Текст книги "Два крыла. Русская фэнтези 2007"

Автор книги: Инна Живетьева

Соавторы: Юлия Остапенко,Анна Китаева,Мила Коротич,Александр Басин,Андрей Ездаков,Владимир Васильев,Елена Медникова,Алексей Талан,Василий Ворон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 40 страниц)

Эпилог

У студента Петечки Смирнова был только один недостаток: ему никогда не везло. С самого детства.

То есть не так чтобы катастрофически не везло, но если могло хоть в чем-нибудь не повезти, то так и случалось.

Это была не та высокая трагичность, о которой с придыханием пишут книги или в кино показывают, нет. Ничего экстраординарного. Террористы Смирнова не захватывали, самолеты не падали, и дом его не горел и не взрывался. В общем, никакой почвы для героизма.

Петечкин случай был куда как злее: мелочи жизни, способные испортить всю жизнь.

В конце концов, дождь состоит всего лишь из маленьких капель… Что одна капля для человека? Пустяк! А ливень?

Вот под таким ливнем из мелочного невезения Петечка и жил всю свою сознательную жизнь. Все подобранные им в детстве котята оказывались блохастыми кошками, ему откровенно врало радио насчет прогноза погоды, лифт и общественный транспорт его игнорировали. Именно Смирнова обдавала грязью проезжавшая мимо машина, причем именно тогда, когда на нем было что-то новое. Именно перед ним заканчивались билеты в любую кассу. Именно он попадался на глаза директору, когда весь класс дружно и безнаказанно сбегал в кино. И даже в детском саду на полдник яблоки ему доставались только червивые.

Друзья называли его «тайное оружие возмездия» и прочили большую пользу в тылу врага.

Говорить о том, что вопросы на экзаменах Петечке доставались исключительно те, которых он не знал, – бессмысленно, это очевидно. Невероятно, как ему удавалось вообще сдавать экзамены, поступить и переходить с курса на курс в институте. Но как-то все же удавалось: наверное, у женщин он вызывал умиление и жалость своей нескладностью, а мужчины были к нему просто снисходительны…

В личной жизни у Смирнова все тоже было грустно: девушки чаще замечали жвачку на его джинсах, чем самого хозяина джинсов. В мужской компании зато он всегда был желанным гостем – на его фоне любой другой выглядел героем. К тому же у Петечки было отличное чувство юмора, и исключительно на нем парню удалось протянуть первые девятнадцать лет своей жизни. Но к концу декабря, к своему двадцатилетию и к началу очередной зимней сессии, даже этот природный ресурс его характера стал истощаться. Еще пару лет – и Смирнов стал бы занудным брюзгой, а пока был только философом…

…24 декабря снег пошел как всегда неожиданно для Петечки. И, конечно же, он был без шапки – прогноз наобещал чуть ли не плюсовую температуру и солнце. Наивный Петечка поверил…

Дальше все шло по годами отработанной схеме: нужный автобус уехал за пятнадцать секунд до появления Смирнова на остановке, проходящая мимо машина привычно обдала Пе-течку грязью, времени до лекции оставалось в обрез.

Внутренне готовый к такому раскладу Петечка рванул напрямую через заснеженный парк. Пробегая через скверик со статуей ангела «Памяти живым и павшим во Второй Мировой войне», он смачно грохнулся, едва не разбив нос о бордюр.

Это ужасно рассмешило старушку, сидевшую на лавочке в скверике.

– Вы не ушиблись, юноша? – сквозь смех спросила она.

– Не, все хорошо, – ответил он, – все нормально.

И, отряхиваясь на бегу, Петечка помчался дальше. А за спиной его еще долго звучал глуховатый старушечий смех.

Замерзший Смирнов влетел в институт и, махнув рукой на привычно игнорировавший его лифт, помчался на лекцию по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки сразу и отфыркиваясь на ходу оттаявшего на волосах снега. Пара, разумеется, была на верхнем этаже.

Все равно опоздал. Лектор, естественно, был не в настроении и к новой порции знаний Петечка допущен не был. Накрылся его зачет автоматом, ради которого он честно ходил весь семестр на лекции. Зачет для простых смертных должен был последовать сразу после этой злосчастной пары.

