Текст книги "Два крыла. Русская фэнтези 2007"

Автор книги: Инна Живетьева

Соавторы: Юлия Остапенко,Анна Китаева,Мила Коротич,Александр Басин,Андрей Ездаков,Владимир Васильев,Елена Медникова,Алексей Талан,Василий Ворон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 40 страниц)

5.0

Сергей зашел за стойку буфета. Пять шагов. Три первых – легко, быстро. Желание проверить невероятную догадку придавало сил. Как раз до края, до поворота. Еще пара шагов до ящика с пустыми бутылками (для отчетности). Но он застыл в нерешительности.

Если спокойно сесть и подумать, то волноваться вроде бы и не стоило. Монета оттягивала карман, реальная и тяжелая. Ленка, при всей ее стервозности, хорошая и честная девчонка: раз сказала, что все кончилось, значит, нет больше коньяка. И странная гипотеза – только игра подогретого спиртом воображения. Просто какой-то чел (может, геолог, а может, террорист из Израиля) загулял, запал на девчонку. Она же симпатичная, хоть и рыжая! А расплатиться нечем, вот и бухнул, что было, решил пофорсить. А Сергей ему кайф обломал… Все логично. Сходится. «И незачем греметь пустой тарой», – одернул сам себя Сергей. Засунул руки поглубже в карманы. Да, монета была там. Тяжелая, настоящая. «Если отдать ее просто как лом, то много не заработаешь. Надо с Ушаном связаться, он и сам ценитель, и других коллекционеров знает. Хрен ему, обойдется! Я ее лучше Седому загоню за полцены, а этому подлому чурке не отдам. Вот такой я гадкий, зато гордый. Славянофил!»

Он достал динарий, положил на ладонь и стал рассматривать полустершиеся буквы, вспоминая позабытую латынь. Как ни крути, получалось «римский император Нерон». «Но этого не может быть!» Бывший историк и нынешний охранник боролись в нем сейчас. Знание, образование, пусть непрочные, подернутые пеплом и пылью, внезапно вылезли и лишили покоя, который воплощал охранник.

«Все надо проверить фактами. История не имеет сослагательного наклонения. Гипотеза проверяется фактами», – твердил историк, ставший охранником. «Оно тебе надо? Хватай монету и деру, а завтра позвони Седому», – шептал охранник, бывший когда-то историком.

Сколько лет прошло с тех пор, как Серый окончил университет? Пять? Восемь? Или все десять? Он уже не мог с точностью вспомнить и сам. Только обрывки любимых когда-то предметов иногда всплывали в памяти, как сегодня латынь и история религий. Жуткое ощущение тогда охватывало, словно заглядываешь в заброшенный колодец, а оттуда, со дна, на тебя кто-то смотрит. И непонятно, кто там, с темным лицом, и черты знакомые. Да это же ты, да больно на утопленника похож! И безумно жалко себя становится.

Сергей учился легко, ему нравилось. Он просто учился, делал что говорили. Хоть и бесполезные предметы на историческом преподавались. Почему не стал историком? Не было повода. Не было связей, знакомств, счастливого случая найти Трою. Когда хочется все и сразу, самое сложное – это двигаться медленно, пусть даже и вперед…

Зарплата охранника больше зарплаты аспиранта. Синица в руках лучше журавля в небе. Богу – богово, а кесарю – кесарево. Вот опять эта дурацкая мысль!

Сергей взмок. Монетка заблестела. Он отвел взгляд от нее, и тут же на глаза попался тот злосчастный ящик с пустыми бутылками. Вот он, в двух шагах. Горлышко от коньячной бутылки торчало над остальными – то ли призывно, то ли насмешливо. Золотистая пробка в желтом электрическом свете. Даже оттенок похожий.

