Текст книги "Таксопарк"

Автор книги: Илья Штемлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Между столом и аккуратно застеленной кроватью он увидел Свету. Или девушку, чем-то очень напоминающую, – знакомство Славы было коротким, и он мог забыть ее лицо, помнил лишь в общих чертах.

Девушка удивленно оглядела высокого худого молодого человека в щегольской куртке. А Слава уже был уверен, что это и есть та ночная пассажирка, любительница автомобильных прогулок.

– Здравствуйте, – растерялся вдруг Слава. – Вы меня не узнали? Я вез вас как-то в такси.

– Вот оно что! – воскликнула девушка. – Куда же вы подевались? Выскочила, а ваш и след простыл.

Она взяла с подоконника кошелек, открыла и, повернувшись удобней к лампочке, пыталась разглядеть, что у нее там лежало.

– Напрасно вы. Обижаете. Я просто так зашел.

Девушка положила кошелек на место. Она была в спортивном тренировочном костюме и в тапочках на босу ногу.

– Как же вы меня разыскали?

– И сам не верю. Первая приоткрытая дверь – и ваша. Судьба!

– Ого! – улыбнулась Света. – Может, и судьба. Я прибежала на минутку, платье переодеть. У нас сегодня вечер в институте. Вас, если не ошибаюсь, зовут…

– Слава… День, а вы электричество жжете.

– Гладить собралась. При лампочке удобней… Что ж, пришли, так садитесь.

Комната была небольшая, на две кровати. Чистая, аккуратная. Пол застелен дорожкой. На стене плакат с жутким анатомическим макетом человеческого тела. Из-за плаката торчали фотографии киноартистов. Табель-календарь. Расписание дежурств по уборке. Шкаф со снятыми дверцами, на полках которого были сложены книги и посуда. Света достала красное платье и разложила его на столе.

– Пришли, так рассказывайте, Слава. Как живете? Как животик?

– Животик ничего. – Слава уже освоился. – А у вас?

Света засмеялась, и Слава в следующую секунду понял, что прозвучало это как-то двусмысленно.

– Не смущайтесь, парень. Я медичка. Нас в краску вогнать нелегко. – Она послюнила палец и дотронулась до утюга.

– А он вас ночью не пугает? – Слава кивнул на плакат.

– Кто? Борька? Нет. Наоборот, утешеньице наше.

Красные и бурые мышцы извивались путаными узлами. Голубые и черные кружева кровеносной системы. Сердце, похожее на кулек. Но самое неприятное впечатление – глаза. Без век, круглые, с дико вытаращенным зрачком…

– Жалко мне вас, – вздохнул Слава.

– Вот еще… Впрочем, если вас, Слава, разрезать, вы будете выглядеть более эффектно. Вместо сердца у вас эти… пети-мети, как вы тогда выразились.

– Здрасьте. Не такой уж я и маклак. – В голосе Славы звучала обида.

– Что вы! Наоборот, – засмеялась Света. – Я выскочила, а вас нет. А на счетчике было рубля три, верно?

– Два шестьдесят. Слава запнулся, чувствуя, что попался на удочку.

Света рассмеялась.

– Расскажите что-нибудь.

Слава нахмурился. Разговор явно не складывался. Еще немного, и Света начнет над ним потешаться. С ним так и раньше бывало – вроде все завязывалось серьезно, а потом оборачивалось смехом…

– Что же вам рассказать? – Слава пытался вспомнить какой-нибудь значительный случай, чтобы показаться девушке с неожиданной для нее стороны. А вместо этого помимо желания произнес: – Вот. Куртку купил. – Запнулся, окончательно запутавшись..

– За сколько? – серьезно спросила Света.

– Пятьдесят отдал. И обмыть пришлось, – приврал Слава для солидности.

– Вот как? – так же серьезно проговорила Света. – И ни в одном глазу.

Слава оживился, беспокойно задергался на стуле.

– А меня сейчас за пьяницу приняли. И оштрафовали. Представляете?

И Слава поведал о том, что произошло с ним в такси.

Девушка оставила утюг и захохотала.

– Ну и дела! За что боролись, на то и напоролись? – смеялась она. – Он ведь брат ваш, Славик, коллега. А вы его так честите. Завтра и вы займете его место. Нехорошо.

