Текст книги "На тихом перекрестке"

Автор книги: Инна Кублицкая

Соавторы: Сергей Лифанов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Почти сразу же начали возникать киностудии, где снимали бесчисленные подражания; эпидемия кинодрам переметнулась и в Америку.

Но первыми были фильмы «Готорн синема», фильмы, в которых играла Анна-Эванжелина.

Размышляя о случае, столкнувшем его с актрисой, Мартен Дюпон вернулся домой. В кухне горел свет. Мартен было по привычке насторожился, но вспомнил о Кириене. Когда Мартен вошел, она варила кофе на спиртовке; на столе лежала книжка.

– Хорошо, что ты не ушла, – проговорил Мартен, снимая в прихожей пальто и шляпу. – Завтра я подыщу квартиру поприличней, и мы переселимся. Добропорядочные люди в такой дыре не живут!

– Ты собрался ограбить Анну-Эванжелину? – вдруг фурией набросилась на него Кириена.

– Боже мой, сестренка! – воскликнул Мартен. – Ну, ограблю я эту даму, что в этом плохого?

– Послушай, красавчик, – зашипела «сестренка», – если ты сделаешь это, я убью тебя!

– Да не собираюсь я ее грабить! – смеясь, сказал Мартен. – У меня на нее другие виды.

Мартен уже давно присматривался к дому в Принц-Алекс-парке и теперь, когда появилась реальная возможность войти в респектабельное общество, решил, что пришла пора его купить. Поэтому с утра он заглянул к владельцу договориться о продаже. Потом направился к Анне-Эванжелине и около получаса поджидал, пока она проснется; впрочем, он не стал бы жаловаться, что эти полчаса он провел скучно. Прислуга была предупреждена и приняла его подобающим образом; Мартену подали кофе в той же гостиной, где точно так же, с кофе и газетой, ждал хозяйку дома сам Готорн-отец, который, надо заметить, был еще далеко не дряхл, и его такое раннее появление в этом доме могло послужить поводом для светских сплетен (впрочем, их было в достатке и без того).

Сначала ранние гости обменялись ничего не значащими дежурными фразами о политической обстановке, мельком коснулись дамских разорительных мод и незаметно перешли к обсуждению узкосинематографических вопросов. Когда Мартен позволил себе раскритиковать грим и костюмы актеров, Готорн поначалу слушал его снисходительно, но вскоре доводы Мартена стали задевать его, он отложил газету и с азартом принялся опровергать аргументы молодого синемана.

В самый разгар дискуссии, когда Мартен излагал экспромтом теорию синематографического грима, появилась служанка и пригласила его в будуар к хозяйке, что заставило Готорна удивленно поднять брови. Впрочем, вернувшаяся тут же служанка успокоила мэтра, объяснив, что Мартен всего лишь новый гример Анны-Эванжелины.

Ни одна красивая женщина не обидит невниманием человека, от которого зависит ее внешность. Правда, Анна-Эванжелина не стала бы приглашать на свои вечера, например, своего парикмахера или модистку, у которой шила платья, – парикмахер был слишком угодлив, а модистку, неряшливую толстуху с отменным вкусом и необузданной фантазией, было вообще опасно приглашать в приличное общество: она критиковала туалеты присутствующих дам во всеуслышание и не выбирая выражений.

Другое дело – Мартен Саба. Ей сразу понравились его манера держать себя, его бесстрастность и сдержанная вежливость. Так что вряд ли от него можно было ожидать каких-нибудь экстравагантных выходок. Поэтому, желая польстить его самолюбию, она решила принимать его как равного, ничуть не хуже прочих своих гостей.

Однако главным для нее все равно было привести себя в порядок, что Мартен, естественно, понимал и против чего не возражал.

Приступая к работе, он сразу предупредил, что при свете дня следы аварии все же будут заметны, но постарался успокоить Анну-Эванжелину:

– Если вы не будете смущаться, синяков никто и не заметит.

– Но их видно, видно! – капризно простонала Анна-Эванжелина, глядя на себя в зеркало, когда он завершил работу над ее лицом.

