Текст книги "Тайны третьей столицы"

Автор книги: Иннокентий Шеремет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

– Далеко?

Брылин уселся за стол и отвернулся к окну:

– Очень далеко! Где меня даже искать не подумают. Так что... Спрашивайте сейчас. Другой такой возможности у вас не будет.

– Хорошо, рассказывайте.

– А вы что, записывать не будете? Или у это... магнитофон?

Чудной этот Брылин. Нормальные люди как раз не одобряют, когда за ними записывают. Их это сковывает. А этот изо всех сил старается, чтобы сыщик чего-нибудь не упустил. Вполне, казалось бы нормальная реакция для озабоченного выявлением истины человека. Но дело в том, что обычно взволнованные или испуганные люди больше думают о том, как бы высказаться, нежели о том, каким образом их слова будут зафиксированы. Но если клиенту надо, отчего же не пойти навстречу? И Быков достал блокнот, приготовил ручку:

– Обязательно запишу все. Итак, что было с той бабусей?

– С той бабусей была травма основания черепа, – как бы предупреждая вопрос, Брылин поднял растопыренную ладонь, с чуть подрагивающими пальцами. – Да, это вряд ли несчастный случай. Старушку явно угостили ударом, кхе-хе. Тупым, как говорится, твердым и, возможно, даже тяжелым предметом. Выжить у нее не было никаких шансов. Вот она, кхе-хе, и не выжила. А говорила она... Знаете, перед нами, врачами, многие исповедуются. Все-таки, как говорится, мы последние, кого многие видят. Я всегда говорю: современный врач просто обязан быть прежде всего психологом, а уж потом... все остальное.

—А это трудно? – Быков и не думал торопить собеседника. – Трудно быть психологом?

—Не думаю. Скорее это интересно. Просто многим нашим коллегам лень этому учиться. Потому и народишко у них дохнет. Возьмите ту бабку... Она прямо-таки сопротивлялась любой помощи, пока ее не выслушают. Хотя сказать ей, в сущности, было особенно и нечего. Она была в гостях, недалеко от Шарташской, вечером семнадцатого июля две тыщи первого. Возвращаясь домой, услышала шум ссоры из окна дома номер восемнадцать. Из бабьего любопытства остановилась послушать. Там какой-то мужчина называл женщину шлюхой, и грозился убить. Еще двое мужчин его успокаивали. А женщине, похоже, это нравилось, и она подзуживала. И даже, чтобы позлить своего ухажера, выкинула в окно его сумочку. Такую черную, туго набитую борсетку. Знаете, такие сумочки мужские кожаные на ремешках? Ее хозяин заорал, что там деньги. Ну и грех попутал бабусю. Она сумку подхватила и удрала. Дома залезла: в сумочке оказались деньги и что-то еще. То ли бумаги, то ли еще чего. Деньги она, конечно, забрала, а остальное вместе с сумочкой спрятала... Кажется, в серванте. Вот, в общем, и все, – Брылин с явным облегчением перевел дух и облизнул пересохшие губы. Ему, очевидно, сильно хотелось смочить горло. И, скорее всего, отнюдь не водой.

Быков деловито записал ключевые слова из его рассказа и спросил:

–   А не могла бабуся элементарно бредить?

– Нет! Сто процентов, что нет! – как бы даже испугался врач. – У нее было это... Шок, такой, как говорится. Они вначале, при таких травмах, могут даже ходить сами, не чувствуя ни боли, ничего. А потом – р-раз, и капут.

– То есть, вы уверены, что она говорила то, что было на самом деле?

– Да! То есть... Откуда я-то могу знать? Может, конечно, она что-то перепутала, или даже наврала. Я вам рассказываю, что она мне рассказала. А что было на самом деле... Понятия не имею.

 – А вы пытались узнать, как обстояло на самом деле?

– Н-нет. Зачем мне это? У меня и своих заморочек хватает.

–     А сколько ей было лет?

– Этой бабке? Н-ну-у... Не помню. Лет шестьдесят, семьдесят.

– А куда вы ее отвезли?

– Бабку-то?

– Да. В какую больницу?

– Ну-у... Не помню уже. Знаете, сколько мы уже народа за эти дни перевозили? Раньше-то, при прежнем начальнике горздрава был порядок, скорая всех везла в первую Городскую больницу. Это на Восьмого марта. А сейчас развели бардак. Да еще при наших-то дорогах. Пока больного с травмами или сердечным приступом довезут по нашим ухабам, он десять раз коньки отбросит. Слышали, что губернатор не разрешает давать городу асфальт?

– Это как?