– Я бы так никогда не поступил, – разозлился Слава.

Девушка выключила утюг. Подняла платье, встряхнув, осмотрела и осталась довольна.

– Старайтесь реже употреблять слово «никогда», Славик… Хотите пойти со мной на вечер?

Слава так и не успел ответить – дверь приоткрылась, и в проеме показалась женщина в халате.

– Посторонние у тебя, Михайлова. Опять? Ну-ну…

– Все вы замечаете. – Лицо Светы стало злым и острым. – Дверь, прикройте, дует.

– И с той стороны! – добавил Слава, победно глядя на Свету.

Это женщину не на шутку разозлило. Она смерила Славу уничтожающим взглядом.

– Молодой человек! Покиньте женский этаж!

Слава растерянно приподнялся, жалобно глядя на Свету.

– Ни с места! – выкрикнула Света. – Это мой двоюродный брат.

– Ври больше, – злорадно произнесла дежурная. – Фантазии твои. А тот, с усиками, на «Запорожце» старом? Тоже был брат? Или муж?

Света шагнула к двери и, оттолкнув женщину, захлопнула дверь.

– Светка! Пусть уходит! Парамонову скажу, попомнишь! – доносилось сквозь стену.

Слава поднял свой узел.

– Не надо. Из-за меня, – вяло проговорил он. – И коменданту нафискалит.

Кивнув девушке, он вышел.

Дежурная стояла, упершись рукой о дверной косяк.

– Брат! Знаем таких братьев. Ишь ты! Ходок!

– Ладно, тетка, слышал уже…

Ругаться с ней у Славы не было настроения.

2

Мусатов посторонился и пропустил вперед Шкляра. Тот вошел стремительно, словно его силой сдерживали в коридоре и наконец удалось вырваться.

Не спрашивая разрешения, Шкляр сел, подтянув тощие длинные ноги.

Тарутин с интересом разглядывал старика, точно впервые видел, заведомо зная о его проделках.

– Что, Максим Макарович, входите постепенно в курс? Мне уже докладывал главный инженер.

– И что он вам доложил, этот главный инженер? – сухо спросил Шкляр, мельком окинув взглядом Мусатова.

– Сказал, что вы инициативный человек. Что у вас прорва всяких идеи и планов…

– А он вам не говорил, что парк разваливается? Единственное ваше толковое решение за то время, пока я здесь, – отказ от новой техники, – проворчал Шкляр.

Тарутин откинулся на спинку кресла и рассмеялся.

– Вот! А все говорят, что я необдуманно поступил.

– Небось свой собственный автомобиль на улице держать никто не хочет.

– Верно, Максим Макарович, не хотят!

Тарутин встал и легко прошелся по кабинету.

– Парк разваливается, Андрей Александрович! – повторил Шкляр. – А там все новые обязательства берут. – Шкляр ткнул пальцем в потолок. – Их самих бы за руль. Подумать только: в шестьдесят девятом году накручивали двести тридцать платных километров в смену, а сейчас триста тридцать. А что изменилось?

– Техника изменилась. Была двадцать первая «Волга», стала двадцать четвертая, – холодно вставил Мусатов.

– Какая разница?! Скорость, как была шестьдесят, так и осталась. К тому же условия усложнились: сколько машин на улицах! А мы все долдоним: техника изменилась. Нет, чтобы подумать…

Тарутин достал из ящика стола тетрадь.

– Так вот, Максим Макарович, ваше предложение по изготовлению пружин очень любопытное. И простое. – Тарутин положил тетрадь подле Шкляра на свободный стул. – Не скрою, главный инженер даже в управлении обещал наладить выпуск по вашей схеме… Но мы этим заниматься не будем.

Мусатов в недоумении смотрел на Тарутина – зачем же тот попросил вызвать Шкляра?

Шкляра, казалось, не тронул отказ директора. Он сложил тетрадь вдвое и сунул во внутренний карман пиджака. Он учуял, что разговор предстоит интереснее, чем обсуждение проекта…

– Под силу ли вам, Максим Макарович, составить схему предприятия, где можно было бы одновременно не только ремонтировать значительное количество автомобилей, но и изготовлять дефицитные детали для кузовных работ…

– Предприятия? – перебил Мусатов.