«Merry Christmas!» – поздравил Петечка сам себя и, раздосадованный, плюхнулся на подоконник в коридоре. От нечего делать стал рассматривать падающий за окном снег.

Снег падал большими хлопьями, похожими на мохнатых бабочек, которых не бывает. Или на перья из ангельских крыльев. Ветра не было, поэтому каждая снежинка могла падать как ей нравится, и скоро все вокруг стало пушистым и белым. Удивительный покой заполнил душу студента. Полет снежинок все больше и больше захватывал его. Неприятности и досада ощущались все меньше и меньше.

Он и не заметил, как рядом с ним оказалась молоденькая симпатичная девушка в не по сезону легком белом джемпере. Села на подоконник, свесив ножки в широких светлых брюках и почти белых сапожках, и тоже стала смотреть на снежные хлопья за окном. Сидела и молчала, подняв голову вверх. А потом вдруг Петечка увидел, что по ее щекам катятся крупные слезы.

– Что случилось? – неожиданно для себя спросил он. Обычно Смирнов очень терялся при виде девичьих слез и старался их не замечать. Из деликатности, как сам он себя уверял.

– Очень хочется домой, – ответила девушка, всхлипнув и улыбнувшись чуть виновато.

– А что мешает?

– Здесь дел много.

– А-а, – понимающе протянул Петечка. – Сессия…

– Что-то вроде того, – снова улыбнулась она. Девушка смахнула слезинки тонкой ладошкой, от них не осталось и следа.

– А ты откуда? – удивляясь себе, продолжал разговор Петечка. «Что это со мной? – думал он. Такая настойчивость была не в его характере. – Дальше я ляпну какую-нибудь глупость, она обидится. Замолчит и уйдет. Все будет как всегда». Он почти успокоился от этой мысли и закрыл рот. Ему совсем не хотелось, чтоб эта необычная девушка уходила.

– Издалека, – ответила незнакомка и посмотрела на небо. Смирнов тоже туда посмотрел. Снежные хлопья стали невероятно крупными.

Помолчали. Петечка украдкой разглядывал девушку. Она была совсем молоденькая, тоненькая и вся какая-то светлая-светлая: фигура, кожа, волосы, тонкий джемпер с большим вырезом на спине… Все казалось светящимся, почти прозрачным, хрупким… а еще от нее пахло цветами. «Кажется, лилии…» – подумал Петечка и смутился от того, что так откровенно рассматривал незнакомую девушку и что его джинсы, как всегда, были забрызганы.

Девушка поглядела на студента прямо и ласково и сказала:

– Меня зовут Анжелика.

– Маркиза ангелов? – вырвалось у Петечки. Он внутренне сжался: «Вот! Ляпнул!» Сидящая напротив девушка совсем была не похожа на грудастую крашеную французскую актрису. В детстве мама брала его с собой в кино на этот фильм. Мальчик навсегда запомнил кадр, когда Мишель Мерсье, подбоченясь, гордо взирала на проезжающую карету своей соперницы. Именно в этот момент под маленьким Петей рухнуло кресло.

А незнакомке шутка неожиданно понравилась.

– Не маркиза, – тряхнула она золотистыми волосами и засмеялась. – У меня нет титула.

– А я…

– А ты Петечка, и тебе часто не везет. – Девушка озорно засмеялась.

Смирнов не был в восторге от столь милых сердцу подробностей. Но страх того, что девушка сейчас поднимется и исчезнет, заставил Петечку изречь как можно более глубокомысленно:

– Да, слава меня опередила, но невезение же не грипп, при контакте не передается. – «Что я несу?! Какой контакт?! Ой, блин! А! Хуже уже не будет! Это я типа мачо», – решил он. И промычал дальше: – Слушай, Анжелика, может…

– Может, пойдем в кино после твоего зачета? – неожиданно перебила его девушка и коснулась ладонью своих волос.

– Пойдем, – согласился совершенно ошарашенный таким поворотом Петечка.

Тут подошел Петечкин одногруппник Кожухарь, отвел его чуть в сторону, взял за рукав и сунул ему в руки два билета:

– Петро! У меня тут два билета завалялось на фильмец с Джимом Керри. Хотел со Светкой пойти, а она на меня дуется чего-то… Держи, у тебя не пропадет, как я погляжу. – И сыграл бровями двусмысленно так. – Познакомишь потом…

И ушел.

