Текст книги "Собрание сочинений в десяти томах. Том четвертый. Драмы в прозе"
Автор книги: Иоганн Вольфганг фон Гёте
Жанр:
Драматургия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 33 страниц)
Иеттери плотниквстречаются.
Плотник.Разве я все не сказал наперед? Еще на прошлой неделе, когда цех собрался, я говорил: смута теперь начнется несусветная.
Иеттер.А правда, что во Фландрии они все церкви разграбили?
Плотник.Дочиста. И церкви и часовни. Одни голые стены оставили. Босячня проклятая! Нашему правому делу как напортили! Надо было нам раньше, честь честью, настаивать перед правительницей на своих правах, и точка. Ежели мы сейчас об них заговорим, ежели сейчас соберемся, сразу пойдут разговоры, что мы-де к бунтовщикам примкнули.
Иеттер.Да, теперь каждый думает: чего тебе первому нос совать? От носа и до шеи недалеко.
Плотник.Страх берет, когда сброд бушевать начинает, им ведь терять нечего. Мы за свои права стоим, а для них наши права – пустая отговорка; они всю страну загубят.
Подходит Зоост.
Зоост.Добрый день, судари мои. Что новенького? Правду ли говорят, будто иконоборцы на нашу столицу пошли?
Плотник.Тут им поживиться не дадут.
Зоост.Ко мне солдат зашел, табаку купить, я его и повыспросил. Правительница уж какая бравая, умная женщина, а и та растерялась. Плохо, видно, дело, если она за своих стражников прячется. Замок ими битком набит. Поговаривают, будто она собралась бежать из города.
Плотник.Ну уж это напрасно! Ее присутствие – наша защита, да и мы ее сумеем защитить получше, чем эти усачи. А коли она сохранит нам наши права и вольности, так мы ее на руках носить будем.
К ним подходит мыловар.
Мыловар.Худо дело! Хуже не бывает! Все летит вверх тормашками! Да, теперь надо тихо сидеть, а то, глядишь, бунтовщиками объявят.
Зоост.Скажите на милость, еще предсказатель сыскался.
Мыловар.Я знаю, тут многие сторону кальвинистов держат, епископов честят и королю спуска не дают. Но верноподданный, настоящий католик, тот…
Мало-помалу вокруг них собирается разношерстная публика и прислушивается.
Подходит Фансен.
Фансен.Доброго здоровья, господа! Что нового?
Плотник.Не связывайтесь с ним, дрянь он, а не человек.
Иеттер.Он, кажется, писец у доктора Витца?
Плотник.Этот уж много господ переменил. Сначала был писцом, а как хозяева, один за другим, его повыгоняли за мошеннические проделки, стал то ли подпольным адвокатом, то ли нотариусом. Ко всему он еще и пьяница.
Подходит еще народ.Стоят, разбившись на кучки.
Фансен.Вот и вы сюда пришли, видать, пошушукаться. Да, разговор-то интересный.
Зоост.И я так полагаю.
Фансен.Будь у кого-нибудь из вас сердце, а у другого еще и голова в придачу, мы бы вмиг разорвали испанские цепи.
Зоост.Хозяин, так говорить не положено. Мы королю присягали.
Фансен.А король нам. Не забудьте.
Иеттер.Его правда. Вы как думаете?
Голоса из толпы.Давайте-ка еще послушаем. Этот человек понимающий! У него котелок здорово варит.
Фансен.Был у меня когда-то старик хозяин. Каких только он не имел пергаментов, грамот прадедовских времен, контрактов и судебных документов, я уж не говорю о самых редкостных книгах. В одной все наше государственное устройство было изложено: как сначала нами, нидерландцами, правили разные князьки и все-то по стародавним обычаям, как наши предки чтили своего князя, если он ими правил по-хорошему, и умели его окоротить, когда он лишнее себе позволит. Тут и сословное собрание сразу же за них вступалось, потому что в каждой провинции, самой мелкой, было свое сословное и земское собрание.
Плотник.Придержи язык! Всем это давно известно. Любой добропорядочный бюргер знает про свое государство, что ему знать положено.
Иеттер.Не мешайте ему говорить, всё что-нибудь да узнаем.
Зоост.Правильно.
Многие.Говорите, говорите, не каждый день это услышишь.
