Текст книги "Собрание сочинений в десяти томах. Том четвертый. Драмы в прозе"

Автор книги: Иоганн Вольфганг фон Гёте

Вейслинген.Вы подозрительны и судите несправедливо.

Гец.Вейслинген, могу я говорить напрямик? Как я ни мал, но я сучок в вашем глазу, так же, как Зикинген и Зельбиц. Все это потому, что мы твердо решили лучше умереть, чем быть обязанными жизнью кому-либо, кроме бога, или служить верой и правдой кому-либо, кроме императора. Вот они и обхаживают меня и стараются очернить в глазах его величества, его друзей и моих соседей и шпионят за мной ради своих целей. Хотят убрать меня с дороги во что бы то ни стало. Потому-то вы и взяли в плен моего оруженосца, ибо знали, что он послан мною на разведку. Потому и поступил он не так, как должно, ибо не предал меня вам. А ты, Вейслинген, ты – их орудие!

Вейслинген.Берлихинген!

Гец.Ни слова об этом больше! Я враг объяснений – обманываешь или себя, или другого, а большей частью – обоих.

Карл.Кушать подано, отец!

Гец.Приятная весть! Идемте! Надеюсь, мои женщины развеселят вас. Прежде вы были большим их поклонником и у девиц было что о вас порассказать. Идемте!

Уходят.

Епископ Бамбергский, аббат фульдский, Олеарий, Либетраут, придворные.

Все сидят за столом. Вносят десерт и вино в больших бокалах.

Епископ.Много ли немецких дворян обучается теперь в Болонье?

Олеарий.Есть и дворяне и бюргеры. И, не хвастаясь, могу сообщить, что они заслужили себе там отменную похвалу. Речение – «прилежен, как немецкий дворянин», – вошло в университете в пословицу. Так как бюргеры прилагают похвальные усилия к тому, чтобы дарованиями возместить низость происхождения, то и дворяне, в похвальном соревновании с ними, стремятся возвысить прирожденное достоинство блестящими заслугами.

Аббат.Каково!

Либетраут.Скажите! Чего только не бывает на свете! «Прилежен, как немецкий дворянин!» Никогда в жизни этого не слыхал!

Олеарий.Да, они – предмет удивления для всего университета. Некоторые из них – старейшие и способнейшие – вскоре вернутся сюда докторами. Император с радостью даст им лучшие места.

Епископ.За этим дело не станет.

Аббат.К примеру, не знаете ли вы одного молодого дворянина? Он из Гессена.

Олеарий.Там много гессенцев.

Аббат.Его зовут… он… Из вас никто его не знает? Его мать была урожденная… Ох! Его отец был кривой на один глаз и маршал.

Либетраут.Фон Внльденгольц?

Аббат.Правильно! Фон Вильденгольц.

Олеарий.Его я хорошо знаю. Он – молодой человек с большими дарованиями. Особенно славится стойкостью на диспутах.

Аббат.Это у него от матери.

Либетраут.Но муж никогда не прославлял ее за это.

Епископ. Как, говорите вы, зовут того императора, который написал ваш Corpus iuris [1]1
  Свод законов (лат.).


[Закрыть].

Олеарий.Юстиниан.

Епископ.Достойный государь! За его здоровье!

Олеарий.Вечная память ему!

Пьют.

Аббат.Должно быть, это замечательная книга.

Олеарий.Ее можно именовать книгою книг, она – собрание всех законов, – на каждый случай готов приговор, то же, что устарело или стало нелепым, восполняется глоссами, коими ученейшие мужи украсили это превосходнейшее произведение.

Аббат.Собрание всех законов! Тьфу ты пропасть! Значит, там есть и все десять заповедей?

Олеарий.Implicite, конечно, но не explicite.

Аббат.Я это и подразумевал – сами по себе и без дальнейших экспликаций.