Умение мыслить, наблюдать и делать выводы, выпестованное в университете, взращенное, взлелеянное, бывшая гордость Сергея, его «Большие надежды», спрятанные за ненадобностью в нижний ящик шкафа-сознания, сегодня вечером не давало покоя. Согласно гипотезе, прорвавшейся из запыленного прошлого, склеившейся из университетского курса истории мировых религий, даты на календаре, семейных неурядиц с женой, ста граммов коньяка, вечерней встречи с человеком неславянской внешности, римской монеты и старенького бабушкиного Евангелия, в кофейне произошло чудо. И, как положено настоящему чуду, его никто сразу не заметил.

Чудо, похожее на то, что пару тысяч лет назад произошло на деревенской свадьбе в восточной части отдаленной провинции самой могущественной державы мира. В жаркой Канне в разгар праздника тогда закончилось вино. Хозяина дома выручил один из гостей, ничем не приметный с виду. Люди на свадьбе никогда не пили более прекрасного вина, чем то, новое, что подали им. Они и не подозревали, что за мгновение до этого по приказу одного человека чрева старых кувшинов слуги наполнили обычной водой.

Сергей усмехнулся и дернул головой: преподаватель истории древних цивилизаций, Яков Соломонович Штейнберг, вида такого же древнего, как и его предмет, всегда с интересом выслушивал его гипотезы и называл его дерзким мальчишкой, а у самого глаза загорались от Серегиных догадок. Тетка по истории КПСС предала бы Серегу анафеме, если бы услышала, и костер бы собственноручно разожгла. Это она настояла на том, чтобы после окончания института на кафедру ассистентом взяли того тощего ушастого узбека, а не его. Серега тогда разозлился и гордо пошел в охранники супермаркета. А профессор Штейнберг еще несколько месяцев заходил в его супермаркет и покупал то пару луковиц, то кочан капусты. Всегда здоровался, но об истории не заговаривал. Потом перестал приходить. Как оказалось – умер. Потом Сергей случайно узнал, что профессор Штейнберг жил рядом с рынком, но ездил к Сергею – любимому дерзкому ученику, все надеялся, что освободится место на кафедре или еще какой шанс подвернется для юноши. Когда место освободилось, Сергей очень смеялся над предложенной зарплатой. Уж точно, «богу – богово, а кесарю…».

А что сегодня произошло? Зашел человек поздно в маленькое кафе далеко не в центре огромного города самой большой державы в мире, когда все уже заканчивалось, даже время работы, и повелел налить совершенно незнакомому грубияну вина, которое уже не вином, а бурдой было. Сергей вспомнил, как разлилось тогда по телу тепло от залпом выпитого и почудился аромат незнакомых цветов. А потом человек сказал фразу из Нового Завета. Вопрос – кто это был? Яков Соломонович бы гордился такой догадкой. Он всегда говорил, что нужно в простых фактах видеть необычные сочетания, тогда рождаются красивые теории.

Два шага – протяни руку и узнай. Страшно. Серега сделал шаг и снова остановился. Сел на Ленкино место и вперил взгляд в золотую пробку у своего правого ботинка. Интересно. И страшно. Словно стоишь у самого края обрыва у реки. На высоком берегу, а внизу – темная вода. И рядом нет никого. Хочешь – прыгай на свой страх и риск. Не увидит никто, не восхитится, не осудит, даже не узнает. Для себя это. Сможешь – не сможешь, жизнь все равно продолжится, только ты и будешь знать – слабо тебе или нет. Сможешь? В награду это знание и память о полете. Навсегда. Не сможешь, ну и Бог с тобой, проживешь и так. Это тоже подвиг – не поддаться, удержаться на краю, где от высоты дух захватывает…

Сергей до боли сжал кулаки. Монета резанула ребрами ладонь. Он не прыгнул тогда, когда ему было четырнадцать.

