Текст книги "Таксопарк"
Автор книги: Илья Штемлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)
И Кораблева точно поняла его настрой.
– Существенного ничего, – ответила она деловым тоном. – Драка произошла ночью. На заднем дворе парка, возле «тигрятника»… Парня отправили в Первую областную больницу. Чернышев. Валерий. Из пятой колонны.
– Пришлите мне его личное дело.
Кораблева кивнула.
– И не надо сообщать об этом в колонну.
4
Длинные окна-щели опоясывали все помещение ремонтной зоны у самой крыши. Они были выложены цветным стеклом. И в яркий солнечный день на бетонном полу укладывались красные, зеленые и желтые пятна, точно в детском калейдоскопе. В течение дня пятна перемещались с пола на белый растрескавшийся кафель стен, задерживаясь на вздыбленных мощным подъемником автомашинах. И казалось: машины, словно котята, сладко жмурят свои фары-глаза.
Поодаль от подъемников разместились три ремонтные ямы.
В одной из них под грустным автомобилем топтался слесарь Федя – бритоголовый коротыш в комбинезоне, облепленном множеством карманов, из которых торчали ключи, отвертки. Федя не доверял инструментальному ящику: не успеешь и моргнуть, как дефицитный инструмент исчезнет. Найди потом такой, из особой стали, сейчас их и не выпускают…
Лысая круглая Федина голова скользила над кромкой ямы, словно кукла над ширмой, и Федя беззлобно «шпаклевал» хриплым голосом и мойщицу Глафиру, которой лень было лишний раз плеснуть из шланга по днищу машины, и какого-то незнакомца, что шастает по ремзоне, подолгу задерживаясь у секций, и, присев на корточки, наблюдает, как Федя крепит коробку (сейчас незнакомец отошел, видно, надоело), и самого «мастера», который ездить не умеет, только технику гробит…
Олег Сергачев никакого внимания на «шпаклевку» не обращал – он сейчас был занят арифметикой: мойщице Глафире надо кинуть копеек тридцать, за балансировку двух колес – полтинник, механика ОТК не обидеть… Да, еще девчонке-смазчице чуть было не забыл. Забудешь, испортишь репутацию, потом не расхлебаешься… Кого же еще он должен умаслить? На складе? Черт с ней, не даст. Ведь просил отпустить сцепление, неловко с этим идти к директору. Нет, заартачилась: «Не могу, последние три штуки». А бывало, подмажешь, какой там приказ! Любую деталь отпускала без звука. Наверно, пугнули ее крепко…
«Не дам, и все», – подумал Сергачев с тоской. Он понимал: все равно дать кладовщице надо было. Не последний день он в парке… Впрочем, теперь уж как-то и неловко. Сразу надо было, когда из склада выходил, тоже пижон безмозглый. Муртазиха – баба злопамятная, не забудет…
Сергачев вздохнул.
Ну, от лысого этого карлика меньше чем трехой не отвертеться. Хоть и делает он в рабочее время и то, что ему по службе положено, за что зарплату свою получает, однако без трехи не обойтись. Во-первых, традиция! Во-вторых, неспроста же Федя перепустил на пост сергачевскую машину вместо другой, очередной. Ценить надо…
Федя кивнул на стоящего в стороне пожилого незнакомца.
– Слушай, кто это крутится тут? Что-то раньше я его в парке не примечал.
Внешность мужчины показалась Сергачеву знакомой. Бледное лицо, впалые щеки. Кажется, это он сидел в приемной директора…
– Давай, давай! – прикрикнул Сергачев. – Мне еще смену откатывать.
Федя и так работал споро и точно. Каждое движение рассчитано на максимальную отдачу. Достаточно ему коснуться инструментом гайки или болта, как деталь сама по себе садилась на место…
Его помощник, рослый парень, понимал своего маленького бригадира с полуслова и вел себя подчеркнуто уважительно. Главная его задача, как наставлял Федя, заключается в том, чтобы не мешать. Подал нужный инструмент, развернул агрегат, чтобы сподручней было монтировать, и все. И молчи! Говорить будет Федя…
– Что главное в нашей работе? – вслух размышлял он. – Мелочи! В любом деле мелочи важнее всего, а в автомобиле это, как говорится, квинтэссенция! – Федя поднял вверх большой палец, чтобы подчеркнуть важность своего сообщения. Или особое уважение к такому красивому слову. – Потому как людей возим. Ясно?
