Текст книги "Проходимец по контракту"

Автор книги: Илья Бердников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

Глава 7

– Парня в горы бери – рискни…

Советующий альпинист

Автопоезд замер у обочины. Сидеть в ожидании без дела, без информации напрягало. Мы с Данилычем и торчали в креслах, постепенно накаляясь. Всматривались в покрытые вроде редким, но сейчас, когда мы пытались высмотреть посланных к вершинке Шмуля и Горошенко, таким густым леском горы. Санек на спальнике за нашими спинами по первой пытался изливать душу в сетованиях, что его, специалиста, не пустили в гору для обзора возможного маршрута, но после того, как Данилыч прикрикнул на него, успокоился и подозрительно затих. Заглянув за спинку своего кресла, я увидел, что он крепко спит, обнимая коробку с автоматом, словно ребенок с новой игрушкой, которую не успел распечатать. Я и сам бы поспал, но приходилось ждать, пока появятся наши солдафоны.

– Чего-то они не торопятся, – пробурчал Данилыч примерно через два часа ожидания. – Нет, я понимаю, что это горы и пока туда, пока обратно… Ты никаких знаков не замечал?

– Нет.

Я время от времени поглядывал в бинокль на склон и на вершину горы, но, действительно, никакого шевеления пока не замечал. Данилыч спрашивал меня не в первый раз, как будто если бы я что-то узрел, то не поделился бы с ним такой информацией. Конечно, я ему сказал это после первых вопросов, и он даже согласился, но через пять минут снова обратился ко мне, словно от меня это зависело: «Ничего не видно?» Видимо, таким образом Данилыч сбрасывал напряжение, и незачем было лишать его этой отдушины.

– Дай-ка бинокль, – уже в третий раз попросил он меня и в третий раз разочарованно протянул обратно: – Никого не видать! Отдыхают в теньке они, что ли…

– Данилыч, – многозначительно начал я, – а ты в горах был когда-нибудь?

– Бывало.

– А по каким?

– Слушай, Леха, чего ты ко мне привязался? – Данилыч опустил стекло и потащил из кармана пачку сигарет. Подумал, сунул обратно.

– Вот что кабину прованивать не нужно – это точно… Сколько тысяч метров?

– Что?

– Горы, Данилыч, горы…

Данилыч помялся, потом помял вытащенную вновь пачку.

– А хрен их знает, – наконец протянул он. – Здоровые горы. Я с кумом ездил, в Карпаты… Так там очень даже…

Мое дело явно не выгорало. Похвастаться кроме Карпат я мог только Крымом, но преимущества мне это не давало никак.

– Там перевал был, так я на него еле фуру вытянул, – начал оживляться Данилыч. – Так тянул на непонятно чем: двигатель – фуфло, подвеска…

Я тоже оживился:

– Данилыч, я не про поездки говорю, а про лазанье, пешком, без транспорта!

– А на кой мне туда без транспорта переть? Я, брат, про горы только слушать люблю, как о них Высоцкий поет.

– Ну а я самостоятельно покорял вершинки.

– Ага, – теперь уже Данилыч начал изгаляться. – На Эверест без кислорода лазил?

– Чтобы ощутить нехватку кислорода, и пятисот метров хватит, – принялся защищать свой статус горного туриста я. – Если с непривычки и не останавливаясь. Одышка возьмет только так. А я поболее лазил…

– Ну?

– Я к чему веду: Шмулю и Горошенке не раз придется остановиться и передохнуть до той вершинки или снизить темп, который они вначале набрали.

– Да они потренированней тебя будут, дитя города, – ехидно заметил Данилыч. – И фору тебе ой какую дадут! Ты что думаешь, сюда задохликов каких-то посылают? От них ведь сохранность груза зависит, а груз иной раз такой ценный, что едешь и потом покрываешься при мысли, что сзади тебя болтается. Вот потому зачастую и не знает экипаж, что везет… Был как-то раз случай: везли ребята платину. – Данилыч выудил из бардачка пакетик вяленого инжира, аккуратно разорвал упаковку, протянул мне: – Знаешь, все курить хочу бросить, да-а… а заменить чем-то надо…

– Спасибо, я люблю сухофрукты. Так что с ребятами?