Епископ.Но, по-вашему, лучше всего то, чтобы в государстве, где его введут и будут соблюдать неукоснительно, был обеспечен полный покой и мир?

Олеарий.Без сомнения.

Епископ.За докторов прав!

Олеарий.Я сумею почтить их.

Пьют.

Дай бог, чтобы и на моей родине говорили то же!

Аббат.Вы откуда, ученейший муж?

Олеарий.Из Франкфурта-на-Майне, ваше преподобие.

Епископ.А разве вы, господа, там не в чести? Как это случилось?

Олеарий.Удивительное дело! Я приезжал туда получить отцовское наследство, а когда чернь прослышала, что я юрист, то чуть камнями меня не побила.

Аббат.Не приведи, господи!

Олеарий.А всё оттого, что в суде шоффенов, уважаемом повсеместно, судейские места заняты исключительно людьми, не знакомыми с римским правом. Считается достаточным точное знание внутреннего и внешнего положения города, приобретенное путем опыта и долгой жизни. Вот горожан и крестьян и судят на основании старых обычаев да немногих статутов.

Аббат.А ведь это хорошо.

Олеарий.Но далеко не достаточно. Жизнь человеческая коротка, в одном поколении все казусы встретиться не могут. Собранием таких случаев за многие столетия и являются наши книги законов. Кроме того, воля и мнения человеческие крайне неустойчивы. Что сегодня одному кажется правильным, то другой назавтра будет порицать; таким образом, замешательство и несправедливость неизбежны. Все это определяют законы; и законы – неизменяемы.

Аббат.Конечно, это лучше.

Олеарий.Чернь того не признает; она, правда, падка до новшеств, но те новшества, которые хотят выбить ее из старой кожи, ненавистны ей даже тогда, когда они ведут ко благу. Они ненавидят юриста, точно смутьяна или карманника, и приходят в бешенство, если он захочет обосноваться среди них.

Либетраут.Так вы из Франкфурта! Меня там хорошо знают. При коронации императора Максимилиана мы кое-чем полакомились раньше ваших женихов. Вас зовут Олеарий? Я там не знавал никого с таким именем.

Олеарий.Отца моего звали Эльман. Но мне было неудобно начертать имя это на латинских моих писаниях, и, чтобы избежать этого, я, по примеру и совету достойных учителей моих, назвался Олеарием.

Либетраут.Вы прекрасно сделали, что перевели свое имя. Несть пророка в отечестве своем. На отечественном языке с вами случилось бы то же самое.

Олеарий.Я руководствовался не этой причиной.

Либетраут.На все бывает две причины.

Аббат.Несть пророка в отечестве своем.

Либетраут.А вы знаете почему, ваше преподобие?

Аббат.Потому что он там родился и воспитывался.

Либетраут.Правильно. Это одна причина. А вот другая – при ближайшем знакомстве с некими господами исчезает ореол достопочтенности и святости, который мерцал нам из туманной дали, и остается жалкий сальный огарочек.

Олеарий.Вы, кажется, подрядились изрекать истины.

Либетраут.Что на уме, то и на языке. За словом в карман не полезу.

Олеарий.А за уменьем сказать его кстати?

Либетраут.Банки кстати, если действуют.

Олеарий.Банщика узнают по переднику, и тогда никто не ставит ему в вину его звания. Вы бы из предосторожности носили шутовской колпак.

Либетраут.А вы где получали ученую степень? Спрашиваю на случай, если мне придет охота исполнить ваш совет. Так чтобы попасть в надлежащее место.

Олеарий.Вы нахал!

Либетраут.А вы хвастун!

Епископ и аббат смеются.

Епископ.Давайте о другом! Не горячитесь, господа! За столом не всякое лыко в строку. Заведи разговор о другом, Либетраут!

Либетраут.Возле Франкфурта есть урочище, зовется Саксенгаузен…

Олеарий (епископу).Что говорят о турецком походе, ваше преосвященство?

