Текст книги "Тайны третьей столицы"

Автор книги: Иннокентий Шеремет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

– И говна пирога, – кивнул представительный Семеныч. – Ты знаешь, чтоб к врачу попасть, Зиновию надо накануне вечером занять очередь за талоном и всю ночь в ней дежурить? И это еще не значит, что он попадет на прием. Талонов часто не хватает и на десять пенсионеров. К тому же сейчас у врачей начинается пора отпусков, так что все лето бесплатных талонов вообще не будет. Это что, благодарность такая, за сорок лет трудового стажа? Это называется: «за все хорошее – в морду!» Ну, Зиновий-то ладно. У него дети не сволочи, помогают. И колбаску он себе может позволить каждый день, и на худой конец к врачу за деньги сходить. Ну а те, чьих детей изуродовали или поубивали, на благо Родины? Они-то нищенствуют. Так, получается, это же совсем дураком надо быть, чтобы, видя все это, смолоду честно, за совесть, работать! Мне говорили, раньше главный наш по медицине был душевный человек. Людям помогал. А сейчас, как в начальство пролез, совсем гадом стал: задаром и градусник не поставит. И это везде.

– Да нет! Нет, конечно, – вынужденно, ради истины, возразил Василий. – Не везде. У меня в Москве мать-пенсионерка, так, когда она в поликлинику приходит, возле нее целый хоровод. Правда, она до этого год жаловалась на их невнимание. Аж до Лужкова дошла. Но важен результат. За свои права надо бороться. Такой закон природы.

– Так то в Москве! Так то Лужков! – влез в разговор с верхнего балкона Зиновий. – А у нас тут, жалуйся, не жалуйся, а эти мерзавцы только рады будут, если мы передохнем. Знаете, вот если б кто-то специально хотел нас тут, в Екабе, сволочами сделать, то он должен мэру памятник ставить. Вот буквально все, как специально, налажено, чтобы доказать: только воруя, ты можешь выжить. Только воруя! У меня старший зять строительством занимается. И он вынужден был перебраться в Челябинск. Я, говорит, просто не могу каждый день кланяться и платить ворью! Да и конкуренции нет. В городе одна фирма главная строительная принадлежит Кунгусову – вице-мэру, а другая самому Чирнецкому, но записана на его сына. Другим строителям хода нет! Вот и строят мало жилья.. А тех, кто пытается жилье недорогое строить – данью обкладывают. Вот зять плюнул и уехал. Мне, говорит, так жить – противно! А у него, между прочим, там на фирме сейчас почти полтыщи человек работает-кормится.. Так, я спрашиваю, сколько таких, как он, честных работодателей отсюда удрало, чтобы перед ворьем не прогибаться? Сотни! Потому-то и бедствуем.

«Нет, – подумал Быков, – пока я не узнаю, что на этих дисках, я их никому не отдам. Хотите жить по сволочному? Имеете право. Но без меня. Вы, как хотите, а я даже дуракам веревку намыливать не собираюсь».

– А что, это у вас везде так? – спохватился он, конкретизируя свои переживания. – Чтобы к врачу, или к чиновнику попасть, надо с ночи очередь занимать?

– Конечно, – заверил Зиновий. – Потому как не они для нас, а мы – для них. Такой у нас порядок ЧАМ установил.

– А если, допустим, в садик надо ребенка устроить?

– Что «в садик»? – не понял Семеныч.

– Ну, тоже очередь с ночи занимают? Семеныч пожал плечами, а Зиновий сверху

просветил:

– А как же еще? Конечно! У моей бабы подруга в детсаде работает, так она этих бедняцких мамок прям ненавидит. И ведь если им помощь без очереди и унижений будет, они ж еще и других детей нарожают. А кому надо, чтоб нищету плодили? Потому-то все так и устроено: одним в морду дадут, другим – в душу плюнут, а третьи сто раз подумают, прежде чем работать. Или тем более – рожать.

Женский тверезый базар

Лишней информации не бывает. Это еще Менделеев вывел. Еще до своей знаменитой, но непонятно для чего и кому нужной, таблицы.

Так и у Быкова выходило. Вроде бы никчемное старческое нытье Семеныча и Зиновия существенно ему помогло. Из него следовало, что если Рита собирается устраивать племянников в детсадик, ей нужно в районо идти не утром, а – ночью. Чтобы очередь занять, и хотя бы на прием попасть. А, следовательно, и ему надо поспешить.