– А специально! Чтобы жители на мэра злились. Губер у нас хоть и старичок совсем уже, а за власть крепенько цепляется. Не гнушаясь ничем. Вы телевизор посмотрите. Как там УТА над администрацией города издевается! Собака, как говорится, лает, хотя караван давно ушел, кхе-хе. Ну, я вроде вам все рассказал?

– А Полина Борисовна имена какие-то называла?

– Кто? Ах, эта... Нет, имен не помню.

– Ну, может, говорила, кому сообщить, что с ней несчастье?

– Нет-нет, не помню, – замотал головой Брылин. – Да и не до этого было. Надо ж было спасать жизнь человека, разве тут до фамилий! Ну, все? Я могу идти? То есть: расходимся?

– Да, пожалуй. Спасибо вам за информацию.

– Ничего, кхе-хе, Это мой долг!

Быков вышел из кабинета главврача и огляделся. В коридоре пусто, только мелькнул белый халатик над загорелыми ножками. Он пошел за ними и обнаружил еще одну лестницу. Спустившись, уперся в запертый выход во двор. Это упрощало задачу, и Василий торопливо вернулся на первый этаж, вышел через парадный вход и встал за ближайшим углом, не спуская глаз с поликлиники.

В его работе говорливый врун – находка. Да и вообще, наткнуться в самом начале расследования на явное вранье – большая удача.

Он мог допустить, что шестидесятилетняя Полина Борисовна Данилова обладала столь острым слухом, что расслышала подробности разговора на четвертом этаже. Быков готов был поверить, что она сочла необходимым уточнить, какого цвета была барсетка, и куда именно она ее спрятала в своем доме. Если бы его мучила совесть за прикарманенное чужое имущество, он бы, конечно, сообщил на последней исповеди, куда его заныкал. Если бы был в состоянии – после крепкого удара по основанию черепа.

Но столько конкретных и сочных подробностей в рассказе врача, который не запомнил, в какую именно больницу отвез столь интересную пациентку, не могли не насторожить. Вот они и насторожили.

Огромный, не по здоровому рыхлый, Брылин вышел из поликлиники через полчаса. У него был вид довольного собой человека, который выполнил неприятную работу и теперь свободен. Походка у Николая Михайловича была нетвердой, будто он только что крепенько добавил. Рассеянно оглядевшись, врач торопливо вышел на Заводскую, пересек ее, и на улице Анри Барбюса (ничего себе вкусы у тех, кто тут придумывает названия) сел в чистенькую новую «Ладу». Сел он по-хозяйски на заднее сидение, и водитель, не поворачивая головы, сразу рванул с места.

Быков, записывая номер, про себя подивился возможностям простых врачей здешней скорой помощи. Впрочем, вполне возможно, что Брылина подвозил какой-нибудь приятель. Хотя, с приятелями на заднее сидение не садятся. В общем, и рассказ Брылина, и он сам, заслуживали в данном контексте самого пристального внимания.

Василий набрал номер незаметного Виктора и попросил его выяснить, кому принадлежит «лада», на которой укатил Брылин. Тот, не задавая лишних вопросов, пообещал перезвонить.

Хорошо иметь дело с профессионалами. Они видят тебя насквозь, заранее просчитывают твои ходы, и думают, что ты у них в кармане.

«А вот я вам и преподнесу сюрпризец!» – мысленно пообещал Василий скупому Виктору.

И вскоре был наказан за свое самомнение.

Маски-шоу

Быков, уже задумывающийся в силу возраста о здоровье, не хотел бы жить в Катеринбурге. Но работать ему здесь нравилось все больше и больше. Город был изумительно запылен. Мало того, что плохие дороги уродовали тачки и умножали ДТП, они еще и обеспечивали горожан обильной качественной пылюкой. Ради нее в Екабе, даже при самой жуткой жарище, с изумительным упрямством не желали поливать улицы. Вряд ли на всей планете отыщется второй такой город-миллионник, в котором бы настолько же последовательно разводили пылищу. А ведь она существенно упрощает нелегкий труд сыщиков и следопытов.

И квартира Даниловой сразу восхитила Быкова. В ней несколько дней назад очень тщательно убрались, и за эти дни пыль покрыла пол и полированную мебель тонким, не бросающимся в глаза, но для спеца явственно различимым нежно-серым налетом. И по следам, потревожившим этот налет, было видно: недавно сюда приходил некто. Он прямиком прошагал в большую комнату к серванту, потоптался возле него, и вернулся к двери комнаты. Предвкушая находку, Василий осторожно отодвинул стеклянные дверцы, за которыми на стеклянных полочках выстроились тарелочки, блюдечки и чашечки, но... Борсетки не было. Он открыл все дверцы серванта и выдвинул все ящики. Борсетки не было.