Епископ.Для императора сейчас важнее всего умиротворить государство, прекратить раздоры и укрепить уважение к суду. Тогда, говорят, он лично двинется против врагов империи и христианства. Сейчас для него еще много дела с внутренними раздорами, и империя, несмотря на сорок договоров о земском мире, все еще остается вертепом разбойников. Франкония, Швабия, Верхний Рейн и смежные с ними земли разоряются дерзкими и надменными рыцарями. Зикинген, Зельбиц одноногий, Берлихинген с железною рукою издеваются в этих краях над имперскою властью.

Аббат.Да, если его величество за них не примется, эти молодцы и до нас доберутся.

Либетраут.А кто-нибудь из этих молодцов доберется и до фульдской винной бочки.

Епископ.В особенности последний из них – с давних пор мой непримиримый враг и несказанно докучает мне, но я надеюсь, что теперь уже это недолго будет тянуться. Резиденция императора находится сейчас в Аугсбурге. Мы приняли меры, и неудачи быть не может. Вы знаете Адельберта фон Вейслингена, господин доктор?

Олеарий.Нет, ваше преосвященство.

Епископ.Если вы дождетесь его прибытия, то будете иметь удовольствие встретить в одном лице благороднейшего, разумнейшего и любезнейшего из всех рыцарей.

Олеарий.Должно быть, он – человек исключительный, если заслужил подобные похвалы из таких уст.

Либетраут.Он не обучался ни в каком университете.

Епископ.Мы это знаем.

Двое слуг бегут к окну.

Что там?

Слуга.Фербер, рейтар Вейслингена, только что въехал в ворота замка.

Епископ.Узнайте, с какими он вестями, вероятно, он расскажет о Вейслингене.

Либетраут уходит. Все встают и пьют снова. Либетраутвозвращается.

Какие новости?

Либетраут.Я хотел бы, чтоб их принес другой. Вейслинген в плену.

Епископ.О!

Либетраут.Берлихинген захватил его с тремя рейтарами при Гослохе. Четвертый ускользнул, чтобы сообщить вам об этом.

Аббат.Прискорбная весть.

Олеарий.Сердечно сожалею.

Епископ.Я хочу видеть рейтара. Позовите его наверх. Я сам хочу с ним поговорить. Проведите его в мой кабинет. (Выходит.)

Аббат (садится).Еще глоток!

Слуги наливают.

Олеарий.Не угодно ли вашему высокопреподобию прогуляться по саду? Post coenam stabis seu passus mille meabis.

Либетраут.Действительно, вам вредно сидеть. Еще паралич разобьет.

Аббат встает.

(Про себя.)Только бы ты вышел в сад, уж я тебя загоняю!

Уходят.

Мария. Вейслинген.

Мария.Вы говорите, что любите меня. Я охотно верю вам и надеюсь быть с вами счастливой и вас сделать счастливым.

Вейслинген.Я чувствую одно – что я весь твой. (Обнимает ее.)

Мария.Прошу вас – пустите меня. Один поцелуй я вам дала в виде задатка, но вы, кажется, хотите вступить во владение тем, что принадлежит вам лишь условно.

Вейслинген.Вы слишком строги, Мария. Невинная любовь радует, а не оскорбляет господа.

Мария.Пусть так! Но меня иначе воспитывали. Меня учили, что любовные ласки вяжут, как цепь, а любящие девушки слабей, чем Самсон, потерявший свои кудри.

Вейслинген.Кто вас этому научил?

Мария.Настоятельница моего монастыря. Я жила у нее до шестнадцати лет, и только с вами я вновь обрела то счастье, которое испытывала при общении с нею. Она познала любовь и могла о ней говорить. У нее было чувствительное сердце. Да, замечательная женщина.

Вейслинген.Значит, она была похожа на тебя. (Берет ее за руку.)Что со мной будет, когда я вас покину!