– Больше накладывать грим нельзя, – покачал головой Мартен. – Лицо станет похожим на маску.

– О-о!..

– Какое вы будете надевать платье? – спросил Мартен. – Попробуем сыграть на оттенках. А завершим композицию шляпкой!

Втроем – третьей была горничная – они добрых полчаса перебирали обширный гардероб кинозвезды. Несколько платьев удостоились пристального внимания Мартена; он придирчиво рассматривал их.

– Вот это? – робко спросила Анна-Эванжелина, указывая на платье, которое, как ей показалось, очень ей шло. Мартен разглядывал его особенно придирчиво.

– Нет, – возразил молодой человек. – Оно, пожалуй, грубовато. Лучше это, – предложил он. – А я, чтобы не мешать, пока побуду в гостиной.

Он вышел в гостиную, где к старшему Готорну присоединились еще двое: взъерошенный сценарист и томного вида юноша – наверное, партнер Анны-Эванжелины по следующему фильму. Представленный новым гостям как «новый гример нашей милой Аннет и завзятый синемафоб», Мартен с полчаса поддерживал свое второе реноме беззлобными подтруниваниями над продукцией «Готорн Синема», пока, по призыву горничной, не вернулся к выполнению первой его части.

– Очень хорошо, – отметил он. – Половину следов мы ликвидировали! Теперь займемся прической и шляпкой!

Прическа, по мнению Мартена, должна была быть простой, без всяких затей. Горничная, повинуясь его указаниям, собрала волосы Анны-Эванжелины в узел, оставив около лица несколько локонов. Локоны были завиты в спирали, и Мартен собственноручно крепил их заколками.

– А это что? – спросил он, заглядывая в шляпную картонку, которую поднесла горничная.

– Шляпка к этому платью.

Мартен подцепил шляпку, выволок ее на свет, придирчиво осмотрел, поднес к голове Анны-Эванжелины; однако шляпка явно ему не понравилась, и он швырнул ее обратно в коробку.

– Покажите остальные, – велел он.

Он переглядел все шляпки, но ему не понравилась ни одна; он задумчиво повертел в руках наиболее, по его мнению, подходящую, потом решительно отодрал цветочки и заломил вниз край поля.

Анна-Эванжелина в ужасе ахнула: Мартен бестрепетно корежил шляпку, выписанную из Парижа за бешеные деньги!

Мартен тем временем нахлобучил шляпку на голову Анны-Эванжелины, как на шляпную болванку, помял ее еще, придавая какую-то ведомую только ему одному форму и, взяв шпильки и булавки, принялся приводить голову великой актрисы в соответствие с созревшим в его воображении обликом. Содранные со шляпки цветы он пришпилил обратно – в другом порядке, правда, но по четкому плану. Наконец он разрешил Анне-Эванжелине посмотреть на себя в зеркало.

Анна-Эванжелина посмотрела.

Анна-Эванжелина восхитилась.

Мало того, что опущенное поле шляпки полностью замаскировало все следы аварии; вдобавок ко всему шляпка придала актрисе столько очарования, что сейчас она могла бы затмить красотой всех женщин Европы.

– Но… так не носят! – уже сдаваясь, произнесла она.

– Будут носить! – заверил ее Мартен. – Разве не вы сейчас законодательница мод?

Так началась карьера Мартена Саба в кинематографе. Его фантазия, его умение превращать обычные вещи в необыкновенные сослужили ему хорошую службу; он был не просто гримером – он создавал облик человека в целом. Однако имя Мартена так и осталось неизвестным широкой публике, хотя он и имел теперь некоторую долю в «Готорн Синема».

В это же время Мартен провернул серию операций с подложными документами; он торопился – от своих осведомителей он знал, что «венским методом» уже заинтересовались в полицейских кругах Корисы и велись переговоры о покупке аппаратуры. Мартен тщательно замел следы, затем и сам приобрел ультрафиолетовую лампу и занялся исследованиями. Он искал способ обмануть «невидимый свет», но научной подготовки у него не было, и кончилось все тем, что он получил довольно сильные ожоги. Тогда Мартен решил применить эту аппаратуру на новом поприще – предложил использовать ее в съемках фантастического фильма; фильм получился дорогим, но кассового успеха не имел. Это, пожалуй, был единственный его промах в «Готорн Синема», однако он не помешал Мартену вскоре стать совладельцем студии.

