчик, мои страдания глубоко трогают тебя.
Франц падает перед ним и обнимает его колени.
Мария (про себя).Он очень болен. Вид его надрывает мне сердце. Как я любила его! Теперь близ него я это так живо чувствую.
Вейслинген.Встань, Франц, и брось плакать! Я же могу еще выздороветь. Живые не должны терять надежды.
Франц.Вы не встанете! Вы должны умереть!
Вейслинген.Должен?
Франц (вне себя).Яд! Яд! От жены вашей! Я! Я! (Бросается прочь.)
Вейслинген.Мария, иди за ним. Он в отчаянии.
Мария выходит.
Яд от жены моей! Горе! Горе! Я его чувствую! Мука и смерть!
Мария (за сценой).Помогите! Помогите!
Вейслинген (хочет встать).Боже, я не в силах!
Мария (входит).Он погиб! Из окна залы он бешено ринулся в Майн.
Вейслинген.Счастливец! – Брат твой вне опасности. Остальные комиссары – особенно Зекендорф – его друзья. Они тотчас же отпустят его на честное слово в рыцарское заточение. Будь счастлива, Мария, и ступай!
Мария.Я останусь с тобой, несчастный, покинутый.
Вейслинген.Да, я покинут и несчастен! Страшен суд твой, господи! Жена моя…
Мария.Отгони эти мысли. Склони сердце свое к милосердию.
Вейслинген.Иди, чистая душа, предоставь меня моей скорби. Ужасно! Даже последнее утешение – твое присутствие, Мария, – стало мукой.
Мария (про себя).Боже! Укрепи меня! Душа моя изнемогает вместе с его душою.
Вейслинген.Горе! Горе! Яд от жены моей! Это чудовище совратило моего Франца! Как она ждет, как высматривает гонца, который принесет ей весть о том, что я мертв. И ты, Мария! Зачем пришла ты? Чтоб пробудить все уснувшие воспоминания о грехах моих? Оставь меня! Оставь меня, дай мне умереть.
Мария.Позволь мне остаться! Ты одинок. Представь себе, что я хожу за тобой. Забудь все! Пусть господь простит тебя так же, как я прощаю.
Вейслинген.Ты, душа, полная любви, молись за меня, молись за меня! Сердце мое замкнулось.
Мария.Он смилостивится над тобой. Ты измучен.
Вейслинген.Я умираю, умираю и не могу умереть. Муки ада в этой страшной борьбе между жизнью и смертью.
Мария.Милосердный, смилуйся над ним! Низведи лишь единый луч любви твоей в его сердце, чтобы оно открылось утешению и чтобы дух его перенес надежду, надежду на жизнь в самую смерть!
Судьитайного судилища. Все в масках.
Старейший.Судьи тайного судилища, вы клялись на мече и петле жить непорочно, судить сокровенно, карать сокровенно, подобно богу! Если чисты сердца и руки ваши, возденьте длани, возгласите злодеям: «Горе! Горе!»
Все.Горе! Горе!
Старейший.Глашатай! Приступи к суду!
Глашатай.Я, глашатай, призываю обвинять злодеев. Чье сердце чисто, чьи руки чисты, кто может клясться на мече и петле, тот обвиняй мечом и петлей! Обвиняй! Обвиняй!
Обвинитель (выступает вперед).Сердце мое чисто от злодеяний, руки – от неповинной крови. Прости мне, боже, злые помышления, прегради путь злым желаниям! Я воздел длань – и обвиняю! Обвиняю! Обвиняю!
Старейший.Кого обвиняешь ты?
Обвинитель.Обвиняю на мече и петле Адельгейду фон Вейслинген. Она повинна в прелюбодеянии и в отравлении мужа через его отрока. Отрок сам свершил над собой суд, супруг скончался.
Старейший.Клянешься ли ты перед богом правды, что правдивы слова твои?
Обвинитель.Клянусь.