Быков легко нашел указанный женой Зиновия главный ориентир: огромную и великолепно содержащуюся башню налоговиков. Глядя на шикарную кованую решетку вокруг нее, сразу становилось ясно, кому на Руси жить хорошо. И очень хотелось разбудить тех, кто дрых, доверчиво отдав последнее на налоги. Разбудить и сказать, какие они все-таки болваны. Жизненной сути это не изменит, так хоть, похулиганив, душу отвести.

Свернув с широченной Московской на тенистую и узенькую Хомякова, застроенную приземистыми серыми трехэтажками, Василий сверился с коряво нарисованным планчиком, нырнул в арку и остолбенел.

Весь двор был забит женщинами. Тетки всех возрастов и комплекций прогуливались, куксились и гомонили около мрачного, обшарпанного, серого двухэтажного особняка. На сплошь зарешеченном первом этаже табличка: «Отдел образования администрации Верх-Исетского района».

Он-то наивный, радовался, что догадался с вечера устроить засаду, дабы выявить Маргариту Ахметзянову, когда она зарегистрируется в очереди. Быков помнил, как в советские времена стояли за мукой и за коврами, и порядки знал. Размечтался. Тут тебе не СССР.

В Екабе мамаши и бабули встают очередь аж с утра намедни!

Стоят – в полном смысле, ибо сесть просто негде.

Несколько лавочек на зачуханной детской площадке плотно забиты сидевшими «в елочку» бабами.

Остальные стоят, бедолаги. Чтобы у выбранных ими же чинодралов вымолить местечко для своих детишек. Чтобы эти детишки не лазили по квартиркам этих чинодралов, не мочились в их, охраняемых ментами подъездах, не царапали краткими точными словами их глянцевые иномарки, отполированные за счет казны. Чтобы не беспокоили их, чинодральских отпрысков, убаюканных в спецсадиках за счет той же казны...

Короче, стоят налогоплательщицы и матери, чтобы попасть на прием и покланяться, поунижаться, дабы дети их были под присмотром. Пока их родители вкалывают на те башни и дворцы, в которых засели неусыпные мытари.

Ах, какой шикарный детский садик находится возле дома по Сурикова 40, в котором жил Быков. Он смотрел на него с балкона: кусочек тихого зеленого рая посреди города. Со всеми радостями и удобствами. С отношением к каждому ребенку, как к личности, которой предстоит владеть миром.

Особый садик для детей особых родителей. Которые в очередях не стоят.          К которым как раз и стоят эти самые очереди.

Чтобы стать незаметным и не выбиваться из толпы, надо с ней слиться. И Василий получил номер на левую руку – 137-й. Записывала его милая женщина с той терпеливой усталостью в глазах, которой отличаются деятельные натуры. Тех, кто знает: сам себе порядка не организуешь – будешь давиться в свалке.

– Знаете, молодой человек... – сказала общественница. – Вы, наверное, зря. Предупреждали: примут не больше двадцати человек.

– А мест сколько?

– Кажется, восемь.

– Меня жена просила знакомую найти. Она должна быть у вас в списке. Маргарита Ахметзянова. Посмотрите.

Ахметзяновой в списке не нашлось.

– Ой, может, она по мужу фамилию назвала? Посмотрите еще: Пилипенко Эльвира?

Пилипенко – фамилия сводной Ритиной сестры – нашлась. Под номером шестнадцать. Теперь надо было ее отыскать во дворе. Быков стал прогуливаться в толпе, прислушиваясь к разговорам, и вглядываясь в лица. Фото Ахметзяновой он не имел, но как доложил обстоятельный Димон, Рите на вид около двадцати трех, у нее светло-русые волосы, нос уточкой и глаза чуть навыкате. Не Бог весть, какое описание, но лучше, чем ничего.

Светленькая костлявая дамочка с нервным лицом жаловалась подружке на жену– брата, юную особу, у которой руки не из того места растут. И варить-то она не умеет, и стирать то она не стирает. Брат с работы приходит усталый, как собака, и начинает по дому колготиться, а эта барыня, видите ли, целый день с ребенком улюлюкает. Племянника нужно срочно в детсад устроить, но жена брата сама не может стоять. У нее плоскостопие и нервы. Приходится ей за нее. Пусть эта стервоза хоть работать пойдет, и слезет с шеи замотанного брата.

Юркая старушка бесцеремонно вклинилась в разговор:

–  Помогать надо, молодым-то. Вот я каку ночь без сна, а думаю, сад-то внуку нужен. Ну, пусть я ночь постою, а пусть хоть высплются. Я вот вчера ни свет, ни заря поднялась, отправилась за талончиком к врачу. Пришла, думала, первая буду. Ан нет, только одиннадцатая. И как на грех, только семь талонов дали. Так и ушла со своим давлением, несолоно хлебавши.

