Текст книги "Два крыла. Русская фэнтези 2007"

Автор книги: Инна Живетьева

Соавторы: Юлия Остапенко,Анна Китаева,Мила Коротич,Александр Басин,Андрей Ездаков,Владимир Васильев,Елена Медникова,Алексей Талан,Василий Ворон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 40 страниц)

Уже после обоих поединков и долгого рассказа с рассматриванием заветного меча братьями и их матерью Илья вышел во двор до ветру. Свершив потребные дела, он постоял у плетня, за которым еще недавно толпились зеваки, поглядел на перемигивание в небе звезд и уже повернулся, чтобы идти в дом, как тут же что-то хрустко ударило ему в затылок и отскочило в траву. Илья вздрогнул и потер ушибленное место, оглядывая темную улицу. Кругом было тихо да пусто. Илья пошарил под ногами и скоро нашел еловую шишку, которой в него и запустили. Илья выпрямился и, не ожидая ответа, сказал в темноту:

– Опять ты за свое, Вежда. И охота тебе опричь людского жилья таиться. Эх…

Он вздохнул, сунул зачем-то шишку за пазуху и вернулся в избу. Братья Загудихины все дивились на меч, глядя, как отражается в клинке свет лучины, и Илья сейчас же подумал, что еловая шишка пришлась ему по затылку за дело: много он хвастал своими победами. Ему стало стыдно, и он за весь остаток пути словно язык проглотил, просто являя любопытствующим меч Белоты, и про себя отмечал, что этого и без хвалебной болтовни оказывалось довольно.

Уже вечерело, когда Илья добрался до родного села. Дома была мать, готовившая ужин. Увидев сына, расплакалась:

– И то верно говорил Вежда, что на лавке теперь не усидишь.

– Глянь, матушка, что я добыл! – вытянул в ответ из ножен меч Илья.

Слава равнодушно скользнула взглядом по металлу, молвила:

– Что мне на него глядеть, сынок. Нешто он для добрых дел?

– Да что ты?! – удивился Илья. – А для каких же? Ворога погонять им стану!

– Оно, конечно, верно, – вздохнула Слава, гладя сына по щеке, поросшей русой бородкой, – да все одно: Моране служить будет.

– Мама! – отложив меч, взял Илья мать за руки, и ее маленькие красивые ладошки утонули в его лапищах. – Я с ним против тех же кочевников пойду, чтоб они на землях наших не безобразничали. Они ведь нас грабят, мама, они убивают нас! Как же?..

Слава не отвечала, уткнувшись в его руки, и он чувствовал, как по ним текут горячие слезы. Он осторожно высвободил руки, обнял ее:

– Прости, мама, но не усидеть мне дома. Мне Вежда ноги для того и вернул, чтоб ходил я по земле славянской, да ворогам урон чинил. Вот дойду до князя киевского…

Он замолк, прислушиваясь к матери. Она замерла у него на груди.

– Мама, – тихо позвал он, – дома-то как?

Слава подняла голову, улыбнулась сквозь мокрые глаза:

– Да хорошо дома, сынок.

– Батя где?

– Батя сарай с Борыней правит, помогает ему.

– А Вежда еще не вернулся?

– Да сейчас придет, должно.

– Он за мной-то в тот же день ушел?

Слава, не понимая, заглянула Илье в глаза:

– Куда ушел?

– Да за мной, – повторил Илья, чувствуя, что опять начинается Веждина чудь.

– Не ходил он за тобой, – пожала плечами Слава. – С нами был, отцу с нашими молодцами помогал, селян пользовал.

– Как? – отстранился Илья. – Совсем никуда не уходил?

Слава кивнула, и Илья недоуменно поскреб затылок:

– Как же так? – Он прикинул в уме, прищурился. – А дня три назад, вечером, после света уже?

Мать вглядывалась в лицо сына, не понимая, что у него на уме:

– Да банный день у нас был. Вечером дома все были. Куда же после бани-то ходить?

– Никуда не отлучался? – не отступал Илья.

– Да никуда! Ну, дома-то он вообще сидеть не горазд, но чтоб так отлучиться, чтоб дома не ночевать, – не было такого. Да что ты все выспрашиваешь?

– Да так, мать, почудилось мне… – уже устало отмахнулся Илья. Слава с тревогой ждала, и он глупо улыбнулся, успокаивая ее. – Дурака он валяет, Вежда-то, дурачит меня. Не принимай к сердцу.