Смирнов даже разозлился на этого пошляка. Неуместен был такой жест в адрес светлой Анжелики. Было в ней нечто особенное…

Анжелика смотрела на него и улыбалась. Улыбка у нее была как у Моны Лизы.

Петечка обалдело посмотрел вслед Кожуху, как все его звали, а потом на Анжелику.

– Как-то странно все… Ты, он… Вы меня разыгрываете?

Но получить ответ ему не удалось. Прозвенел звонок. Анжелика встала и сделала шаг в сторону лифта. Петечке пора было бежать на зачет. Но он вдруг тоже соскочил с подоконника и двинулся к ней. Она остановилась и вопросительно взглянула на него. Он замялся и промямлил что-то вроде:

– Мне сейчас надо идти, но мы должны еще встретиться, ладно? Пожалуйста! Я вообще страшный неудачник, но это ты уже знаешь… Если не боишься заразиться, побудь моим ангелом! И даже если я не сдам этот хренов зачет, то мы все равно пойдем в кино, о’кей?

– Конечно, – улыбнулась Анжелика. – Ты только на зачете второй справа билет возьми.

Она развернулась и летящей походкой пошла к лифту. Из-под выреза джемпера Анжелики вылезло белое перо, похожее на снежные хлопья за окном, и закружилось в воздухе. Оно подлетело к Петечке и опустилось ему на рукав. Пахло оно, как и его хозяйка, цветами лилии.

Двери лифта закрылись за Анжеликой. Смирнову почему-то показалось, что лифт поехал вверх.

Петечка помчался на зачет. Вызвался отвечать самым первым. Он очень спешил отделаться как-нибудь от злосчастного зачета. Сдал с первого раза, потому что взял второй справа билет. Преподаватель был в шоке. Он даже назвал Смирнова по имени: «Петр, вы меня приятно поразили. Ваш ангел-хранитель сегодня на высоте!»

Слово «ангел» окрыленный Петр Смирнов пропустил мимо ушей, он пулей вылетел в коридор, но там его никто не ждал. Даже запах лилий рассеялся. Его напрочь заглушили а-ля французский парфюм и сигаретный дым – эти вечные спутники студенческой жизни.

Только сейчас до Петечки дошло, что, кроме имени, он ничего не узнал об Анжелике – ни курса, ни факультета, ни номера телефона. Досадуя на самого себя, он неожиданно заметил белое перышко на своем рукаве. Снял его и хотел было уже выбросить, но вдруг улыбнулся, аккуратно расправил и положил в свою записную книжку. Потом Петр подошел к лифту и нажал кнопку. Лифт послушно и гостеприимно распахнул двери. И кабина была на месте. И по дороге вниз Смирнов не застрял…

Вечером за ужином не происходило ничего особенного. Молча ужинали под аккомпанемент телевизора. В конце выпуска новостей, когда ведущий напомнил, что весь западный мир отмечает сегодня Рождество, а на экране появилась большая рождественская елка с центральной площади Нью-Йорка, мама Смирнова восхищенно всплеснула руками:

– Какая красота! Чудо!

– Гринписа на них нет, – буркнул отец и переключил программу. – Чудо в том, что Петька сегодня свалил зачете первого раза. Подарок к Рождеству! Может, у тебя в роду католики есть. А, Петро?

– Тебе видней, пап, ты к роду ближе, – парировал Смирнов. Все заулыбались – каждый своим мыслям. А затем каждый вернулся к своим делам: мама – к посуде, отец – к газете, Петечка – к яблочному пирогу.

Выходя из кухни, он спросил:

– Па, ты никогда не задумывался, бывают ли чудеса?

– Чудеса? Какой детский вопрос в твоем-то возрасте… – рассеянно сказал отец. – У меня степень по математике и экономике, нашел у кого спрашивать о чудесах! Но как настоящий ученый должен тебе сказать, что допускаю такую возможность, гипотетически…

Смирнов-младший был доволен ответом. Мама перестала греметь посудой и прислушалась к разговору двух своих мужчин.

– А ты не пытался предположить, так, гипотетически, почему чудеса происходят с одними людьми, а с другими – нет?