В неудачном фильме впервые играла Кириена; газеты писали, сетуя на то, что имя этой молодой блистательной актрисы не было указано в титрах: «Единственные удачные эпизоды скрашиваются участием прелестной мадемуазель, играющей роль фоторепортерши. Премилое лицо и бойкий, бесстрашный характер девушки – вот то, что вспоминаешь после просмотра фильма». В следующем фильме имя Кириены уже значилось в титрах; собственная ее фамилия (вернее, фамилия, выдуманная Мартеном) показалась неподходящей для актрисы, тогда Кириена добавила к фамилии одну букву и стала Кириеной Сабан. Анна-Эванжелина способствовала карьере «сестры» Мартена – с человеком, который в состоянии превратить ничто в нечто, стоило поддерживать самые лучшие отношения; к тому же Кириена работала в другом амплуа и не могла стать соперницей Анне-Эванжелине.

Кириена прославилась быстро, и быстро образовался вокруг нее сонм поклонников, хотя Кириена опасалась принимать их ухаживания, боясь гнева Мартена.

Впрочем, зря, потому что однажды на отдыхе в Ницце Мартен сам заговорил на эту тему.

– Ты не хочешь выйти замуж? – просто спросил он.

– За кого? – удивилась Кириена.

– Мне все равно, – ответил Мартен небрежно. – Выбирай сама. Неужели тебе никто не нравится?

– Я тебе надоела? – спросила «сестренка» осторожно. Она слишком хорошо знала Мартена и не верила в его альтруизм.

Так и сталось.

– Я собираюсь жениться, – объяснил Мартен. – Не могу же я в одном доме держать и жену и любовницу.

– Хорошо, – сразу все поняв, согласилась Кириена. – Как ты посмотришь на графа Бонаса? Он на днях сделал мне предложение…

– Безнадежно, – покачал головой «братец». – Его семья не допустит мезальянса. Поищи кого попроще.

– Бенедикт Бара?

– Это сколько же ему приданого потребуется? – протянул Мартен. – Или ты считаешь, что я должен отдать все тебе?

– Ну-у… Я выйду замуж против твоей воли, – предложила Кириена, – а ты оскорбишься и откажешь в приданом?

– Неплохо, – одобрил Мартен.

Дело было решено после того, как они посидели вечерок с карандашом в руках, подсчитывая средства, которые Мартен должен был потратить на замужество Кириены. Мартен поступил великодушно; он выделил Кириене полторы тысячи крон – якобы причитающуюся ей долю наследства от рано умерших родителей; с другой стороны, Мартен не мог отделаться от Кириены дешевле – это разрушило бы образ респектабельности, которым они оба были окружены.

Вскоре после этого Кириена разыграла шумную комедию с побегом и скромной свадьбой; Мартену же с тех пор приходилось с показной неприязнью относиться к Бенедикту Бара, хотя «зять», если признаться честно, ему нравился. Бара были одним из богатейших семейств Северингии, но Бенедикт никогда не пытался пускать пыль в глаза. Ему было около тридцати пяти; он был спортсменом-автомобилистом и авиатором, несколько месяцев помогал Лилиенталю, пока тот не погиб, потом сам занимался конструированием планеров и построил несколько на своем Лесном заводе… Грех было не использовать такого человека, и Мартен решил, что попозже попробует урегулировать свои отношения с Бенедиктом, «простив» «сестренку».

