Текст книги "Тайны третьей столицы"

Автор книги: Иннокентий Шеремет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

– У меня эта аппаратура таких бабок стоит, что я к ней бича и близко не подпущу. У меня на ней лучшие профи работают. А поговорить с ним... Ну что ж. Е£ли вы просите. Для вас – сделаю.

~ Вот и спасибо. Я тебе не говорил, что Кунгусов в Москву опять собирается?

—Да. А что?

—Только это пока сугубо между нами. Он там вышел на людей, которые скоро будут в центре о-огромного скандала, связанного с коррупцией. Будь готов эту тему раскрутить.

—Всегда готов, – привычно ответил Шеремех. Но без большого энтузиазма. Перспектива искать бича и лезть к нему в душу не вдохновляла. По опыту работы с Ворониным он знал, что подобного рода просьбы мало что дают его телевизионной работе. Но поскольку много информации у того, кто ею делится, Шеремех не мог отказать в просьбе чекисту.

Новости – наша профессия

Вернувшись к себе на телестудию, на тринадцатый этаж высотки на пересечении Восточной и Ленина, Шеремех первым делом вызвал Влада Никрасова. Этот сутулый остроносый парень числился у него репортером, хотя письменно не мог изложить даже информацию о пожаре. Влад был ценен другим: нехватку слов и мыслей он заменял виртуозными, но цензурными ругательствами, а еще у него были знакомства во всех правоохранительных и криминальных структурах Екабе. Благодаря этому об интересных телезрителям событиях УТА узнавало чуть ли не раньше, чем они происходили.

Вот его-то Кеша и попросил спешно, но аккуратно найти инвалида Вилена Королева, по прозвищу Абсент, и расположить к общению с журналистом.

–  Какая-то наводка есть, как его искать?

–           спросил Влад.

– О нем был репортаж в «Упертых новостях»,

–           ответил Шеремех. – Якобы его избили до инвалидности при захвате Химмаша. А у меня есть данные, что как раз – при штурме. Может выйти скандальчик. Поторопись, ладно?

– Не вопрос. Тут вот какое дело... Ты слышал о таком, о Гремлине?

Кеша пожал плечами:

– Без понятия.

– Это хакер. Кроме «ника» Гремлин – псевдонима в Интернете – я ничего о нем самом не знаю. Зато дела его знамениты. Это он, в частности, запустил вирус в компьютеры «Гормаша», когда прокуратура пыталась разобраться с тамошней бухгалтерией. В результате вся «гормашевекая» бухгалтерия исчезла, будто ее никогда и не было. Прокуратура только ручонками развела: миллионы как растворились.

– Ну и что этот Гремлин?

– Он вышел на меня через Интернет и предложил за три штуки баксов выложить офигенный компромат на мэра.

– А что именно?

– Не говорит. Мол, утром деньги, вечером

–           стулья.

– При чем тут стулья? – не понял Шеремех.

– Это из этого, – смутился Влад. – Из «Двенадцати стульев».

– А-а... Дорого. Поговори: про что хоть компромат-то? И постарайся узнать о самом Гремлине. Еще чего новенького?

– Еще ларечники и магазинщики взвыли: зам ЧАМа по торговле обложил их новой данью: на тротуары. Говорят, у них там, в мэрии, какой-то аврал. Кажется, на выборы губернатора деньги собирают. Пойдет? Мол, за счет горожан мэрия тратит бешеные бабки на то, чтобы скинуть Россиля. Я тут прикинул: зарплата дворника у нас пятьсот рублей в месяц, а мэрия только на критику дедушки по ТВ тратит каждый день не меньше тридцати тысяч баксов. Это около ста тысяч в месяц. Три миллиона рублей. Выходит, каждый месяц на эфир, чтобы показать, как губер не нравится мэру, за счет горожан выпуливается порядка шестидесяти тысяч зарплат дворников! Чего ж удивляться, что у нас всюду такая грязища?

– Пафосно. Но не очень доходчиво. Где связь между дефицитом дворников и поборами с торгашей? Народ подумает: цены высокие, торгаши не обеднеют.

– Но эти ж поборы еще. больше цены взвинтят!

– Влад, мне это объяснять не надо. А нашим наивным горцам это объяснять без пользы дела. Если бы они были способны это понять, они бы этих рвачуг в мэрию не выбирали! Еще?

– Племянника управляющего «Гормаша» взяли с наркотой. Это пока неофициально. Официально: за драку с милицией.

– А вот это интересно, – насторожился Кеша.

–           С чего это они так?