– Они с какой-то структурой контракт заключили – то ли с криминальной, то ли с государственной…

– А разница?

Мы с Данилычем переглянулись и рассмеялись.

– Верно, почти никакой. Так вот, везли они платину с Земли на какую-то технологию менять. И прознали каким-то образом…

– Слушай, Данилыч: ну сориентируемся мы на местности, ну дознаемся, где Проезд…

– Дай договорить! Вот они и решили…

– А сколько мы под Проездом ждать будем?

Данилыч уставился на меня.

– Зачем ждать, Проходимец у нас есть. Сразу и чухнем с этой Псевдо-Геи!

– А чего тогда на Земле ждали? Чего торопились, когда Проезд открылся?

– Так это только на Земле! В других местах открыто постоянно, ну, кроме запечатанных Инспекторами. Помнишь, Санек говорил, что и на Земле раньше по-другому было?

– Угу, – я не унимался. – Данилыч, а не знаешь, по какому принципу Проходимцев определяют?

– В смысле? – поднял брови Данилыч.

– Ну как работают эти аппараты, что под пропускные сканеры замаскированы? Они там токи какие-то головного мозга улавливают или еще чего?

– Так откуда ж мне знать? – устало удивился Данилыч. – Я эти штуки не проектировал и в сборке не участвовал! Мое дело – баранку крутить и, при случае, двигатель починить, колесо поменять… ну, во всякого бандюка попасть, из кабины стреляя… Ты-то сам что, не знаешь и не догадываешься? Ты же Проходимец, должен знать, чем ты таким особым от остальных отличаешься!

Я промолчал. Данилыч тоже притих, то ли размышляя о чем-то, то ли просто пытаясь расслабиться.

– Данилыч…

– Ну что?

– Кто такие Инспекторы?

Тихо скрипнула рация.

Мы с Данилычем уставились на нее, словно в кабине оказалась гремучая змея.

Рация пискнула уверенней.

– Какого… – начал было Данилыч. – Договорились же радиомолчание соблюдать! Только в крайнем случае…

Словно обидевшись на его слова, оставленная только на прием рация разразилась целой какофонией звуков и шипения, среди которых ничего нельзя было разобрать.

– Это что еще значит? – Данилыч ветел головой, словно пытаясь то одним, то другим ухом разобрать что-то членораздельное среди каши звуков. – Откуда такая передача?

– Мне кажется, – заметил я, непроизвольно передергивая плечами от особенно громкого радиовопля, похожего на искаженный женский крик, – это не наши.

– Ты прав, – согласился Данилыч, шаря глазами по сторонам кабины. – Больше похоже на радиоэхо… Может, кто-то эфир глушит? А это что?

Я мазнул взглядом по направлению его указательного пальца.

– Птицы…

– В бинокль глянь!

Я навел бинокль на темное вытянутое облачко, плывущее вдоль склона, и разглядел группу необычных созданий, похожих на футбольные мячи с хвостами, движущихся подобно стайке рыбок – синхронно и плавно.

– Мне кажется, – пробормотал я, не отрываясь от окуляров, – это они источник радиосигнала. Вон, смотри: все вместе нырнули вниз, и шум усилился…

– Если здоровые твари жрут этих, то понятно, почему так на радиосигнал кидаются… Хотя…

– Неужели наши частоты так схожи? Смотри, чего-то заметались!

Стая рассыпалась в стороны, «мячики» заметались над склоном возле гребня.

– Слышишь, – приоткрыл дверцу Данилыч, – стреляют! Ребята каким-то образом вляпались!

Рация взорвалась криком, трудно было разобрать кто это, но слова прорезались сквозь мешанину шума:

– Данилыч, возвращайтесь! Поворачивайте на боковую, там, похоже, Проезд! – Автоматная очередь на секунду перекрыла другие звуки. – Я попробую спуститься со склона с той стороны, берегитесь мелких тварей, повторяю: мелкие опасны!

– Что со вторым?! – заорал Данилыч, схватив микрофон рации, но ответа не услышал.

– Чего случилось-то? – высунулся сзади проснувшийся Санек.