– Да вот и он сам, – сказала Слава, кивая на дверь.

В избу вошел Вежда.

– Здравствуй, учитель, – поклонился ему Илья.

– Здорово, ученик, – нарочито равнодушно ответил Вежда. – Хвастать не нужно, сам все вижу.

И он подошел к оставленному на лавке мечу и взял в руки. В его глазах сверкнул отблеск клинка: старик внимательно разглядывал работу кузнеца Белоты.

– Пойдем-ка на двор, – сказал он Илье и вышел из избы с мечом в руке. Илья поспешил за ним.

Во дворе Вежда подобрал с земли куриное перо, подбросил в воздух, и сейчас же Илья услышал яростный свист рассеченного воздуха, притом что Вежда будто и не сдвинулся с места, а в траву уже соскользнули две половинки пера.

– Добрый меч, – повернулся к Илье Вежда.

– Ну а ты как здесь? – спросил Илья, надавив на последнее слово. – Небось не в кого было шишками кидать?

Он достал из-за пазухи давешнюю еловую шишку и бросил ее в старика. В руке Вежды сверкнула стальная молния, и шишка, ударенная мечом плашмя, скрылась далеко на чужих огородах.

– Я-то здесь ничего, – невозмутимо ответил Вежда. – А вот ты в поединках поменьше рот разевай – стрела может влететь. И еще, – он строго смотрел на Илью, – воину не пристало трепать о своей доблести, она у него не на кончике языка, а на острие клинка. Не то одними шишками на голове не отделаешься.

Он усмехнулся, видя, как понурился Илья, сразу став похожим на нашкодившего мальчишку, и сказал совсем другим голосом:

– Скоро на выселки уходим. А покуда родителям помоги – порадуй напоследок.

Илья виновато улыбнулся и, решив сразу разделаться с думками, роящимися в голове последние дни, сказал:

– Слушай, учитель… – Он замялся, зарумянился, как красна девка. – Вот ведь загогулина какая…

Вежда ждал, насмешливо глядя на него. Илья нервно сглотнул и снова стал мямлить:

– Люди болтали, когда я им о тебе сказывал, будто ты… – Он теребил край рубахи, не зная, куда деть руки, и наконец выпалил: – Будто ты не Вежда вовсе, а батюшка Святогор…

Сказав это, Илья оробел вовсе: на такие слова Вежда мог равно и рассердиться, и расхохотаться. Но старик против ожидания повел себя вовсе иначе: он спокойно пожал плечами и сказал:

– Когда-то я носил и это имя. Ну и что с того? Нету больше Святогора. Вышел весь… Нынче Вежда вместо него. А что до моих прозвищ – так их на целую деревню хватило бы. Так что хватит пустых расспросов.

И он пошел в избу.

БЫЛЬ ПЯТАЯ: Сын голодной пустоты

Лазарь! иди вон…

Иисус из Назарета (от Иоанна, 11:43)

4

Рано поутру Вежда с Ильей уже шагали по лесу к выселкам, таща по мешку с припасами. Распевались птицы, солнце красиво пронзало подернутый туманом частокол леса – идти было хорошо да радостно. Вежда, мерно постукивая своим посохом по тропе, спросил:

– Что, ученик, не скучал без мамки-то, пока за мечом хаживал?

Илья посмотрел в хитрые глаза учителя и пожал плечами:

– Нет, Вежда. Насиделся я дома-то. Все не дождусь, когда в Киев пойду. А что?

Вежда покивал седой головой и сказал:

– Да ничего. Не быть привязанным в жизни – это хорошо. Да и за подол мамкин держаться негоже – причем не только мужчине, но и женщине.

Помолчали, а потом Илья негромко и осторожно сказал:

– Слушай, Вежда… А у тебя есть кто-нибудь? Ну… из родичей.

Вежда усмехнулся:

– Чего мямлишь-то? Обидеть боишься?

– Ну…

– Вот тебе и «ну». Не обидишь ты меня, не бойся. Обида это ведь что? Это значит, кто-то подвергает сомнению то, что тебе принадлежит. Ну, то есть сомневается в каких-то твоих поступках, лишает тебя чего-то, очень тебе дорогого. Понимаешь? Но у меня ничего нет, кроме моей котомки да одежды. Даже имя мое – не настоящее, и сколько их сносил я за свою жизнь… Чтоу меня есть, что кто-то мог бы у меня отнять?