– Именно, – кивнул Тарутин. – Если собрать под одну крышу натуральное хозяйство всех таксомоторных парков города, разве это не будет предприятие?

– Ха! – воскликнул Мусатов. – Хочу посмотреть, как директора парков выпустят из-под своих крылышек кустарей. С таким трудом организовывали, осваивали технологию. Вы видели, как Абрамцев штампует у себя передние крылья? Пятитонный пресс где-то раздобыл. Да он взорвет его, а не отдаст…

Тарутин обернулся к Шкляру.

– Мне необходима схема такого предприятия.

– На сколько единиц? – серьезно спросил старик и вытащил блокнот.

– Надо собрать сведения в управлении о находящихся одновременно в ремонте автомобилях. С перспективой роста таксомоторов в городе…

Мусатов засмеялся и тряхнул головой.

– Послушайте, Андрей Александрович, мы взрослые люди. О чем вы говорите? Это же прожектерство! Деньги, деньги… Не говоря уж о самом строительстве. Вам не дадут денег даже на проектное задание. Или вы будете строить по бумажкам Шкляра?

– Нет, – терпеливо произнес Тарутин. – Если у Шкляра возникнут дельные предложения, они лягут в основу проектного задания. А что касается средств… Сколько всего понастроили на наши деньги? Откуда в управлении мраморная лестница? А зал на пятьсот мест со сценой, как в Большом театре? А приемные, отделанные дубом? За счет наших такси! Излишки фондонакопления…

– Ничего, голубчики! – Шкляр махнул рукой в сторону окна, где, вероятно, угадывалось далекое управление. – Посидите без полированной мебели!

– Верно! – улыбнулся Тарутин. – А не хватит – в банке ссуду выколотим. Поверят – дадут.

– Догонят и еще добавят, – мрачно проговорил Мусатов. – Вы уж сразу новый автозавод закладывайте. Чего там!

– Это нереально, Сергей Кузьмич. А то, что я предлагаю, – реально. Это уже существует. Только разбросано по паркам, рассеивая и средства, и рабочую силу. Кустарщина. Собрать все под одну крышу. А за счет освободившейся территории можно расширить гаражи, оборудовать блоки…

– Вас никто не поддержит. Вы хотите узаконить частное предпринимательство…

– Не надо страшных фраз, Мусатов. – Тарутин поднял руки над головой. – Если то же самое делается подпольно, все терпят. Понимают – выхода другого нет. А если построить специальное предприятие, это уже диверсия под социалистическую экономику? И где вы усмотрели частное предпринимательство? Что, мы наживаться будем на этом? Ляпнули и сами не знаете что…

– Знаю. Когда из этого предприятия поплывут дефицитные самоделки на автомобильную барахолку, тогда убедитесь…

– Вчера на барахолке я одного маклака ущучил. Покрышки новые продавал. С нашим клеймом. И коробку меченую. – Шкляр выпрямил ноги, и в кабинете звуком электрического разряда раздался сухой хруст кости. Потом стал неторопливо укладывать блокнот в карман, что-то аккуратно при этом поправляя и смещая в сторону, чтобы блокнот лег поудобней.

– Ну. И что же дальше? – не выдержал Мусатов.

– А что дальше? Привел в милицию. Хорошо, успел вовремя с милиционером: он собирался уезжать. Составили протокол.

– Наш водитель?

– Нет. Со стороны. Студент какой-то. Говорит, у таксиста перекупил. Вижу – врет, а доказать не могу. Только и узнал, что зовут его Игорь.

– Бедный студент, значит, – произнес Тарутин.

– Бедный. На своем «Москвиче». Голубого цвета.

– Ну! – воскликнул Мусатов. – А каков он внешне? В очках?

– В очках. Как у мистера Твистера. С блюдце величиной. Темных.

– Он и есть. Зять нашей Раисы Карповны. Кладовщицы. Голубой «Москвич». Я сразу о нем подумал, точно увидел. У нас дачи неподалеку. – Мусатов засмеялся, поводя из стороны в сторону головой. – Его, кажется, Игорем и зовут… Как-то он меня от вокзала подвозил, разговорились…

– В каком отделении милиции составили протокол? – перебил Тарутин.