– Не пытался…

Но тут ответила мама. Она подошла к сидящему у стола отцу и положила ему руки на плечи.

– Чудеса происходят, сынок, не «потому, что». Они просто происходят. Со всеми, только одни их видят, а другие проходят мимо.

– Вот и ответ, – засмеялся Смирнов-старший и прижал руку жены к своим губам.

Она улыбнулась, как Мона Лиза, и сняла с рукава мужа маленькое белое перышко:

– Чудо ты мое в перьях!

Петечка пошел спать счастливым.

…Анжелику он больше никогда не видел, но всю жизнь потом хранил белое перо, которое со временем даже не пожелтело и источало, как ему казалось, иногда аромат цветущих лилий. И все заметили, что с Рождества Петру Смирнову стало безумно везти во всем…

С Рождеством!

Алексей Талан
ГОРА СМЕРТИ

Ворох желтых страниц, огонек свечи и сухой мертвый запах. Кошмар, который приходит ночью. Кислый запах пота вытесняет наваждение.

Бросаюсь к стене.

Бьют по глазам серые доспехи. Мечи нарочито выставлены. С десяток солдат промчались и скрылись за углом. Оттуда раздались крики и шум.

Перехожу дорогу и зачем-то смотрю во двор. Порванные шатры, сломанные подмостки и заходящаяся лаем собачонка. Мешая грязь, солдаты обыскивают труппу.

Даже в нашем городке стало неспокойно.

Больше не оборачиваюсь. В лицо плещет прохладный ветер с моря.

Иду сквозь старый квартал, где надо мной величественно нависают лепные фасады. Мои туфли стучат по не успевши раскалиться грубым камням мостовой.

Выплывают ухоженные лавки и спешащие люди. Гордо из утреннего тумана выступает знаменитая арка, и расстилаете, дорожка из красных камней.

Университет.

В просторном зале уже сидит библиотекарша. Губки алым бантиком и две хитро заплетенные косички. Как обычно, мимоходом киваю и прохожу к могучей двери.

Два витка ступеней, скрип отодвигаемого засова.

Шаг.

Дверь затворяется, не допуская посторонних. Наметившиеся тишину и темноту разгоняю ударом огнива.

Высокий потолок. Слева – ряды стеллажей, справа, в углу, – грубо сколоченный стул и стол с чугунным двойным подсвечником. Мое рабочее место.

Из-за частых прутьев на окнах солнце проникает с трудом.

Это – Зал Старинных Манускриптов, а я – молодой, подающий надежды ученый.

Здесь особый мир. Здесь разлит приторный запах заклинаний. Здесь царят покорность и беспощадность давно ушедших империй. Совсем рядом великие деятели мира, те, кто когда-то смог поверить в ослепляющее всеми лучами радуги завтра. Им, великим,удалось передать бесценную эссенцию соленых капель и жалящих искр. Они решили, что мы умнее, и не церемонились, когда оставляли накопленный свет. Сумеем правильно распорядиться?

Не люблю суеверия, но придерживаюсь правил. Говорят, библиотека принимает не всех. Двести лет назад здесь остались студенты, случайно вызвавшие пламенного ифрита. Большая часть коллекции сгорела, стеллажи заполнили неточные копии да редкие подлинники. Сами библиотекари не знают, сколько оригиналов у нас осталось.

В первый раз я прошел вдоль рядов со свечкой, всматриваясь в безмолвные корешки фолиантов и деревянные пеналы свитков, а потом выбрал наугад. На первой странице стояла фиолетовая печать Магистрата, значит, в руки лег оригинал. За три месяца я отыскал лишь еще четыре подлинника.

Это стало правилом. Выбираю наобум, а в глубине души надеюсь – повезет.

Достаю очередную кипу, снимаю черный рюкзачок и сажусь за стол. Огонек свечи одиноко пляшет на матовых камнях старого зала, а разложенные рукописи манят древними тайнами.

Иду к стеллажам о забытых веках.Зачем мне исторические хроники или баллады Золотой, Благополучной эры? Или, скажем, лаконичные записки о двести лет назад пронесшемся через все королевство серебряном безумии? Когда все просто, незачем шевелить мозгами. Когда сутками купаешься в бассейнах с парящей водой под сладкоголосое пение или в одночасье гибнешь от неизбежной болезни, рыпаться незачем. Но вот идет ледник, и нужно выживать – погибнуть в смертельном холоде нельзя, за тобой жена, дети и твой народ.