Фансен.Вот ведь вы, бюргеры, каковы! Живете – только небо коптите; ремесло к вам перешло от родителей, а значит, и власть пусть вами вертит, как хочет и как умеет. Ни традиция, ни история, ни права власть имущих – все это вас не касается; потому-то испанцы и поймали вас в сети.
Зоост.Такие мысли и на ум не идут, если у тебя, кроме хлеба насущного, ничего нету.
Иеттер.Проклятье! Почему же нам вовремя никто ничего такого не сказал?
Фансен.Я вам сейчас говорю. Испанскому королю счастье привалило, завладел он всеми нашими провинциями, да только нечего ему в них на свой лад хозяйничать, пусть правит, как прежде мелкие князья правили, каждый своей провинцией. Понятно вам?
Иеттер.Объясни получше!
Фансен.И без того ясно как день. Разве не должны нас судить по законам нашей провинции? А нынче что получается?
Один из бюргеров.Твоя правда!
Фансен.У брюссельца один закон, у жителя Антверпена или Гента другой. А нынче-то что? Откуда же это, спрашивается, пошло?
Другой бюргер.Ей-богу, так.
Фансен.Если сейчас не спохватитесь, покажут вам, где раки зимуют. Тьфу! Что не сумел ни Карл Смелый, ни Фридрих Воитель, ни Карл Пятый, с тем Филипп управился, да еще бабьими руками.
Зоост.Верно, верно! Прежние князья ведь тоже пытались…
Фансен.А как же! Да только отцы наши не зевали: досадит им князь, они уведут его сына и наследника и спрячут куда-нибудь, а уж если отдадут, то с превеликой для себя выгодой. Вот это люди были! Знали, чего им надо. И знали, как дело делается! Настоящие люди! Потому-то наши права так отчетливо изложены, наши вольности так надежны.
Мыловар.Что вы там толкуете про вольности?
Народ.Про наши вольности, про наши права! Еще об них расскажите.
Фансен.Нам, брабантцам, дано всего больше преимущественных прав, хотя у других провинций они тоже имеются. Я про это в книге читал…
Зоост.Ну валяйте, рассказывайте!
Иеттер.А мы послушаем.
Один из бюргеров.Очень вас прошу!
Фансен.Во-первых, там сказано, что герцог Брабантский должен быть нам добрым и верным государем.
Зоост.Добрым? Так и сказано?
Иеттер.Верным? Ужели правда?
Фансен.Слушайте, что я говорю. Он нам присягал, как и мы ему. Во-вторых, ему не дозволено над нами самодержавствовать ни делом, ни помыслом, ни случаем – никогда.
Иеттер.Здорово! Здорово! Ни делом, ни помыслом.
Зоост.И ни случаем.
Другой.Никогда! Вот самое главное. Не дозволено никому и никогда.
Фансен.Так черным по белому стоит.
Иеттер.Принесите нам эту книгу!
Один из бюргеров.Она нам позарез нужна.
Другие.Книгу! Книгу!
Один из бюргеров.Мы с ней к правительнице пойдем.
Еще один.А вы, господин доктор, станете там речь держать!
Мыловар.Ну и дурачье!
Несколько голосов из толпы.Еще что-нибудь из книги!
Мыловар.Да я ему башку сворочу, если он еще хоть слово вымолвит!
Народ.Только попробуй! Расскажите подробнее о наших правах! Какие у нас еще права имеются?
Фансен.Разные, среди них самые дельные и полезные. А еще в книге стоит: правитель не должен ни улучшать положение духовенства, ни увеличивать его численность без согласия дворянства и сословий. Зарубите это себе на носу! И государственный строй изменять ему тоже не дозволено.
Зоост.Это верно?
Фансен.Я вам указ покажу, он уже лет двести, а то и триста как вышел.
Бюргер.А мы терпим новых епископов? Дворянство обязано за нас вступиться, не то мы им покажем!
Другие бюргеры.И не позволим инквизиции гнуть нас в бараний рог!
Фансен.Сами виноваты!
Народ.У нас есть еще Эгмонт! Есть Оранский! Они нас в обиду не дадут.
Фансен.Ваши братья во Фландрии встали за доброе дело.
Мыловар.Ах ты, собака! (Бьет его.)
Другие бюргеры (возмущенно кричат).Ты, верно, испанец?
Один из бюргеров.Как ты смеешь, честного человека…
Другой.Ученого мужа…
Набрасываются на мыловара.