– В четвертом, – ответил Шкляр. – У автомагазина. За углом.

После ухода Мусатова и Шкляра Тарутин попытался было заняться текущими делами. Машинописные фразы располосовали лист бумаги. Это был отчет управления за третий квартал, полученный дня два назад. Полное благополучие и рост. Прекрасные перспективы. Даже можно увеличить план… Впрочем, так и увеличивают план для такси. С потолка. После радужных отчетов руководителей перед вышестоящим начальством. Чистый волюнтаризм…

Тарутин постучал ручкой о стол, пытаясь сосредоточиться. Не удавалось. Цифры расползались, налезали одна на другую, прятались. Что с ним происходит в последнее время? Жажда деятельности сменялась апатией, апатия переходила в тоску.

Возможно, и эта его жажда деятельности была не чем иным, как лекарством от тоски? И когда все образуется в его личной жизни, то перестройка, которую он затевает в парке, покажется обузой, ненужной трепкой нервов? В самом деле, ведь и без него парк существовал. Так все привыкли к сложившейся форме отношений, что не замечали ее пороков, как, вероятно, глубоководная рыба не замечает давящей тяжести воды. Если кого-то не устраивает положение вещей, то он увольняется из парка. Слава богу, шоферы везде нужны. Не уходят, значит, все в порядке. И не обернется ли еще большим хаосом дело, что он затевает? Годами формировалась система мышления людей, которыми он сейчас руководит. В конце концов, это особое объединение, когда человек, по существу, теряет контроль со стороны общества, оставаясь один на один с посторонним человеком в тесном пространстве кузова автомобиля. И собственное благополучие целиком зависит от личной инициативы, изворотливости, гибкости ума, расчета. Вот когда проявляются все черты человеческого характера: и хорошие и плохие. Да и сам таксопарк является логическим продолжением их методов борьбы за существование. Парк и таксисты – единое целое!

И если Тарутин задумал как-то перестроить систему отношений в парке, обернется ли это существенным успехом? И вообще… зачем это все ему?

Тарутин вздохнул. Бывают же люди точных, решительных поступков. Все им ясно в этой жизни. Никаких самокопаний, никаких эмоции. А что он?!. А? Уехать в Ленинград, заняться наукой в каком-нибудь автодорожном НИИ. Спокойно, солидно. В полном соответствии с его наклонностями…

Сухо щелкнул динамик селектора, и секретарь напомнила, что его ждут посетители, настало время приема по личным вопросам. Каждый вторник – с трех до пяти.

Первой на очереди была Глафира-мойщица, молодая, пышущая здоровьем женщина. Войдя в кабинет, она сняла косынку, освобождая копну завитых льняных волос. Ей давно была обещана квартира, а на последнем заседании месткома вновь обошли. Одна теперь надежда на директора, все говорят, что он человек справедливый, заступчивый…

– Кто же это говорит?

Та промолчала.

Тарутин перечитал заявление. Двое детей, муж, свекровь. И все в одной комнате… Но что директор мог поделать? Комиссия тщательно разбирала каждое дело. Оказались люди более нуждающиеся.

– Вот в кооператив я бы вам помог вступить. А комнату эту оставили бы свекрови, – произнес Тарутин.

Глафира всплеснула руками.

– В кооператив? С каких таких денег? У меня девяносто, и муж слесарит за сто двадцать.

Тарутин повертел бумагу.

– А что, Глафира Степановна, у вас девять классов образования. И вроде техникум.

– Лесотехнический, – с непонятной интонацией добавила Глафира.

– Не перевести ли вас в диспетчерскую? На сто десять рублей?

– Да нет уж, не надо, – испуганно воскликнула она. – Мне и так хорошо.

– Так ведь зарплата больше.

– Я к вам, Андрей Александрович, не жаловаться пришла на работу, а по другому вопросу.

Тарутин встал, разминаясь, сделал несколько шагов по кабинету.

– А если мы установим автоматическую мойку салона автомобиля, будете вы тогда держаться за свое место?

Глафира накинула косынку, пальцем заправила упругие завитушки волос.

– Давно грозятся… А эта автоматика и окурки будет выковыривать из щелей?

– И окурки. Высасывать. Пневматикой, – усмехнулся Тарутин.