– Ясно. Квинтэссенция, – повторил помощник. – А что это?
Федя молчал, внезапно проявляя повышенный интерес к какой-то детали.
– Уксусную эссенцию знаешь? – вступил Сергачев. – Ту, что Федя уважает. А это то же самое, только квинт. Ясно?
– Ясно, – серьезно ответил парень.
– Между прочим, я и три звездочки уважаю. Так что беги в магазин, мастер, обед скоро.
– Пить на работе грех, – возразил Сергачев.
– За рулем – грех, – согласился Федя. – А после работы – мероприятие! Одобряем государственную монополию на торговлю спиртными напитками, вот так!
Он хотел еще что-то добавить, но сдержался: рядом с модными замызганными туфлями Сергачева он увидел тупорылые ботинки того незнакомца.
Федя высунул голову из ямы.
– Говорят, в парке шпионов ищут. Ты, Олег, не слышал?
Незнакомец присел на корточки.
– Я не посторонний. Я новый сотрудник таксопарка, – холодно пояснил он. – Фамилия моя Шкляр. Максим Макарович.
На хитроватом лице Феди появилось радостное выражение. Он вытащил из кармана кусок ветоши, тщательно вытер руки.
– Очень рад! Федор Маслов, слесарь шестого разряда… Вы не обижайтесь, не люблю незнакомых на посту.
– Значит, совесть нечиста, – произнес Шкляр. – Взятки небось берешь. Чаевые.
Федя заморгал короткими ресницами. Странно как-то. Прямо так, в глаза, с первого знакомства.
– Да нет… просто боюсь – инструмент сопрут. Он у меня ценный. А вы случайно инструмент по дороге в карман не опускаете?
– Не интересуюсь, – в тон проговорил Шкляр.
– Вот и хорошо, – миролюбиво согласился Федя. – Я-то думал…
– А я вот не думаю, уверен, – сварливо прервал Шкляр. – Видел, как этот удалец мимо всех промчался на пост. Верно, посулил тебе и промчался.
Шкляр поднялся. Теперь он оказался одного роста с Сергачевым. И проговорил, глядя в глаза Олегу:
– Вообще ты парень нахальный. К директору утром ворвался, чуть с ног меня не сшиб.
Сергачев оторопело оглядел Шкляра. Шутит тот или всерьез?
– Как твоя фамилия-то? – наседал Шкляр.
Сергачев пришел в себя и сплюнул сквозь зубы.
– Вот что, отец! Чтобы я тебя искал по всему парку с фонарем и не нашел!
Шкляр погрозил длинным худым пальцем.
– Так же и тебя предупреждаю!
И отошел.
Сергачев и Федя с изумлением проводили его тощую фигуру до самого выхода из зоны.
– Набирают психов, – произнес Сергачев и еще раз сплюнул. – Его дело!
Федя вылез из ямы. Молча сбросил на пол ломик, коловорот, цепь. Поправил распиханные по карманам ключи, отвертки. Шлепнул ладонью по капоту: мол, готово, съезжай с поста.
У него явно испортилось настроение.
Отогнав машину в угол двора, Сергачев по узкой плачущей лестнице поднялся на второй этаж, в кабинет начальника колонны, за путевым листом.