Плотник.Да опомнитесь вы, ради бога!
В драку вмешиваются люди из толпы.
Что ж это такое, друзья!
Мальчишки свистят, бросаются камнями, науськивают собак, зеваки стоят не двигаясь, народ стремительно прибывает, одни спокойно прохаживаются взад и вперед, другие озоруют, орут, кричат «Свобода и наши права! Права и свобода!»
Появляется Эгмонтсо свитой.
Эгмонт.Спокойней! Спокойней! Что здесь происходит? Да угомонитесь же наконец! Разнять их!
Плотник.Ваша светлость, вы сюда явились, словно ангел небесный! Тише! Вы что, ослепли? Сам граф Эгмонт! Хвала графу Эгмонту!
Эгмонт.И здесь распря! Что вы затеяли? Брат на брата! Рядом августейшая наша правительница, а на вас удержу нету! Разойдитесь! Возвращайтесь к своим делам! Безделье в будни до добра не доведет! Что здесь случилось?
Волнение мало-помалу стихает, все уже толпятся вокруг Эгмонта.
Плотник.Они из-за своих прав передрались.
Эгмонт.Которые сами же и порушат своим озорством. А кто вы есть? Как будто все люди честные.
Плотник.Стараемся по мере сил.
Эгмонт.К какому цеху вы принадлежите?
Плотник.Плотник и цеховой старшина.
Эгмонт.А вы?
Зоост.Мелочный торговец.
Эгмонт.Вы?
Иеттер.Портной.
Эгмонт.Припоминаю, вы шили ливреи для моих слуг. Вас звать Иеттер.
Иеттер.Благодарствуйте, что запомнили мое имя.
Эгмонт.Я не скоро забываю тех, кого видел и с кем говорил хоть однажды. Вам же всем мой совет – старайтесь сохранять спокойствие, вы и так на плохом счету. Не гневите больше короля, власть как-никак в его руках. Любой добропорядочный бюргер, который честно и усердно зарабатывает свой хлеб, повсюду имеет столько свободы, сколько ему надобно.
Плотник.Так-то оно так, беда только, что, с позволения сказать, разные там лодыри, пьянчуги и лентяи от нечего делать склоки затевают, с голодухи насчет своих прав шуруют, врут с три короба доверчивым и любопытным дурачкам да за кружку пива мутят народ, на его же беду. Это их сердцам всего любезнее. Да и то сказать, мы так бережем наши дома да сундуки, что им, конечно, охота подпустить нам красного петуха.
Эгмонт.Вы вправе рассчитывать на поддержку, меры уже приняты, с этим злом надо покончить раз и навсегда. Твердо стойте против иноземной веры и не думайте, будто мятежом можно укрепить свои права. Не выходите из домов и не позволяйте этим горлопанам толпиться на улицах. Разумному человеку многое под силу.
Толпа между тем редеет.
Плотник.Благодарствую, ваша милость, благодарствую на добром слове! Все сделаем, что сумеем.
Эгмонт уходит.
Благородный господин! Истинный нидерландец! Ни чуточки нет в нем испанского.
Иеттер.Был бы он у нас правителем, все бы за ним пошли.
Зоост.Как бы не так! На это место король только своих сажает.
Иеттер.Заметил ты его наряд? По последней моде – испанский покрой.
Плотник.Он и собой красавец!
Иеттер.А шея-то лакомый кусочек для палача.
Зоост.Да ты рехнулся! Надо же эдакую чушь пороть!
Иеттер.Глупо, конечно, что такие мысли в голову лезут. У меня всегда так. Увижу красивую, стройную шею и невольно думаю: с такой хорошо голову рубить. Все эти казни треклятые! День и ночь стоят перед глазами. Плавают, к примеру, парни в реке, смотрю я на их голые спины, и тут же мне вспоминаются десятки таких спин, при мне в клочья изодранных розгами. А встречу какого-нибудь пузана, и мне уж мерещится, как его на кол сажают. Во сне я весь дергаюсь; ни часу покоя не знаешь. Веселье да шутки уж и на ум не идут; одни страшные картины перед глазами.
Секретарьза столом, заваленным бумагами. Встает в тревоге.