– Ну, это мы еще посмотрим… А пока на мой век хватит. – Она направилась к двери.

– Послушайте, Глафира Степановна… Сколько вам остается за смену? Честно.

Женщина обернулась, дерзко вскинув выпуклые глаза на Тарутина.

– Все мои. А кооператив строить мне не хочется. Подожду. Улучшение жилищных условий рабочего класса – забота государства! – И вышла, аккуратно прикрыв дверь.

Тарутин в досаде хлопнул кулаком о ладонь. Рабочий класс! Выковыривает окурки из щелей в салоне да проводит мокрой тряпкой по резиновому коврику. А с такой легкостью бросается словами «рабочий класс». Чему-чему, а этому выучились. Ну, кто там еще на очереди из таких «рабочих»?

В кабинет вошла женщина с баулом в руках. Широкое курносое лицо. Ярко-красные губы. Челка.

– Таня Петухова. – Она уверенно протянула Тарутину ладонь. – Извините, что я вас тревожу, товарищ директор. Но по-пустому я бы не пришла, честное слово.

Тарутин без энтузиазма пожал пухлую ладонь, мучительно пытаясь припомнить, где он видел эту гражданку.

– Ларечница я. На углу мой киоск..

Тарутин вернулся к своему столу.

– Что же вы хотите?

Женщина села на край кресла и поставила на пол баул.

– Ну что вы в меня вцепились, Андрей Алексаныч? В торге предупредили, что киоск убирать будут с площади. Что вы вроде настаиваете.

– Видите ли…

– Таня… – кротко подсказала ларечница.

– Видите ли, Татьяна, лично против вас я ничего не имею. Но винная точка рядом с таксомоторным предприятием…

– Значит, у завода можно, а у парка нельзя?

– Не знаю, не знаю, – мучительно морщился Тарутин – Я отвечаю за свой участок.

– А за мой план кто ответит?

Тарутин молчал, всем своим видом выказывая неудовольствие этим визитом.

– Неужели два взрослых человека не могут договориться между собой? – осторожно произнесла женщина, – Ну подождите до весны, а, Андрей Алексаныч? Куда мне перебираться на зиму глядя?

Тарутин потянулся к кнопке селектора, чтобы вызвать следующего посетителя. Женщина вскинула руку, предупреждая его движение.

– А я вам подарок за это сделаю. – И, очевидно, по-своему истолковав удивление, мелькнувшее в широко расставленных темных глазах директора, торопливо добавила: – Дубленка есть у меня. Точно на вас. Серая, с пушистым воротником.

– Серая? – растерянно произнес Тарутин.

– Ага! С пушистым воротником. – Женщина тряхнула круглой головой с аккуратной, только что из парикмахерской, прической.

– Взятка?

– Уважение! – Женщина подняла короткий палец с ярко-красным, словно стоп-сигнал, ногтем.

– А если я милицию вызову?

– А свидетели? – в тон ответила женщина.

Она подобрала обвисшие ручки баула.

– Жаль, Андрей Алексаныч, – мягко произнесла женщина. – Такая дубленка себе хозяина найдет. Какого-нибудь кривоногого охламона из управления вашего. Напрасно вы себя шубы лишили. Другой ларек, поверьте, труднее взять, чем Берлин, я-то знаю… Просто вы мне приглянулись. Проходите, бывало, мимо, а у меня сердце замирает, честное слово. И не остановитесь…

Руки ее, белые, крепкие, падали вдоль туго натянутого голубого платья с металлическими пуговицами.

– Вот я и думаю: пойду сама к нему. А что касается ларька, гори огнем! Хотите – сама его руками этими порублю на щепки, если скажете.

Тарутин молчал. И никак не мог согнать с лица улыбку, гипсовой маской стянувшую кожу.

Женщина повернулась и пошла к двери. Баул тяжело тыкался в ее ноги…

Когда в кабинете появился заместитель директора по коммерческой части Цибульский, с лица Тарутина все не сходила странная гримаса.

– Чему вы улыбаетесь? – хмуро проговорил Цибульский.

– Так, Федор Лукич, забавно все…

Цибульский плюхнулся в кресло, положил на колени прозрачную тоненькую папку, вспорол серебристую змейку замка и вытащил несколько листов бумаги.