– Да ничего особенного. На дискотеке они к нему привязались, он отмахнулся, вот они и шьют сопротивление властям.

– А с чего это они привязались на дискотеке именно к нему? Там что, народу было мало? Тут какая-то подлянка Кунгусова.

– Да брось, Кеша. Ты скоро и за дождь...

–           Дождь – это гребанное явление природы. А вот грязюка после него – дело рук политико-уголовных мерзавцев из мэрии. Так и тут. Анализируй: за сопротивление ментам можно втихушку взять любого, кто на них-косо посмотрит. А на дискотеке все друг друга толкают, дело нормальное. Почему они взяли именно племянника управляющего «Гормаша»? Ты учти: его ставили не пошлые ворю ги из мэрии, а энергетики, которые зело озабочены возвращением долгов. Дальше считаем. Сколько вьюношей ежедневно менты трамбуют за хулиганку? Почти все они при этом сопротивляются. Тебе что, обо всех их докладывают? Нет. А про этого доложили. Не может быть такое случайно. Кто-то явно тужится, чтобы мы это дело раздули. Слушай! А ты спроси-ка этого, как его, Хоббита?

– Гремлина?

– Ага, его. Он может залезть в компьютеры «Гормаша»? Не удивлюсь, если у них как раз намечается сделка на парочку другую, по крайней мере, деревянных миллиончиков. Давай, проверим его возможности.

– Ну, я попытаюсь, – не скрывая сомнения, согласился Влад.

Шеремех относится к тому меньшинству, которое на работе не просто зарабатывает, а – живет, действительно любя свое дело. Бездельники и те, кому с выбором профессии не повезло, обзывают их трудоголиками. Мол, это не мы тратим жизнь впустую на то, что не любим, а это они ненормальные. При этом никто не обзывает трудоголиком Пушкина, или Бетховена, только на том основании, что они работали всласть и без выходных.

Шеремех обладал дикцией, которую злопыхатели называли «кашей во рту». Кашляющий водопроводный кран в сравнении с ним Левитан. К тому же он весьма приблизительно представлял себе то, что зовется хорошим вкусом. И тем не менее, он вполне заслуженно стал лауреатом престижной телевизионной премии. Он брал энергией и азартом там, где другие мямлили, козыряя тщательностью. Результат был очевиден: Шеремеха знали и любили горожане, а его конкуренты были широко известны в узких кругах.

Но, находя в работе и страсть, и любовь, и ненависть, Шеремех порой, сам того не подозревая, терял чувства юмора и меры. А в том, что касалось мэра Катеринбурга, эти чувства у него отсутствовали напрочь. Оголтелость – оборотная сторона любви. Кеша любил свой город и всей душой ненавидел тех, кто к нему присосался, «выпивая, – как он сам вещал, – все жизненные соки и лишая наших горцев наималейших перспектив на лучшую жизнь!»

Все, что могло повредить мэру и его ближайшим подручным вроде Кунгусова – было хорошо для города, считал Кеша. Поэтому он не забыл о просьбе Воронина.

Вечером следующего дня Влад Никрасов радостно принес ему распечатку: «Гормаш» заключил договор на приобретение труб по явно завышенной цене, и в тот же день с племянника управляющего были сняты все обвинения.

–  Отличная работа! – похвалил Шеремех. – Осталась сущая малость: выяснить, как это все связано с ЧАМом и Кунгусовым. А что это именно их уши отсюда торчат, я стопроцентно уверен. Поищи какую-нибудь фирмочку, которая с ними связана и причастна к этой сделке. Ага?

– Постараюсь, – приуныл Влад.

– И не тяни. А что с моей просьбой об этом биче, Абсенте?

– Глухо, – Влад ответил воодушевленно, что не отвечало сути сказанного, и Кеша насторожился.

—Сразу после того репортажа «Упертых новостей», он как сквозь землю провалился. Во всяком случае, в тех подвалах на Новгородцева и ЖБИ, где он обычно ошивался, его нет. И ты знаешь? Он не один такой. За последние две недели странно пропали еще несколько человек: врач и фельдшер скорой помощи. Ничего о них не знают ни близкие, ни на работе.

– Так они оба мужики? – уточнил Шеремех.

– Нет. Фельдшер – женщина.

– Ну, вот тебе и разгадка. Любофф – мор-кофф.

– Вот и менты так считают. Но не сходится. Работают они вместе уже года два. Если б что-то было между ними, это бы давно знали. И еще, по отзывам тех, кто их знает, они очень ответственные люди. Ни один из них не мог бы бросить работу, никому ничего не сказав. Да и пропали они в разное время. Я чую, что тут есть тема.