Майор бронетанковых войск в отставке Константин Николаевич Вохта сидел за обшарпанным канцелярским столом, подперев ладонями подбородок. Казалось, он дремал: его и без того небольшие глаза уменьшали толстые бинокулярные линзы очков. Перед ним лежала толстая пачка путевых листов – итог работы за вчерашний день. И рядом пачка потоньше – листы водителей, чей рабочий день еще не начался…
Вохта давно уже выписал все, что его интересовало по колонне: платный километраж и общую выручку. Все выглядит вполне прилично, только вот коэффициент, будь он неладен, очень уж низкий за счет холостого пробега. Семьдесят процентов вместо восьмидесяти пяти. И никак не поднять. А все из-за новичков. Водителей опытных не хватает, вот и набирают прямо из автошколы. Им бы песок возить, так нет, в такси сажают. Выполнишь с ними план, когда свой парк найти не могут?..
Вохта взглянул на Сергачева и вздохнул.
– Справился?
Сергачев пожал плечами и молча протянул руку за путевым листом.
Короткими толстыми пальцами Вохта принялся перебирать стопку.
– Ты, Сергач, на меня обижаешься, знаю… А я специально. Зарываться ты стал больно, мол, и без меня жив будешь. Ну и что? Покрутился? Понюхал замок на складе у Муртазихи? Понял, что я вам отец родной? То-то же. Гордыня, она, брат, многих под горькое похмелье подводила. Хорошо, тебе еще директор помог…
– На сколько выпускаете? – прервал Сергачев.
– А ты не спеши, не спеши. Слушай, когда тебя учат…
Вохта нашел наконец путевой лист и склонил голову, просматривая запись. Розовое темя едва прикрывали коричнево-бурые крашеные волосы.
– Нарисую я тебе одну смену. После ремонта. По закону.
– С каких это пор вы стали такой законник? – не удержался Сергачев.
Вохта пожевал губами, раздумывая, ответить или нет. Взял со стола ручку и, сдвинув лист под углом, наложил резолюцию.
– И долго мне без сменщика ходить? – спросил Сергачев.
– Неужто уже от Яшки Костенецкого оправился?
– Оправился, – усмехнулся Сергачев. – А вы?
– Что я? Не видал я таких. Горлопан он был, твой Костенецкий. Шпана. Хоть и возрастом солидный. – Вохта сунул лист в широкую ладонь Сергачева. – Подберу тебе сменщика, не беспокойся.
– Там один паренек на «лохматке» мастерит. Может, переведете ко мне?
– Кто это?
– Слава. Фамилию не знаю.
– И он без сменщика?
– В больнице его напарник. Отлеживается! – Вопреки желанию голос Сергачева прозвучал резко и многозначительно.
Вохта поднял глаза, словно блеснул под солнцем лист кровельного железа.
– Ты о чем, Сергач? – Он вновь уперся ладонью в подбородок.
И Олег почувствовал неприятную пустоту где-то между ребер.
– Я ни о чем… Говорю, Славка тот сейчас без сменщика. А мне одному трудно с ремонтами всякими…
– Ладно. Ступай. Я подумаю об этом, – прервал Вохта обычным своим тоненьким голосом. – Кстати, если хочешь, прихвати пару часов. Семь бед – один ответ. Коэффициент у тебя хороший, так что шустри, мастер.
Сергачев сунул путевой лист в карман и направился к двери. Он чувствовал на спине взгляд маленьких глаз. Казалось, они щекочут, заползают под пиджак, словно липкие щупальца. Теперь-то он понял, почему Муртазиха его из склада шуганула, – без Вохты тут не обошлось… Придет время, и он схлестнется с Вохтой. Клочья полетят…
Оказавшись в коридоре, Сергачев с силой пнул ногой урну, припечатав ее к стене. Несколько скучающих шоферов удивленно оглянулись на Сергачева. Среди них был и Слава. Сергачев кивнул Славе и отошел с ним в сторону.
– Слушай, сколько прошла твоя «коломбина»?
– Четыреста тысяч.
– А моя сто двадцать. Сцепление поменял сегодня. Вообще как новая.
– Ну и что? – Слава не понимал, куда клонит Сергачев.
– Переходи ко мне менялой.
Слава пожал плечами. Предложение было заманчивое. Новичкам хорошие машины доставались редко, да и то по знакомству. И Слава с удовольствием бы согласился. Только…
– Когда-а-а еще твой напарник выпишется, – подталкивал к решению Сергачев.