– Честно говоря, я уже смирился с вашим странным отказом от новых автомобилей. Я подумал: если человека поставили директором такой большой конторы, как наша, то этот человек должен крепко взвесить каждое свое решение. К тому же, как полагают специалисты, нервные клетки не восстанавливаются… Так вот, наконец прислали наряды на некоторые запасные части. Если вы и от них откажетесь, я подам заявление об уходе – так работать нельзя.

– Заранее предъявляете ультиматум, Федор Лукич? – Тарутин перенял из рук Цибульского наряды и положил перед собой на стол. – Вы не совсем четко представляете смысл моего отказа от новой техники. А смысл прост: обратить внимание министерства на наше положение. Не для того, чтобы провалить очередной месячный план. Мне кажется, я выбрал верное направление… Что касается запасных частей, то это другой вопрос, Федор Лукич! Не путайте божий дар с яичницей. Остается лишь сожалеть, что нам их мало выделили.

Цибульский свел у подбородка широко растопыренные пальцы рук. Смуглое его лицо было сосредоточенно.

– Да, мало. Но может быть гораздо больше. Нужны фонды.

Тарутин пытливо посмотрел на энергичный профиль своего заместителя.

– Фонды на выделенные запчасти предусмотрены.

– Нужны дополнительные фонды для непредусмотренных запчастей.

– Не понимаю вас, Федор Лукич.

– Скажите, что должно отличать меня, вашего заместителя по коммерческой части, от вас?

– Для начала внешность. Чтобы сотрудники нас не путали.

– И не только внешность, – серьезно ответил Цибульский. – Предприимчивость! Вот что меня должно отличать. Вы разрабатываете направление, я его осуществляю. И в наших с вами условиях предприимчивость – фактор немаловажный.

– Так-так, – улыбнулся Тарутин. – Что же вы хотите предпринять?

– Для начала – заручиться дополнительным фондом.

– А дальше?

– Дальше. Одолжить у вас, ну, скажем, рублей пятьсот.

– Вот как? – удивился Тарутин. – Для чего?

– Для представительства.

– Не много ли?

– Мало. Из своих столько же добавлю.

– Что-то я перестал вас понимать, Федор Лукич.

– Естественно. Вы никогда не были специалистом по коммерческой части… Моя должность, шеф, обусловливает обширные связи во многих областях жизни нашего города – от администрации оперного театра до влиятельных людей в торговых сферах. Так? Так. Иначе бы копейка мне цена как специалисту… – В тоне Цибульского звучала открытая ирония. И это снисходительное обращение «шеф»… – Некоторые люди с испорченным воображением обозначают подобное положение вещей малопочтенным словом «деляга», – продолжал Цибульский. – Но это, повторяю, от скудости воображения. Деловой человек – это да!

– Короче, Федор Лукич. Я начинаю путаться. К тому же у меня сейчас идет прием по личным вопросам.

Цибульский поднял руку в знак того, что нет дел важнее.

– Заранее хочу оговорить: что отличает делового человека от деляги? Деловой человек чтит уголовный кодекс, когда деляга им пренебрегает. Быть деловым человеком – это искусство… Для выполнения плана парку позарез нужны дефицитные запасные части. Верно? Но выделяют их нам в крайне ограниченных количествах. Как поступает деловой человек? Он берет выделенную для операции сумму и отправляется к другому Деловому человеку, работающему в торговых сферах. И покупает наиболее дефицитные и труднодоступные предметы – часы последней модели, магнитофоны…

– Дубленки, – иронически подсказал Тарутин.

– Именно… И весь этот товар он передает экспедитору, едущему за запасными частями в другой город. Там экспедитор встречается с людьми, от которых непосредственно зависит получение запасных частей, и продает им дефицитные товары. Рубль в рубль. Согласно магазинному чеку.

– Я все понял, – нетерпеливо прервал Тарутин. – Вы не в кабинете следователя, не надо деталей. Я все понял.

– Деловой подход заключается в том, чтобы расположись к себе людей, ведающих запасными частями, – не унимался Цибульский. Маленькие черные его глаза сверкали, как антрацит, руки касались то ручек кресла, то лацкана пиджака, то края директорского стола. – Теперь вы мне ответьте: на каком заводе нельзя найти излишков деталей, если очень хотеть их найти? К тому же для таких бескорыстных и услужливых людей, как наш экспедитор? И находят. И отпускают сверх лимита по дополнительному фонду.