Мария (отнимает руку).Надеюсь, что вам будет нелегко, – я по себе сужу, но вы должны ехать.

Вейслинген.Да, моя драгоценная, и я хочу ехать. Я предчувствую, какое блаженство принесет мне эта жертва. Да будет благословен твой брат и тот день, когда он выехал, чтобы захватить меня!

Мария.Его сердце было полно надежд и за себя и за тебя. «До свиданья, – сказал он, прощаясь, – быть может, я обрету его вновь!»

Вейслинген.И он обрел его. Как бы я хотел, чтоб и защита моих имений, и управление ими не были бы так запущены, как сейчас, из-за этой пагубной придворной жизни. Тогда ты могла бы тотчас стать моею.

Мария.И в отсрочке есть свои радости.

Вейслинген.Не говори так, Мария, а то я стану бояться, что чувство твое слабее моего. Но я терплю по заслугам, и потом – какие надежды будут сопровождать каждый мой шаг! Быть всецело твоим, жить только тобою и в кругу избранных, удалиться от света, наслаждаться блаженством, которое дают друг другу два сердца! Что значат милость князей и приговор света перед этим простым и единственным счастьем? Я на многое надеялся, я желал многого, это превзошло все мои надежды и желания.

Входит Гец.

Гец.Ваш отрок снова здесь. Он едва мог слово промолвить от голода и усталости. Моя жена кормит его. Насколько я мог понять – епископ не хочет выдать моего слугу, он хочет, чтобы были назначены имперские комиссары, которые в определенный день разберут дело. Будь что будет, Адельберт, вы свободны! Я ничего больше не требую, кроме вашего рукопожатия, как доказательства того, что впредь вы ни тайно, ни явно не будете оказывать помощи моим врагам.

Вейслинген.Вот рука моя. Пусть с этого мгновения дружба и доверие будут между нами нерушимы, подобно вечному закону природы. Позвольте мне здесь же взять и эту руку (берет руку Марии),а с нею и обладание этой благородной девицей.

Гец.Могу я сказать за тебя – да?

Мария.Если вы скажете это вместе со мною.

Гец.Хорошо, что на этот раз нам на руку одно и то же. Ты не красней! Твой взгляд – лучшее доказательство. Значит – да, Вейслинген! Дайте друг другу руки, и я скажу – аминь! Друг и брат мой! Благодарю, сестра! Ты умеешь не только прясть лен. Ты ссучила нить, которой изловила эту райскую птицу. Тебе как будто не по себе, Адельберт? Чего тебе не хватает? Я совершенно счастлив, я только во сне мог мечтать об этом, теперь вижу наяву, а мне все еще кажется что я сплю! Ах, сон мой сбылся! Я видел сегодня ночью, что я даю тебе мою правую, железную руку, а ты так крепко схватил ее, что она, как сломанная, выпала из поручней. Мне стало страшно, на этом я проснулся. Мне б заснуть снова, и я б увидел, как ты приставил мне новую, живую руку. Ты смотри тотчас поезжай и приведи свой замок и поместья в порядок. Ты запустил их из-за проклятого двора. Надо позвать жену мою. Елизавета!

Мария.Как радуется брат мой!

Вейслинген.И все-таки я могу с ним поспорить о том, кто счастливее.

Гец.Ты чудесно заживешь.

Мария.Франкония – благословенная страна.

Вейслинген.И я могу сказать, что замок мой расположен в благословеннейшей и живописнейшей местности.

Гец.Можешь сказать – я подтверждаю! Там течет Майн, над ним полого возвышается гора, одетая пашнями и виноградниками и увенчанная замком. Затем река круто огибает подножие замка. Окна большой залы выходят прямо на воду – вид на многие мили.

Входит Елизавета.

Елизавета.Что тут происходит?

Гец.И ты дай руку и скажи: «Да благословит вас бог!» Они – жених и невеста.