А сейчас, чего он боится сейчас? Да все того же. Если он сейчас вытянет из кучи пустых бутылок эту золотоголовую выскочку, а там светится на два пальца красивая янтарная жидкость, значит, все сходится. Значит, странный ночной посетитель, и эта монета, и сегодняшний день, и все, что произошло в завалящей кондитерской пятнадцать минут назад, – перифраз евангельских историй, и только что в снежную ночь ушел Тот, чье рождение завтра будут отмечать уже в двухтысячный раз. Значит, Он говорил что-то важное, а ты его не узнал, не понял, не поверил, не выслушал, не почувствовал…

А если нет? И в бутылке пусто? И пахнет она затхлым чаем? Тогда можно спокойно жить дальше. Жить с ощущением разочарования, словно вместо конфеты в фантике подсунули пустышку. И останется только смять бумажную обертку, отшвырнуть ее в сторону и делать вид, что безвкусная шутка – смешная, что тебе весело от нее. Так многие делают.

Сереге опять почудился обрыв над Волгой, с которого он не прыгнул в детстве. Он даже ощутил порыв ветра. И решил – прыгнет, сейчас-то он прыгнет! Набрал в грудь воздуха и протянул руку, чтобы узнать. В ушах зазвенело.

– Ты почему еще здесь? Иди домой – я сама закрою.

Это вошла Софья Ивановна. В шали и пальто, принеся с собой запах сырости и звон ключей.

Вот и все. Обрыв ушел из-под ног. Сергей-охранник крепко стоял на бетонном полу кондитерской. Ему вдруг показалось, что он умер. Давно уже умер и не заметил этого: не было времени, нужно было дуться на жизнь. Он отвернув лицо – мужики не плачут. Только в это он сейчас и верил. Что ему еще оставалось?

Молча надел Сергей куртку «made in China» и, не застегиваясь, вышел. Снег облепил ему лицо, оно стало мокрым. Сергей шел, не поднимая головы, втянув шею и не разжимая кулаков. Оттого что было холодно, оттого что возвращался он в пустую квартиру, где на столе лежала фотка сына, оттого что жена не может жить с человеком, который даже в снежинке видит только грязную воду. Оттого, что коньяк, который он залпом выпил, обругав, который вертихвостка Ленка вчера на его глазах разбавила чаем, чтоб наварить больше выручки, который и без этих манипуляций был далеко не армянский, на котором и на этикетке-то была надпись с ошибкой, именно этот коньяк оказался самой, по правде сказать, вкусной в жизни вещью. Питьем богов, вином для свадебного пира, кажется, так говорили древние поэты… Он это почувствовал сразу и если бы распробовал как следует, а не злился, то… Сергей не хотел себе признаваться, что среди всей красоты и чудес мира он двигался как плоская картонная фигурка теневого театра…

Финал

Мы рассказали все картины, написали все истории и смотрели на нашего двадцатилетнего мальчика поверх пирамиды пустых стопок из-под текилы. Они были самым ярким пятном на нашем столике: галогеновый блэклайт делал их синевато-белыми. Они светились в темноте. Я сосчитала – стопок было двенадцать. Четыре наших, остальные пришлись на амбициозный юношеский организм. Рассказывать было трудно. Слова таяли в ритме клубных звуков. Ударные заглушали смысл. Звуки забивали образы. Текила подстегивала интерес, но притупляла разум. Судя по взгляду Sash, у нас времени осталось немного. Он стремительно пьянел, но держался молодцом: слушал внимательно, сопереживал честно, а иногда в его глазах светилось Нечто. Вот это нечто нас и интересовало, ради него мы – я и мой большой друг – сидели здесь и через мгновение станем соперниками. Чуть не сказала «врагами».