– Вот и займись ею. Но вначале – найди мне этого Абсента. Позарез нужен.

– Понимаешь, про него никто ничего толком не знает. Я вчера скорешился с одним его дружком, два часа его поил. Он прочувствовался, и выдал мне, что у Абсента неприятности из-за длинного языка. И что он прячется «в кафе, где бросают в воду» или что-то в этом роде. Ты такое место в городе знаешь?

– Не помню что-то ничего похожего.

– Вот и я тоже. Но уточнить не мог – бичара отрубился полностью. А сегодня я поехал к нему, а его нет. То ли понял, что сболтнул лишнее, то ли что еще.

– Владик, поднажми, родной. Очень нужно. Кто, как не ты?

– «Кафе, где бросают в воду», – повторил Влад. – Что это может быть? Пляж? И что в кафе делать бомжу?

Без понятия. Но ты – постарайся. А потом я тебе – что хочешь.

В турецком зиндане

Но в том, что касается фельдшера скорой помощи Маргариты Ахметзяновой, на руках у которой исповедовалась бабуля Данилова, время не терпело. Все шло к тому, что делать репортаж о ней уже поздновато.

Рита очнулась от визгливого гомона. Голова трещала, а толпа девиц одновременно говорила в полутемной зарешеченной комнате:

–  ...Я говорю: за «это» платят отдельно, а он: «текс инклюдет». Щаз-з, говорю, позову вышибалу, он тебе так наинклюдит, что...

–  ...Тут вот оборочка, а тут та-акая золотая полоска. Чистое золото, представляешь!

–  ...Чешуся уся! Вот, исчо одна прыгае. Може, и впрямь мазь помогёт?

Рита удержала стон и вгляделась. Койки в два яруса, решетка на окне, духота. А девиц всего пятеро. Все примерно одного возраста: двадцать с хвостиком. Но хвостики от  года  до   семи.

«Батюшки, – до нее начинал доходить ужас происходящего. – Ничего себе съездила на халяву в Турцию!»

Рита прикрыла глаза и попыталась собраться с мыслями. В висках неотвязно стучала мысль: «Опасно! Опасно! Опасно!». По спине бегали холодные мурашки, под мышками противно мокро. «Ни фига себе, поезд очка! Продали в секс-рабыни – к бабке не ходи! Тут такая грязь, что и без всякого секса от заразы сдохнешь... Ой, дура я, дура!»

В сущности, вся Ритина жизнь шла в два такта. На первом ей говорили мама и старшие товарищи, вроде доктора Брылина: «Не делай это, делай то!» – и она отмахивалась. Мол, она уже давно взрослый человек, и должна жить своим умом. Потом вляпывалась и убеждалась: хоть советовали они, разумеется, и неправильно, но делать то, что сделала она, все же не стоило.

Второй такт – выкарабкивание из последствий первого.

Но настолько далеко – на побережье Адриатики, и так глубоко – в подвал торговцев белыми рабынями, она еще не залетала.

Рита машинально проверила, на месте ли пружинная заколка для волос и наткнулась на шишку. Она пыталась упираться, требовала консула и уважения прав своей личности, за что и получила. Она попыталась ее ощупать, но перестаралась и зашипела от боли.

Девицы мигом умолкли и повернулись в ее сторону. Увидев, что новая подруга по несчастью открыла глаза, они почти с радостью накинулись на нее с вопросами и советами. Их несложно было понять: жизнь секс-рабынь удивительно однообразна, и каждый новый человек был им вместо газет, телевизора и сериалов.

Из какофонии охов, ахов и мата, стало ясно: девочки тут от полугода до двух лет, каждая приехала по своей версии, но в основном – нанявшись на работу в баре, или в ресторане в качестве официантки. Но в одном они все сходились: сопротивляться воле хозяев притона не только бесполезно, но и очень опасно.

– Изобьют, само собой, – со странной улыбочкой «утешала» пухленькая зеленоглазая хохлушка. – Но могут слегка, чтоб только образумить. А могут разойтись, и искалечить на хрен! Одна до тебя была тут такая. Шибко гордая. Ну и стали ее пинать. И по пьянке перестарались. Теперь у нее всего четыре зуба, и рука неправильно срослась.

– Да уж, на врачей они тратиться не любят! – сообщила чернявая глазастая молдаванка.