Секретарь.Его все нет и нет, я уже битых два часа дожидаюсь с пером в руке и бумагами наготове. А я-то надеялся хоть сегодня уйти не замешкавшись. Очень уж мне сейчас время дорого! Такое нетерпенье разбирает, что не дай бог! «Приходи точно в назначенный час!» – крикнул он, уходя, а сам куда-то запропастился. Дел-то у меня столько, что я и до полуночи не управлюсь. Он, конечно, на многое смотрит сквозь пальцы. Ей-богу, лучше бы был построже, да отпускал в положенное время. Тогда бы уж я как-нибудь приспособился. Два часа, как он ушел от правительницы, но поди знай, кто ему на пути повстречался.
Входит Эгмонт.
Эгмонт.Ну, что там у тебя?
Секретарь.Все готово, и три гонца дожидаются вас.
Эгмонт.Ты, видно, считаешь, что я слишком долго отсутствовал: физиономия у тебя недовольная.
Секретарь.Я давно жду ваших приказов. Вот бумаги!
Эгмонт.Донна Эльвира рассердится на меня, узнав, что это я тебя задержал.
Секретарь.Шутить изволите.
Эгмонт.И не думал! Не конфузься. У тебя хороший вкус, к тому же я доволен, что ты обзавелся подругой в замке. Что там в письмах?
Секретарь.Всякое, но радостных вестей маловато.
Эгмонт.Хорошо уж и то, что радость мы находим дома и нет у нас надобности дожидаться ее со стороны. Много пришло писем?
Секретарь.Предостаточно. И три гонца ждут вас.
Эгмонт.Начни с самого важного.
Секретарь.Все важное.
Эгмонт.Тогда по порядку, но живо!
Секретарь.Капитан Бреда прислал реляцию о дальнейших событиях в Генте и его окрестностях. Мятеж, в общем-то, утих.
Эгмонт.Он, надо думать, пишет об отдельных бесчинствах и вспышках ярости?
Секретарь.Да, они еще имеют место.
Эгмонт.Избавь меня от подробностей.
Секретарь.Взяты под стражу еще шестеро – в Фервите они повалили статую Пресвятой девы. Капитан запрашивает, должен ли он их повесить, как вешал других богохульников?
Эгмонт.Устал я от этих казней. Высечь и отпустить восвояси.
Секретарь.Среди них две женщины; их тоже прикажете высечь?
Эгмонт.Пусть сделает им внушение и скажет, чтобы убирались поскорей.
Секретарь.Бринк из роты Бреды собрался жениться. Капитан надеется, что вы ему запретите. Он пишет, у них-де и без того столько женщин, что в случае приказа о выступлении его отряд будет больше смахивать на цыганский табор.
Эгмонт.Ну, Бринк еще куда ни шло! Он парень молодой, ладный и так уж меня просил перед моим отъездом. Но больше я никому разрешения не дам, хоть мне и жаль лишать этих бедолаг главной радости – им немало терпеть приходится.
Секретарь.Двое из ваших людей, Зетер и Харт, дурно обошлись с девушкой, дочерью трактирщика. Они подстерегли ее, когда она была одна, и конечно, не могла с ними справиться.
Эгмонт.Если она честная девушка, а они совершили насилие, их надо сечь три дня кряду, а если есть у них какое-то имущество, следует часть его отдать девушке на приданое.
Секретарь.Один из чужеземных проповедников тайком пробирался через Комин и был задержан. Он клянется, что шел во Францию. Согласно приказу его следует обезглавить.
Эгмонт.Пусть они, не поднимая шума, доведут его до границы и заверят, что в следующий раз ему это уже с рук не сойдет.
Секретарь.Вот письмо от вашего мытаря. Он пишет, что подати поступают неисправно, на этой неделе он вряд ли сумеет выслать затребованные деньги, мятеж внес путаницу во все дела.
Эгмонт.Деньги должны быть здесь! Как он их добудет – его забота.
Секретарь.Он обещает сделать все возможное и хочет добиться, чтобы Раймонда, который так давно вам должен, взяли под стражу и судом взыскали с него долг.
Эгмонт.Но он ведь обещал расплатиться.
Секретарь.В последний раз он ходатайствовал об отсрочке на две недели.
Эгмонт.Надо дать ему еще две недели, а тогда уж обратиться в суд.