Василий ошарашено огляделся. Все точно: кто-то – один человек и один раз! – прошел от двери квартиры к серванту, и затем вернулся в прихожую. Но борсетки все равно не было.

Быков вернулся на площадку перед квартирой и внимательно, с лупой, осмотрел замки. Они были не новые, но никаких следов отмычек, кроме только что оставленных им самим, он не обнаружил. Значит, до него квартиру открывали только

ключами. Причем, родными для этих замков. Ерунда какая-то!

Ах, какая шикарная версия выстраивалась: мэр пытается его обмануть, поэтому подсовывает ему нацеленного на вранье Брылина, обретшего с непонятных доходов новенькую «ладу» с шофером;

Брылин в свою очередь наводит его на сервант в квартире Даниловой, куда та якобы спрятала принадлежавшую покойнику борсетку;

Быков эту борсетку находит, а в ней какие-нибудь улики на убийц молодого депутата Затовского... И тогда, пожалте бриться: расследование закончено, улики найдены. Причем, найдены они не катеринбуржцами, заинтересованными опарафинить политических противников. Нет, что вы! Эти улики найдет человек из Москвы, посторонний для здешних дрязг ради кормушки. Тем больше ему и этим уликам веры, и тем опаснее они для тех, кого разоблачают. И вряд ли эти «те» – из друзей мэра.

Вот почему ему так мало заплатили: предполагалось, что он вот-вот найдет борсетку, и расследование быстро закончится.

Однако борсетки ни в серванте, ни вообще в квартире не обнаружилось.

Но если бы мэрская команда его бы конкретно на нее наводила, борсетка просто обязана была тут лежать!

Значит, что ж теперь получается? Получается, что все его предположения – типичное не то. Пустышка и бред неграмотного ума, раздосадованного нелюбезным приемом и скудными командировочными. Значит, он с самого начала что-то напутал и не туда повелся, Сознавать это было неприятно.

В самый разгар самобичевания заиграл мобильник Быкова. Мелодию под названием «Воздушная кукуруза» Василий выбрал сам, но все равно вздрагивал, когда она раздавалась. Есть во внезапной музыкальности телефона нечто мистическое, потустороннее, вызывающее ошеломление. Особенно, если в голове полный сумбур.

Звонил Виктор:

– Названная тобой «лада» из больницы номер 141. Обычно на ней ездит главврач, но иногда и кто-то из персонала. Есть какие-нибудь новости?

– У меня нет. А кто главврач в 141-й?

– Э-э, – зашелестела бумага. – Прошу прощения, еще минутку, – послышались щелчки клавиш компьютера. – Так, вот: главврач там Окулов Сергей Александрович.

– Он сам водит машину?

– Выясню.

– Есть какие-нибудь подробности о Брылине?

– У него, вроде бы, неприятности. Похоже, он на почве злоупотребления алкоголем ту старушку то ли лечил неправильно, то ли даже залечил. Сейчас они в горздраве создали какую-то комиссию, которая с этим делом разбирается.

– А в больнице, где умерла Данилова, вы забирали ее вещи?

– Н-нет. Аркадий Михайлович вообще запретил проявлять какую-нибудь инициативу.

—Но ее уже похоронили?

—Я же говорю: не знаю.

 —Тогда будь добр-любезен, позвони им, в ту больницу, чтобы мне дали осмотреть ее вещи и если что – кое-что из них позаимствовать.

—Ты думаешь, это так просто? – возмутился Виктор. – У них же отчетность всякая. Это постановление прокурора надо, наверное.

—Какие проблемы? Объясни им, что город большой, но бедный. Они разжалобятся и все исполнят.

—Ладно, остряк. А зачем, в натуре, вся эта мутотень с больницей? Ты квартиру бабульки обшманал?

 —Непременно.

—И чего?

—Ничего.

– Ка-ак?! – поразился Виктор. – Совсем ничего?!

– Ну почему. Есть большой запас наволочек и пододеяльников, тарелочек и чашечек.

В трубке воцарилась тишина, и Василий, вспомнив о цене каждой секунды, нажал отбой. От мысли, что теперь и Виктору с его командой есть над чем поломать голову, Быкову здорово полегчало. Ничто так не утешает в заботах, как аналогичные чужие проблемы.

Он еще раз очень тщательно проверил следы на полу: пыль – самый беспощадный предатель. И если сейчас она говорила, что по ней до него прошел только один человек и только один раз – туда и обратно – то так оно и было.