Старейший.Если они окажутся ложью, предашь ли ты вину свою каре за убийство и прелюбодеяние?
Обвинитель.Предаю.
Старейший.Голоса ваши.
Судьи тайно с ним переговариваются.
Обвинитель.Судьи тайного судилища, какой приговор произнесли вы над Адельгейдой фон Вейслинген, повинной в убийстве и прелюбодеянии?
Старейший.Умереть должна она! Умереть двойною и горькою смертью. Пусть дважды искупит – через нож и петлю – двойное злодеяние. Возденьте руки и призовите на нее гибель! Горе! Горе! Предана в руки мстителю!
Все.Горе! Горе! Горе!
Старейший.Мститель! Мститель! Явись!
Мститель выступает вперед.
Возьми меч и петлю – и да исчезнет она с лица земли до истечения восьми дней. Где бы ни нашел ее – повергни ее во прах! Судьи, что судят сокровенно и карают сокровенно, подобно богу, берегите сердца ваши от злодеяний, руки – от неповинной крови!
Мария. Лерзе.
Мария.Лошади достаточно отдохнули. В путь, Лерзе!
Лерзе.Отдохните до утра. Ночь уж очень неприветлива.
Мария.Лерзе, мне не будет покоя, пока я не увижу брата. Поедем. Погода разгуливается, день будет ясный.
Лерзе.Как прикажете.
Гец. Елизавета.
Елизавета.Милый муж мой, прошу тебя, поговори со мной. Твое молчание пугает меня. Оно тебя сжигает. Дай взглянуть на твои раны. Они заживают. Я не узнаю тебя более в этой унылой мрачности.
Гец.Ты ищешь Геца? Его давно уже нет. Они изувечили меня мало-помалу – лишили руки, свободы, имущества и доброго имени. Что мне в моей жизни? Есть вести о Георге? Лерзе поехал за ним?
Елизавета.Да, милый! Ободрись, еще все может измениться.
Гец.Кого ниспроверг господь, тот уже сам не подымется. Я слишком хорошо знаю, что легло мне на плечи. Я привык переносить невзгоды. Но сейчас дело не в одном Вейслингене, не в одних крестьянах, не в смерти императора, не в моих ранах. Все соединилось вместе. Час мой настал. Я надеялся, что он будет таким же, как вся моя жизнь. Но да свершится его святая воля.
Елизавета.Не хочешь ли ты покушать?
Гец.Нет, жена моя. Взгляни, как на дворе солнце сияет!
Елизавета.Чудный весенний день.
Гец.Милая, если б ты могла уговорить тюремщика пустить меня на полчаса в его садик, чтобы я мог насладиться красным солнцем, ясным небом и чистым воздухом.
Елизавета.Сейчас! И он, конечно, позволит.
Мария. Лерзе.
Мария.Сходи туда и взгляни, что там.
Лерзе уходит.
Елизавета. Тюремщик.
Елизавета.Да вознаградит вас господь за любовь и преданность моему господину.
Тюремщик уходит.
Мария, что привезла ты?
Мария.Безопасность брата. Ах, но сердце мое растерзано. Вейслинген умер, отравленный своей женой. Муж мой в опасности. Князья одолевают. Говорят, он осажден и заперт в своем замке.
Елизавета.Не верь слухам. И не давай ничего заметить Гецу.
Мария.Что с ним?
Елизавета.Я боялась, что он не доживет до твоего возвращения. Тяжко легла на него десница господня. А Георг умер.
Мария.Георг! Золотой мой мальчик!
Елизавета.Когда эти негодяи жгли Мильтенберг, господин отправил его, чтоб он остановил их. Вдруг на них ударил отряд союзников. Георг! Для того чтобы все они так дрались, как он, у них должна бы была быть и его чистая совесть. Многие были заколоты, и среди них – Георг. Он умер смертью воина.
Мария.Гец это знает?
Елизавета.Мы скрываем от него. Он десять раз в день спрашивает меня о нем, десять раз посылает меня разузнать, что с ним. Я боюсь нанести этот последний удар его сердцу.