– Бери дробовик, – рявкнул Данилыч, трогая автопоезд с места и выкручивая баранку. – Вторая обойма на полке – Леха, пусти его! Их лучше дробью…

Я поменялся с Саньком местами, припал к лючку, края которого хранили следы Саниного попадания дробью. Данилыч после пары манипуляций развернул автопоезд и погнал его на немалой скорости к повороту.

– Главное, – прокричал я, – чтобы на этот шум здоровые не примчались! Они машину раскурочат в два счета!

– Может, наоборот – лучше, если припрутся: мелких разгонят! – Данилыч, притормаживая, провел многотонную фуру в поворот, только, похоже, краем прицепа задев придорожную скалу – удар и скрежет сзади об этом засвидетельствовали.

– Где же он спустится? – бормотал Данилыч, рыская глазами по Дороге.

– А кто, Горошенко, Шмуль? – спросил Санек, опуская стекло со своей стороны.

– Не опускай сильно! Чтобы ни одна тварь не пролезла! – Данилыч бешено оглянулся на меня. – Давай к левому люку!

Я отвалил какой-то вещмешок и, отведя защелку, открыл лючок. Ворвавшийся ветер моментально выжал слезы из глаз. Я отодвинулся от люка и выставил в него ствол автомата.

– Где-то здесь, похоже! Там дальше – отвесная скала, ему не спуститься! – Санек тыкал рукой в покатый склон. – Да тормози же, Данилыч!

– Да где же он? – Данилыч притормаживал, подведя «Сканию» ближе к левой обочине, вытащил откуда-то из-под ног пистолет.

– Вон, правее, прямо на обрыв бежит, дурак!!

Санек распахнул дверцу и спрыгнул вниз.

– А ну назад!!! – Такого рева от Данилыча я еще не слышал. – В кабину, быстро!

То, что Санек выскочил, дало мне возможность перебазироваться вперед на сиденье. И картина, что я оттуда увидел, мне совсем не понравилась: Санек, немного пригнувшись, стоял в нескольких метрах от машины, направив дробовик на склон горы, откуда скатывалась на нас, огибая большие глыбы камня и редкие деревья, лавина виляющих шариков, напоминающих небольшие футбольные или волейбольные мячи. Впереди этой россыпи, цепляясь за деревья, несся человек в камуфляжном костюме. Шмуль? Нет, не разобрать… Человек определенно бежал по направлению к автопоезду, но впереди него был обрыв метров в пять, затем опять покатый склон.

– Левее бери, левее! – орал ему Санек, рукой показывая направление. – Да левее, ты… черт!!!

Человек добежал до края обрыва, попытался затормозить, но по инерции полетел вниз, перевернулся в воздухе и ударился ногами о почву – видимо, успел сгруппироваться, – но не удержался – покатился по склону кубарем.

Я непроизвольно хватанул ртом воздух, наблюдая это качение в облаке пыли. Каким-то чудом ему удалось остановиться, ухватившись, вернее, налетев на ствол дерева. Точно, Шмуль! Теперь я четко видел закрытые глаза под вздернутыми бровями на перемазанном лице.

– Шмуль! – надрывался Санек. – Давай вниз, Шмуль!

– Какое вниз, он в шоке! – крикнул я ему, спрыгивая из кабины. Санек бросился вверх по склону. Сзади слышались заковыристые маты Данилыча, но Санек, оскальзываясь по осыпающемуся склону, упорно карабкался вверх, к Шмулю. Тот, похоже, начал приходить в себя, попытался приподняться…

Я перевел глаза выше и задохнулся: плавной ниспадающей волной с обрыва плеснула лавина «футбольных мячей», в секунды одолела расстояние до дерева со Шмулем, захлестнула…

Санек уже бежал обратно, сопровождаемый тучей пыли и мелких камней; я с ужасом наблюдал, как он потерял равновесие, полетел, выбросив вперед руки, мелькнул оброненный дробовик…

Сам не знаю как, но я вдруг очутился рядом с Саньком, пытаясь поднять, оттащить к машине.

– Нога, ногу подвернул! – крикнул мне Санек, поворачиваясь ободранным лицом. – Допрыгаю, возьми под руку!

– Дробовик где?!! – ревел взявшийся ниоткуда Данилыч. – Куда отлетел?

Я, помогая Саньку прыгать к кабине, оглянулся назад и остановился при виде живого клубка, вьющегося вокруг дерева, под которым уже никого не было. Отдельные круглые твари уже направились в нашу сторону, словно выплюнутые клубком.