Конечно, Слава и сам мог решить свою судьбу. С Чернышевым он познакомился только в парке, и обязательств друг перед другом никаких у них не было, все верно.
– Я поговорю сегодня. Схожу в больницу, – произнес Слава.
Сергачев достал три рубля. Подумал. Отложил один рубль: на линию нельзя выезжать пустым. Хотя бы для ГАИ, на штраф, мало ли…
– Вот. Купи ему что-нибудь. Фрукты… Небось с этой «лохматкой» в кармане сквознячок. Сам когда-то мучился.
Слава молчал. Предложение Сергачева, понятное дело, было точно подарок. Сразу и не верилось…
– Послушай, а если начальник скажет «нет»?
– Согласовано! – со значением ответил Сергачев. – Я условие поставил.
– Условие? Вохте? – В голосе Славы звучало сомнение.
Сергачев пожал плечами: как знаешь. И повернулся.
Слава забежал ему дорогу.
– Не обижайся, мастер… Я к тому… Сам-то ты столько дней загорал, выползти не мог из парка, ремонтировался – понятное дело: Вохта от тебя отвернулся. А тут – условия ему, смешно, да…
Сергачев взглянул в виноватые глаза парня.
– Это я от него отвернулся, ясно? Я! Вохта хотел, чтобы все помалкивали, когда он своим прихлебалам новые машины раздает. А я взял и выступил на собрании. Вот он и мстил мне! Подергайся, мол, с ремонтом, понюхай замок на складе у Муртазихи. Поучить меня хотел. Учитель выискался! Тут я к директору… Я и до министра достучусь, если обида…
Слава испугался. Чего доброго, Сергачев передумает брать его сменщиком.
– Да я так, – бормотал торопливо Слава. – Не обижайся, честно.
Сергачев мазнул взглядом по его унылой физиономии. Улыбнулся.
– Ладно. Покрутишься в парке с мое, разберешься.
Слава понял – прощен. Посветлел лицом.
Сергачев сунул ему в карман деньги, предназначенные для больного Славкиного напарника, и пошел вниз по лестнице.
Надо еще пройти медицинский осмотр, как обычно перед выездом на линию. Получить талоны на бензин…
В медпункте никого из шоферов не было. Фельдшер Тая читала «Графа Монте-Кристо» и грызла семечки, аккуратно складывая шелуху в пепельницу.
Сергачев придвинул стул и сел.
– Рабочий номер? – Тая отстранила книгу.
– А то не знаешь? – подмигнул Сергачев.
Тая строго нахмурила светлые брови.
Сергачев задрал рукав и положил на край стола сильную белую руку.
– Одна тысяча пятьдесят два мой номер.
Тая нащупала пульс и принялась считать, шевеля полными губами.
– На простое был, Таечка. Пить не с чего.
Тая занесла данные в тетрадь и приложила штамп к путевому листу. Расписалась.
– У всех у вас пить не с чего. Только откуда пьяницы, непонятно.
Сергачев поднялся, опустил рукав и застегнул пуговицу.
Он пересек двор и остановился у распахнутого окна раздаточной.
– Пятьдесят! – и протянул путевой лист.
Раздатчица отсчитала десять пятилитровых талонов.
– Покрупней нет? – Сергачев был недоволен. Талоны мелкой фасовки вечно куда-то девались.
– И такие сойдут. – Раздатчица вернула путевой лист.
Теперь осталось лишь отбить время выезда у диспетчера, что Сергачев и поспешил сделать…
Вообще с приближением момента выезда из парка на линию он почти всегда замечал за собой странное состояние – ускорение! Во всех своих поступках. Он спешил закончить мелкие дела, невнимательно слушал приятелей… Скорость незримо вливалась в его тело в преддверии той реальной, ощутимой скорости на линии. Странно! Все пять лет работы на такси он замечал в себе эту перемену перед каждым выездом.
«Нервное, – говорил старый шофер Григорьев. – Бывает. Вроде память о том, как выезжал на линию в первый раз».