Илья напряженно смотрел на шагавшего рядом Вежду, а тот негромко рассмеялся и добавил:

– Верно думаешь – никого у меня нет. Так что Морана и с этой стороны ко мне не подберется: у меня и отнимать-то некого.

– Что же… – Илья помедлил. – И детей тоже нету?

– Мои дети – мои ученики, – сказал Вежда и легонько на ходу наподдал Илье своим посохом по заднице. – Так что родителей у тебя не двое, а на одного больше.

И он рассмеялся. Илья промолчал и стал прикидывать, смог бы и он жить, как Вежда, один. Он вспомнил о своей Оляне, и сразу заныла в сердце старая заноза. Сколько раз он в бессилии стискивал кулаки, зная, что никогда не увидит больше свою любимую. В такие времена ему не хотелось дышать, и весь мир становился постылым, и ничто не могло быть интересным и стоящим. Тогда он чувствовал себя одним во всем этом чужом мире, и мысль о том, что есть еще матушка и отец, ничуть не грела его. Впрочем, он любил их, а они его, и даже уйди он в Киев, в дружину княжескую, то ведь и тогда не был бы он одинок, потому как знал бы, что помнят его в родимой сторонке, любят, просят о нем богов… А у Вежды даже дома родного нет на этой земле. И любимой…

– А как же подруга, Вежда? – не выдержал Илья.

Вежда спокойно пожал плечами:

– Я умею быть один.

Илья прищурился:

– Постой, постой, учитель! Выходит, мужчина живет с женщиной потому, что чего-то не умеет?

– Конечно.

– Но почему тебе не нужна женщина?

– Надеюсь, ты спрашиваешь не потому, что думаешь, что мне не хватает домашней еды и ласки? – улыбнулся Вежда.

Илья нетерпеливо кивнул.

Вежда сказал:

– Видишь ли, я – целый.

– Подожди, подожди! – сказал Илья, перебрасывая мешок с одного плеча на другой. – А я половинчатый, что ли?

– Ты сам сказал, – захохотал Вежда.

Илья тоже заулыбался:

– Шутишь…

– Да не шучу я с тобой! – притворился рассерженным Вежда. – Женщина нуждается в мужчине, мужчина – в женщине. Так было и так будет на этой земле до тех пор, пока не перевелись здесь люди. Мужчина и женщина – части целого. При этом женщина всегда движитель, а мужчина – правило. Он не сумеет без нее двигаться, а она без него не сможет понять, куда ей двигаться нужно. Это закон, и на нем стоит мир. И закон этот касается не только людей. Впрочем, плох тот закон, который нельзя было бы нарушить. Ведь он, сказать по секрету, для этого и нужен, чтобы его время от времени нарушали некоторые люди. Вот и я не только знаю, куда мне следует идти, но также имею для этого нужную силу. Но это вовсе не значит, что я чураюсь женщин. Просто… – Вежда почти незаметно вздохнул, сделав паузу, и закончил: – Так получилось… И все.

– Значит, ты тоже мог бы любить женщину?

– Вот олух, – беззлобно рассмеялся Вежда. – А я и люблю! Ее нет со мной, но это не так важно, потому что я люблю ее, и все. Это, если хочешь, и есть, быть может, мой тайный двигатель. Вечный двигатель. Без него… То есть без нее я бы давно сломался. А так – вот я какой! – Он рассмеялся и взмахнул своим посохом, словно показывая, какой он. – Эх ты, ученик! Я, если хочешь знать, вообще могу считаться самым ярым поклонником Женщины. Она – чудотворения, венец совершенства человека разумного. А мужчина – всего лишь ее раб, телохранитель, слуга – да назови его как угодно, но знай, что он всегда – второй номер. Придаток к Женщине. Лоно женщины – Врата в этот мир. Что еще нужно добавить, чтобы ханжи, да гордецы с глупцами подняли наконец ее с колен, на которых она стоит уже не одну сотню лет? Женщина держит в своих нежных ладонях этот хрупкий мир, не давая его растоптать сандалиям ненасытных, падких до с павы и богатств воителей. Женщина – это поистине МИР, и не нам, мужчинам, этот мир судить и судачить о его мнимом несовершенстве. Он прекрасен, даже когда гневается, даже когда плачет и, уж конечно, когда он смеется и любит. Если бы я верил в бога с седой бородой, я бы непременно спросил его: господи, за что ты наградил это тупое бесстыдное чудовище, называемое мужчиной, таким чудом, как Женщина? И за что ей такоенаказание?