Выходит, его версия, что борсетку сюда подбросят, не выдержала испытания фактами: если бы ее подбросили, а потом забрали, то было бы как минимум две цепочки следов. А имелось только одна.

Значит, борсетка тут и в самом деле была. И положила ее сюда именно хозяйка квартиры. Но потом, после ее смерти, кто-то сюда проник, и уволок ее. И этот «кто-то» явно был не из друзей мэра. Значит, в ней действительно было что-то опасное кому-то из его врагов.

Быков только начал прикидывать: кто бы это мог его опередить, как двери квартиры с грохотом распахнулись и комнату, в которой он ломал голову, мигом заполнили огромные фигуры в масках, бронежилетах, касках и с автоматами. Фигуры громко топали и вопили:

—Всем лежать!

—Это милиция!

—На пол, сволочь!

И хотя Василий очень шустро растянулся возле кресла, в котором размышлял, его все равно несколько раз увесисто лягнули по ребрам.

—Попался, ворюга? – спросила одна маска.

—Вот за что я не люблю гастролеров, – отозвалась другая, – они даже старушек не жалеют и грабят!

– Ерунда! – угощая Василия еще одним пинком, возразила третья маска. – Ты просто не умеешь их готовить!

ГЛАВАIV.ПРОСИ МАЛО

Отцы и дети

Человек, которому предстояло принять деятельное участие в решении судьбы Василия Быкова, еще не подозревал о его существовании.

Вице-мэр Катеринбурга Владимир Георгиевич Кунгусов завтрак предпочитал готовить сам. Для человека, целиком посвятившего себя работе, утреннее время – самое дорогое. Отдохнувший мозг, не терявший времени даром и ночью, именно утром, на грани между сном и явью, выдает обычно решение тех проблем, которые озаботили его накануне вечером.

Но если кто-то в этот момент будет у тебя спрашивать: «Милый, тебе яичницу или круасаны?» или «Милый, а ты помнишь, что сегодня обещал разобраться с ремонтом моей машины?», то от просветления мыслей быстро не останется и следа. Вместо решения вчерашних проблем навалится раздражение от сегодняшних. Поэтому Кунгусов приучил домашних, что при всей своей любви к ним, по утрам ему лучше на глаза не попадаться, и с разговорами не приставать.

Впрочем, для них это было несложно: вставал Владимир Георгиевич рано, около шести, и обычно еще до семи, когда вставали остальные обитатели четырехэтажного особняка, он уже уезжал в бассейн. А оттуда – прямо на работу, чтобы к восьми полностью подготовиться к новому дню.

Этот груболицый человек, часто кажущийся насупленным и закрытым, на самом деле немало страдал от излишнего внимания к окружающим. Так и бывает: именно то, что обеспечивает успех, в тоже время и перегружает. Жестко контролировать и четко направлять всех и каждого, кто попал в сферу его внимания, Кунгусов научился еще в комсомоле. Он застал те времена, когда старшие партайгеноссе шутковали: «Хочешь завалить хорошее дело, поручи его комсомолу!». Комсомол был не только уздой для юношеской энергии, но и своего рода фильтром. С его помощью процеживали массу, чтобы выявить самых исполнительных. Тогда Владимир и уяснил: чтобы выделиться и подняться, в первую очередь нужны не ум или знания, а способность выполнить все, что тебе поручат. Не рассуждая, быстро и четко.

Но чтобы это суметь, надо каждого, от кого зависит твой результат, ежеминутно держать под контролем. Поэтому и теперь, в свои сорок с небольшим, Кунгусов оставался верен затверженному в молодости правилу: лови мелочи, пока они не выросли в серьезную проблему. Не случайно за точность мысли и быстроту решений его давно прозвали Метеором. Правда, злопыхатели – а у кого их нет? – намекая на последствия решений Кунгусова уточняли, что он не просто Метеорит, а именно Тунгусский: загадочный и разрушительный. Но Владимиру на это было плевать. В этом отношении он был истинным марксистом: плевать, каково от твоих решений людям, главное, чтобы они нравились тебе самому.

И в это утро Кунгусов, хоть и подосадовал, что не удастся додумать вариант с Центральным рынком, мгновенно насторожился, когда на огромной кухне его особняка появилась заспанная Верочка. Младшая дочь любила ложиться поздно, и чтобы она поднялась в такую рань, требовались неординарные обстоятельства.