Возможно, старик и прав. Первый раз Сергачев выезжал на линию трудно и долго. Несколько дней ремонтировал машину и, естественно, только и мечтал поскорее покинуть парк…
Сергачев откинул капот, перекинул тумблер секретки: в правом верхнем углу покатого лобового стекла по-домашнему тихо заструилась «сонька» (так прозвали в парке зеленый фонарик)… Вода, масло, тормозная жидкость… Надо еще раз проверить тормоза, для себя ведь. Сергачев замкнул зажигание. Хрипло и радостно заворчал стартер. Где-то внутри, в утробе двигателя, проснулись четыре поршня-молодца. И принялись разминаться, точно делали утреннюю гимнастику, бег на месте… Сергачеву даже казалось, что они подглядывают за ним сквозь какие-то невидимые ему щели. Чтобы не пропустить самого важного момента – включения передачи…
«Попрыгайте, разогрейтесь, – проговорил Сергачев. – А я пока делом займусь». Он сверил показания таксометра с записью в путевом листе. Все совпадало. Правда, общий километраж немного отличался – пока крутился в парке, набежала какая-то мелочь… Так. Теперь проверить главное – тормоза.
Он включил скорость и резко нажал на акселератор. Четыре молодца в чреве двигателя возмущенно взревели: слишком уж грубо.
Машина рванулась с места.
Сергачев нажал на педаль. Машина, взвизгнув тормозами, замерла на месте.
Все в порядке.
«Ладно, милые, потолкуйте тут без меня. Хорошо, у нас пока нет энергетического кризиса, бензин дешевый». – И он поспешил отбить время выезда.
Диспетчер вставил уголок путевого листа в прорезь штамп-часов и нажал кнопку.
Теперь все! Считается, что машина покинула парк.
С этого момента время работает на план.
Впереди двенадцать часов работы плюс полтора часа на обед.
Впереди асфальт, колдобины, люки большого города.
Пешеходы!
Посадки! Высадки!
Вокзалы, рестораны.
Улицы, улицы, улицы.
Переулки, площади, тупики.
Пассажиры, пассажиры. У каждого свой характер, свое настроение.
У каждого своя история – радостная или печальная.
Запахи, запахи…
Под тихий перестук таксометра.
План, план, план.
И так двенадцать часов плюс полтора на обед.
Согласно законодательству и с благословения профсоюза: день на линии, день дома…
Сегодня Сергачев выедет только на восемь часов плюс час на обед…
Растрепанные вербы над каменным забором бывшего рынка поводят зелеными ладонями, точно приглашая скорей покинуть парк.
Все готово!
Сергачев повел машину к главному выходу.
Начиналась работа…
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Больница всегда внушала Славе чувство почтения – сам он болел редко, да и то всегда дома отлеживался. А вот когда приходилось навещать кого, робел.
Палата находилась в конце длинного школьного коридора, рядом со столиком дежурной. Слава сдержал шаг – не вызвать бы недовольства строгой женщины с крахмальной бабочкой на голове. И виновато юркнул в палату.
Валеру Чернышева он узнал сразу – тот один и лежал в палате, две другие кровати были пусты.
Слава осторожно приблизился.
Веко правого глаза дрогнуло под белым марлевым тюрбаном и приоткрылось, показывая Славе воспаленный белок, второй глаз был забинтован.
– А… Славка, – губы слабо шевельнулись в улыбке. – Садись.
Слава растерялся. Он и не предполагал, что у Валеры окажется такой беспомощный вид. Какая-то потасовка, и так всего перебинтовали… Он осторожно придвинул щербатый лимонный табурет и сел.
– Как дела, мастер? Больно? – бодрясь, произнес Слава.
– Сейчас не очень. Голова только к вечеру начинает. А так ничего, – Валера был рад приходу и старался улыбаться.
– Здорово тебя шлифанули, – вздохнул Слава. – Гады. А кто – так и не видел?
– Темно было. И неожиданно… Ну как аппарат? Бегает? Ты уж извини, так получилось…
– Да ну! Бывает. Не стоит вспоминать, – отмахнулся Слава.