Вежда рассмеялся и вдруг остановился как вкопанный. Илья удивленно повернулся к нему:

– Ты чего, учитель?

Лицо Вежды было таким, словно он спал. Даже глаза его были прикрыты. Илья испугался и подскочил к нему:

– Что с тобой?!

Но Вежда открыл глаза и сказал железным голосом:

– Поворачиваем оглобли. В селе беда.

И первый бросил на траву свой мешок. Уже повернувшись, чтобы бежать, он коротко приказал Илье:

– Меч тут оставь. Мешать только будет, – и рванул сквозь ветки. Илья бросил мешок на землю, с сомнением посмотрел на меч в ножнах, но, не смея ослушаться учителя, отцепил его вместе с поясом и кинулся догонять Вежду.

Только пробежав с дюжину стрельных перелетов, Илья начал различать между деревьев белую рубаху бегущего впереди Вежды. Он давно уже не удивлялся огромной выносливости учителя, но привыкнуть к тому, как тот бесшумно перемещался бегом даже по лесу, не мог. Скоро они уже бежали вровень, и разница была лишь в том, что чащоба трещала лишь там, где бежал Илья.

– Что там, Вежда? – на ходу выкрикнул Илья.

– Кочевники пожаловали. Поднажмем, – ответил Вежда и тотчас скрылся из глаз. Изумляться у Ильи времени не было, и он только прибавил ходу. И сейчас же лес расступился, и он вылетел на опушку, откуда было видно село и многочисленные дымы над ним.

Он увидел, как от околицы уже тянется вереница людей, сопровождаемая конными фигурами, и еще заметил белую молнию, летящую им наперерез. Это был Вежда.

3

На аркан сажали только подростков, и набралось их в этот раз две дюжины. Печенегов было столько же, но большинство из них еще орудовали в разоренном селе – выгоняли коров да ловили птицу, а еще били непокорных, рвущихся на подмогу детям, уводимым в полон. Иных кривой меч или стрела останавливали навсегда. Дети, навьюченные на длинную веревку, обмотанную каждому вокруг шеи, громко кричали от ужаса и горя, оторванные от дома и родителей, и их привычно правили плетью погонщики. На околице вереница пленных остановилась – верховой, к седлу которого была приторочена веревка, вглядывался куда-то в сторону леса. Вой невольников усилился: кто-то из мальчишек тоже заметил нечто, нагоняющее конвой и во что тревожно вглядывался раскосыми глазами степняк; дети отчаянно желали спасения. Вожак что-то непонятно крикнул своим подельникам, и те обнажили мечи, а двое натянули луки, пытаясь разглядеть, чтовзялось их преследовать. По неясному белому пятну, стремительно приближавшемуся к веренице пленников, уже было выпущено для порядка несколько стрел, но все они прошли мимо цели. Голос вожака стал тревожным – белая тень неслась прямо на него. Он развернул коня ему навстречу, пытаясь понять, что же это такое, и тут все увидели, как белое пятно останавливается и превращается в седого старика с посохом. Старик как ни в чем не бывало размеренным шагом подошел к вожаку и насмешливо поглядел на него снизу вверх.

– Вежда! – завизжали детские глотки, перехваченные жесткой веревкой, и степняк, не ведающий своей беды, вдел саблю в ножны, криво ухмыльнулся и худо сказал по-славянски:

– Ступай, старик, живи еще.

Их уже окружили пятеро всадников, гогоча и пряча оружие. Вежда заглянул в наглые щелки вожака и тихо ответил:

– Я ведь не только людей пользую.

Степняк загоготал, запрокидывая голову к небу, и тогда Вежда неуловимо взмахнул посохом, отчего вожак скатился из седла и остался неподвижно лежать под копытами своего коня. Пленники взвыли еще громче от ужаса и восторга, а изумленные печенеги, уже спрятавшие свои сабли в ножны, стали рушиться из седел один за другим. Вежда словно бы исчез, но о его присутствии говорил только стремительно рассекаемый его посохом воздух. Корова не успела бы моргнуть трижды, а полдюжины коней уже топтались на дороге без своих седоков.

– А ну-ка, ребятишки, освобождайтесь от веревки да не разбегайтесь, держитесь гуртом! – велел им Вежда. – А этих, – он кивнул на замершие в пыли тела, – не бойтесь, скоро не подымутся.