Секретарь.Вы ему мирволите: дело здесь не в отсутствии денег, а в отсутствии охоты. Он образумится, только когда увидит, что с вами шутки плохи. Далее, сборщик податей предлагает не выплатить за полмесяца пособия, милостиво назначенного вами старым солдатам и вдовам; за это время мы что-нибудь сообразим, а они перебьются.
Эгмонт.Что значит «перебьются»? Им деньги нужнее, чем мне. Пиши, чтобы он об этом и думать забыл.
Секретарь.А откуда прикажете ему взять деньги?
Эгмонт.Пусть поломает голову. Я уже в прошлом письме предупреждал его.
Секретарь.Вот он и вносит свои предложения.
Эгмонт.Этим предложениям – грош цена. Надо ему еще подумать и предложить мне что-нибудь более приемлемое. А главное – раздобыть деньги.
Секретарь.Письмо графа Оливы я опять положил на виду. Простите, что напоминаю вам о нем. Но достойный старец прежде других заслуживает подробного ответа. Вы хотели собственноручно написать ему. Он ведь и вправду любит вас как отец.
Эгмонт.Все времени не выберу. Многое есть, что я ненавижу, но всего ненавистнее мне – писать письма. Ты ведь отлично подделываешь мой почерк, напиши ему вместо меня. Я жду Оранского. И уж конечно, писать не соберусь, а мне хотелось бы его успокоить касательно всех его сомнений.
Секретарь.Скажите мне в общих чертах, что вы хотели бы ему написать, я сочиню ответ и принесу его вам на подпись. И напишу так, что даже суд удостоверит – это ваша рука.
Эгмонт.Дай мне письмо! (Пробежав его глазами.)Добрый, славный старик! Но разве ты и в юности отличался такой осмотрительностью? Разве ты никогда не брал штурмом стены? А в битве держался позади, потому что тебе это подсказывало благоразумие? Преданный, заботливый друг! Он желает мне долгой жизни и счастья и не понимает, что тот уже мертв, кто живет лишь затем, чтобы оберегать себя. Напиши ему: пусть не тревожится, я поступаю как должно, но буду начеку. Пусть он употребит мне на пользу уважение, которое снискал себе при дворе, и примет мои заверения в величайшей благодарности.
Секретарь.И это все? Он ждет большего.
Эгмонт.Что еще мне сказать? Хочешь, чтобы было побольше слов позаботься об этом сам. Все ведь вращается вокруг одной оси: я должен жить не так, как только и могу жить. Я жизнерадостен, ко всему отношусь легко, живу, что называется, во весь опор – это мое счастье, и я не променяю его на безопасность склепа. Вся кровь во мне восстает против испанского образа жизни, не могу я и не хочу равнять свой шаг по новой торжественной мерке испанского двора. Разве я живу затем, чтобы опасливо думать о своей жизни? Неужели мне сегодня отказываться от наслаждения минутой из желания быть уверенным, что наступит завтра, омраченное той же тревогой, теми же страшными мыслями?
Секретарь.Прошу вас, господин мой, не будьте так резки, так суровы с этим прекрасным человеком. Вы же всегда привечаете людей. Скажите мне доброе слово для успокоения вашего благородного друга. Подумайте, как деликатно он печется о вас, как старается ничем вас не задеть.
Эгмонт.И все же он вечно касается одной только струны. Ему с давних пор ведомо, как ненавистны мне эти увещания, они смущают мою душу, а толку от них чуть. Скажи, если бы я был лунатик и разгуливал по верхушке отвесной крыши, возможно ли, чтобы друг, желая меня предостеречь, окликнул меня и тем самым убил? Пусть лучше каждый идет своим путем и остерегается как умеет.
Секретарь.Конечно, страшиться вам не пристало, но тот, кто вас знает и любит.