Что же до собственных устремлений, то Мартен не врал Кириене – он уже достаточно давно ухаживал за некоей Сузи Лагерлилиан. Это была сероглазая светловолосая девушка, очень милая, хотя и простого происхождения – из небогатой семьи потомственного аптекаря, что вполне устраивало Мартена. Конечно, он был бы не прочь взять невесту и побогаче, и познатнее, но уж больно много тогда будет хлопот с родителями. А так – милый романтический мезальянс, вполне в духе демократической эпохи. Да и девушка ему нравилась, хотя страстной любовью это назвать было трудно. Правда, о бабке Сузи поговаривали, что та ведунья, но Мартен встречал эту седовласую старушку и ничего зловещего в ней не заметил. Жаль только, что госпожа Феора ухаживаний Мартена за своей внучкой не одобряла, предпочитая преуспевающему деятелю синематографа простого ученика своего сына – Акила Героно.

Мартен мог бы уничтожить мальчишку одним щелчком; знал он его отлично – Акил снабжал ребят Мартена разными препаратами, в том числе и запрещенными, оказывал мелкие медицинские услуги – словом, парнишка не мог быть ему серьезным соперником.

Несмотря на молчаливое неодобрение бабки, отец и Сузи уже дали согласие на брак; да и могла ли юная девушка из небогатой семьи не соблазниться предложением, исходящим от одного из блистательных молодых людей Корисы. Был уже назначен день свадьбы, и Мартен, занимаясь предсвадебными хлопотами, уделил внимание и такому традиционному делу, как составление завещания: все, чем владел, он, как полагается, оставлял своей будущей жене Сузи Лагерлилиан и ее наследникам; все, за исключением небольшой суммы, отписанной «сестре», Кириене Бара, – чтобы соблюсти приличия.

Почему он поступил именно так? Был ли Мартен влюблен? Скорее – слишком самонадеян. Он был удачлив и всегда получал то, чего хотел, и полагал, что уже ничто не помешает ему получить в жены Сузи Лагерлилиан.

Но он недооценил седую древнюю старуху и хилого ученика аптекаря.

За два дня до свадьбы в дом Мартена Саба в Принц-Алекс-парке неожиданно явился Акил Героно. Когда Мартену доложили, он досадливо поморщился и вышел в сад: принимать это ничтожество в своем доме он не желал, к тому же собирался уходить.

Они встретились на дорожке почти у самой калитки.

Был вечер, солнце клонилось к закату, тени стали длинными.

– Зачем пришел? – пренебрежительно спросил Мартен.

Акил не ответил. Он смотрел под ноги Мартену, на лежащую между ними тень и шевелил губами.

– Ну, так в чем дело? – нетерпеливо повторил Мартен. – Что ты там бормочешь? Мне некогда тратить на тебя время!

Мартен полагал, что знает, зачем пришел Героно: конечно, опять просить, чтобы он отказался от Сузи. Он уже открыл рот, чтобы в очередной раз высказать, что думает по этому поводу. Но Акил вдруг сделал шаг вперед, и что-то длинное и темное полетело Мартену под ноги.

Мартен не успел даже отшатнуться – резкая боль в области сердца парализовала его и пригвоздила к месту. Перед ним, в песке садовой дорожки, там, где лежала его тень, торчал острый деревянный шип – как раз в области сердца! Другим, точно таким же шипом Акил, быстро нагнувшись, будто ножом, «отрезал» тень от ног ее обладателя…

Мартен был не в силах пошевелиться, он только с ужасом и недоумением следил глазами за происходящим. «Что он делает?! Боже, что происходит?!!» – стучало в голове.

Акил тем временем выпрямился и, глянув парализованному Мартену в глаза своим ненавидящим взором, зло и торжествующе выплюнул ему в лицо странные и жуткие слова:

– Тень твою беру себе! Тень твою беру себе! Тень твою беру себе!.. А ты сам тенью растворись…

4

Темнота будто выплюнула Мартена, и тут же отпустила острая боль в груди. Он оперся о трость и отдышался. Пока он стоял с закрытыми глазами, послышались голоса.

– Посмотри, как чудно одет, – сказал молодой женский голос.

– Наверное, он из театра, – равнодушно ответил другой, тоже молодой, но принадлежащий мужчине.

«Кто это ходит по моему саду?» – подумал Мартен.

Он открыл глаза.

Стоял он вовсе не в своем саду.