И он кинулся в село, откуда доносилось мычание коров и людские крики.

Илья еще издали увидел, что всадники у околицы опрокинуты Веждой на землю, а цепь пленников начала распадаться, и повернул в село. Он пересек огород старосты, увидел, как огонь рвется из окон дома, но прежде красного петуха нужно было управиться с разорителями из степи. Он услышал с улицы топот некованых конских копыт и кинулся туда, с размаху перелетев высокий плетень.

Двое косорылых на конях тащили заарканенного телка вон со двора Борыни, а сам кузнец лежал в уличной пыли в исподнем, все еще сжимая большими руками схваченный второпях цеп, и под ним уже натекла густая черная лужа. Холодная ярость поднялась было страшной волной в душе Ильи, но он, стиснув зубы, заставил ее улечься, памятуя уроки Вежды, и тотчас подскочил к ближайшему всаднику. Тот заметил летящую ему на спину тень слишком поздно – Илья сшиб его с седла, и пока они оба падали по другую сторону коня, своротил печенегу немытую шею. Второй выпустил аркан и мигом выхватил меч, направляя коня к уже поднявшемуся на ноги Илье. Горсть пыли, захваченная Муромцем, полетела в узкие глаза. Пока степняк вслепую замахивался мечом, Илья оказался у него за спиной. Разбойник так и не увидел в последний раз уже показавшееся над лесом солнце.

Илья отступил от поверженного тела и огляделся.

Улица была пуста – только три тела недвижно лежали в пыли, топтались не у дел кони, да искал у плетня траву телок, путаясь ногами в печенежском аркане. От соседнего дома раздавался бабий крик, дым поднимался по другую сторону улицы, а изба старосты вовсю полыхала, расклевываемая красным петухом. Илья хотел было кинуться посмотреть, нет ли дома живых душ, но на улице показался конник. Сразу поняв, что случилось с его товарищами, тот живо убрал меч и потянул из-за спины лук.

Вежда уже успел дать Илье несколько уроков по искусству уклонения от стрел, и теперь Илья ждал, широко расставив ноги, когда наконечник стрелы сольется с оперением в одну точку. Тонко взвизгнула тетива, а Илья уже повел тело в сторону, как учил Вежда. «…Ноги в один миг становятся корнями осины, все остальное выше коленей – ствол да ветки. Ты чувствуешь страшный порыв ветра, ты изгибаешься, как змея, как лента на ветру, но корни твои остаются в земле крепко…» Как учил Вежда, так и вышло к изумлению самого Ильи, будто уклонялся он не от каленого жала, а от Веждиной особой стрелы с тупым наконечником. Точка стрелы на его глазах превратилась в черточку и прошла мимо, пропев там, где миг назад был бок Ильи. Муромец не стал дожидаться второй стрелы, которую уже тянул из колчана степняк, а сам бросился к нему.

И на ходу узнал его.

И тотчас вновь увидел око луны на черном морозном небе, и двор пастуха Свири в мертвом свете, и тело Сневара Длинного с торчащей из спины стрелой. И еще сразу не то что увидел, но ощутил каждой точкой своего тела глаза Оляны, испуганно и с надеждой смотрящие на него.

Силы, несшие его вперед, утроились. Сделав очередной шаг, он просто оттолкнулся от земли и полетел прямо навстречу ненавистному лицу. И увидел, как лицо это, означающее для него все зло со стороны Великой Степи, и смерть Сневара, и потерю Оляны, – исказилось от ужаса. Нет, он не узнал в огромном парне с бородкой да кудрями, перехваченными тесьмой, загнанного парнишку с норманнским мечом в дрожащих руках. А коли бы и узнал, может, сам умер бы с перепугу.

Печенег не успел вновь снарядить лук, и до меча не было у него времени дотянуться. Илья сшиб его с седла, как сшибают горшок с верхушки плетня озорные мальчишки.

– Где моя Оляна? – спокойно и страшно произнес Илья, сидя верхом на оглушенном падением степняке. – Что ты сделал с ней, сын голодной пустоты? Отвечай!!

Ставшие шире глаза кочевника с ужасом смотрели на Муромца. Илья сгреб его за шею и медленно сжимал пальцы.

– Эк-ххе!.. – сдавленно зашипел лучник. – Пагади, урус!.. Пастой…

– Где Оляна? – также негромко повторил Илья. – Говори.