Слова имеют власть над людьми. Я много думала об этом и пришла к выводу, что причина в памяти. Из материального мира слова ближе всего к образам, к идеям, к другому миру, который помнит каждый, но не каждый отдает себе в этом отчет. Вещи гораздо дальше от идеи, чем слова. Вещи – словно грубые копии с не очень хорошего слепка очень точно воспроизведенной старательным подмастерьем совершенной статуи мастера. Слова ближе к истокам, к образам, к памяти. Они тоньше и интереснее, их земная оболочка легче и изящнее. Слова легче проникают в человека. Словами проще достать до глубины души. Кбгда у тебя нет плоти, или не остается плоти, или не было никогда плоти, тебе остаются образы и их воплощения – слова. Все люди появляются на этот свет из мира бесплотного, там нет вещей и там хорошо. Люди это подсознательно помнят и потому любят слова и идеи. Людям трудно в этом мире. Он слишком тяжел для них, слишком плотен для идей. В вечной жажде полета человечество ищет возвращения к свободе от тела, к предначальному, откуда мы все – сидящие здесь за столиком среди грома клубного хаоса, озаренные сиянием пустых стеклянных рюмок. К земле нас пригибают только ощущения – единственное, чего нет в Начале…

Но по ощущениям специалист – мой друг. Я ненавижу ощущения. Я считаю, что они – жалкий довесок к мысли, красивой идее, глупая цветастая бумажная обертка. Мой друг боготворит эти фантики. Для него они – высшее наслаждение, созданное Творцом. Для людей. И эти люди превосходят создания иных времен… «Жизнь людей полна особой радости, которую самые мудрые из них умеют ценить. Например, японцы или древние стоики. Дети. Все они ценят простые радости жизни, данные им в ощущениях», – говорит мой большой друг. Мы никогда не прикасались к коже друг друга. Потому что я ненавижу ощущения, а прикосновения – тоже ощущения. А он – не дождется от меня такого!..

Наши странности не мешают нашей дружбе. Мы же все-таки одного рода. Различные вкусы и жизненные ценности, стремление доказать свою правоту, невозможность этого и единое поле битвы связали нас накрепко вот уже много лет.

Официантка с беджиком «Лена», рыжая девица, про которую я придумала историю, появилась из полумрака за спиной и шепнула мне тактично на ухо: «Вашему другу, кажется, уже достаточно». При этом она наклонилась так, что юноша не мог смотреть никуда больше, кроме как на ее… беджик или то, на что он был прикреплен. Это, похоже, его взбодрило. Но какой он мне друг, этот упившийся в поисках приключений парнишка?! Упившийся в… беджик! И от этого пьяного подростка зависит, где я проведу следующий год. Боже, это несправедливо! Хотя – что я, чтоб Тебе указывать?

Почему я сделала эту рыжую тощенькую девицу героиней своих историй, ведь я никогда ее раньше не видела и понятия не имею, кто и что она такое? А почему бы, собственно, и нет? Мне понравились ее яркие кудри и затертое имя Лена. Разве не интересно получилось? Интересно. А от нее не убудет. Она и не узнает никогда, через какие приключения я провела ее в своих историях. Примерила на ее золотистую головку и венец страданий, и нимб блаженной святости. Ей подошло. Конечно, я все придумала. Но Sach поверил, я заставила его поверить и переживать выдуманные приключения неизвестной ему официантки и ее окружения, как настоящие. Я читала это по его глазам. Не знаю, задумался ли он о смысле моих слов. Но то, что благодаря моей фантазии и легко слепленным в холодные фразы словам на основе образов, похожих на те, что и на самом деле видел этот опьяневший молодой человечек, перед ним нарисовалась иная картинка города под снегом, – это точно. Пусть посмотрит на миг на свой мир моими глазами, если ему понравится – пусть забирает этот мир себе! А я вернусь домой, ни капли не жалея об обмене. Стать соляным столбом, оглянувшись, – что может быть глупее? Я никогда так не сделала бы.

Хотелось похвалить себя (нас с другом) – дар был у обоих, таланта в равной степени. Да и материал мы нашли достойный. Мальчик сам сказал, что ему интересен Тарантино. Мой рассказ вполне соответствовал его вкусам. Даже переехали машиной кое-кого с похожим именем. Я довольна своей работой. Выполнила ее в духе пост-модернизма и всеобщей глобализации. В духе этого времени и этого мира. Осталось совсем чуть-чуть – финальная битва. Кто победит сегодня – я или мой друг? Что он предложил юному ценителю текилы? Не знаю, он не рассказывал. Таковы правила: каждый сам по себе добывает победу. Диджей поставил что-то совершенно невообразимое. Звук застыл на одной ноте, пульсируя.