Это было совершенно незнакомое место – не то пустырь, не то начинающаяся стройка. Впереди виднелись высокие дома странной архитектуры, справа – деревья; правда, слева высились знакомые башни княжеского замка. Мартен оглянулся.

По тропинке, пересекавшей пустырь, в нескольких шагах от него шли двое – вероятно, те самые, что только что прошли мимо, обсуждая его костюм. Сами они, однако, были одеты куда более странно: и на девушке, и на ее спутнике были почти одинаковые штаны и куртки из какой-то грубой синей ткани. Мартен повел взглядом дальше. Он узнал это место, хотя оно разительно изменилось: перед ним была улица Декарта, а там, где он стоял, должен был находиться дом его невесты Сузи Лагерлилиан. Но дома не было, да и сама улица выглядела неожиданно чужой. По широкой, гораздо более широкой, чем помнилось ему, мостовой сплошным потоком двигались автомобили очень непривычной формы; не было заметно ни одного конного экипажа. Дома вдоль улицы, такие, казалось бы, привычные, выглядели необычно: выкрашенные в слишком яркие цвета первые этажи сплошь изуродованы аляповатыми вывесками, к тому же то там, то тут среди знакомых очертаний попадались совершенно неуместные пристройки и веранды.

Словом, город был тот же, но за несколько мгновений он сильно переменился.

Мартен ни на секунду не допускал мысли, что он спит или сошел с ума. Этого не могло быть: слишком отчетливо он помнил все, что было с ним до того момента, как Акил Героно произнес свои слова, и слишком реально было все, что окружало его сейчас, – звуки, запахи, ощущения тела.

«Спросить у кого-нибудь, какой нынче год, – трезво решил Мартен. – Но тогда меня примут за сумасшедшего. Хотя одежда… Что они там говорили о театре?»

И как ни в чем не бывало, Мартен начал спускаться к улице.

Но куда идти? Мартену настоятельно требовалось выпить, чтобы спокойно обдумать положение, и он надеялся, что нюх приведет его к какому-нибудь кабаку.

Людей на улице было немного, и все, как один, с любопытством глазели на костюм Мартена. Для него, который терпеть не мог выделяться, было невыносимо вдруг оказаться белой вороной; но он решил не замечать удивленных взглядов. Двое мальчишек, забыв про свои дела, даже побежали рядом, во всеуслышание обсуждая «классный прикид» Мартена; они сошлись на том, что Мартен – киноартист и что где-то рядом снимают кино, после чего и оставили его в покое, побежав искать кинокамеры.

Вскоре Мартен заметил вывеску «У Джо» и вошел в бар. Кабаки он привык видеть другими, но и этот был неплох – во всяком случае тут он получил рюмочку коньяку и газету.

Газета оказалась привычной «Куриэр вад-Корис», но все, кроме заголовка, в ней было другим: иные шрифты, оформление, цветные, немыслимо четкие фотографии… Все объясняла дата, на которую Мартен обратил внимание в первую очередь. Теперь у него не оставалось ни малейших сомнений в том, что Акил Героно каким-то немыслимым способом отправил его в будущее. И нечего надеяться, что это всего лишь сон – такой плохой коньяк Мартен не стал бы пить и в кошмаре.

Бойкую девицу, подсевшую к нему, Мартен принял за проститутку – не будет же, в самом деле, порядочная девушка ходить в публичном месте в юбке, не закрывающей даже колени. Однако, вероятно, понятия о женской скромности за прошедшие десятилетия сильно изменились; девица рассмеялась, ничуть не обидевшись его предположению, и, более того, предложила ему помощь, что было как нельзя кстати.

Ее намерений относительно себя Мартен понять не мог, но кто знает, что за нравы приняты здесь, в конце пропущенного им века? В любом случае он ничего не терял.

Девушка расплатилась и за себя и за него, не позволив ему достать свои деньги. Потом, в такси, он подсмотрел, какими бумажками она расплачивалась; банкноты лишь отчасти были похожи на прежние. Мартена удивило, что за проезд в такси пришлось заплатить так много, и отметил, что цены за это время тоже изменились, и не в лучшую сторону; хотя золото, кажется, по-прежнему в цене.