Мария.О, боже! Как тщетны земные упования!
Гец. Лерзе. Тюремщик.
Гец.Боже всемогущий! Как хорошо под небом твоим! Как свободно! На деревьях наливаются почки, все полно надежды. Прощайте, мои любимые, корни мои подрублены, мощь моя клонится к могиле.
Елизавета.Можно послать Лерзе в монастырь за нашим сыном, чтобы ты еще раз взглянул на него и дал ему свое благословение?
Гец.Оставь его, он святей меня, мое благословение ему не нужно. В день нашей свадьбы не думалось мне, Елизавета, что я умру так. Мой старый отец благословил нас, и молитва его была полна надежды на потомство – благородных, смелых сыновей. Ты не внял ему, господи, и я – последний. Лерзе, мне еще радостней видеть тебя в час смерти, чем в жаркой сече. Тогда мой дух вел вас, теперь ты поддерживаешь меня. Ах, если б еще раз увидеть Георга – его вид согрел бы меня. Вы опустили глаза долу и плачете. Он умер… Георг умер… Умри, Гец, ты пережил самого себя, ты пережил благороднейших. Как он умер? Ах, они захватили его вместе с поджигателями и убийцами и он казнен?
Елизавета.Нет, он был заколот при Мильтенберге. Он дрался, как лев, за свою свободу.
Гец.Слава богу! Он был лучшим юношей на земле и храбрейшим. Отпусти ныне душу мою… Бедная жена! Я оставляю тебя в развращенном мире. Лерзе, не покидай ее… Замыкайте сердца ваши заботливее, чем ворота дома. Приходит время обмана, ему дана полная свобода. Негодяи будут править хитростью, и честный попадется в их сети. Мария, да возвратит тебе господь мужа твоего. Дай бог, чтобы он не пал столь же низко, сколь высоко был вознесен! Зельбиц умер, и добрый император, и Георг мой… Дайте мне воды… Небесный воздух… Свобода! Свобода! (Умирает.)
Елизавета.Она лишь там, в вышине, с тобою. Мир – темница.
Мария.Благородный муж! Благородный муж! Горе веку, отвергнувшему тебя!
Елизавета.Горе потомству, если оно тебя не оценит!
БОГИ, ГЕРОИ И ВИЛАНД
ФАРС
Меркурийна берегу Коцита в сопровождении двух теней.
Меркурий.Харон! Гей! Харон! Переправь-ка нас на тот берег! Да побыстрее! Эти людишки проняли меня своими жалобами. Плачутся, что трава им промочила ноги и что они схватят насморк.
Харон.Славный народец? Откуда? А! опять той же достойной породы! Им бы еще пожить.
Меркурий.Там, наверху, судят иначе. И все же эта пара пользовалась немалым почетом на земле. Вот – господин литератор, ему недостает только парика и книг, а той мегере – ее румян и дукатов. Что нового на вашем берегу?
Харон.Остерегайся! Они поклялись хорошенько взяться за тебя, если ты им повстречаешься.
Меркурий.Как так?
Харон.Адмет и Алкеста возмущены тобою. Еврипид и того пуще. А Геркулес в порыве гнева обозвал тебя глупым мальчишкой, который никогда не поумнеет.
Меркурий.Я ни слова не понимаю.
Харон.Я тоже. Ты, говорят, снюхался в Германии с каким-то Виландом.
Меркурий.И не знаю такого.
Харон.Мне – что? Но они чертовски взбеленились.
Меркурий.Пусти-ка меня в свою лодку. Хочу переправиться. Должен же я узнать, в чем тут дело?
Переправляются через Коцит.
Еврипид.Неблагородно так подшучивать над нами. Мы твои старые, испытанные друзья, твои братья и дети, а ты связался с парнями, не имеющими и капли греческой крови в жилах, и теперь глумишься и издеваешься над нами, как будто не всё, что нам осталось, это те крохи славы и уваженья, которые продолжают там, на земле, внушать мальчишкам наши седые бороды.