Я знаю, почему малыш мне поверил: он сто раз видел снегопад, кондитерские, синие «Шкоды», сто раз проходил мимо изображений ангелов и старушек, сидящих на лавочках, а уж скучающих охранников перевидал массу. И наверняка задавался вопросом: а кто они, эти люди? а что все значит? А может быть? Спасибо писателям-фантастам. Вы мне очень помогли, ребята! Квентину Тарантино, как популисту вывернутого монтажа, и Стивену Кингу, нагнавшему жути в головы молодых читателей всего мира на основе какой-нибудь маленькой детали, – особая благодарность! Теперь молодые люди думают штампами – мне легче.

Появление рыженькой ускорило события. Милый мальчик потянулся к манящей его груди и нетвердым голосом спросил:

– У вас есть свободный чил-аут?

Официантка отпрыгнула от нашего столика, видимо, от неожиданности. Чил-аут! Отличная идея! Знак свыше! Мы идем!

Пульсация усилилась. Звук становился все тоньше и пронзительней, ввинчиваясь в мозг. Реакция у нас с другом была мгновенной и одинаковой. Мы нагнулись к дозревшему клиенту и разом прокричали ему с двух сторон:

– Пойдем со мной! Выбери меня!

У юноши вытянулось лицо.

Дети, когда говорят одновременно, заливаются веселым смехом, взрослые – улыбаются. Наши лица остались серьезными. Теперь мы перестали быть друзьями. В такт ритму замерцал свет.

– Я покажу тебе свои крылья! – прорываясь сквозь звенящую гущу звука, закричала я.

– Я дам тебе потрогать свои шрамы! – донеслось до меня из пульсирующей полутьмы. Это мой соперник.

Мальчик выглядел как неживой. За гладкой зеркальной выпуклой стеной его глаз, в глубине его зрачков металось Нечто. Всемогущая свобода выбора, которая есть только у людей. Кого из нас он выберет сейчас? Кого выберет, того освободит! Меня, меня! Я лучшая! Я полечу домой! Я оглохла от шума, называемого на земле музыкой. Перестала ее слышать. Все, что я сейчас видела, это пухлые бледные губы молодого человека. Они медленно приоткрылись. Sash заговорил. Он глядел прямо перед собой.

– Мне больше нравится… текила. От нее улетаешь! Еще порцию, девушка! – Из темноты выступила Лена с бутылкой в руках. Парень растянул губы в пьяную улыбку и упал лицом на стол. Звон разбитых стопок мы не услышали – трясущаяся темнота взорвалась звуком взревевшего хаус-коктейля по велению клубного бога по имени диджей. Полночь. Ничья.

…Этот вечер стоил нам еще одного года жизни на земле и месячной зарплаты. Я испытала новое чувство – жадность. Было жаль денег. Весь год я вкалывала в редакции журнала «Цветоводство» как проклятая в надежде выбраться из этой дыры, именуемой мир. Целый год ждала этой ночи, чтоб победить и Вернуться. А в результате мне и моим крыльям предпочли выпивку. Глупый Sach от нее, видите ли, улетает! Еще триста шестьдесят пять дней ждать до следующего Рождества. Следующий год будет високосным. Ладно, не впервой, но я осталась без подарка на Новый год. В клубе оказалась очень дорогая посуда! Друг благородно изрек: «Расходы пополам!» Но мне все равно обидно!

Небо посыпало нас сверху белыми хлопьями. Тихо, нет ветра. Снега успело нападать очень прилично. Он похрустывал под ногами при каждом шаге. Друг держал меня под руку. Мы медленно шли к засыпанному снегом скверу, где посредине пустой и грустной зимней клумбы стояла белая гипсовая статуя ангела с разнонаправленными крыльями – одно вверх, другое вниз. Сегодня мы здесь сдаем отчет. Иронии в выборе места – хоть отбавляй!