– Не стоять! – Данилыч выстрелами из подобранного дробовика сбил несколько живых шаров с хвостами, и те, хаотично кувыркаясь, покатились по склону.

– Данилыч, давай в машину! – крикнул я, пытаясь затолкнуть вопящего от боли Санька в высокую кабину. Подсадил. Впихнул. Развернулся, снимая автомат с предохранителя…

Очередь просекла стаю, разрывая на куски круглых тварей, но остановить живой поток, конечно, не смогла. Данилыч, бросив пустой дробовик, нырнул под «Сканию», а я попытался забраться вслед за Саньком, швырнув внутрь автомат, и буквально влетел в кабину, получив весомый удар сзади. Захлопнул дверцу. Тотчас раздались смачные шлепки врезающихся в кабину тварей.

Сердце стучало куда-то в кадык, рядом рыдающе хрипел Санек, которому, похоже, неплохо попало закинутым мной автоматом. Слева в кабину вскарабкался перекошенный Данилыч, правая рука в крови…

Двигатель взревел всеми киловаттами, в попытке разом набрать скорость. За стеклами кабины кружил вихрь хвостатых шаров, тычущихся в кабину в яростных попытках проникнуть внутрь. Настойчивые твари…

– Да когда же они отстанут?! – Данилыч с оскаленными зубами, перекошенным морщинистым лицом напоминал какого-то мультяшного персонажа. – Я ж не вижу почти ничего!

– Может, они кровь чуют? – подал голос Санек, аккомпанирующий своими стонами хаосу звуков, несущихся из динамика рации.

– Сколько тут той крови? – махнул рукой Данилыч. – Я обо что-то ободрался, когда под машиной пролезал… Ерунда!

– Да на Лехины джинсы глянь…

– Твою мать!!!

Я опустил глаза и увидел, что джинсовая штанина на левом бедре разорвана в клочья и пропитана кровью. Кровь запачкала и штаны Санька, сидящего рядом, и пол под сиденьем.

«Вот, блин, – мелькнула глупая мысль, – классные джинсы испортил… разорвано вон как глубоко…»

Боль пришла как-то сразу, толчком вытеснив состояние онемения, и запульсировала, пытаясь заполнить весь мир вокруг. И тогда меня затрясло.

– Аптечку, Санек, быстро! – донесся голос Данилыча, на удивление спокойный, только сиплый немного. Как он не сорвал тогда связки – для меня до сих пор загадка.

– Давай на полку, – командовал Данилыч, не переставая давить на газ. – Уложи его, чтобы раны было видно, и режь штанину, нет, некогда, – мотай так. Да перевернись же, Леха!

Санек что-то говорил, но его было плохо слышно, потому что еще кто-то в кабине орал каким-то неприятным голосом, подвывая, как побитая собака.

– Заливай антисептиком, заматывай глубже!

Белый словно мел Санек изо всех сил пытался выполнять указания Данилыча, но плохонько у него выходило… Я чувствовал, что плыву, проваливаюсь куда-то, и даже обрадовался этому, осознав, что подвываю дурным голосом именно я…

– Не отключайся, Леха, – к Проходу подходим! Санек, вкати ему что-нибудь!

– Я сам! – Я попытался выдернуть шприц-тюбик из Саниной руки. Промахнулся. Потом понял, что Санька уже рядом нет, и он палит в окно из автомата, наполняя кабину грохотом и пороховыми газами.

– Здоровые подоспели! – оглянулся на меня через плечо Данилыч. – Нам теперь только в Проезд! Держись, тебе нас провести нужно, а потом теряй сознание сколько влезет!

Перед глазами все качалось, то ли из-за того, что кабину бросало, то ли из-за слабости.

«А ведь до фига я крови потерял, – подумал я, блуждая взглядом по заляпанному окружению. – Вот задача теперь ее восполнить… а джинсы жалко…»

– Проезд, – донесся словно сверху голос Данилыча. – Леха, постарайся! Санек, держи его… Леха…

Я с упоением отдался навалившейся темноте.

ЛЕБЕДЬ

Глава 1

– Что ты, добрый молодец, невесел, что ты свою голову повесил?