Дело в том, что Валера зацепился крылом машины о столб, а отремонтироваться так и не успел: в тот же вечер его избили в парке, на заднем дворе…
– Мы тебе тут с Олегом яблоки купили. Сок манго. Конфет…
Слава принялся выкладывать на тумбочку содержимое сетки.
– Напрасно ты. У меня всего полно. Это с каким же Олегом? Что-то не припоминаю.
– Откуда ж тебе знать? Работаешь-то без году неделя… Длинный такой. Покажу еще. Я и сам с ним толком незнаком. Сергачев вроде фамилия.
Валера приподнял забинтованную голову с подушки. Бледные пальцы его руки стянули в комок край одеяла.
– Вот что… Отнеси эти яблоки обратно.
– Не понимаю.
– Отнеси, говорю, обратно. И швырни ему в морду.
Он уронил голову на подушку.
В сетке еще оставалось несколько зеленовато-золотистых продолговатых яблок. Слава пропустил сетку между коленями и принялся ее раскачивать. Яблоки, наподобие диска маятника, показывались то с одной стороны ноги, то с другой…
– Можешь толком-то рассказать? – наконец произнес Слава.
Женский голос громко крикнул в коридоре:
– Андреев! В процедурную. На укол.
Мужской голос что-то послушно ответил.
И опять тишина…
Валера пригладил ладонью скомканный край одеяла.
– В белых тапочках бы я видел этого благодетеля.
– Он ведь от души, – слабо возразил Слава.
– Плевать мне на его душу, ясно? Крохобор он…
Валера говорил торопливо, облизывая тонкие бледные губы.
Слава слушал напряженно, чтобы ничего не упустить, ведь надо будет что-то ответить, что-то решить. Но всего уловить не удавалось… В рассказе появился какой-то таксист с птичьим лицом, не Сергачев, другой. С него, как понял Слава, все и началось… Таксист с птичьим лицом нахально «заряжал» в аэропорту, требуя по трехе с клиента. И те уже было согласились, как появился Валера и предложил отвезти их по закону, согласно счетчику. Клиенты тут же перетащили свои чемоданы. А «птичье лицо» начал угрожать Валере… В это время подкатил Сергачев. Узнав, в чем дело, он «с ходу включился напрямую». Так, мол, себя вести не принято, если ты настоящий мастер, а не скобарь. В городе на всех хватит пассажиров, зачем же отбивать клиента, если тот на крючке. Словом, начал «вешать лапшу», точно классный лектор… К тому же Сергачев так поставил свой аппарат, что никак нельзя было отъехать. И когда Валера принялся выруливать, то задел о столб и покалечил крыло…
Валера устало смолк.
– Что же дальше-то? – Славе не терпелось узнать, чем же закончилась эта история.
– Приехал в парк. Рассказал. Вохта сверил по номеру. Назвал фамилию Сергачев, а второго, с птичьим лицом, я не запомнил… Я сказал Вохте, что пойду к директору, к парторгу… А сходить так и не успел… Врачи говорят, палкой меня саданули. Я-то не помню. Сразу отключился… Еще говорят – хорошо обошлось…
– Ну и ну, – вздохнул Слава. – Думаешь, Сергачев?
– А почему бы и нет? – угрюмо произнес Валера. – Теперь яблоки прислал, умаслить хочет, паразит.
– Он сказал, что и пальцем тебя не тронул. А кто ударил, не знает… Искренне вроде говорил…
В глубине коридора вновь раздался раздраженный женский голос, призывающий какого-то Андреева зайти в процедурный кабинет на укол. И опять тот же мужской голос что-то послушно ответил…
По подоконнику гулял крупный голубь, похожий на курицу. Склонив голову, он пытался разглядеть что-то в палате. Может быть, Славу. Или то, что стояло на тумбочке: фарфоровую полоскательницу, стакан с кефиром…
– Ты, Валерка, знаешь, куда пришел работать? – мягко проговорил Слава. – В таксомоторный парк ты пришел. Тут свои правила игры.