– Так вы к платному доктору сходите, – сварливо посоветовала девушка с русой косой.

– А на какие шиши, милая, – даже не обиделась бабушка. – Пенсия – тыща шестьсот. За квартиру в две комнаты – заплати, да за свет, да за телефон , да еще за мусор и на лифт. Вот почти тыщи и нет. А живу на шестьсот, и что заработаю, убираясь. У нас кафе рядом с домом. Мету вокруг, и кормлюсь за это.

– Так квартиру на меньшую поменяйте, а на доплату – живите себе, – доставала ее советами русокосая.

– Или в одну комнату квартиранта пустите, – подпела ей круглолицая с утиным носом и в широкой шляпе. – Каждый месяц – прибыток.

– От телефона откажись! – буркнула дряблая гражданка неопределенного возраста.

Но бабуля не озлилась. Ей будто даже нравилось внимание:

– Квартира старая, комнаты проходные – такую не разменяешь, а если пустить кого – по головам ходить? А телефон... Полподъезда по нему скорую вызывает или милицию, если что.

Она огляделась, ожидая новой реплики. Но ее не последовало. Тут каждой было о чем поплакаться.

Толстенькая, с веселыми упругими щечками женщина говорила кивавшей ей русоволосой женщине в очках о своих сорванцах-близнецах. За ними, мол, глаз да глаз нужен: то подерутся, то соком обольются, то игрушку не поделят, то разломают чего-нибудь. Поэтому дом в запустении: ни пожрать сварить, ни постирать, ни пропылесосить. И пока муж не вернется, приходится пасти пацанов, не отвлекаясь.

А муж – тоже не подарок, день на день не приходится. Когда придет слегка навеселе, только пивком после работы побалуется. А то – на бровях. И что с ним ни делала: и просила, и скандалила, и молчала неделями – хоть кол на голове теши. Муж, хоть и рукастый, но производство подыхает. Он машинки детские из железа штампует. Они, конечно, прочные, но дорогущие. Народ китайские предпочитает. Они пластмассовые, дешевые, да и яркие, и легкие. Их за ту же цену три купишь. Вот наших и не берут. А они их все клепают и клепают. Назло рынку и врагам. Но без зарплаты. А простой штопор – только из Китая.

–  Я со своего, – вдруг сиплым басом откликнулась собеседница, – выбила клятву: чтоб с работы приходил трезвый. Теперь сама с ним пью, чтоб ему меньше досталось. Денег – едва на еду хватает. Ни одежку дочке купить, ни игрушку. О себе и речь не идет. Вот, обноски донашиваю. Так что выпивку покупать не на что, – вздохнула сиплоголосая. – Приходится самой гнать.

На нее тут же окрысилась моложавая, лет сорока, бабушка:

–  Вот такие дуры и спаивают наших сыновей!

Страсти накалялись стремительно, и столь же резко гасли. Ночь была долгой, а жалобы – еще длинней.

Быков искоса присматривался к невысокой, коротко остриженной блондинке.

–   А мы вчера в зоопарке были... Там обезьянка родила. Так вокруг нее и врачи, и ученые. И народ с лакомствами. И мэр к ней регулярно приезжает, чтобы проведать...

–   Он не к ней. Он туда листовки печатать подметные приезжает. У него там та-акие подвалы! А в них – типография для грязной рекламы против соперников, на прошлых выборах мой Женька разносил, хорошо получал

– Нет-нет, я сама – правда, издали, ближе не подпустили – видала его возле клеток. Стоит, на обезьянку ту любуется. А она сытая, довольная. Еще не каждый банан жрет, выбирает... Неужели, думаю, моя дочь – человечек все-таки, она ж и на них работать будет, – заслуживает меньше внимания, чем эта... Ну, все-таки, животное же?

– Хэ, – то ли усмехнулась, то ли поперхнулась заботившаяся о молодежи старушка. – Сравнила тоже. То – обезьяна. Их у нас раз, два, и обчелся. А детей... Как грязи.

– Грязь мы и есть, – убийственно спокойно подтвердила молодая бабушка, не любившая самогонщиц.

В ее голосе не было ни капли осуждения или жалобы. Одна хладнокровная констатация факта:

– Те садики, что поновее, они распродали. Старые рушатся. На ремонт и строительство зоопарка знаешь, сколько ушло? Сто пятьдесят миллионов. Сто пятьдесят. Это минимум. А на все детские садики? Ноль. Вот просто ноль и – все!