Елизавета.Так скоро!

Гец.Но не совсем неожиданно.

Елизавета.Любите ее всегда так же, как в дни жениховства! И будьте так же счастливы, как крепко вы ее любите.

Вейслинген.Аминь! Другого счастья я и не желаю.

Гец.Жених наш, милая жена моя, совершит маленькое путешествие. Ведь большие перемены всегда ведут за собой много мелких. Он сначала удалится от епископского двора, чтоб эта дружба остыла понемногу. Затем он вырвет свои поместья из рук корыстолюбивых арендаторов. И… Идем сестра, идем, Елизавета! Оставим его одного. Его отрок, наверное, привез ему тайные известия.

Вейслинген.Ничего такого, что вы не могли бы знать.

Гец.Не надо, не надо. Франкония и Швабия! Вы теперь породнились ближе, чем когда-либо. Теперь мы будем держать князей в ежовых рукавицах!

Все трое уходят.

Вейслинген.Отец небесный! За что ты уготовал такое блаженство мне, недостойному? Сердце мое переполнено. Как мог я зависеть от жалких людей, над которыми думал властвовать, от взора князей, от льстивых похвал! Гец, дорогой Гец, ты вернул меня мне самому, а ты, Мария, довершила мое душевное перерождение. Я чувствую, что я свободен, как птица в воздухе. Я не хочу больше видеть Бамберга, я хочу порвать все те постыдные связи, которые унижали меня. Сердце мое ширится. Да, это не мучительное стремление к недоступному величию. Воистину – лишь тот велик и счастлив, кому нет нужды властвовать или повиноваться, чтобы стать кем-нибудь!

Входит Франц.

Франц.Да благословит вас бог, ваша милость. Я привез вам столько приветов, что не знаю, с которого начать. Бамберг и весь край на десять миль кругом шлют вам тысячекратный привет. Да благословит вас бог!

Вейслинген.Добро пожаловать, Франц. Что ты еще привез?

Франц.При дворе и повсюду – все заняты вами так, что и рассказать невозможно.

Вейслинген.Это недолго будет продолжаться.

Франц.До тех пор, пока вы живы, а после смерти – память о вас будет сиять ярче, чем медные буквы на надгробной плите. Как все приняли к сердцу вашу беду!

Вейслинген.Что сказал епископ?

Франц.Он так жаждал все знать, что мешал мне отвечать настойчивой поспешностью своих вопросов. Кое-что он уже знал – Фербер, ускользнувший при Гослохе, привез ему эту весть. Но он хотел знать все. Он опасливо спрашивал, не ранены ли вы. Я сказал: «Он цел и невредим от самой макушки до ногтя мизинца на ноге».

Вейслинген.Что сказал он о предложениях?

Франц.Сначала он все хотел отдать – и отрока, и еще сверх того денег, чтобы только освободить вас. Но когда узнал, что вы освободитесь и без того и что лишь слово ваше будет залогом за отрока, он решил повременить. Он дал мне сотню поручений к вам, но я их все перезабыл. Это была длинная проповедь на тему – я не могу обойтись без Вейслингена.

Вейслинген.Придется привыкнуть.

Франц.Что вы хотите сказать? Он говорил мне: «Пусть поспешит, все ждут его».

Вейслинген.Пусть ждут. Я не еду ко двору.

Франц.Не едете? Господин мой! Да что на вас нашло? Если б вы знали то, что я знаю! Если б вам присниться могло то, что я видел!

Вейслинген.Что с тобой?

Франц.При одном воспоминании – я вне себя. Бамберг – не Бамберг больше, ангел в женском образе превратил его в преддверие рая.

Вейслинген.И только-то?

Франц.Будь я поп, если вы, увидев ее, не перестанете владеть собою.

Вейслинген.Кто же она?

Франц.Адельгейда фон Вальдорф.

Вейслинген.Она! Я много слышал об ее красоте.