– Ну и что?
– А то. Не подумай, что я оправдываю. – Слава старался себя сдержать. – У меня сосед таксист. У него денег как грязи. Во! – Слава коснулся ребром ладони подбородка. – И машину купил, дачу построил. С зарплаты, что ли?
– Ну?
– Что ж ты против всех пойдешь? Да и, честно-то говоря, сам ты зачем пришел в таксопарк? Возил бы песок… Ладно, отдыхай. А то разволновался… Я к чему? Близко к сердцу принимаешь, понял? Ты в какой школе учился?
– В шестой.
– Ну? И я в шестой! – изумился Слава. – Что-то я тебя не помню… Правда, я армию отслужил. А ты не служил?
– Пока нет.
– У тебя по литературе тоже была эта… конопатая?
– Татьяна Павловна?
– Во-во… Ну, мы давали на ее уроках, – воодушевился Слава. Он был рад, что разговор пошел по иному руслу. Он все время хранил в себе весть о том, что решил перейти напарником к Сергачеву, да выпускать эту весть сейчас Славе расхотелось, хоть и разозлил его чудак – какое ему дело до других? У каждого своя голова. Ничего, пусть только Валера выйдет из больницы, тогда Слава поучит его уму-разуму…
А Валера, в свою очередь, разглядывал Славу покрасневшим глазом. В такси сменщики не видят друг друга месяцами, от ТО-2 до ТО-2 [1]1
ТО-2 – второе техническое обслуживание, периодический профилактический ремонт.
[Закрыть]. Один сдает машину ночью. Второй заступает утром. И так через день… Если что надо, пишут записки… К тому же Валера и Слава пришли в парк всего месяц назад…
– Помню, как-то ей мышь на урок притащили. В баснях Крылова. Вырезали внутри ямку и прикрыли обложкой, понял? Значит, она еще в школе? Забежать бы как-нибудь.
– Татьяна Павловна на пенсии, – ответил Валера.
– Ну? – почему-то удивился Слава. – А вообще-то она интересно рассказывала. Значит, мы с тобой в одной школе учились? Выходит, родственники.
– Выходит.
Валера перевел взгляд на матовый шар посредине белого немого потолка. Целыми днями он смотрел на этот шар. Исполосованный трещинами шар каждый раз представлялся чьим-то лицом. Вот и сейчас он превратился в какое-то изображение. Знакомое. Только кто это, Валера не мог понять…
И самое странное: шар, кажется, заговорил, улыбаясь глазами-трещинками.
– Как дела, Чернышев?
Взгляд Валеры сполз с потолка и удивленно остановился на лице Тарутина. Потом вновь взметнулся вверх, точно желая убедиться, что светильник под потолком и лицо вдруг выросшего в дверях человека не связаны друг с другом.
Слава поднялся навстречу директору, нелепо приподняв плечи, чтобы удержать сползающий халат.
Тарутин подошел к кровати.
– Не слишком ли тебя… запаковали? попытался было пошутить Тарутин.
– А ну их, – устало вздохнул Валера. Беседа со Славой его измотала. – Жарко.
Дольше разглядывать больного было неловко, и Тарутин обернулся к Славе.
– И вы работаете в парке?
Слава кивнул.
Появление директора было неожиданным. В ладном халате Тарутин выглядел весьма представительно.
– Поначалу я думал, профессор вошел, – тихонечко улыбнулся Слава.
– Яблоки принесли? – Тарутин окинул взглядом висящую на согнутом Славкином пальце сетку.
Слава тотчас принялся выкладывать на тумбочку оставшиеся яблоки. Валера смотрел в сторону. Не будет же он при директоре возвращаться к малоприятному разговору.
– Так я пойду, – произнес Слава.
Тарутин протянул Славе руку, точно подталкивая его к выходу. Слава это понял, скомкал прощанье и торопливо вышел.
Придвинув табурет, Тарутин сел. Давно он в больнице не был. Шесть лет. С тех пор, как умерла жена.
– Хорошая палата, – произнес он.