Или лезут через казавшиеся неприступными горные хребты озверевшие после трудного перехода и голода кочевники. Да что там рассказывать. И сами знаете. Всякое было. Романтика, скажете? Не хотел бы тогда жить. Не сдюжил бы.

Конечно, и сегодня ой как непросто. Но иначе нельзя – непоколебимые кирпичики человечности закладываются, только когда рвешься вперед с кровью и слезами, когда на спине тяжеленный рюкзак, а позади – родные.

На столе ждут рукописи.

Тянусь – корешок с шершавым кожаным переплетом и надписью «Поиск исключительных камней» покорно ложится на ладонь. Пролистываю четыре страницы и встречаю ссылку на практическое использование. Резко встаю. Ссылка ведет не только на ту же эпоху, но и на тот же стеллаж.

Подхожу к выложенной мраморными плитами стене у входа. Пламя факела охотно набирает силу и отражается от стены, слепя отвыкшие глаза. Направляюсь к армии стеллажей, каждый вдвое выше меня.

Подношу факел к полкам и читаю. «Сказ о великане Водопада», «Путешествие к ледяному озеру», «Первый из племени Хитрых Крыс».

Не то. На столе остались жизнеописания известных мудрецов, а передо мной – как минимум наполовину приукрашенные бродячими бардами истории.

Так, что дальше. Взгляд продолжает скользить по корешкам на другой полке.

Попалась.

«Алхимические записки». Вытаскиваю книгу, которая явно не на месте – вокруг лирические рассказы о любви.

На титульной странице – печать. Сердце пропускает такт. «Записано алхимиком Сераном при короле Яшме».

Дрожащей рукой веду по страницам, стирая налет времен. Написано витиевато, но понять можно. Встречаются простые схемы и абсолютно бесполезные рисунки. Что-то о смене родовых камней,но есть ли здесь то, что нужно?

Вдруг щекочет в носу из-за отчего-то ставшего нестерпимо сухим воздуха. Через мгновение в оторопи швыряю книгу назад, прямо поверх старательно расставленных фолиантов. Рука вся серая от пыли, как и сама книга.

Быстро, так, что пламя факела начинает угрожающе метаться, нетерпеливо пролистываю другие рукописи. Обложка, да и все страницы – идеально чистые. Ни пылинки.

Жарко. В прохладном, даже холодном подвале меня прошибает пот.

На моей памяти еще не случалось, чтобы библиотечные триграммы Магистрата, защищающие от пыли и сырости, отказывались работать.

Быстрым шагом, с пыльной книгой в руке, возвращаюсь к столу. Не садясь, по-прежнему держа факел, начинаю искать описание ритуала.

Поток свежего воздуха и почти неслышный скрип открываемой двери.

Резко оборачиваюсь. Задеваю коленом стол. Свеча опасно кренится, а огонек – начинает мигать.

Боевой маг из столицы день назад пожаловал в наш Университет с проверкой. Сегодня гость решил посетить Зал Старинных Манускриптов.

Очень некстати.

Через забранное мощными прутьями окошко пробивается достаточно света. В темном, посеревшем от старости трюмо моя физиономия выглядит не ахти. Самый обычный, с чубом, лоб, воспаленные глаза, на левой щеке – небольшой порез. Прошел всего час, как меня нашли в Зале.

– Адриан, – звучит тихий, плавный голос, – так что ты искал?

Резко оборачиваюсь. В тесную комнатушку с обшарпанными желтыми стенами входит один из самых известных преподавателей Университета. Профессор, который заведует кафедрой боевой магии. По совместительству – руководитель моей диссертационной работы.

– Здравствуйте. – Радости не скрываю, но голос не слишком бодрый. – Искал сведения о родовых камнях, которые отвечают за стихии огня и воды. Для диссертации, – зачем-то добавляю.

Клирон, высокий мужчина с седыми волосами, садится на единственный стул у входа. Значит, выпускать не собираются.

– Вот как, – протягивает Клирон. Взгляд голубых глаз, в тон просторному кафтану, упирается в меня.