Эгмонт (берет письмо).Опять он припоминает старые сказки, как однажды в веселой компании и под хмельком мы немало накуролесили и наговорили, а потом слухи о нашем поведении и его последствиях распространились по всему королевству. А всего-то и было, что мы велели вышить шутовские колпаки и погремушки на ливреях наших слуг, но вскоре заменили эти дурацкие украшения колчанами со стрелами, что показалось еще более опасным символом тем, кому угодно толковать обо всем, что не поддается истолкованию. То или иное дурачество приходило нам на ум в веселую минуту, и мы тотчас же его осуществляли; наша вина, что целая компания дворян, каждый с нищенской сумой и с придуманным для себя прозванием, насмешливо и смиренно напоминали королю о его долге, – да, это наша вина, но что с того? Разве карнавальная потеха равнозначна государственной измене? Можно ли обессудить нас за пестрое тряпье, в которое юношеский задор и хмельная фантазия обрядили постылую наготу нашей жизни? Мне думается, не стоит жизнь принимать так уж всерьез. Если утро не будит нас для новых радостей, а вечер не сулит нам новых наслаждений, стоит ли труда одеваться и раздеваться? Разве солнце сегодня светит нам для того, чтобы мы размышляли о вчерашнем дне или угадывали и связывали воедино то, что нельзя ни связать, ни угадать, – судьбы грядущего дня? Нет, не будем предаваться подобным размышлениям, оставим их школярам и царедворцам: им подобает думать и додумываться, притворяться и ползать на брюхе, сколько хватит сил, извлекая из своего притворства хоть малую выгоду. Если что-нибудь из этого сгодится для твоего письма, но так, чтобы оно не разрослось в целую книгу, я буду рад. Славный старец всему придает слишком большое значение. Так друг, долго державший нашу руку, сильнее сжимает ее, прежде чем выпустить из своей.
Секретарь.Простите меня, но у пешехода кружится голова, когда мимо, громыхая по мостовой, стремительно проносится экипаж.
Эгмонт.Дитя, дитя! Довольно! Словно бичуемые незримыми духами времени, мчат солнечные кони легкую колесницу судьбы, и нам остается лишь твердо и мужественно управлять ими, сворачивая то вправо, то влево, чтобы не дать колесам там натолкнуться на камень, здесь сорваться в пропасть. Куда мы несемся, кто знает? Ведь даже мало кто помнит, откуда он пришел.
Секретарь.О господин граф! Господин граф!
Эгмонт.Я вознесен высоко, но могу и должен вознестись еще выше, я преисполнен надежды, отваги, силы. Вершины своего пути я пока не достиг, а достигнув, буду стоять на ней твердо и без боязни. Но коли суждено мне пасть, то разве что удар грома, буря или собственный неосторожный шаг низринут меня в бездну – и там я буду лежать среди тысяч других. Я всегда был готов пролить свою кровь вместе со славными моими соратниками и ради малого военного успеха. Так неужели мне скупиться, когда речь идет о бесценнейшем достоянии всей жизни – о свободе?
Секретарь.Господин граф! Вы не отдаете себе отчета, какие слова вы произносите! Да хранит вас бог!
Эгмонт.Собери свои бумаги. Принц Оранский уже здесь. Приготовь самые важные письма, чтобы гонцы успели выехать до того, как закроют ворота. С остальным – время терпит. Письмо графу отложи до завтра. Поспеши к Эльвире и передай ей мой поклон. Постарайся разузнать, как чувствует себя правительница; говорят, ей нездоровится, но она это скрывает.
Секретарь уходит.
Входит принц Оранский.
Добро пожаловать, принц. Вы чем-то встревожены?
Оранский.Что вы скажете по поводу нашей беседы с правительницей?
Эгмонт.В том, как она приняла нас, я ничего странного не усмотрел. Мне уже не раз доводилось видеть ее такой. По-моему, она не совсем здорова.
Оранский.Разве вы не обратили внимания, что она была более замкнута, чем обычно? Поначалу она, видно, хотела сдержанно одобрить наше поведенье во время последнего буйства черни, но затем спохватилась, что ее слова могут быть превратно истолкованы, и перевела разговор на привычную ей тему мы, нидерландцы, никогда-де не понимали ее мягкости и дружелюбия, не умели ценить ее, отчего все ее старанья ни к чему не приводили; в конце концов она устанет, и король должен будет решиться на другие меры. Разве вы этого не слышали?
Эгмонт.Кое-что я пропустил мимо ушей, так как думал о другом. Она женщина, дорогой мой принц, а женщины хотят, чтобы все и вся покорно несли их легкое ярмо, хотят, чтобы Геркулес, сбросив с себя львиную шкуру, сел за прялку, воображают, что если они миролюбивы, то брожение, возникшее в народе, бури, поднятые могущественными соперниками, должны улечься от одного их доброго слова и непримиримые стихии в кротком единодушии склониться к их ногам. То же самое и с правительницей, а так как добиться этого ей невозможно, то она чудит и сердится, сетует на неразумие и неблагодарность и грозит нам страшным будущим – то есть своим отъездом.