Франц.Слышали? Это так же верно, как если б вы сказали, что видели музыку. Разве язык может изобразить хоть одну черточку ее совершенств! Ведь даже глаз теряется в ее присутствии.

Вейслинген.Ты не в своем уме?

Франц.Может быть. Когда я видел ее в последний раз – я был не разумней пьяного. Или, вернее сказать, я ощущал в это мгновение то, что чувствуют святые перед небесным видением. Все чувства стали сильней, возвышенней, совершенней, но были в бездействии.

Вейслинген.Это странно.

Франц.Когда я прощался с епископом, она была у него. Они играли в шахматы. Он был так милостив, что протянул мне руку для поцелуя и сказал мне многое, но я ничего не слышал. Потому что смотрел на его соседку. Она устремила глаза на доску, как бы обдумывая решительный удар. Черточка легкой настороженности змеилась на щеке возле рта. О, если б я был королем из слоновой кости! Благородство и доброта сияли на челе ее! А черные волосы – как оттеняли они ослепительное сияние ее лица и груди!

Вейслинген.Да ты стал настоящим стихотворцем!

Франц.Значит, в это мгновение я ощущаю то, что превращает нас в поэтов, сердце мое полно – полно единым чувством! Когда епископ окончил речь и я поклонился, она взглянула на меня и промолвила: «И от меня привет незнакомки. Скажи ему, чтоб приезжал поскорее. Его ждут новые друзья. Он не должен пренебрегать ими, хоть и богат старыми друзьями». Я хотел что-то ответить, но путь от сердца к языку был прегражден, и я лишь поклонился. Я отдал бы все на свете за то, чтобы посметь поцеловать кончики ее тонких пальцев! Пока я медлил, епископ уронил пешку, я нагнулся за нею и, подымаясь, коснулся края ее платья, огонь пробежал у меня по жилам, и я не знаю, как нашел дверь.

Вейслинген.Муж ее при дворе?

Франц.Уже четыре месяца, как она овдовела. Она приехала в Бамберг, чтобы рассеяться. Вы увидите ее. Когда она взглянет, кажется, будто стоишь на весеннем солнце.

Вейслинген.На меня бы это не подействовало так сильно.

Франц.Я слышал – вы почти что женаты.

Вейслинген.Надеюсь, так оно и будет. Моя нежная Мария составит счастье моей жизни. Ее сладостная душа отражается в ее синих глазах. Светлая, как ангел небесный, сотканная из любви и невинности, она ведет мое сердце к покою и блаженству. Укладывайся и – в мой замок! Я не хочу видеть Бамберга, хотя бы святой Фейт самолично требовал меня. (Уходит.)

Франц.Сохрани нас боже от этого! Будем надеяться на лучшее. Мария нежна и прекрасна. Больному пленнику нельзя ставить в вину то, что он в нее влюбился. В ее глазах – утешение, пленительная томность. Но за тобой, Адельгейда, жизнь, огонь, отвага! Будь я… – нет, я уже дурак! – меня свел с ума один ее взгляд. Господин мой должен ехать туда! Я должен ехать туда! Там, глядя на нее, я или снова приду в себя, или обезумею совсем!

Епископ, Адельгейдаиграют в шахматы, Либетраутс цитрой. Придворные дамыи кавалерывкруг него и у камина.

Либетраут

^{(играет и поет)}

 
Амур со стрелами
Явился меж нами,
Он факел воздел.
Всех мужеской бранью
И буйственной дланью
Пленить захотел.
 
 
Так! Так!
Ах! Ах!
 
 
Колчаном он блещет,
Крылами трепещет
И взором зардел.
 
 
Увидел он груди,
Увы! – без всего.
Все на руки брали
Охотно его.
И сыпал он стрелы,
И жег, не шутя,
Любили, ласкали,
Качали дитя.
 
 
Гей-ей-о! Попейо!
 