– А ты ее в зоопарк сдай, – хихикнула сиплая мамаша. – И сыта будет, и под присмотром.

– Сама своего сдавай!

– Моего не возьмут, – с неподвижной ухмылкой ответила сиплая. – Моему в роддоме бедро сломали. Он по веткам скакать не сможет.

Быков уже жалел, что пришел сюда один, без кого-нибудь со скорой. Как тут найти, не испугав и не разозлив толпу, эту Риту – непонятно.

Даже воздух тут, казалось, был соленым и липким, как кровь, и секущим, как лопнувший трос.

Весь этот неряшливый двор с казематоподобной зарешеченной берлогой чиновников предназначен внушать этим людям, что они – ничтожества, потомственные неудачники. Внучки, дочери, матери и бабушки неудачников. И ничего, дескать, кроме как вымаливать милость у тех, кто преуспел, им не остается. Вранье.

Это им, этим бабам, которым право рожать, как дышать, дано самим Богом не в обмен на что-то, а просто так, само по себе – и платятся налоги.

Им, матерям и бабкам, тупым и прозорливым, грешным и святым, предназначены деньги из казны, а не жиреющим ворам и жополизам.

Но пока люди не умеют брать положенное им, человекообразные приматы всегда будут у кассы первыми.

В такие минуты Быков понимал коммунистов-экспроприаторов.

И совсем не по-христиански, мстительно подумалось ему, глядевшему на теток, жалко и злобно судачивших в надежде на милость дармоедов-чиновников:

уж чего-чего, а подвалов и для захребетников, и для их выкормышей в Екабе хватит.

С детсадиками, зарплатами и пенсиями – да, со всем этим тут напряженка. А вот с подвалами

– нет. Больше того, закономерность железная: чем меньше заботы о детях бедняков, о стариках и о рабочих, тем больше спрос на подвалы для богачей и правителей.

И несколько приврал Пушкин. Пусть русский бунт и беспощадный, но совсем не бессмысленный. Нет. Кипит же он, «разум возмущенный». Значит, кто-то его подогрел, подкипятил. Вот и бурлит

– пока огонь не потушат, или крышку не сорвет. Таков закон природы. Природа не терпит пустоты. В том числе: в желудках и мыслях народа.

И самоубийственно считать, что твой талант править или делать деньги – твоя заслуга. Это твоя обязанность служить другим. Поэтому и кара за ее невыполнение кошмарна.

Жить хочешь? Детей своих, которых потащат в подвал на расстрел, тебе жалко? Тогда не плюй на чужих. Не дразни, не озверяй людей.

Не корми, не разводи паразитов в высоких кабинетах.

Не финансируй тех, кто с простым людом, как с быдлом. А уж коли любишь казнокрадов, то не обессудь. И не надейся укрыться за границей. Кладбища Азии, Европы и Америки забиты русскими нищими, мнившими себя умниками.

Ничего себе смысл?

Не хуже прочих.

Вот только не доходит. О Ходынке не каждая учительница истории помнит, а ведь из-за нее современники окрестили будущего святого Николаем Кровавым. И никого это не колышет. Возможно потому, что история в Екабе нарезана и разгорожена: площадь 1905-го года, память о другом Кровавом воскресенья – у порога царского семейства – сама по себе; храм на крови этого семейства – сам по себе.

Причины – отдельно, следствия – отдельно.

Потому опять и опять: одни жируют и дразнят народишко, другие – рядом, закипают, кипят и бунтуют.

Ох, быть и знаменитому рыжему Чубчику сначала мучеником, а затем через сколько-то лет – святым!

Конечно, оправдания убийствам быть не может.

Но вот объяснение...

«Боже! – опомнился Василий от морока в розовом тумане. – Прости меня, грешного!» Но мыслям-то не прикажешь.

– Тут девочке плохо! Расступитесь, дайте воздуха! – загомонили в углу двора районо. – Есть хоть, врач-то? Вызовите скорую!

В суетящуюся толпу умело ввинтилась невысокая, в темном платке по шею, молодая женщина:

– Дайте пройти! Я на скорой работаю. Что тут случилось?

Когда сморенную обмороком тетеху, на седьмом месяце попершуюся устраивать в садик первенца, привели в чувство, помогавшая ей девушка закурила в сторонке.

Быков подошел к ней и спросил:

– Простите, у вас какой номер?

—Шестнадцатый, – машинально отрапортовала Рита, и лишь потом насторожилась. – А вам-то чего?