– Даже за счет недопоставок другим предприятиям, – съязвил Тарутин.

– Это меня не волнует, Андрей Александрович. Каждый отвечает за свой участок. И, как ни странно, в обиде никто не оказывается. Вам возвращается ваша ссуда – и на этом операция считается закрытой.

Тарутин, не вытаскивая рук из карманов, пожал плечами.

– Черт знает что… Ну а те, из сферы торговли, им-то какой навар?

– У них тоже свой интерес. При торге есть гараж. Там тоже невесело с запасными частями. Вот мы им и выделим что-нибудь по перечислению. Так что все довольны. При абсолютной законности… – Обсудив еще несколько вопросов, Цибульский направился к выходу. В дверях он задержался. – Кстати, Андрей Александрович, вы будете вечером у Кораблевой?

Тарутин щелкнул пальцами – чуть было не забыл. Еще неделю назад Жанна Марковна пригласила его и нескольких сотрудников к себе на день рождения. Правда, с тех пор отношения между ними несколько осложнились. Жанна Марковна избегала появляться в кабинете директора, а если и появлялась, то держалась сухо, официально… Тарутин сейчас оказался в затруднительном положении. Он неопределенно повел головой.

– Сколько ей исполняется? – спросил Цибульский.

– У женщин об этом не спрашивают, Федор Лукич.

– Исключительно для выбора подарка. Ладно, подарю что-нибудь всевозрастное. Безразмерные чулки. – И подмигнув, Цибульский покинул кабинет.

А Тарутин еще некоторое время размышлял – пойти к Кораблевой или нет? Вечером он должен был встретиться с Викой. Забавно, если они вдвоем явятся к Кораблевой. А почему бы и нет? Хорошо, Цибульский напомнил…

В памяти всплыл разговор с Цибульским. Тарутин пытался определить свое отношение к тому, о чем с таким пылом говорил сейчас заместитель по коммерческой части. Внешне выглядело все вполне пристойно. В конце концов, не только Цибульский так поступает. А одними перспективными идеями парк не оздоровить, нужны конкретные ежедневные решения, иначе нечего будет оздоравливать. Он хозяйственник, директор. Или подать заявление об уходе, или действовать сообразно обстоятельствам… Это и есть работа…

Казалось, часть энергии, бьющейся в деятельном мозгу Цибульского, передалась и Тарутину. Даже настроение улучшилось. Он налил из графина полстакана воды. Сделал несколько глотков.

Необходимо созвать совещание. Есть в парке толковые люди, болеющие за производство. Пригласить начальников колонн, некоторых водителей. Неофициально. На чашку кофе. Побеседовать. Наверняка что-то наметится интересное. Не на одном совещании, так на другом.

Тарутин потянулся к календарю – наметить день такого совещания. Но его отвлек звонок внутреннего телефона. Еще не касаясь трубки, он уже был уверен, что звонит Кораблева. И не ошибся. Голос Жанны Марковны звучал напряженно. Она мучительно подбирала слова…

– Андрей Александрович, я пригласила вас сегодня… К себе…

– И что? Вы передумали?

– Нет. Не передумала… Но наши с вами… – Кораблева замялась.

– Я помню, Жанна Марковна. И приду. – Тарутин произносил слова своим обычным ровным тоном. – До вечера, Жанна Марковна, – добавил он после затянувшейся паузы и повесил трубку.

Время, отведенное для приема по личным вопросам, уже истекало. Надо торопиться.

Следующим был высокий парень, рыжеволосый, с бледным болезненным лицом. Войдя в кабинет, он вытащил аккуратно сложенный листок и положил на край стола.

– Здравствуйте, – спохватился парень и шмыгнул носом.

Тарутин указал на стул, но парень остался стоять, теребя в руках потертую шоферскую кепку. Вероятно, он ждал, что Тарутин, прочтя заявление, завяжет разговор. Но директор к заявлению не притрагивался.

– Вот. Хочу уволиться. По собственному желанию.

– Давно работаете?

– Не очень.

– Какая колонна?

– Пятая.