Меркурий.Клянусь Юпитером, я вас не понимаю.
Литератор.Может быть, здесь речь идет о «Немецком Меркурии»?
Еврипид.Вы оттуда? Вы подтверждаете, стало быть?
Литератор.О да. Они составляют ныне надежду и отраду всей Германии, эти золотые листочки наших Аристархов и Аэдов, которые разносит посланник богов.
Еврипид.Слыхали? А со мной сыграли прескверную штуку эти золотые листочки.
Литератор.Это не совсем так. Господин Виланд только объяснил, что он был вправе написать и после вас свою «Алкесту» и что, если ему и удалось избежать ваших ошибок и сообщить пьесе – по сравнению с вами – больше красот, то виною тому – ваш век и его образ мыслей.
Еврипид.Ошибки! Вина! Век! О ты, высокий и величавый свод беспредельного неба! Что с нами сталось? Меркурий, и ты с ними заодно?
Меркурий.Так можно и до столбняка довести!
Алкеста (входит).Ты в дурном обществе, Меркурий! И я не займусь его улучшением. Фу!
Адмет (входит).Меркурий! Этого я от тебя не ожидал.
Меркурий.Говорите понятнее, иначе я уйду. Что мне делать с бесноватыми?
Алкеста.Ты как будто поражен? Так слушай же! Мы шли недавно, мой супруг и я, рощей, по ту сторону Коцита, где, как ты знаешь, образы сновидений движутся и говорят, как живые. Некоторое время мы стояли, дивясь этим призракам, как вдруг я услышала свое имя, произнесенное пренеприятным голосом. Мы обернулись, и нашему взору открылись две нудные, жеманные, тощие, бледные куклы; они называли друг друга «Алкеста», «Адмет», были готовы умереть друг за друга, звенели голосочками, словно птички, и под конец с жалобным писком исчезли.
Адмет.Смешно было смотреть. Но мы ничего не понимали, покуда недавно не спустился сюда молодой студиозус и не сообщил нам великую новость: некий Виланд, не спросясь, оказал нам честь, подобно Еврипиду: выставил на позор перед народом наши маски. И студиозус прочел на память всю трагедию, с начала до конца. Этого, однако, никто не выдержал, кроме Еврипида, которого на то подвигло его любопытство и то, что он все же был в достаточной мере автором.
Еврипид.Да, и что всего хуже, говорят, будто он в тех самых листочках, которые ты разносишь по домам, вдобавок превозносит свою «Алкесту», мою же хулит и осмеивает.
Меркурий.Кто этот Виланд?
Литератор.Надворный советник и воспитатель принцев веймарских.
Меркурий.Да будь он воспитателем самого Ганимеда, мы и тогда притянули б его к ответу. Теперь как раз ночь, и моему жезлу будет нетрудно вызвать его душу из ее телесного вместилища.
Литератор.Мне будет очень приятно познакомиться со столь великим мужем.
Тень Виландапоявляется в ночном колпаке.
Виланд.Оставьте нас, милый Якоби.
Алкеста.Он говорит во сне.
Еврипид.Но все же видно, с какими он знается людишками.
Меркурий.Опомнитесь-ка! При чем здесь Якоби. Скажите, как обстоит дело с Меркурием, вашим Меркурием, «Немецким Меркурием»?
Виланд (жалобно).Они его перепечатали у меня.
Меркурий.Нам-то что до того? Итак, дарую вам слух и зрение.
Виланд.Где я? Куда увлекло меня сновиденье?
Алкеста.Я Алкеста.
Адмет.А я Адмет.
Еврипид.Меня вы, может быть, узнали?
Меркурий.Откуда бы? Это – Еврипид, а я Меркурий. Что вас так удивляет?