– Когда деканат собирается освобождать? – скромно интересуюсь я.

– Видишь ли, – говорит Клирон с минутной задержкой и косится через плечо на окно у самого потолка, – тебя обвиняют в краже запрещенных томов. До окончания разбирательства – ты под надзором Магистрата, верховной комиссии магов страны. Руководство Университета не может что-либо предпринять.

– Сколько томов пропало? – спрашиваю и от волнения делаю пару шагов, обмеряя комнату, затем возвращаюсь обратно к трюмо и замираю напротив ученого.

– Четыре. Все – из забытых эпох. Кроме тебя, за последний месяц никто не посещал Зал, – говорит Клирон. – Чтобы поймать злоумышленника, придется попотеть.

Давление взгляда усиливается, хотя профессор сидит расслабленно, привалившись к стене. Он видит меня насквозь – еще до первого курса я начал работать с ним часа по три каждый день.

– Очень кстати, что ты так и не научился разрушать триграммы, – после паузы говорит Клирон.

Смущенно отвожу взгляд. Действительно. Триграммы изучали на втором курсе. А первые три я, честно говоря, совершенно плевал на учебу. Меня интересовало не магическое искусство, а абсолютно противоположное занятие. Бесполезное, с точки зрения почтенных магов нашего Университета. Но, конечно, прогулы не отменяли ежедневных наставлений Клирона.

– Во-первых, следователи обнаружат, что ты изучал рукописи о смене родовых камней.

Против воли вздрагиваю. Ну конечно. Любые замыслы вчерашнего студента для Клирона как ладони.

– Затем Магистрат полностью проверит твою биографию.

Не страшно, мне нечего скрывать.

– Ну и в-третьих, – продолжает мягким голосом Клирон, – тебя обвинят в сговоре.

– А я-то тут при чем? – не очень искренне спрашиваю я.

– Тебя всего в пыли нашел проверяющий из Магистрата! Значит, защитные триграммы были сняты, и ты мог беспрепятственно выносить любые рукописи.

Клирон подбросил на ладони монетку, ловко поймал за ребро и бросил за решетку. Медяшка сверкнула и превратилась в крупного светлячка, яркого даже на солнце. Детский фокус, но стало легче, и я улыбнулся. Седой маг глянул на меня, убедился, что я вменяем, и продолжил:

– Очень просто. Сменить свойродовой камень тебе в любом случае не по силам, – прищурившись, говорит Клирон. Начинаю чувствовать себя подростком, которого застукали за непристойным занятием. – Но ты можешь продать книги, в которых объясняется, как проводить ритуал.

– Другой вариант. Ты неплохой начинающий маг и сможешь провести ритуал, если попросят, – с ухмылкой предполагает Клирон.

Припоминаю рукопись «Алхимические записки» и спрашиваю, уже зная ответ:

– А та книга, что нашел я?

– Ерунда, – с усмешкой говорит профессор.

– Единственное, чего не учли, – продолжает тихо учитель, – ты не умеешь нормально работать с триграммами. Любой дипломник умеет. Любой мало-мальски старательный студент. Любой маг, кроме тебя.

– Магистрат не сможет меня обвинить? – с надеждой начинаю я.

Клирон качает головой:

– Тебя подставили. Заметь, книга была пыльная, значит, триграммы нарушили загодя. Если в ближайшее время Магистрат почует, что поменяли чью-то судьбу… Всех собак повесят на тебя, даже если догадаются, что ты не разбираешься в триграммах.

Наверное, так себя ощущают провалившие экзамены ученики. Терять нечего, и можно наконец-то делать что хочешь.

– Да кому нужно-то? – спрашиваю с неискренним смехом. – Зачем я?

– С безумной затеей сменить свой родовой камень ты никому и даром не нужен, – печально говорит Клирон. – Надо, чтобы ты отвлек расследование, пока некие ребята провернут свои дела.

В дверь два раза стучат. Профессор нахмуривается и выходит.

– У нас осталось пять минут, затем тебя станет допрашивать другой член Магистрата, – сообщает Клирон. – В Университете никто не знает тебя так хорошо, как я. И пока Магистрат окончательно разберется, тебя, может статься, подвергнут отлучению.

Холод бьет в пальцы. Я всегда верю Клирону.