– Кто… мой не знает, – прохрипел печенег, пытаясь разжать пальцы Ильи на своем горле.

Илья, словно не замечая этих несчастных попыток, сказал:

– Несколько лет назад ты, ты, гадина, был здесь зимой. В одном дворе троих твоих товарищей убил хромой викинг, а ты застрелил его. И нашел в избе девушку. И еще тебе пытался помешать мальчишка. Он удрал от тебя на крышу, но свалился, и ты побрезговал калекой. Мной побрезговал. И увел девушку. Где она?

По глазам степняка было ясно, что он хорошо понял все, о чем сказал Илья. И так же хорошо вспомнил ту зимнюю ночь. Муромец ослабил хватку и лучник, хватанув воздуха, торопливо и путано зачастил:

– Я помнить… зима… ты… девушка…

– Где девушка? – приблизил каменное лицо к смуглому лбу Илья.

– Продал… продал… В Персию… хороший человек дал большой цена…

В ужасе степняк вглядывался в бледное лицо Ильи, отыскивая в нем черты своей смерти. Пальцы Ильи дрогнули на шее лучника, отчего тот задышал чаще, чем следовало.

– Продал… – прошептали помертвевшие губы Муромца.

Печенег зажмурил глаза.

Вежда остановил еще одного всадника, пытавшегося прийти на помощь придавленному к земле дюжим парнем лучнику.

– Не спеши, – задумчиво сказал Вежда очередному лежащему в забытьи телу. – Дай людям поговорить.

Илья стянул с лучника меховую шапку, пошарил по его бокам, отыскал нож. Печенег судорожно заелозил под ним, пытаясь вырваться. Илья легонько ткнул его двумя пальцами под дых, успокаивая. Затем отсек разбойнику оба уха, откинул в пыль и разорвал обе ноздри его короткого носа. Вытерев лезвие о щеку и лоб ошалевшего от страха и боли степняка, он сказал – все так же тихо и медленно:

– Это чтобы добрые люди знали, что ты вор и разбойник. И чтобы держались от тебя подальше. А твои товарищи смеялись над тобой. Запомни: я всегда узнаю тебя, даже если бы у тебя остались уши и нос. Придешь на мою землю снова – выпущу кишки.

И Илья поднялся на ноги и пошел к полыхающей избе старосты смотреть, не остался ли кто внутри.

2

– Соберите всех павших у колодца, – тяжелым голосом велел Вежда собравшимся вокруг него селянам. – Раненым подходить ко мне, да не толпиться. Бабам не голосить, – добавил он и присел над первым страдальцем – уязвленным стрелой в плечо мужиком. Бабы умолкли, бросились выполнять вместе с остальными, что было велено. Мужик – Глеб – постанывал, пока Вежда примеривался к его плечу.

– Ну-ну, Глеб, потерпи. Ты же глыба, этакий матерый человечище, – бормотал над ним непонятные слова Вежда. – Вот так…

Стоявшие рядышком обе жены Глеба вытаращили глаза – древко стрелы завибрировало под растопыренными над ним ладонями Вежды и одним махом исчезло, будто и не было его никогда. И черная точка от нее прямо на глазах затянулась кожей, и скоро ничто не напоминало о недавней порче: Глеб удивленно повел плечом и как-то даже испуганно протянул, глядя Вежде в глаза:

– Не болит!..

Женщины в слезах тут же с обеих сторон кинулись к мужу, а Вежда устало поднялся.

…Рядком у плетня, окружавшего двор жреца Путилы, лежали восемнадцать пустых тел: мужиков, баб и подростков, среди коих были и кузнец Борыня с Чеботом. Батя Ильи получил стрелу в глаз, Борыню рассекли саблей вдоль груди. Неподалеку стояли селяне и сдерживали рыдания. Слава безучастно смотрела сквозь тело мужа, и на ее застывшем лице не было ничего, даже слез. Рядом стоял и обнимал мать за плечи хмурый и молчаливый Илья.

– Что ж, стало быть, всех на один костер… – подал голос Путила, почесав заросшую волосом шею.

Вперед вышел Вежда и оглядел селян. Послышались прорвавшиеся женские рыдания. Вежда подошел к скорбному ряду у плетня и присел на корточки перед маленьким стариком, лежащим крайним. Посидев над ним, он покачал головой и сказал так, чтобы всем было слышно:

– Дед Гуня не желает возвращаться, – и добавил тише, не обращая внимания на удивленный гул толпы: – И я очень хорошо его понимаю…

Следующей лежала красивая молодая женщина по имени Дарена, которую рубанули саблей по спине, и долго над ней Вежда не сидел, сразу обернувшись к толпе:

– Чья будет?