Поездка по городу ему не понравилась. Его одолевали непривычные запахи, в автомобиле Мартен старался дышать через рот; и хотя езды было от силы минут десять, его едва не укачало.

После душного автомобиля воздух на улице показался лесным ветерком; девица же не обращала на запахи никакого внимания. Дом показался ему богатым, хотя и непривычным с виду; просто каким-то шестым чувством он понял, что тут живут не бедняки: не могло быть в доме для бедняков столько света, стекла, такого просторного вестибюля, да и лифт, который был предельно простым в управлении – им пользовались даже без помощи лифтера, – был отделан добротным деревом и зеркалами. Мартену, правда, не понравилось, что после того, как за его спиной сами сомкнулись двери, лифт превратился в наглухо замкнутую коробку, но такова сейчас, видимо, была мода.

Квартира гостеприимной девицы свидетельствовала о достатке, хотя и не очень большом: небольшая комната, очень маленькая кухня и совсем уж тесные ванная комната и туалет. Обстановка тоже была скромная: тахта, два встроенных шкафа, приземистые мягкие кресла, низенький стол; в отдельной нише стоял еще один стол, на нем расположились какие-то белые ящики, перед которыми лежала плоская доска с клавишами, как на пишущей машинке. Нечто похожее, но темного колера и без клавиш, стояло и на низкой тумбочке возле стены. И никаких картин, никаких фотографий на стенах, никаких безделушек на полках и столе; зато на полу – хорошего качества яркий ковер.

Пока девица ходила за покупками, Мартен осторожно, не нарушая порядка, обыскал шкафы. В одном, пустом, висели плечики для одежды, на полке для шляп стояла коробка с инструментом: молоток, несколько отверток, кусачки, плоскогубцы, рулетка и набор надфилей. Мартен было подумал о мужчине, но во втором шкафу на полках лежало только то, что могло принадлежать исключительно даме. Правда, в одном из ящиков, под грудой самого интимного женского белья, Мартен нашел коробку из материала, немного напоминающего слоновую кость, в которой лежал пистолет. Не прикасаясь к оружию, Мартен осмотрел его. Мартен не был большим знатоком оружия, но даже профан мог бы понять, что вороненый ствол калибра 7,65 вовсе не походил на дамский револьвер с перламутровыми накладками. Это был такой же мужской инструмент, что и найденные им в первом шкафу. «Однако, – отметил он про себя, – каково дополнение к лифчикам и панталончикам! Девица-то, видно, не из простых…»

Больше неожиданностей Мартен не обнаружил. В ящиках стола, на котором стояла неизвестного предназначения аппаратура, лежали бумаги, но читать их Мартен пока не стал: в комнате становилось темно, а как в этой квартире зажигается свет, он не знал. В ящике тумбочки тоже лежали бумаги и стояли на ребристой подставке какие-то штуки в полупрозрачных коробочках.

Закончив первичный осмотр, Мартен подошел к широкому окну. За шторой оказалась дверь на балкон. Мартен повернул ручку и вышел. Непривычно далеко внизу лежала улица, за ней – парк, за парком блестела водой узкая извилистая Форана, а за ней виднелось здание, такое же высокое, как и то, в котором сейчас находился Мартен, но, как он почему-то решил, казенного назначения. В городе зажигались огни; они расстелились во все стороны, сколько хватало глаз, до самого горизонта – Кориса заметно выросла не только в высоту, но и вширь.

Мартен с интересом смотрел вниз, стараясь узнавать то, что осталось в городе знакомого, читал светящиеся вывески, пока сзади, в квартире, не послышался шум.

Это вернулась с покупками его добрая фея. Добрая ли? – Мартен вспомнил про пистолет в шкафу. Она включила свет, нажав большую клавишу около двери, и начала выгружать из – клеенчатых, что ли? – пакетов покупки.