Василиса Премудрая

Комната была уютной.

Не знаю, почему я так решил. Вообще-то, по первой, мне наплевать было, какая это комната, – я просто мало соображал, так меня накачали какой-то химией. Потом, не знаю на какой день лежания в этой комнате, я пришел в себя достаточно для того, чтобы вынести вердикт: да, комната выглядела уютно, и лежать в ней было приятно. Потолок невысокий, но два окна давали достаточно света, а обшитые светлым деревом стены приятно контрастировали с темным шкафчиком и гармонировали с золотисто-коричневыми шторами.

Обстановку комнаты дополнял какой-то архаичный телевизор в углу, возле двери, и широкая кровать у стенки, противоположной двери. На этой-то кровати я, собственно, и лежал. Возле моей кровати в ногах слева стоял стул, а на стуле сидела девушка. Красивая девушка.

Если бы меня кто-нибудь спросил, почему она была красивая, я не смог бы ответить определенно, так как не видел ее лица: она сидела, полуобернувшись, и смотрела в окно. Ее силуэт – вот что видели мои слезящиеся от яркого света глаза. Очертания фигуры, пышных волос… Еще голос – она намурлыкивала какой-то мотивчик, и голос ее мне определенно нравился, такой, знаете ли, не резкий, не писклявый, но и не грубый… голос, в котором играли живые теплые нотки.

Я не видел ее лица, но почему-то знал, что оно красиво: ведь не могла девушка, обладающая такой фигурой (которую ни джинсы, ни клетчатая рубашка не могли испортить, но лишь подчеркивали), такими волосами и таким голосом, быть некрасивой.

Так я лежал, потихоньку наблюдая за девушкой, которую, похоже, больше интересовало происходящее за окном, чем в комнате, – а значит, и я, – и постепенно зрение мое восстанавливалось, отмечая различные мелочи в моей компаньонке. Я не знаю, сколько бы еще продлилось мое исследование и как далеко я зашел бы в познании клеток на девушкиной рубашке, но, почувствовав, что моя левая рука непонятным образом затекла и остыла, я попытался повернуть голову и определить положение дел с такой нужной мне частью организма.

Девушка, почувствовав движение, повернула ко мне лицо, и я понял, что ошибался, думая, что она красива. Просто она оказалась очень красива. Красива настолько, что я снова замер, разглядывая смелый разлет бровей над широко расставленными темными глазами, аккуратный нос, может, слишком пухлые губы, если бы они не были так красиво очерчены, маленький, но твердый подбородок…

– Привет, – сказала она, откидывая волосы назад, открывая стройную шею и крохотное ухо. – Как самочувствие, выздоравливающий?

Я прохрипел в ответ что-то невразумительное, кашлянул, прочистил горло и, наконец, обрел голос:

– А какое самочувствие может быть у умершего?

Она подняла вопросительно бровь, сделав это так изящно, что я готов был ей зааплодировать.

– Я же на небесах, если возле меня ангел?

– Комплименты сиделке – верна ознака того, что больной идет на поправку! – Этот громоподобный бас просто взорвал комнату, заставив меня вздрогнуть и дернуться от боли в левой ноге.

– Папа! – повернулась к стоящему за открытыми дверями ухмыляющемуся усатому мужичине девушка. – Не пугай больного – ему вредно волноваться.

В ее голосе был легкий акцент. Нет, не английское женское карканье и не немецкая грубость. Что-то почти неуловимое, не портящее, но, скорее, придающее еще большее очарование словам.

«Ага, – съязвил сам себе я, – если бы она была противной злой теткой, то этот акцент вызывал бы у вас, Алексей Павлович, только омерзение… Но, однако, она немного смутилась, и даже щечки порозовели…»

– Так как, пан изволил проснуться? – Мужичина крабом протиснулся в дверь, хотя видимого смысла в этом не было: он был одинаковым и спереди, и сбоку. Одинаково широким. В его плечи можно было бы втиснуть пару моих, а могучий торс с не менее могучим животом и здоровенные руки могли бы повергнуть в уныние Обеликса, если бы он почтил нас своим присутствием.

Девушка подошла ко мне и вытащила катетер капельницы, стоящей за изголовьем кровати, из моей правой руки. Ага, вот почему она так непонятно себя чувствовала. Рука то есть.