Из гущи селян вышел крепкий мужик с зареванным лицом.

– Иди сюда, – позвал его Вежда, и мужик, пошатываясь, подошел.

– Сядь рядом и сиди смирно, – велел железным голосом Вежда и простер над Дареной руки. По толпе прошел говорок, и тотчас стих: Дарена начала розоветь, и вдруг ее грудь дрогнула, и она задышала. Селяне ахнули, и толпа прихлынула было вперед.

– Назад! – сказал, будто стеганул хлыстом, Вежда и все замерли, а он уже нависал над лежащим подростком. К нему без напоминаний подбежала старуха и села рядом. Вежда посмотрел на нее и спросил: – Что, мать, никого, кроме тебя, у него не было?

Старуха отрицательно покрутила головой и молча указала сухой рукой чуть дальше вдоль ряда мертвецов, показывая на мужчину с разрубленной головой. Вежда понимающе кивнул и, не оборачиваясь, сказал:

– У кого родичи целы, сделайте милость, подойдите.

Вышли сразу несколько человек, но Вежда отобрал двоих – женщину и мужчину, а остальных отослал, и когда помощники уселись рядом с ним, снова протянул руки над телом.

…Чебот лежал самым последним, и рядом с ним хотел сесть Илья, но Вежда отрицательно повертел седой головой, и тогда подошла Слава, дикими, переполненными надеждой глазами глядя на него. Когда исчезла стрела, торчащая из головы Чебота, и он задышал, а потом и сел, Вежда сам лег на траву и, прикрыв набрякшие веки, очень тихо сказал:

– Не обессудь, Слава, без глаза он у тебя будет. Вытек глаз-то… А на новый нет… нет силушек…

Он еще что-то бормотал, но Слава его не слушала, бросившись к нему, и принялась целовать его руки. Старик был так слаб, что даже не мог ее остановить.

У плетня жреца Путилы остались лежать те, кто не пожелал возвращения: дед Гуня, старуха Сухота, несколько лет назад потерявшая сына по имени Хвост, да одинокий калека, приблудный мужик по прозванью Нечай. И еще там же лежал на примятой траве длинный старик Вежда, и люди поочередно целовали его жилистые руки.

1

– Учитель, выходит, ты саму Морану-смерть обманывать умеешь? – после долгого молчания спросил Илья. Вежда с Ильей шагали к выселкам, словно и не было ничего несколько дней назад, когда им пришлось спешно прерывать свой путь, возвращаясь в село. Вежда покосился на ученика и отозвался:

– Давно я в дела Мораны не мешаюсь. И она меня не навещает.

Илья взглянул на него. Вежда смотрел в лесную даль какими-то чужими глазами, будто позабыв о том, куда он идет, с кем и для каких дел. Но под его лаптями по-прежнему не хрустела ни одна веточка. Он невесело усмехнулся и продолжал:

– Потому как не гоже жизнь так-то вот перекраивать. Ушла жизнь – и все. Закон. А я людей – поднял. И дело даже не в том, что батя твой, Чебот, не уберегся…

– А в чем? – уловив заминку, спросил Илья.

Вежда снова посмотрел на него и сказал:

– Эх, ты… Лют поднятые —это вроде дара твоей земле…

Ведь что выходит? Я тебя, то есть пахаря, у земли отнимаю. Вернее, не столько я, сколько ты сам… Хотя вместо пахаря даю воителя да защитника. Но уже – для всей земли. Вот и весь сказ. А кочевники твоих селян и так еще потреплют. Успеется…

Они прошагали молча еще сотню шагов, и Илья снова спросил:

– Слушай, Вежда, а почему ты ни одного степняка не тронул? Все целые ушли.

Вежда покачал головой, насмешливо посмотрев на ученика:

– Так ли уж и целые? А уши того лучника где же?

– Васька их сожрал, – улыбнулся Илья, вспомнив дворового кобеля. – Теперь небось лучше слышать станет.

– Кто – кобель или лучник?

Они вместе посмеялись, и Вежда сказал:

– Не тронул… Я и этим ремеслом давно не промышляю, Чеботок. Не до этого мне теперь.