Друг поглядывал на меня украдкой и очень честно старался сделать грустный вид, но у него плохо получалось. То и дело его скулы напрягались, он отворачивался, скрывая довольную физиономию.

– Съешь лимон, что ли, – не выдержала я. – Закисли лицо, а то аж светится.

Он, уже не прячась, улыбался:

– Я люблю лимоны, особенно с сахаром. Они такие вкусные, язык приятно пощипывают… – «Вот гад, а! Еще и издевается!» – Знаешь, почему у тебя ничего не получилось в этот раз? Ты слишком умная, а надо было его просто соблазнить. По щеке погладить, глазками посверкать, подышать в ухо…

Меня аж передернуло.

– В конце концов, мы же договорились, каждый сражается своим оружием. Тебя с твоими ощущениями Sash тоже не выбрал. Ты его, наверное, слишком активно трогал, да? Не судьба тебе в этом году стать человеком. Купи новые ножницы, чтоб состригать перья. Завтра с утра снова вырастут! Будет еще меня учить беглый ангел-недовоплощенец!

Упс! Кажется, я попала в цель – ему больно. Больно от моих слов. Вот так вот, родной, наши друзья знают все трещинки, все слабые места. Это чувство я знала, оно называется «превосходство». Забавно, но Sach на самом деле носил имя одного из первых апостолов. Я заглянула ему в паспорт, когда мы загружали это пьяное чудовище в такси.

– Что, больно?! – Я заглянула ему в глаза, зрачки у него расширились. Я такое часто видела у тех, кто испытывал боль. – Ах, извини, я забыла, что ощущения бывают не только приятными. Боль – обратная сторона удовольствия. Или приправа к ней, разве нет? Нравится? Я сделала тебе больно словами. Совсем не обязательно давать пощечину. Обошлась без тактильного контакта.

Он схватил меня за плечи, притянул к себе и приподнял. У меня дыхание перехватило. Снежинки перестали таять на его лице.

– Слушай, а это не ты вдохновляла маркиза де Сада?

Он сжал меня так крепко, что тело застонало. В глазах потемнело.

– Нет, я всегда предпочитала интеллектуалов: Платона, Аристотеля… – Мой голос заскрипел. – Отпусти, мне больно!

Он разжал руки, я рухнула на свежий снег. Он стряхнул снежинки на своих щеках, словно это были капельки пота. Я старалась отдышаться. Внутри тела стало холодно, словно кто-то засунул туда твердую круглую ледышку. Первый раз с нами такое! Он прочел в моих глазах новое состояние и нагнулся ко мне. Я не хочу, чтоб он схватил меня еще раз!

– Вот это называется боль. И страх. Понравилось? Я ощущаю это каждый день, когда обрезаю крылья. Перья становятся красными-красными. Анализируй это! – Я представила себе крылья, забрызганные дымящейся кровью. Замутило. Друг протянул мне руку, чтоб помочь подняться.

– Так чего же ты ловишь здесь? Давно бы Вернулся! – прошипела я.

– Да потому что здесь лучше! Здесь много всего интересного можно попробовать! Я здесь живой! Вот потрогай! – заорал он, протягивая мне руку, но я встала сама. Текилой от него уже не пахло. Я сделала вид, что отряхиваюсь.

– Ненавижу ощущения! – прошептала я сквозь зубы, чтоб он не услышал.

– Упрямая, как соляной столб, – прошептал он, чтоб не услышала я.

Дальше мы шли молча. Каждый размышлял о своем. Я не знаю, о чем думал мой друг, ангелы не чувствуют мыслей друг друга. У меня же внутри глыбой лежал кусок льда. Я шла и перекатывала его внутри себя, силясь определить, что это. А еще я весь год пыталась понять, почему я не могу Вернуться… Я всегда делала все по правилам, выполняя задания. Я отличалась пунктуальностью и точностью. Всегда собранна, внимательна, безупречно вежлива. Ни на что не отвлекаюсь во время работы, не ставлю ничего выше работы. Никуда не лезу, в чужое не встреваю. Своего не имею. Всегда все дела довожу до конца и всех провожаю к свету. Никого не выделяю. Мои крылья безупречно белые. Я – идеальна. Почему я на этой пыльной земле, а не Дома? Чем Он недоволен? Ах как я несчастна!