– Если не будешь возникать, то позволят кое-что из денег себе оставлять, – пообещала сильно накрашенная брюнетка в блондинистом парике.

Изрекаемые банальности подтверждали самые худшие опасения. И Рита решила отойти от своих принципов, и в кои веки внять советам более опытных людей.

–                Только не надо принимать все близко к

сердцу, – доверительно наставляла рассудительная светловолосая девушка, слегка окая. – А то пипикнуться можно. Я вначале и орала, и сопротивлялась, так мне что-то вкололи. Два дня ничего не соображала, под себя ходила. А когда очухалась, поняла: если хочешь выжить – смирись.

Рита, слушая нехитрые наставления, вспомнила «Маугли», эту книжку со своими комментариями в детстве ей читала мама. Там удав Каа говорил, что трудно менять кожу.

А тут, похоже, ей предлагали сменить хребет.

Дверь с лязгом приоткрылась, и в щель протиснулось нечто рыхлообразное, похожее на облезлого пингвина. Неестественно высоким голосом, но на чистом русском это «оно» потребовало:

–       Новенькая, к начальству!

Рита с трудом поднялась, и, пошатываясь, двинулась за семенящим пингвином по узкому темному коридору. Они поднялись по лестнице и вошли в просторную комнату без мебели. Посередине лежал огромный пушистый ковер, на нем стоял крохотный столик, а вокруг валялась куча подушек. На них развалился черный, как тень, человек. После полумрака глаза Риты с трудом привыкали к яркому солнечному свету, льющемуся из просторного окна. Но в комнате было прохладно. Развалившийся оказался смуглым, очень худым человеком с глубокими носогубными складками. Он резво поднялся с подушек, быстро обошел Риту и встал перед ней:

«Настоящий Кощей» – подумала Рита.

– Будыш карошо работать – будыш жить карошо, плохо будыш работать... – у облаченного во все черное Кащея глаза помутнели, а рот растянулся в зверской усмешке. – Отшень худа тебе будет, да?

– Да, да, хорошо, – согласно закивала Рита, в порядке исключения следуя совету мамы. – Моя твоя понимай: я буду стараться!

Мама советовала: если ты не хочешь делать то, что хочет от тебя музик, постарайся его не злить, и держи свое мнение при себе.

Взгляд Кощея неожиданно подобрел, хотя речь осталась нарочито ломанной:

– Одываться нада – чиста, пахнуть – вкусна, клиенте дать удовольствие – беспрекословий. Всё, что ни пожелают. Ясна?

– Ясно, – опять согласилась Рита. Кощей задумался:

– Можна тебя для науки побить?

—Зачем же? – удивилась она. – Товарный вид испортится же! Кому я побитая-то нужна буду?

—Ну-у... Есть и такие, спэшл, клиентс. Но ты мне понравился. Ты – умный. Иди работать.

Решив, что на этом аудиенция закончена, Рита предпочла быстренько убраться.

Пингвин сначала отвел ее в душевую, велел раздеться и всю обмерил засаленным сантиметром. Ополоснувшись под жиденькой коричневатой струйкой, она очутилась на вонючей кухне-столовой. Есть пришлось под маслеными взглядами и похотливыми цоканьями двух жирных то ли поваров, то ли сторожей. Один из них, отводя ее назад, в камеру с двухъярусными койками, всю дорогу щипал ее бедра. Она жеманно взвизгивала и била его по рукам,

– Что сказал Фашист? – за неимением иных развлечений товарки сразу же окружили с расспросами. – Чего-то обещал?

– Фашист? Вы так его зовете? А я думала: Кощей.

Проститутки засмеялись, а смуглолицая с азиатскими чертами, доселе не вымолвившая ни слова, мелодично проворковала:

– Наставлял, небось, что надо: раз – лежать, и два – молчать?

– И не рыпаться, – поддакнула хохлушка. Рита на все кивала и робко улыбалась, иногда проверяя рукой, на месте ли металлический зажим в волосах. Это была единственная вещь, которая осталась у нее от далекой Родины, из Катеринбурга. И, самое обидное, ей некого было винить, кроме  себя.

Она прекрасно знала, что ее Костя отсидел четыре года не за детские шалости, а за грабежи. И, судя по тому, что он, подпив, рассказывал о себе, прояви следователь побольше ума и старания, сидеть бы Косте еще не один год. Мама ей говорила, что бандиты умеют пустить пыль в глаза букетами, шикарными вечеринками и швырянием денег. Деньги им достаются легко, а срок на свободе слишком мал, чтобы откладывать что-то. Поэтому на что, на что, а на обещания и клятвы они не скупятся. Но это не значит, что и ей, Рите, надо рисковать жизнью, дабы стать еще невесть какой по счету, убедившейся на своей шкуре: черного кобеля не отмоешь добела.