Верочка кончала школу довольно успешно. И хотя гораздо больше внимания, на его взгляд, уделяла бальному платью для выпускного вечера, нежели выпускным экзаменам, он не склонен был это драматизировать. В конце концов, его дочерям вовсе не обязательно становиться бизнес-вумен. Он уже отложил достаточно денег, чтобы хватило и им, и внукам.

Гораздо важнее, чтобы они не обмишулились с выбором зятьев. А ради последнего, наверное, бальное платье важнее, чем экзамены.

– Доброе утро, – зевая и делая вид, что зашла на кухню чисто случайно – это с третьего-то этажа! – поздоровалась девочка.

– Доброе. Что-то случилось, милая? – подставляя свежевыбритую щеку для поцелуя, сходу приступил к делу Метеор.

– А что-то случилось?

– Верунчик! Мне, между прочим, сейчас на работу! И, уж поверь, там у меня забот хватает. Не грузи.

Верочка села на витой итальянский стульчик, нахохлилась, и захныкала, забавно морща и пряча в ладошках умильное от сонной припухлости личико:

– Да-а, работа... Тебе бы только ра-абота-а... А что я... А что мне... Ну, когда мне с тобой поговорить? А, когда? Утром нельзя, тебе надо на работу. Вечером ты устал так, что спишь на ходу... Когда же мне-то?

– Ну-ну, перестань реветь, – рассиропился Владимир Георгиевич. Он прекрасно видел, что дочка пытается им манипулировать, но это был тот редчайший случай, когда навязывание чужой воли не вызывало в нем ничего, кроме умиления.

– Да-а, «переста-ань»... А Нинка Клеменко тебя вором назвала! – прохныкала Верочка.

Кунгусов мгновенно пришел в себя:

– Это дочь Сергея?

– Да, дяди Сережи. Она сказала, что пока мы на деньги пенсионеров особняки в Испании покупаем, – вытаращив быстро высохшие глаза, зачастила дочка, – тут работяги без зарплаты, света и тепла дохнут! Она так и сказала: они дохнут, а вы там жируете!

– Стоп! Поспокойнее и поконкретнее. Почему она это сказала? В какой связи и по какому поводу?

– Ни по какому! Она мне завидует! Нинка завидует, что ты главнее дяди Сережи. И что Мишка Окулов со мной ходит, а не с ней. Она вся извелась на тренажерах, а он все равно со мной ходит.

– Погоди. Откуда она узнала про дом в Испании?

– Ну-у... Не знаю. Может, ей дядя Сережа сказал!

– Это возможно, – признал Владимир, но он никогда не стал бы вице-мэром, если бы его легко было обмануть. – Но вряд ли. Время, милая.

– Ну, допустим, это я ей сказала! Ну, сказала, ну и что? А что она про ихнюю виллу на Багамах мне всю плешь проела! Ах, у них там лифт! Ох, какой там бассейн! А у самой зад Икс-Эль!

– Ве-ра, – по складам тихо, но веско произнес Кунгусов, и дочка заплакала по-настоящему:

– Ну, пусть, не Икс-Эль, а эМ, но все равно у меня меньше!

– Ве-ра!

– А что я такого сделала? Не могла же я согласиться! Что, мне теперь кивать, да? Пусть моего папу вором зовут, да?! А мне – кивать?!

Что ж, рано или поздно этот разговор должен был состояться. Как ни оберегай детей, а все ж таки полностью изолировать их от зависти быдла всех полов и возрастов невозможно. Ну что ж. Кунгусов глянул на часы: минут пятнадцать у него еще есть.

-А почему бы, собственно, тебе и не кивать? – спросил он, присаживаясь рядом и кладя тяжелую сильную руку на плечо дочери. Обняв ее, он заглянул в глаза и повторил:

– Собственно, с некоторой точки зрения, я и в самом деле – «вор». У нас ведь любой, кто раньше встал и собрал лучшие грибы в лесу, тот – вор. А кто продрых, и вынужден искать, что осталось: червивое, да мелкое – тот, де, страдалец. Его надо кормить и лелеять за счет государства. Ведь так?

– Ну-у... – пожала плечами Верочка. – На-аверное.

– На самом деле, у нас в доме нет ничего, что раньше принадлежало кому-нибудь. Все, что мы имеем, куплено: либо в магазине, либо, скажем, у строителей. Ты можешь спросить: но все это невозможно купить на мою зарплату в мэрии? Да, тех жалких трех или, кажется, двух тысяч долларов, которые я там получаю, нам на три дня не хватит. Не говоря уж о чем-нибудь более существенном. Вроде поездки в ту же Испанию. Но потому я и кручусь: мне надо обеспечить семью, вас, вот я встаю пораньше и кручусь весь день...