Виланд.Что это – сон? Я все так ясно вижу? А между тем воображение никогда не порождало подобных образов. Вы – Алкеста? С такой талией? Извините! Не знаю, что и сказать.
Меркурий.Вопрос, собственно, вот в чем: почему вы отдали на поругание мое имя и так дурно обошлись со всеми этими честными людьми?
Виланд.Я не знаю за собой никакой вины. Что касается до вас, то вы, казалось бы, могли и знать, что мы, христиане, не обязаны чтить вашего имени. Наша религия запрещает нам признавать и почитать правду, величие, добро, красоту – поскольку они не явлены ею. Поэтому ваши имена и изваяния преданы глумлению и разбиты. И, уверяю вас, греческий Гермес, каким изображают его мифологи, даже и не возникал в моем воображении. Когда произносишь ваше имя, так ровно ни о чем не думаешь. Это все равно, как если бы кто сказала: «Recueil», «portfeuil» [2]2
Сборник (стихов), папка (франц.).
[Закрыть].
Меркурий.Но это как-никак мое имя.
Виланд.А не случалось ли вам мимоходом видеть на табакерках ваш образ с крыльями на челе и ногах, посаженный на тюк или бочку, с жезлом, увитым змеями, в руке?
Меркурий.Он прав. Я отказываюсь от тяжбы с вами. Вы же, остальные, впредь оставьте меня в покое. На последнем маскараде, как мне известно, присутствовал один знатный дворянин который, напялив поверх своих штанов и жилетки телесного цвета трико, возомнил, что сможет при помощи крыльев на челе и подошвах выдать свое тело, жирное, как у саламандры, за стан Меркурия.
Виланд.Совершенно верно. Я так же мало думал о вас, как мой изготовитель виньеток – о вашей статуе, хранящейся во Флоренции.
Меркурий.Так пребывайте же в здравии. Вы же, надеюсь, убедились, что сын Юпитера еще не настолько обанкротился, чтобы связываться со всякими людишками. (Уходит.)
Виланд.Итак, я откланиваюсь.
Еврипид.Нет, позвольте. Нам еще предстоит осушить с вами стаканчик.
Виланд.Вы – Еврипид, и в своем уважении к вам я расписался публично.
Еврипид.Много чести! Но, спрашивается, в какой мере ваши творения дали вам право отзываться дурно о моих? Написать пять писем, чтобы не только заверить ваших кавалеров и дам в преимуществах вашей драмы, столь посредственной, что даже я, опороченный вами соперник, чуть не уснул за ее чтением (о, это было бы еще простительным!), но и изобразить к тому же доброго Еврипида неудачливым соискателем славы, у которого вы во всех отношениях оттягали первенство?
Адмет.Скажу вам правду: Еврипид – тоже поэт, а я во всю свою жизнь не ставил поэтов выше, чем они того заслуживают. Но он – достойный человек и наш соотечественник. И вы все же должны были бы смекнуть: не лучше ли, чем вам, удастся вызвать тени Адмета и Алкесты мужу, родившемуся в год, когда Греция осилила Ксеркса, слывшему другом Сократа, мужу, чьи драмы так сильно воздействовали на весь его век, как едва ли это удастся вашим? Это заслуживало бы более благоговейного уважения, на которое, впрочем, ваш мудрствующий век литераторов даже и не способен.
Еврипид.Только тогда, когда окажется, что ваши драмы сохранили жизнь такому же множеству людей, как мои, только тогда вы имели бы право говорить подобным образом.
Виланд.Моя публика, Еврипид, – не ваша.
Еврипид.Не в этом дело! Я говорю о моих ошибках и промахах, которых вы будто бы избегли.
Алкеста.Я скажу вам как женщина, которая не скажет ни одного лишнего слова. Ваша «Алкеста», может быть, и хороша, и способна позабавить ваших мужчин и бабенок, а то и пощекотать их или «растрогать», как называется это у вас. Но я от нее сбежала, как шарахаешься от расстроенной цитры. Еврипидову же «Алкесту» я прослушала до конца и местами ей радовалась, а иногда и улыбалась.