– А меня почему обучаешь? Ремесло-то кровавое. Али нет?

– Кровавое, – кивнул Вежда. – А ты что же, в дружину идти раздумал? Землю пахать станешь? А?

Илья молча покрутил головой, не соглашаясь.

– А что ж так? – не отступал Вежда.

Илья сосредоточенно смотрел себе под ноги и отвечал:

– Да нельзя по-другому. Кочевники, вишь, обнаглели. Не дают людям жить. Стало быть, нельзя без крови-то. Кровь за кровь, Вежда. Кузнец Белота, к которому ты меня за мечом посылал, сказал, что боевой меч вроде плуга, обращенного к небу. Так что я, выходит, так пахарем и останусь…

– То-то и оно, – кивнул старик. – А ты говоришь… За плугом этим нужно поставить такого пахаря, кого кровь самого не захлестнет, зверем не сделает. Кровь – она, брат, такая. Иному вроде нектара сладкого да дурмана пьянящего – глаза застилает и разум мутит. Пахарь…

Он помолчал, бесшумно вышагивая по лесу, потом добавил:

– Человеколюбие есть ноша тяжкая. Не каждому она по плечу. И одна жизнь так мал£ для этого… А что бы ты сказал о том, кто приходит к человеколюбию через убийства? Если такой человек прежде был тираном и кровопийцей и которого ждали плаха и петля, гильотина и электрический стул, четвертование и распыление на атомы?

Вежда посмотрел на ученика: Илья растерянно ждал продолжения. Старик усмехнулся:

– Ладно, будет… Вот ты, Илюшка, в дружину собрался. А знаешь ли, что князь Киевский капище над Непрой-рекой порушить собирается, потому как в сына божьего верует, который тьму лет назад на кресте умер? И в дружину теперь, может быть, только крещенных принимать станет.

– А может, и не станет. А ты почем знаешь, что порушит он капище?

– Говорят, – хитро отмахнулся Вежда, на миг став похожим на обычного деда с ярмарки. _

– Говорят… – задумчиво протянул Илья. – А ведь и вправду может от ворот поворот дать…

– Ну так что? – спросил Вежда. – Станешь выкрестом [4]4
  обращенный в веру Христову из какой-либо иной веры.


[Закрыть]?

Илья раздраженно дернул плечом и сказал:

– Не дразни, учитель. Не стану я тех богов, что с детства славил, предавать. Нешто я не славянин? Лучше расскажи, коли знаешь, о вере, в которую князь Киевский обратился.

– А ты, выходит, не знаешь?

– Сневар Длинный сказывал, будто человек, назвавший себя сыном бога, умер за всех на кресте, чтобы всяк, кто в него уверует, после смерти очутился в чудесном месте, где нет ни смерти, ни боли, ни несправедливости. Должно, перевирают люди-то. Чем же наша земля хуже?

– Ну-ка, ну-ка, просвети меня, – заинтересованно зачастил Вежда, храня, впрочем, в глазах свой лукавый огонек. – А разве здесь, в этом мире, все тебя устраивает? А печенеги с хазарами да иными степняками? А разбойники? Не обидно тебе здесь, не больно? Все по справедливости?

– Нет, конечно, – пожал плечами Илья. – Да только, коли по совести жить, то и не будет всего этого. Что глядишь? Не так?

Вежда смотрел на Илью уже без лукавых искорок в глазах, он улыбался, но улыбка его была смиренна да печальна.

– А как же Морана-смерть? – спросил он.

– Так куда же деваться-то без нее? Иначе уже лет через пять жить негде будет, всюду народ за место под солнышком биться станет. Но ты лучше толком скажи: знаешь про сына этого божьего или нет?

– Знаю, – кивнул Вежда, и печальная улыбка вовсе исчезла с его лица. Он немного помолчал и стал говорить: – В палестинских землях это было. Пришел туда один человек, которого тогда звали Иешуа, а по-эллински Иисус. И стал он учить тех, кто его слушал, как жить в мире и согласии и почему не нужно бояться смерти. Многое из того, о чем он говорил, люди не поняли, многого из деяний его боялись. По навету его схватили и предали мучительной смерти. А он через три дня восстал из мертвых, вернувшись из Нави. Потом этот человек ушел из тех мест навсегда, а многие люди, назвавшись его учениками, написали о нем книгу, в которой истинных слов о нем было одно из трех, а не сказано было и того больше.