– А пану не мешало бы подкрепиться, – заметил мужичина, протягивая мне здоровенную длань. – Станислав Вержбицкий, хозяин здешних…

– Лесов, полей и рек, – закончила за него девушка. – А зовут его здесь почти все пан Стах.

– А это – моя дрога и каприсна дочь Илона. – Вержбицкий осторожно пожал мою вялую ладонь. – Так как пан насчет добрего снидания?

– Не откажусь, – я и правда есть хотел. – Только до стола мне добраться…

– Поможем! Лона, принеси пану штаны. Пан сам поднимется?

– Постараюсь.

Я дождался, пока девушка выйдет из комнаты, повернулся на правой ягодице, поморщился, но, стерпев боль, осторожно спустил ноги с кровати, сел. Откинул одеяло. Моя левая нога была завернута в какой-то перфорированный материал и выглядела голубоватым рулоном…

– Да-а, на туалетную бумагу похоже… – глубокомысленно заметил пан Стах. – Штаны не налезут, треба снять эти манжети.

– А я долго без сознания был?

– Два дни, – пан Стах достал из кармана складной нож, раскрыл и смело но аккуратно разрезал окутывающий мою ногу рулон.

– Повернись.

Я перекатился на правый бок. Стах продолжил разрез по задней части.

– А Данилыч и Саня, они где?

– Дале поехали, груз повезли. За тиджень вернутся. За неделю. Я тебя, хлопак, должен еще поблагодарить за то, что вытащил Данилыча. Про Сашка не говорю, хотя и он человек, хоть и вертлявый больно… За Илоной звисаясь как хвост, да кто за ней не волочится? А вот пан Боровиков – мой давний друг и приятель, сколько дел мы с ним провернули! Илонка у него на руках выросла. Да у него и у самого трое детей, только жена все переехать сюда не хочет, я уж сколько его уговаривал! Да и не просто провезти сюда семью – с Земли не отпустят.

– А как они без Проходимца или нашли? – Я осекся: вошла Илона, держа в руках джинсы.

– Должны подойти, – она мило улыбалась, но мне было не до улыбок.

– Простите, но…

– О, наш бохатэр чертуе! – хохотнул Вержбицкий. Ему весело было.

– Я выйду. Папа, замазка в тумбочке.

Девушка вышла, оставив джинсы на спинке кровати, а меня – глубоко благодарным.

– Не переживай, смотри, как почервонел! – Пан Стах довольно хохотнул. – Она сама тебя и обрабатывала, и колола, и шила, пока ты без сознания валялся, и фиксатор накладывала. В лекарню решили тебя не класть: уход и еда у нас лучше, а доктора, кроме Лоны, в доме другого нет.

– Ну, – пробурчал я, краснея еще больше, – тогда я не осознавал происходящего и не получил психологической травмы.

Вержбицкий еще раз хохотнул, хлопнул дверцей не замеченной мной тумбочки. Проделал какие-то манипуляции над моей нижней частью спины. Я почувствовал холод, что-то зашипело.

– Давай ногу.

Я повернулся. Пан Стах с важным видом развернул разрезанный рулон, и я узрел багровые полузажившие рубцы с рваными краями на бедре сбоку. Да… такое впечатление, что ногу кто-то немного пожевал…

– Не крец… не крутись, говорю.

Я с благоговением наблюдал, как Вержбицкий выдавливает из прямоугольного тюбика прозрачный гель на рубцы. Гель, попадая на ногу, через несколько секунд вскипал с шипением и выделением холода, растекался ровным слоем, меняя цвет на телесный и застывая на коже, словно припаиваясь к ней. Через несколько минут рубцов уже не было видно.

– Ну и в шортах можно ходить: если не вблизи, то не видно, – важно заключил Вержбицкий, словно забыв про свой польский акцент.

Действительно, гель настолько имитировал цвет кожи ноги, что только при близком рассмотрении можно было обнаружить покрытую им площадь по некоторому ее возвышению – миллиметра два – над поверхностью остальной кожи.

– Как я понимаю, – с умным видом заметил я, – прежняя повязка тоже давала лечащий эффект. Иначе почему раны имеют вид, как будто они заживают пару, а то и более недель?