Адельгейда.Вы невнимательны. Шах королю!

Епископ.Еще есть выход.

Адельгейда.Теперь вы долго не протянете. Шах королю!

Либетраут.Я не играл бы в эту игру, будь я высокой особой, и даже запретил бы ее при дворе и во всем государстве.

Адельгейда.Действительно, игра эта – пробный камень для ума.

Либетраут.Не потому! Я предпочел бы слушать вой погребального колокола и зловещих птиц или лай сварливой дворовой собаки – совести; лучше внимать им средь глубокого сна, чем слышать от слонов, коней и прочей твари это вечное – шах королю!

Епископ.Кому подобное взбредет на ум?

Либетраут.Тому, например, кто слаб, но имеет крепкую совесть, а чаще всего одно сопутствует другому. Называют шахматы королевской игрой и говорят, что они были изобретены для короля, который осыпал изобретателя милостями. Если это правда, мне кажется, я его вижу. Он был недорослем – по уму или по годам, находился под опекой матери или жены, легкий пух покрывал его подбородок, льняной локон вился у виска, он был гибок, как ивовый хлыст, в шашках любил проходить в дамки, любил он играть и с дамами, не по страсти, – боже сохрани! – а так, для препровождения времени. Его воспитатель, слишком деятельный, чтобы быть ученым, и слишком негибкий, чтобы быть светским человеком, in usum Delphini изобрел эту игру, столь однородную с его величеством… и так далее.

Адельгейда.Мат! Вы должны восполнить пробелы наших исторических сочинений, Либетраут.

Они встают.

Либетраут.Восполнить пробелы наших родословных книг было бы выгоднее. С тех пор как заслуги наших предков и их портреты употребляются для одинаковых целей, то есть ими заполняется пустота наших комнат и нашего характера, – здесь есть на чем заработать.

Епископ.Так вы говорите, он не хочет приехать?

Адельгейда.Пожалуйста, выкиньте это из головы.

Епископ.Но в чем тут дело?

Либетраут.Причины… Их можно перебрать, как четки. Он впал в некоторого рода угнетенное состояние, от которого я бы легко мог его вылечить.

Епископ.Сделайте это, поезжайте к нему.

Либетраут.Мои полномочия?

Епископ.Они неограниченны. Я ничего не пожалею, если ты привезешь его.

Либетраут.Могу ли я замешать и вас в это дело, госпожа моя?

Адельгейда.С осторожностью.

Либетраут.Затруднительное поручение!

Адельгейда.Разве вы так мало меня знаете или так молоды, что не понимаете, в каком топе надо говорить обо мне с Вейслингеном?

Либетраут.Я думаю, что в тоне дудки для приманивания перепелов.

Адельгейда.Вы никогда не станете умнее!

Либетраут.А разве это возможно, госпожа моя?

Епископ.Ступайте, ступайте! Возьмите лучшего коня в моей конюшне, выберите себе рейтаров и доставьте его мне.

Либетраут.Если я не залучу его сюда – можете сказать, что старая баба, которая сводит веснушки и бородавки, знает больше толку в заклинаниях, чем я.

Епископ.Да разве это поможет? Берлихинген совершенно околдовал его. Если он и приедет, то сейчас же захочет уехать.

Либетраут.Захотеть-то он захочет, а вот сможет ли? Рукопожатье князя и улыбка красавицы! Тут не увернется никакой Вейслинген. Я спешу. Мое почтение.

Епископ.Счастливого пути.

Адельгейда.Прощайте!

Либетраут уходит.

Епископ.Только бы он был здесь, а там – я полагаюсь на вас.

Адельгейда.Я буду силком?

Епископ.О нет!

Адельгейда.Значит, птицей для приманки?

Епископ.Нет, ею будет Либетраут. Я прошу вас – не отказывайте мне в том, чего никто, кроме вас, не может сделать.

Адельгейда.Посмотрим.