Оранский.Вы не верите, что она исполнит эту угрозу?
Эгмонт.Никогда! Сколько раз я уже видел, как она собиралась в путь! Куда ей ехать? Здесь она правительница, королева, неужто она станет влачить убогую жизнь при дворе своего брата или отправится в Италию, чтобы погрязнуть в старых семейных распрях?
Оранский.Вы считаете такое решение невозможным, ибо уже не раз были свидетелем ее колебаний и отступлений. И все же эта мысль стала ей привычной, новый оборот событий может подтолкнуть ее наконец-то осуществить свое давнее намерение. Что, если она уедет и король пришлет нам кого-нибудь другого?
Эгмонт.Ну что ж, этот другой приедет и найдет для себя достаточно дела. Приедет с широкими замыслами, проектами, идеями, как навести порядок, все подчинить себе и удержать в подчинении, а столкнется сегодня с одной досадной мелочью, завтра с другой, послезавтра с препятствием уже более серьезным, месяц он потратит на новые проекты, другой – на печальные мысли о неудавшихся затеях, полгода провозится с какой-то одной провинцией. У него тоже время протечет между пальцев, голова закружится, а жизнь, как и раньше, будет идти своим чередом, проплыть по морям курсом, ему указанным, ему, конечно, не удастся, и он возблагодарит господа уже за то, что среди этой бури сумел провести свой корабль в стороне от подводных рифов.
Оранский.А что, если мы посоветуем королю произвести опыт?
Эгмонт.Какой именно?
Оранский.Попробовать, каково будет туловищу без головы.
Эгмонт.Что?
Оранский.Эгмонт, вот уже долгие годы я денно и нощно думаю о том, что здесь происходит; я словно бы склоняюсь над шахматной доской, и каждый ход противника представляется мне важным. Как досужие люди всеми своими помыслами тщатся проникнуть в тайны природы, так я считаю долгом, призванием властелина, вникнуть в убеждения, в намерения всех партий. У меня есть причина опасаться взрыва. Король долго правил согласно определенным принципам, теперь он видит, что толку от них мало. Что ж удивительного, если он попытается идти другим путем?
Эгмонт.Не думаю. Когда ты становишься стар и так много уже испробовано, а в мире порядка все нет, пыл неизбежно остывает.
Оранский.Одного он еще не испробовал.
Эгмонт.Чего же?
Оранский.Сохранить народ, а знать уничтожить.
Эгмонт.Многие издавна боятся такого оборота событий. Напрасные страхи!
Оранский.Когда-то это были страхи, мало-помалу они переросли в подозрения, а ныне – в уверенность.
Эгмонт.Да разве есть у короля слуги преданнее нас?
Оранский.По-своему мы служим ему, но друг другу можем признаться, что умеем разделять его права и наши.
Эгмонт.Кто ж поступает иначе? Мы его вассалы и покорствуем его воле.
Оранский.А если он потребует большего и назовет вероломством то, что мы называем «стоять за свои права»?
Эгмонт.Защитить себя мы сумеем. Пусть созовет рыцарей «Золотого руна», они нас рассудят.
Оранский.А что, если приговор будет вынесен до следствия и кара опередит приговор?
Эгмонт.Филипп не захочет взвалить на себя обвинение в такой несправедливости и совершить поступок, столь опрометчивый даже в глазах его советников.
Оранский.Не исключено, что и они несправедливы и опрометчивы.
Эгмонт.Нет, принц, этого быть не может. Кто осмелится поднять руку на нас? Бросить нас в темницу – попытка безнадежная и бесплодная. Никогда они не отважатся так высоко взметнуть знамя тирании. Даже легчайший ветерок разнесет подобную весть по всей нашей стране и раздует неслыханный пожар. Да и к чему это приведет? В одиночестве король не может ни судить, ни выносить приговоры; на убийство из-за угла они не решатся. Не посмеют решиться. Грозное единение вмиг сплотило бы народ. Ненависть к самому слову «Испания» вылилась бы в навечное отпадение от нее.
Оранский.Да, но пламя будет бушевать уже над нашими могилами, а кровь врагов станет лишь никому не нужной искупительной жертвой. Все это нам надо обдумать, Эгмонт.
Эгмонт.Что же они предпримут?
Оранский.Альба уже на пути в Нидерланды.