Отлучаемому выжигают невероятной силы магическое клеймо. После не получится наколдовать ничего страшнее сухой простыни.

Заклейменные – те, кому запретили дышать пламенем и окунаться в ледяной вихрь. Взмывать над облаками и погружаться в забытые города в океане. Разорившемуся в мгновение ока богачу или упустившему королевство принцу в тысячи раз легче, чем магу, которому больше не удается творить.

– Ну а пока – минимум три недели заточения тебе обеспечено, да и, кто знает, не осудят ли тебя? Ритуал, на ком бы ты его ни применил, в любом случае – незаконен.

– А ваше слово? – задаю глупый вопрос.

– А что мое слово, Адриан? Слово провинциального профессора за любимого ученика? Сказать, что знаю тебя как пять пальцев и уверен – ты не крал книги о ритуале, потому что хотел сменить собственный родовой камень?

Молчу. Почему-то совсем не страшно. Только сердце начинает прогонять кровь все быстрей и быстрей.

– Не хочешь, чтобы тебя подвергли экстрадиции, – беги, Адриан. Не задерживайся в городе – грядут беспорядки. Короля хотят сместить, а единственный наследник, поговаривают, пропал больше года назад. Если докатится волна из столицы – начнутся массовые аресты.

Не колеблюсь:

– Хорошо.

Клирон пружинисто шагает ко мне. Не сговариваясь, смотрим на оконце.

– Скажу, что ты сбежал, пока я выходил по нужде, – по-мальчишески усмехается учитель.

От его слов меня пробирает дрожь.

– Архипелаг Крылья. Там не будут искать. Я помогу, ты прыгнешь, – г говорит напряженным голосом профессор.

У него прямая спина, жесткий взгляд. Учитель, с которым я с первого курса. Лучший в Университете маг огненной стихии.

– Кого назначили следователями? – быстро спрашиваю я.

Клирон чуть расслабляется и задумчиво пожимает плечами.

– Трое из столицы: боевой маг Ризер, он тебя и нашел, других двух не знаю. А вот наши известны – Рамус и Олаф, но на них не надейся, – разочаровал Клирон. – Дело непростое, мой мальчик, – со вздохом, словно нехотя, добавляет профессор.

Клирон поднимает руку. Еле слышно, на выдохе, шепчет три слова. Звонко щелкает пальцами, и клубок огня размером с яблоко вырывается с ладони. Красная живая нить протягивается из руки вслед за пылающим шаром. Прутья решетки мгновенно расплавляются. Сил у профессора хоть отбавляй.

Произношу стандартную формулу воздушного толчка, складываю двумя пальцами козу, и железо вылетает в университетский двор.

Забрасываю за спину брошенный в углу рюкзачок. Звякает пряжка внешнего кармана.

Профессор подставляет руки лодочкой.

Сквозь подошву чувствую не успевший рассеяться жар магии.

Прыгаю. Чудом миную выбитые раскаленные прутья. Вскакиваю после кувырка и, не оглядываясь, несусь прочь от подвала славного и великого Университета Магии города Нарва. Кажется, что-то жалит спину.

Мелькают красный камень стен и шикарные цветные витражи. Невысокий деревянный заборчик и маленькая калитка. Задний двор Универститета.

Выбегаю на мостовую. Из лавки через дорогу приветливо машет румяный булочник. На бегу поднимаю в ответ руку и сворачиваю к набережной. На губах вязнет терпкий привкус перемен и свежей выпечки.

Веет солью и рыбой. В животе поселилась свежая уха, а в плечи сильно уперлось полуденное солнце.

Рамусу лет под пятьдесят, мужик с крепкой лысиной. Видный в стране боевой маг, прославился в период мятежей четверть века назад. На государственную службу в Магистрат пригласили недавно. Я запомнил Рамуса на первом курсе – его лекции о боевой магии оказались интересными. С виду суров, неглуп и честен.

А вот Олаф напоминает змею. Ему за тридцать, молод, принципиален. Высокий и тонкий. Постное лицо с длинными белыми волосами. В Университете его мало кто любит даже из преподавателей. В Магистрате состоит вольно, а как ученый известен в области зельеварения. Дисциплина не интересная, но сложная. С Олафом все тоже ясно – ради карьеры будет вести расследование очень активно.