– Да, какая-то активная повязка, – пан Стах поднес к залатанной ноге уже виденный мной автоматический шприц – из такого меня «заряжал» врач еще там, на Земле, перед отъездом. Пшикнул, вкатывая дозу чего-то…

– Стимуляторы и обезболивающее, – пояснил он мне. – Правда, обезболиваю не сильно: ходить не сможешь, если мышц не будешь чувствовать. Так что ногу иногда может дергать – терпи… – неожиданно хлопнул меня по плечу: – Но ведь жив остался, а это главное, да еще и напарников вытащил!

И тут я сник. Просто вспомнилось, что трое человек остались по ту сторону Проезда и, скорее всего, уже стали просто пометом летающих тварей.

– Так, давай одевайся! – Вержбицкий явно понял, какая мысль завладела мной, но не показал виду, и я был ему за это благодарен. – На стол уже накрыто, еда прохолонет!

Я начал осторожно натягивать джинсы, медленно встал, застегнулся. И правда, если действовать аккуратно, то почти и не больно. Главное, резко не дергаться.

Джинсы, главное, сидели.

– А око у Илоны верное, – одобрительно прогудел пан Стах, окидывая меня взором. – Точно размер подобрала… Ну идем потихоньку в едальню?

– Пан Станислав, – радуясь, что могу замаскировать свое смущение, спросил я. – А где вы так по-русски научились говорить?

Вержбицкий остановился, удивленно посмотрел на меня светло-голубыми, со слезой, глазами. Открыл рот. Захохотал.

– Не обижайся, сынку, на старого дурака, – отсмеявшись, сказал он, заметив, наверное, мою помрачневшую физиономию. – А кто тебе сказал, что мы разговариваем по-русски?

Завтрак был шикарным. Стол – просто уставленным всякими печеньями, пирожками, холодными закусками, мясными и рыбными нарезками всевозможными фруктами и сладостями… пах свежезаваренный кофе… В центре стола гордо сияли пузатыми боками графинчики с разноцветными наливками, которыми пан Вержбицкий все время пытался меня потчевать, с ходу снося мое слабое сопротивление, но тут же разбиваясь о непоколебимую твердость Илоны.

– Папа, ему спиртное вредно пока. Да и после нежелательно! Сколько можно спаивать приезжих?

– Оно-то да, – делал ход конем пан Станислав, – да добрая наливка с травами никому не вредна, наоборот – весьма полезна при различных болезнях! Я же не самогоном его пою!

Сидящие с нами за столом мужчины, представленные мне как пан Стефан (явно латиноамериканского происхождения тщедушный чернявчик лет тридцати пяти) и пан Крус (забавный коренастый дедуган с венчиком седого пуха вокруг розовой плеши и рассеянной улыбкой), одобрительно улыбнулись, но тут же спрятали улыбки. Как я понял, пан Крус был кем-то вроде управляющего торговыми делами, а пан Стефан заведовал автомастерской.

– Что полезно – предоставь мне решать! – непоколебимо отрезала девушка. – А я не позволю спаивать мальчика. Раненого к тому же!

«Мальчика»! Как будто она меня старше в два раза! Я был до глубины души возмущен и чуть было не хлопнул рюмку с «этой чудесной вишневой наливкой», которая словно сама собой появилась у моего локтя. Потом я подумал о том, что это глупо бы выглядело, и, не дай бог, я захмелею при моей нынешней слабости – Вержбицкому пришлось на всем пути до столовой практически тащить меня под руку – и брякну какую-то глупость или – еще лучше! – позорно вырублюсь у нее на глазах…

Нее…

Насколько было бы мне проще, если бы в этой придорожной таверне, гостинице, или как там ее, были бы только мужчины! Нет, я даже согласен на женщину: пожилую, умную тетку, которая умудрена годами и повидала все, что возможно, на жизненном пути. С такой было бы просто. Даже уютно: пожилые любят беспокоиться о молодых, окружать заботой, зачастую назойливой, но не менее от этого приятной, если только ты не конченый эгоист и не разучился любить людей. Но Илона! Я чувствовал бы себя намного уверенней и свободней, если бы она не была так красива. Красива и очаровательна. Темные глаза лучатся умом и жизнью… улыбка такая… Стоп, Алексей! Похоже, ты начинаешь петь дифирамбы!