Штаны и куртка из плотной синей ткани – ладно, очень многие, как видел уже Мартен, носят именно такую одежду… Свитер – на ощупь он был какой-то не такой… Клетчатые рубашки – странного покроя, но ничего, сойдут… Носки опять-таки из какого-то странного материала… Носовые платки – так себе, дешевка… Белье несколько трансформировалось за прошедшие десятилетия и, как бы это сказать, сильно полегчало – Мартен уже отметил это, перебирая дамские принадлежности… Пижама неожиданно понравилась Мартену расцветкой – она была сочного оранжевого цвета с узенькими синими полосками… Туфли оказались без шнурков и без пуговиц, вместо застежек – квадратики забавной «липучки». Мартен решил, что после ухода девицы рассмотрит их повнимательней… Тюбик с кремом для бритья внимания Мартена не привлек – зато предмет, которым, как предполагалось, он будет бриться, вызвал у него некоторое недоумение. Впрочем, он быстро сообразил, что перед ним просто усовершенствованный «жиллет» – разрекламированная новинка, которую он там, в прошедшем времени, так и не собрался испробовать. Одеколон сменил название, но запах, слава богу, сохранил.

Когда его голоногая фея отправилась на кухню, Мартен переоделся. Надел новенькие, оказавшиеся даже удобными, трусы; с рубашкой и носками проблем не возникло, зато обычные нынче штаны оказались с секретом: пуговиц не оказалось, а вместо них была дорожка из металлических звеньев, начинающаяся странной фитюлькой. Оказалось, фитюльку надо тянуть вниз, и тогда дорожка расходится. Если фитильку тянуть в обратном направлении, дорожка опять становится единым целым. Разобравшись с этой мудреной застежкой, Мартен торопливо сунул ноги в штанины и застегнул пояс. Штаны показались ему неудобными, слишком тесными; но раз уж у них здесь такая мода… Потом он с трудом отыскал в свитере, где зад, где перед, и натянул его на себя.

Если Мартен и опасался, что в его наряде что-то будет не так, то его фея ничего такого не заметила. Она угостила его жареным мясом и кофе, помыла посуду, оставила деньги, ключ от квартиры; напоследок Мартен попросил ее принести книги по истории, может быть, с их помощью удастся разобраться в окружающем новом мире, и она ушла.

Когда коробка-лифт увез таинственную фею по имени Шано Шевальер вниз, Мартен еще раз прошел по квартире, щелкая выключателями. Он выключил свет в кухне, включил и выключил свет в ванной и туалете, включил кондиционер, испугался шума и поспешно выключил.

Дернул за шнурок и зажег бра у тахты. Погасил верхний свет в комнате.

Мартен полез в шкаф за коробкой с пистолетом – и не нашел ее на прежнем месте: похоже, Шано забрала опасную игрушку во время ужина – она пару раз выходила из кухни. Тогда он достал из тумбочки бумаги и прилег с ними на тахту.

Это оказались технические паспорта и инструкции по эксплуатации того, что называлось «телевизор», «магнитола», «видеомагнитофон» и «персональный компьютер». Сверяясь с фотографиями и картинками в этих бумагах, Мартен определил аппаратуру на рабочем столе как персональный компьютер, а то, что стояло на низкой тумбочке, было магнитолой, телевизором и видеомагнитофоном. Выяснение сущности магнитолы и видеомагнитофона Мартен решил пока отложить, а сначала посмотреть, что такое телевизор. Он сильно надеялся, что это не новомодный аналог телефона – хотя телефон, правда, мало похожий на те, к которым он привык, стоял тут же, у тахты.

Оказалось, что телевизор – это какой-то чудовищный гибрид телеграфа и синематографа. От синематографа был экран, на котором двигались люди; от телеграфа то, что на этом экране показывали не только кино, но и новости, концерты и прочие представления. Разобравшись, что к чему, Мартен включил телевизор и угодил как раз на программу новостей. Вдобавок экран не был немым, а изображение на нем не было черно-белым – телевизор давал и четкий звук, и сочные (даже, пожалуй, чересчур сочные) цвета. Новости окончились, началась реклама; у Мартена чуть было челюсть не отвисла, когда он понял, что именно рекламирует излишне сухопарая девица. Усилием воли он вернул челюсть на место и стал смотреть начавшуюся фильму.