Мой друг шел улыбаясь. Конечно, ему хорошо! Он сбежал в этот мир. Не выполнил одно задание и не смог вернуться. Таковы правила. Ему что! Ему в удовольствие торчать здесь, в самом центре этой копошащейся беспокойной кучи, названной Жизнь. Как он может терпеть этот беспорядок, хаос, стены, мух, гравитацию, глупость и жир на пальцах после пирожков? Он всегда был не такой, как я. Не боялся пачкаться. Он называет это «лечебная грязь». А я всегда спрашивала, когда он Возвращался с очередного задания: «От чего лечебная?» «От пустоты», – отвечал он. А однажды не вернулся.

Я его не искала. Когда ходишь по земле, все время боишься подхватить насморк или грязь, вляпаться в какую-нибудь человеческую историю или чувство. Потом долго ходишь как чумная, и приходится отстирывать крылья. Я люблю свои белые крылья. Я их всегда берегу и хочу обратно, Домой! Я не понимаю, что хорошего в этой тяжелой, плотной плотской жизни!!!

Мы дошли до места. Вот сейчас раскроются небеса, и Он спустится на облаке! Нет. Он сидел на лавочке, просто над Ним не шел снег. Серая шапка, темные волосы выбиваются прядями, коричневая куртка, под ней – синий свитер домашней вязки с вытянутыми рукавами, скрывавшими шрамы на Его ладонях. В ладонях бумажный стаканчик, от стаканчика поднимается пар. Джинсы, грубые башмаки. Он смотрел наверх. Мы пали пред ним на колени.

– Падающий снег – это удивительно красиво! – сказал Он, не глядя на нас. – Жаль, что в Назарете не бывает снега.

– Да, Господи, – в один голос пропели мы.

Он посмотрел на меня. Никто не может вынести его взгляда спокойно. Я опустила глаза.

– Я знаю, у вас снова ничего не получилось. Человек не выбрал никого из вас. – Он не отрывал взгляда от танцующих для него снежинок. – Одна слишком неощутима, другой чересчур влюблен в материю. Вы остаетесь здесь еще на год. Пусть все остается как было. Все по-прежнему: найдете человека, который захочет поменяться с любым из вас своей жизнью в ее полноте, – будете свободны, пойдете куда захотите.

Он смотрел на белые снежные перья. Мне вспомнилось, как наши расчесывают крылья по утрам. Пух летает так же. Ледяной ком разрывал мне грудь изнутри и подступал к горлу.

– Господи, это звучит как… приговор!

– …надежда! – Мы переглянулись. Мой последний шанс в этом году узнать, что делать, чтоб Вернуться! Если Он сейчас уйдет, мне страдать здесь еще 365 дней! Я кинулась Ему в ноги и взмолилась: – За что? Почему? Для чего, Господи, Ты здесь меня оставил?

Я надерзила, Он ввергнет меня в ад! Пусть! Отчаяние придало мне смелости… Нет! Он справедлив, а я безупречна! Во имя высшей справедливости, умоляю! Воздай по заслугам! Смилуйся! Я никогда не пачкалась об эту жизнь!

Я ждала грома, а услышала голос:

– Ты – лучшая из своих. Попробовать жизнь на вкус – это привилегия.

Яркий запах горячего какао поразил меня. И еще слова, совсем простые:

– Мне понравились твои истории, пусть завтра все так и будет. Здесь, на этом месте.