– У Вохты, значит? – проговорил Тарутин. – Что ж так? Лучшая колонна, а вы уходите?

Парень опустил глаза и молчал. Тарутин побарабанил пальцами, затем резко приподнялся, взял заявление и опустился в кресло.

– Чернышев, значит? Валерий Чернышев… – Тарутин вскинул глаза и посмотрел на молодого человека. – Чернышев! Это ты, что ли, в больнице лежал?

Парень кивнул.

– Ну, брат! Что же ты не явился ко мне, как выписался?

Тарутин вышел из-за стола. Парень был почти одного роста с ним. Рыжеватые брови соединялись на переносице бесцветным редким пушком. Волосы замяты кепкой. Низкий широкий лоб.

– Вот, значит, как ты выглядишь. Тогда-то я тебя не разглядел из-за бинтов… Как здоровье, Чернышев?

– Подлатали, – нехотя ответил Валера.

Тарутин обнял парня за мослатые плечи и подвел к креслу. Сам сел напротив.

– Как тебя встретили в колонне?

– Обыкновенно. Сдал бюллетень. Сказали, чтобы шел к машине.

Тарутин вспомнил о просьбе Жени Пятницына и делал вид, что он не в курсе событий.

– Ну а машина как? На ходу?

– Третий день ползаю под ней. Надоело.

– А где сменщик?

– Перешел на другую машину.

Помолчали.

Тарутину этот долговязый паренек казался симпатичным. Или он сейчас испытывал острое чувство вины перед ним за то, что все это время ничего не делал для выяснения обстоятельств драки? Засосали текущие дела, забыл. А ведь как тогда возмущался, ездил в больницу, выяснял, знакомился с его личным делом…

Валера догадывался о мыслях Тарутина и, вероятно, испытывал удовольствие от смятения директора. И вместе с тем, казалось, он бросал вызов Тарутину своим молчанием.

– Значит, увольняешься. По собственному желанию. А жаль… Понимаешь, Чернышев, мне очень нужны сейчас надежные люди. Дел в парке невпроворот. А такие, как ты…

– Какие? Вы меня и не знаете.

– Видишь ли… Я догадываюсь… Ты кому-то перебежал дорогу – тебе отомстили. Для порядочных людей это не метод убеждения. Стало быть, ты был неугоден подлецам… И вот, вместо того чтобы остаться, дать им бой, ты удираешь.

Валера с изумлением посмотрел на директора.

– Я еще и виноват? Ловко. Мало того, что я чуть концы не отдал. Мало того, что я вернулся в колонну, а на меня косятся как на прокаженного. На линию не могу выехать, «лохматку» свою растащенную не соберу. Мало этого! Я еще должен бой давать?! Нет, Андрей Александрович, это все слова красивые. Я лучше пойду песок возить, на душе будет спокойней. Научили. Спасибо. Теперь век молчать буду… Что я доказал тем, что заявил начальнику колонны о безобразиях на линии? Что? Ничего я не доказал!

Тарутин не ожидал такого взрыва ярости от застенчивого на вид паренька.

– Ко мне надо было прийти, – пробормотал он.

– Не успел. По дороге перехватили… А что толку-то? Вы и пальцем не пошевелили, чтобы выяснить. Совсем запамятовали. Или специально? Так спокойней?

Валера не мог удержаться. Прорвало. Он видел в. директоре частицу той несправедливости, из-за которой столько претерпел. И участие директорское ему казалось маской, скрывающей равнодушие. Сладкое чувство мести, пусть на словах… По глазам Тарутина он видел, что слова его достигают цели – ранят директора…

– Погоди. Что ты все в одну кучу, ей-богу? – проговорил Тарутин.

– Одна куча и есть! – выкрикнул Валера, замирая от собственной дерзости.

Тарутин переждал, паузой сбивая Валеру с воинственного настроя.

– Ты еще, Чернышев, мальчик. Все куда сложнее…

В парке сотни честных людей, что же, я их буду допрашивать, смуту сеять? Ведь никаких зацепок.

– Не знаю, – потупился Валера. – Только вокруг черт-те что творится, а вы чего-то ждете. Понимаю, сложно. А кое-кто думает, что директор размазня. Вот и выступают… Не мне вас учить, просто мнение свое высказываю, к слову…