Я попытался переключиться мыслями на другую тему, обсасывая поведанную мне новость, что говорю я теперь вовсе не по-русски. Сначала я подумал, что пан Стах шутит надо мной, пользуясь моей зеленостью на Дороге. Потом, убежденный объяснениями Илоны и молчаливым согласием Стефана и Круса, я испугался, что не смогу теперь говорить на родном языке и какая-то часть меня безвозвратно потеряна… Потом я вспомнил, что говорил с Саньком и Данилычем и их язык не показался мне странным. Значит, возвращаясь на Землю, они снова обретали умение общаться на русском? Из разъяснений Илоны я понял, что когда человек первый раз проходит через Проезд, то он автоматически начинает говорить и мыслить на языке, общем для всех соединенных Дорогой мирах. Как это происходит, никто не знает, но существует мнение, что это праязык, от которого произошли остальные, и Дорога просто «включает» его в голове идущего через Проезд, именуемый на жаргоне водителей-дорожников Точкой. Обдумав это, я успокоился, хотя и напрягался весь завтрак, пытаясь вспомнить русские слова, при полной уверенности, что я ими и говорю. Просто бред какой-то! И откуда тогда у пана Станислава столько польских слов в обиходе? Да и этот такой очаровательный акцент у Илоны… Опять она! Положительно, девушка умела занять собой ваши мысли…

– Вся в мать! – притворно горестно всплеснул ручищами Вержбицкий, продолжая перебранку с дочерью. – Говорили мне: не женись на гречанке – намаешься, характер южный! Нет! Не послушал!

В глазах пана Стефана и пана Круса светилось понимание.

– Папа!

– А что – «папа»! Я хозяин самого большого в округе центра по ремонту грузовиков, дома отдыха и магазина, где каждый может купить все, что его душа пожелает! Я закрепился на этой территории намертво, и хоть меня и не раз пытались сковырнуть с этого места, но – безуспешно! Меня знают и уважают практически все дорожники на расстоянии десятка миров и земель вокруг и многие боятся! Мое гостеприимство славится еще дальше! И что? – Пан Станислав плеснул во вместительную рюмку очередную наливку. – Сначала моя жена, а вот теперь и дочь учат меня, как принимать гостей!!!

Пан Крус и пан Стефан сделали вид, что их не существует.

Илона невозмутимо отставила графинчики подальше от отца-самодержца. Похоже было, что и она, и ее мать имели абсолютное влияние на этого огромного дядьку.

Я не решился спросить, где сейчас эта гречанка-жена, но теперь мне стало ясно, откуда у такого крупного голубоглазого и белобрысого папика такая утонченная и темноглазая дочь. А неплохо гены смешались… на мою голову…

Моя голова потихоньку начинала протестовать против такой обильной нагрузки, выражая свой протест через постепенно накатывающую боль. Поначалу ее можно было терпеть, но вскоре прихватило так, что все мысли были куда-то вытеснены и я завис. Завис, пытаясь вспомнить, где в моем багаже цитрамон или еще что-то подобное и где, собственно, может быть мой так называемый багаж. Джинсы-то мне новые принесли – явно со склада… Хранимые дома, на полке в бельевом шкафу так не пахли бы…

– Что, невкусно? – ткнул меня в бок разошедшийся не на шутку, подогретый наливками и спором с дочкой (который он, похоже, проигрывал) пан Станислав. – Не привык к нашим стравам?

– Ты что, не видишь: ему плохо! – Илона как-то сразу оказалась возле меня, хотя только что сидела напротив, с другой стороны стола. – Тошнота? Голова болит? Нужно прилечь – я сделаю укол, сразу полегчает.

Если честно, то к этому времени мне было абсолютно все равно, кто и куда мне будет делать укол, и, наверное, если бы Илона заявила, что срочно будет делать мне литровую клизму, вряд ли я бы запротестовал. Когда весь мир заполнен головной болью, условности отходят на второй план.

По моим смутным воспоминаниям, меня, как ребенка, перенесли на руках в комнату и уложили на кровать. Укол. Головная боль, словно не желая сдавать позиции, уходит постепенно, напоминая о себе смягчающимися толчками. Спать… спать…