—Да я слышал, что мест только восемь... Может, и ждать нет смысла?

—А у вас какой номер?

—Сто тридцать семь.

– Ну, вам, может, и не стоит. А мне... Она мне обещала! Я у нее уже три раза была, она должна нам помочь!

– Вероятно, так думают и те одиннадцать человек в очереди впереди вас, которым не хватит мест.

– Ну и что? То есть, почему одиннадцать? Восемь!

– Одиннадцать. У номеров два, три, пять и семь не по одному, а по два ребенка. Даже если какой-то из них и откажут, вам все равно не светит.

– Да что вы тут раскаркались?!

– Каждой третьей должны отказать, чтоб вам место досталось. А вам ведь тоже двоих нужно пристроить? Нереально.

– Да и кто вы такой вообще?

– Я? Человек, который предпочитает готовиться к неприятностям загодя. А еще, я племянник Полины Даниловой.

– Какой еще Дани... Что вам надо? Зачем вы пришли ко мне?! Я ничего не знаю!

– А к кому же мне еще идти? Брылин пропал. Вы тоже куда-то подевались. Но я же имею право знать, что случилось с моей родственницей.

Быков умел внушать доверие, а Рита устала переваривать свои проблемы в одиночку. Маму нельзя расстраивать, сестре – все по барабану, а бывшего ненаглядного Костю она теперь боялась, как огня. И она даже несколько обрадовалась возможности поговорить откровенно.

–                Брылин не пропал, – сказала она. – Николай в Челябинске. Там хороших врачей умеют ценить.

– А здесь?

– Здесь? Здесь, если ты не умеешь вымогать, то вроде и не врач даже. Но я не хочу с вами говорить.

– Не хотите или боитесь?

– Боюсь. А вы как думали? Недавно передача была по телику про старика-инвалида. Как его избили на Химмаше, и он теперь никому не нужен. А когда-то был лучший специалист по электронике! Ипочему избили? Лишнее о ком-то проболтался. Так вот мне такое не нужно!

– Что, так и сказали по ТВ? Что он проболтался?

– Нет, это мне один участник штурма рассказал.

– Так вы от него сейчас прячетесь?

– От него тоже.

– И что, так всю жизнь и будете теперь прятаться да вздрагивать?

– Буду!

– Тоже дело.

– А что мне остается?

– Поделиться информацией. Чем больше знающих, тем меньше риска для каждого. Понимаете? Пока вы молчите, вас есть смысл убить. А как рассказали – уже нет.

– Вот-вот. Я тоже про это вашей бабушке говорила. А потом съездила в Турцию на халяву. Век теперь не забуду!

– Почему?

– Потому что чуть в рабыни не попала.

– Ничего себе!

– Сама виновата. Проболталась этому... Одному гаду, короче, про то, что Данилова рассказала. Он донес своему начальнику... Как они их зовут, пахан или авторитет? – Рита уточнила. – Вернее, я так думаю, что донес. А как на самом деле – кто жего знает? Вот меня и пригласили. Отдохнуть в Турции за счет фирмы.

—А что ж такое Полина Борисовна рассказала?

—Да в том-то и дело, что ничего толком она рассказать не смогла. Вроде бы споткнулась и нашла во дворе возле дома на Шарташской сумочку. Польстилась на деньги и забрала ее. Вот и все.

—А она не говорила, что слышала скандал? – обнаружил Быков разночтения с тем, что рассказывал Окулов в роли псевдо-Брылова.

– Н-нет, вроде. Она только каялась, что на деньги польстилась.

– А про диски она что-то говорила?

– Какие диски?

– Компьютерные. Которые якобы в той сумочке были?

– Н-нет, про них я ничего не знаю. Мне она только про деньги говорила.

–                А Брылину она про них могла сказать?

– Да вряд ли. Он с ней и не разговаривал почти. Ему не до этого было.

– А почему вы думаете, что именно ваш друг вас предал?

– Я больше никому про Данилину не рассказывала, а с ним хотела посоветоваться. Посоветовалась, – горько хмыкнула Рита, поправляя платок,

–           чуть было на чужбине не сгинула. Еле вырвалась из этой треклятой Турции. Из Москвы домой пришлось по билету с чужой фамилией добираться. Благо, еще проводница сердобольная попалась. Сюда приехала, а тут земля горит под ногами. Всех моих знакомых запугивали, чтобы они про меня сообщали. Ну, если появлюсь.

– Что ж вы сюда-то пришли, если вас ищут? удивился Быков.