А дальше – тишина. Только шорох шагов по снегу. Над тем местом, где Он сидел, по-прежнему не падал снег. Лунный свет ярко освещал оставленный стаканчик из картона. Темная прозрачная полоса тишины и зимнего ночного пейзажа. По ее сторонам – занавес из шевелящегося снегом воздуха.

Что мне делать с этой привилегией? Ледяной горкой я стала в тот миг. Я поняла, что не смогу подняться, в моих коленях нет больше сил. Нет сил даже повернуть голову. Он оглянулся, перед тем как уйти:

– Жаль, что в Назарете не было снега. Я играл бы в снежки с младшими братьями.

– Да, Боже, снег Тебе удался, – пропел мой большой друг. Он снова меня выручил.

Ледяной ком забился внутри моей головы. Я не поняла. Не поняла, не поняла, что мне делать, что делать, что делать…

– А я в своей истории ошибся, Он будет пить не кофе, а какао. Правильно, у Него же день рождения: детский праздник – детский напиток. – Друг обнял меня за плечи и поднял, прижал к себе. Почему я раньше не знала, что он такой теплый? Я оказалась совсем маленькой. Он взял в ладони мое лицо. Его руки на моей коже. Горячие!

– А ты попробуй участвовать в жизни… Войди во вкус. – От горячих рук на щеках ледяной ком в голове треснул и растаял. Все вдруг потеряло четкость, и из глаз моих потекло что-то горячее. Я слепну? Друг вытер мои первые в жизни слезы. Почему я никогда не замечала, что у него морщинки возле глаз? И веснушки. У ангелов не бывает веснушек. А у него были. – Слезинки. Отличное начало для начинающей. Welcome to the real world! Я завидую – Он так справедлив и добр к тебе. Высшая справедливость – это милость, помнишь?

Вот умеет он все испортить! Теперь мне хотелось его ударить. Я отстранилась, отвернулась, чтобы он не продолжал. Не смотрел на меня снисходительно. Не хочу его видеть, он смеется надо мной. Домой хочу! К себе! Выпить вкусного горячего какао с молоком, отогреться и лечь спать. Как я устала, я только сейчас почувствовала, что устала.

Не подумала, не ощутила, ПРОЧУВСТВОВАЛА! Прочувствовать – это ощущать и размышлять одновременно. Быть в видимом и невидимом мире сразу. Пропускать оба этих мира через себя. Не замыкаться в себе и на себе. Не мудрствовать и не сибаритствовать. Жить. Думать. Видеть, слышать, ощущать, понимать, чувствовать. Сочувствовать. Может, мне понравится? Может быть, это совсем не наказание? Ведь не напрасно же Он приходит в этот мир каждый год, чтоб пройтись по декабрьским улицам, заглянуть на огонек или в чье-то сердце…

В бесснежной полосе белела гипсовая статуя. Одно крыло – вверх. Другое – вниз. И на лице – одни глаза. На меня в упор. Я поняла, почему Он вызвал нас сюда. Как просто! Вверх – мое засушенное умствование. Вниз – животная привязанность к земному. Но на одном крыле не улетишь. А летать хотят все – и люди, й ангелы. Только первые напиваются до одури или строят самолеты, получая суррогат. Вторые, стараясь не испачкаться, засыхают в отрыве от жизни. Что делать? Вот задача тебе на год. Анализируй это! Может быть, я все-таки почувствую этот хваленый вкус жизни? Может быть, жизнь – это и не наказание вовсе?

Слабый удар в спину заставил меня подпрыгнуть:

– Эй, подружка, а что ты почувствовала, когда Sash погладил тебя по коленке? – и друг запустил в меня еще один снежок. Ах он, презренное бескрылое сухопутное! Я выпростала крылья и, взлетев, залепила ему снегом за шиворот:

– Мне было… щекотно!

Хохоча, он бросился удирать от меня по свежему снегу. Я с жуткими шутовскими завываниями летела за ним, маневрируя между стволов и снежинок. А в небе, как уже пару тысяч лет или чуть-чуть больше, сияла звезда. Я чувствовала: она улыбается…