Но Рите очень хотелось доказать маме, что и та может ошибаться, и что именно ей с Костей повезет, он осознает пагубность преступного пути, и они заживут честно и счастливо.

К тому же, ей никак не верилось, что красивый и остроумный парень может быть подлым. Во всяком случае, по отношению именно к ней.

Но теперь ей хватило ума, чтобы сложить один и один. Если вчера ты просила у парня совета, к кому обратиться по поводу рассказа старушки, а назавтра тебе подсунули липовую турпутевку, и ты очутилась в турецком борделе —то все ясно. Костенька поделился информацией со своим  —как там они называют начальников? – паханом. Тот решил, что убить ее будет стоить дороже, чем билеты до Турции. Тем более что отсюда пойдет и плата за нее. Возможно, часть заработанных ею в борделе денег достанется и Костеньке. Он сможет угостить шикарным ужином и осыпать цветочками еще одну дурочку. А может, и не одну.

Мама опять оказалась права. Противно лязгнула дверь, и Пингвин, пальцем называя на Риту, пропел:

–       Эй, ты-ы! Кли-иент ждет!

– Ни пуха, ни пера! – пожелала сердобольная охлушка.

– К черту! – ответила Рита, поправляя на ходу волосы.

– Ну, раз она прихорашивается... – услышала она за спиной, и дверь захлопнулась.

В жизни всегда есть место подвигу

Пройдя за Пингвином по тому же коридору, но уже в другую сторону, Рита очутилась в апартаментах, похожих на номер в приличном отеле. Огромная гостиная, богато обставленная, плавно перетекала в прохладную спальню с огромной круглой кроватью под прозрачным балдахином с тяжелыми кистями. Все это великолепие ясно давало понять: клиент – богатенький и влиятельный, а потому наверняка противный. Богатые люди вообще не считают нужным тратить силы на обходительность, а уж в борделе – тем более.

Подавив в себе дрожь и страх, она глубоко вздохнула и мобилизовалась, застыв посреди гостиной.

Белая с золотом резная дверь справа от входа открылась, и из ванной, пыхтя, вышел тучный, обливающийся потом, коротконогий турок. Его лицо сияло от самодовольного предвкушения.

«Вот угораздило же таким уродиться, – с жалостливой иронией подумала она, – А ведь у него наверняка и жена есть. Может она его даже любит. Но ладно. ...»

– Зер гут! – почтительно улыбнулась она, зная, что туризм туркам помогают наладить немцы.

Турок горделиво сбросил халат и, покачивая волосатыми плечами, прошествовал к кровати.

– Наташка! – позвал он.

И черный Кощей, запугивавший ее побоями, и писклявый Пингвин, снимавший с нее мерку, и соседки по камере, слишком дружно уговаривавшие ее смириться, не придали значения двум фактам из биографии Риты.

Во-первых, она работала на скорой помощи, и не где-нибудь, а именно в Катеринбурге. Тут она получила такой жизненный опыт, который не снился ни морским пехотинцам в песках Ирака, ни даже спецназовцам в Чечне.

И пьяница с ножом на нее бросался, решив, что она – сама Смерть, явившаяся по его душу. И наркоман прижимал к ее горлу перепачканный в крови спидоносца шприц, требуя наркотика. И жена-истеричка душила, вообразив, что Рита – любовница умиравшего от инфаркта мужа. И дряхлая с виду бабка с манией преследования, окруженная десятком вонючих вопящих кошек, вонзала в нее ножницы, решив, что Рита хочет отобрать ее мяукающих любимцев.

Орденов за все это не дают, и зарплатой тоже не балуют. Но зато, переживший подобное не испугается кучки сутенеров-недоносков, способных жить только за счет слабых женщин.

К тому же та самая бабка-кошатница сослужила хорошую службу. Из-за нее у Риты приключился нервный срыв, и доктор Брылин по дружбе – то есть, задаром – устроил ее на сеансы психологического тренинга. Уже после нескольких занятий, почувствовав себя уверенней, она начала гораздо трезвее оценивать ситуации, и многое переосмыслила в своих приоритетах.

Жаль только, что не все.

Но она успела понять, что в этой жизни мало быть отзывчивым на чужую боль, не мешает всегда иметь под рукой что-нибудь увесистое или, на худой конец, хотя бы острое.