А еще есть Ризер, про которого я ничего не знаю, и двое из столицы. Уж там маги – будь здоров. Только подумать – все из Магистрата, высшего магического института страны! Кого они собираются ловить – огнедышащего дракона? Пятерка сильных колдунов в одиночку расправится с маленькой армией.

Я в порту Нарва второй день. Сижу на деревянном пирсе и сморю на барашки темно-синих волн. Первый проработал для проформы грузчиком и каждый раз вздрагивал, когда мимо простукивала по старой мостовой пассажирская карета. Сегодня жду, когда подойдет «Мечта моря». Билет я купил в управлении порта – трехэтажном здании неподалеку. Там же узнал, что корабль за три дня способен домчать до россыпи курортных островов Крыльев. Из Нарва на Крылья суда ходят редко. Архипелаг интересен лишь приезжим.

Дышать полной грудью. Никуда не торопиться. Ни о чем не думать. Пожалуй, впервые за несколько лет я счастлив. Во мне удивительное чувство свободы, которое приходит очень редко.

Полуденное солнце печет нещадно. Приходится сидеть без рубашки и в закатанных выше колен брюках. Ломит спину и ноют голени. Я вчера не позволил себе ни одного волшебства, чтобы не привлекать даже небольшой концентрацией магии. Тем более грубая работа тушит биение тонкой энергии, столь заметное для поисковых заклятий. Если бы не занятия в Школе Боя на первых курсах – пропущенные лекции и семинары в Университете, пытка мешками оказалась бы не по зубам.

Вдалеке показывается неприметная точка. Решаюсь потратить немножко сил.

На губах рождается простенькое заклятие. Пальцы правой руки быстро бьют по ладони, на секунду превращая кисть в клюв. Врывается кипящая волна магической энергии.

Далекая точка у безбрежного горизонта становится отчетливой. Покосившаяся мачта и борты в ракушках. Правильней было назвать – «Мечта морского дна». Ну и ладно, доехать до островов недолго, не потонем.

Кажется, разгляжу архипелаг Крылья. Но вижу лишь далеко залетевших чаек и безмолвную гладь моря.

Возвращаюсь, чтобы набрать воды. У берега рабочие таскают ржавыми крюками грузы и ремонтируют шхуны. Заклятие «орлиный глаз» позволяет как следует разглядеть стежки на занавесках в окнах двухэтажных домиков, трещинки на стенных плитах помпезной одноэтажной таверны и мусор на улочках, ведущих к морю.

Случайно смотрю на главную дорогу, которая напрямую соединяет порт и центральные ворота на другом конце города. Вбивая камни старинной мостовой, несется взмыленная двойка пегих лошадей.

Замираю, потому что еще не знаю, что делать. Потому что ясно вижу, как в дилижансе, с заострившимися чертами лица, сидит Олаф. В руке у него трость, а сам – в парадкой белой накидке с серебряной каймой. Рядом два хмурых помощника-мага в таких же плащах.

Вожжи взлетают, и возница, с красным лицом и каплями пота на лбу, подстегивает лошадей. Кажется, маг видит меня – столь яростно бьет его взгляд.

На горизонте «Мечта моря» – еще незаметная точка. Пришвартуется в лучшем случае часа через два, а отплыть соберется под вечер.

Справа, в трех шагах у пирса, качается утлая лодка с двумя веслами. Чуть поодаль собирает снасти поджарый рыбак и его прямой, как щепка, сын лет тринадцати.

Сердце бешено стучит, и посреди жаркого дня меня окутывает невероятный панический холод. Бегу, ни о чем не думая. В правой руке начинает разгораться огненный мячик. Заброшенный наспех за левое плечо рюкзачок норовит съехать.

Кажется, уже слышу, как въезжает в порт дилижанс.

– Эй, ты чего! – ревет рыбак – здоровый мужик с обветренным лицом. Такой двинет – никакая магия не спасет.

Но я в шлюпке. Борясь с рюкзаком, умудряюсь щелкнуть пальцами. Огонь бьет в канат.

Рыбак, зашедший по колено, грязно ругается.

Ненавидящий взгляд буравит насквозь. Мужчина медленно пятится и оглядывается в поисках товарищей.