Эгмонт.Не думаю.
Оранский.Я это знаю.
Эгмонт.Правительница ни о чем слушать не хотела.
Оранский.Тем более я убеждаюсь в своей правоте. Она уступит ему место. Его кровожадность мне известна, и войско следует за ним.
Эгмонт.Новые тяготы для провинций, народу круто придется.
Оранский.Сначала они обезвредят главарей.
Эгмонт.Нет, нет!
Оранский.Нам надо уехать каждому в свою провинцию. И там укрепиться. К откровенному насилью он сразу не прибегнет.
Эгмонт.Но ведь нам, вероятно, надлежит приветствовать его, когда он прибудет?
Оранский.Не будем спешить.
Эгмонт.А если он именем короля потребует нашего присутствия?
Оранский.Найдем отговорку.
Эгмонт.Но если он будет настаивать?
Оранский.Принесем свои извинения.
Эгмонт.А если заупрямится?
Оранский.Тем паче – не явимся.
Эгмонт.Это будет значить: война объявлена и мы бунтовщики. Принц, не поддавайся соблазнам своего ума; я знаю, страха ты не ведаешь. Но обдумай этот шаг.
Оранский.Я его обдумал.
Эгмонт.Пойми, если ты ошибешься, ты станешь виновником самой кровопролитной войны, бушевавшей в какой-либо стране. Твой отказ – это сигнал для всех провинций разом взяться за оружие; он станет оправданием любой жестокости – станет вожделенным и долгожданным предлогом для Испании. Каких больших, каких долгих усилий стоило нам умиротворить народ, а теперь ты одним мановением руки хочешь ввергнуть его в небывалую смуту. Подумай о городах, о дворянстве, о народе, о торговле и земледелии, о ремеслах! Подумай об опустошении страны, о кровопролитии! Солдат остается спокойным, когда на поле боя падает тот, кто был с ним рядом. Но когда река понесет вниз по течению тела горожан, детей, девушек, а ты, объятый ужасом, будешь стоять на берегу, уже не понимая, за чье дело ты вступился, ибо гибнут те, кого ты хотел защитить, достанет ли у тебя сил тихо промолвить: я защищал себя?
Оранский.Мы не простые люди, Эгмонт. И если нам подобает жертвовать собой ради тысяч, то, значит, подобает и щадить себя ради них.
Эгмонт.Тот, кто себя щадит, сам себе подозрителен.
Оранский.Но тот, кто знает себя, маневрирует увереннее.
Эгмонт.Твои поступки делают неизбежным зло, которого ты страшишься.
Оранский.Идти навстречу неотвратимому злу разумнее и смелее.
Эгмонт.Когда опасность так велика, надо принимать в расчет даже самую малую надежду.
Оранский.Нам уже и ступить некуда, пред нами – бездна.
Эгмонт.Разве милость короля – такая малая полоска земли?
Оранский.Не такая уж малая, но скользкая.
Эгмонт.Клянусь богом, это несправедливо. Я не терплю, когда о нем думают неподобающим образом! Он сын императора Карла и не способен на низкий поступок.
Оранский.Короли низких поступков не совершают.
Эгмонт.Его надо узнать получше.
Оранский.Наше знание и говорит нам – не дожидайтесь опасной пробы.
Эгмонт.Никакая проба не опасна, если ты ее не страшишься.
Оранский.Ты рассержен, Эгмонт.
Эгмонт.Я все должен видеть собственными глазами.
Оранский.О, если бы на сей раз ты захотел посмотреть моими. Друг мой, твои глаза открыты, и ты уверен, что видишь все. Я ухожу! Жди прибытия Альбы, и господь да хранит тебя! Может быть, мой отказ послужит тебе во спасенье. Может быть, дракон и отвернется от добычи, если ему не удастся сразу проглотить нас обоих. Может быть, он помедлит, чтобы вернее ударить, а ты, прозрев, увидишь все в правильном свете. Но скорее, скорее! Спасайся, Эгмонт! Спасайся! Прощай! Будь зорок, Эгмонт, пусть ничего не ускользнет от твоего вниманья: сколько войска он приведет с собой? Как разместит его в городе, какая власть еще останется правительнице? Будут ли начеку твои друзья? Подай мне весть о себе… Эгмонт!..
Эгмонт.Чего ты хочешь от меня?