Виланд.Государыня!
Алкеста.Вы могли бы знать, что государыни здесь ничего не значат. Мне хотелось бы, чтобы вы почувствовали, сколь счастливее вашего был Еврипид в изображении нашей судьбы. Я умерла за мужа. Где и как? – не в этом дело. Дело в вашей «Алкесте» и в «Алкесте» Еврипида.
Виланд.Можете ли вы отрицать, что я изобразил все куда деликатнее?
Алкеста.Что это значит? Хватит и того, что Еврипид знал, почему он ставит «Алкесту» на театре. А вы – нет. К тому же вы не сумели передать всего величия жертвы, которую я принесла супругу.
Виланд.Что вы хотите сказать?
Еврипид.Дайте я ему все растолкую, Алкеста. Смотрите, вот мои ошибки. Молодой царь, во цвете сил, умирает посреди всех благ счастья. Двор, народ – в отчаянии потерять его, добросердного, доблестного; Аполлон, тронутый общим горем, предлагает паркам принять взамен его смерти добровольную смерть другого. И вот – все притихло: и отец, и мать, и друзья, и народ – все. А он, уже томясь смертельной тоской, озирается кругом в надежде прочесть готовность в чьих-либо глазах, и повсюду молчанье, пока не вызвалась она, единственная, готовая пожертвовать своей красотой и силой и сойти за него в безнадежную обитель смерти.
Виланд.Все это имеется и у меня.
Еврипид.Не совсем. Ваши люди все – словно члены одной большой семьи, которой вы дали унаследовать «человеческое достоинство» – абстрактное понятие, изобретенное вами, поэтами, копошащимися в нашем мусоре. Все они друг на друга похожи, как куриные яйца. И вы из них состряпали самую незатейливую болтушку. У вас имеется жена, готовая умереть за мужа, муж, готовый умереть за жену, герой, готовый умереть за них обоих. Не остается ничего другого, как вывести скучнейшую Парфению, которую всем было приятно извлечь, как барана за рога из кустарника, чтобы покончить с этой канителью.
Виланд.Вы глядите на все по-другому, чем я.
Алкеста.О, в этом я не сомневаюсь! Но скажите мне: чем был бы подвиг Алкесты, если бы муж любил ее больше жизни? Человека, все счастье которого заключается в его супруге (а таков ваш Адмет), поступок Алкесты вверг бы в дважды горчайшую смерть. Филимон и Бавкида испросили себе одновременную кончину. Клопшток (а он у вас все же более всех остальных похож на человека) заставляет своих любящих соперничать – «Дафнис, я умру последней!» Стало быть, Адмету хотелось жить, очень хотелось, или я – не так ли? – была лицедейкой, ребенком? Довольно! Делайте из меня, что хотите.
Адмет.И Адмет, который вам так противен, потому что он не хочет умереть… Пробовали ли вы умирать? Или когда-нибудь были вполне счастливы? Вы рассуждаете, как щедрый нищий.
Виланд.Только трус страшится смерти!
Адмет.Геройской смерти – да, но смерти обыденной страшится каждый, даже герой. Таков закон естества. Или вы думаете, я дрожал бы за свою жизнь, отбивая от врагов супругу или защищая свои владения? И все же…
Виланд.Вы говорите, как люди другого мира, – на языке, слова которого я слышу, смысла же их не понимаю.
Адмет.Мы говорим по-гречески. Или этот язык вам так непонятен? Адмет…
Еврипид.Вы позабыли, что он принадлежит к секте, которая желает уверить всех страдающих водянкой, прокаженных, увечных, будто по смерти их сердца станут тверже, дух – отважнее, костяк – тяжелее. Он в это верит.
Адмет.Ах, только притворяется! Нет, вы еще в достаточной мере человек, чтобы перенестись в Еврипидова Адмета.
Алкеста.Подумайте и расспросите вашу жену.