Но фильма была из современной жизни, практически непонятной для Мартена, и он решил не напрягать воображение – с этим успеется. Он оставил телевизор включенным и взялся за просмотр бумаг из стола.

Большая часть их была на английском языке, которого Мартен почти не знал. Другие же тексты были столь невразумительны, что Мартен забросил их. В одном из ящиков нашлись две книжки в мягких обложках с завлекательными картинками. На одной был нарисован мрачный тип в шляпе и мешковатом пальто, вонзающий нож в грудь какого-то хиляка во фраке; называлась книжка «Убийство назначено на полночь». На другой обложке нюхала с томным видом розу практически голая девица, бедра ее были чуть прикрыты буквами заглавия; книжка называлась «В раю тоже убивают». Мартен опять прилег на тахту и, изредка поглядывая на экран, погрузился в изучение некогда любимого им жанра полицейского романа.

По прошествии часа он понял, что сам жанр мало изменился с его времен – разве что в самую худшую сторону: теперь внимание уделялось не столько расследованию преступления, сколько описанию убийств, погонь и прочих приключений. Причем убивали теперь гораздо чаще, и описывалось все это куда подробнее и с самыми пикантными деталями. В книжке с девицей на каждую главу приходилось по убийству и постельной сцене; впрочем, постельной – не совсем точно: главная героиня занималась любовью не только в постели, а где придется и с кем попало, в финале она раскрывала патологического убийцу, отвлекая его своими прелестями до прибытия полиции. Второй роман был поскромней; там убийств было меньше, да и герой-сыщик, повествуя о своих отношениях с актрисой кабаре, скромно умалчивал о том, что там происходило у них после долгого-долгого поцелуя. Что обратило на себя внимание Мартена и заставило его задуматься, так это способ расследования, о котором говорилось, как о давно известном и общепринятом. В обоих романах отпечатки пальцев упоминались как абсолютно реальная улика, в полиции были картотеки, и преступника можно было установить в считанные минуты, если его отпечатки имелись и в картотеке, и на месте преступления.

А вот в его время… Тогда суд не верил в эти самые отпечатки, и сторонникам новинки приходилось доказывать, что на всем белом свете не найдется двух человек с одинаковыми рисунками линий на подушечках пальцев. Да и сам Мартен не очень этому верил, пока однажды – довольно уже давно, даже если не принимать в расчет эти внезапно куда-то выпавшие десятилетия, – Гийом Бираен не начал рассказывать об английском убийце, которого повесили именно из-за оставленных отпечатков пальцев. Тогда их собралось человек десять – обыкновенная дружеская вечеринка после удачного дела, и кому-то пришло в голову посмотреть, насколько разнятся у них эти отпечатки. Они вымазали пальцы сажей и добрый час развлекались, требуя от Гийома, чтобы он различил, где чьи. Гийом, вооружившись лупой, изображал из себя эксперта, все веселились, пока Мартен не решил, что хватит и – так, на всякий случай – не сжег эти листки.

Мартен и не догадывался тогда, что вся эта игра «в пальчики» не была случайностью. Ее затеял давний враг Мартена, инспектор Жове, который испробовал все возможные способы разоблачения коварного Мартена Дюпона и готов был хвататься за любую соломинку. Это он поймал на мелочи Гийома Бираена и сделал того осведомителем. Гийом сумел тогда припрятать часть листков, и на следующее же утро отнес их в комиссариат. Инспектору это мало чем помогло – неуловимый Мартен не оставлял отпечатков своих пальцев на местах преступлений, он давно не принимал в них непосредственного участия. Да и в суде отпечатки не могли служить достаточным доказательством – не было соответствующего законодательства, и в полициях Европы отдавали предпочтение бертильонажу. Но собранные Гийомом отпечатки стали основой будущей дактилоскопической картотеки: почему, собственно, не использовать способ идентификации преступников, пусть даже и неприменимый в суде?