– Ага, – согласился Валера.
Он все пытался догадаться, с чем пожаловал директор. Но главное, он мучительно пытался вспомнить, как зовут директора. За короткое время работы Валере не приходилось сталкиваться с ним.
– Ты один в палате?
– С утра была выписка…
– Меня зовут Андрей Александрович, – перебил Тарутин.
– Я знаю, – пробормотал Валера.
– Как все это произошло?
Чернышев повел по воздуху рукой, он и сам не знает, как произошло.
– Ну… шел я задним двором. Слышу, кто-то меня нагоняет… Больше ничего не помню. Отключился.
– У тебя были враги в парке? Ну, скажем, недруги.
– Вроде не было. Не успел.
– И на линии ни с кем не сталкивался?
В палату энергичным шагом вошла невысокая пухлая сестра со шприцем в руках.
– Опять, – вздохнул Валера.
– Здоровее будешь. – Сестра откинула одеяло.
– Может, в руку, а? – взмолился Валера.
Тарутин встал и отошел к окну.
Голубь, прихрамывая, проковылял к дальнему краю ржавого подоконника. Остановился, боком глядя на Тарутина… В больничном саду прогуливались люди в длинных серых халатах, поверх которых были накинуты пальто. Сверху они напоминали голубей…
Тарутин вспомнил, как он бродил по этим аллеям с женой перед ее операцией. Тогда, кажется, не было асфальта. И фонтана того не было с каменным журавлем в центре.
– Вы, товарищ, не задерживайтесь. У больного мозговые явления, – с порога произнесла сестра.
Тарутин присел на край табурета.
– Ты уж извини…
– Нет-нет, что вы, – Валера старался улыбнуться.
– Я ведь тоже в парке недавно. Не все еще понял.
– Наверно… все не так и сложно, – робко вставил Валера.
– В общем-то да. Все до удивления просто. И это самое сложное. – Тарутин потянулся за папиросами, но спохватился и забарабанил пальцами по коленям. После предупреждения сестры неловко было вести этот разговор. – Ладно. Перенесем беседу, – решительно проговорил Тарутин и тронул прохладную руку Валеры.
Он шел аллеей больничного парка.
Деревья, покрытые осенними листьями, были похожи на золотых рыбок. И дорожки усыпаны желтыми листьями, словно золотой чешуей. У дуба, в конце аллеи, должна стоять деревянная скамья.
Все так и было. И дуб, и черная влажная скамья с трещинками, поросшими зеленой плесенью. А в углу кто-то неровно вырезал ножом «В + П = до гроба»… Здесь, на скамье в больничном парке, этот символ обретал особый смысл.
Тарутин присел на скамью, прикрыв спиной вырезанные буквы.
Папиросный дым поднимался вверх, выворачивался, распадался, принимая за короткий срок своей жизни облик то дерева, то хижины, то человеческого лица со смутно знакомыми чертами…
Тарутин все чаще ловил себя на мысли, что с годами он забывает, как выглядела его покойная жена. И если бы не маленькие паспортные фотографии, что лежали в его столе, он и вовсе забыл бы ее облик. Прожили они всего два года. До удивления одинаковые два года – утро, день, вечер, ночь… Любил ли он ее? Непонятно. Когда она умерла, а умерла она тихо, не заметно, как и жила, Тарутин обнаружил, что ничего не изменилось: те же утро, день, вечер и даже ночь. Точно она вошла и вышла…
Как она непохожа на суматошную Марину. С ее изменчивым настроением. Копной черных путаных длинных волос. Торопливой речью, когда кажется, что слова не следуют чередой согласно правилам грамматики, а наскакивают друг на друга, словно враги. В то короткое время, что они виделись, Тарутин чувствовал, что заболевает странной болезнью, когда хочется орать, стучать, что-то доказывать. Он крепился изо всех сил…
Дня два он приходил в себя, но затем испытывал желание вновь видеть Марину. А Марина его встречала так, словно не было почти недельного перерыва. Она даже не отвечала на его приветствие, тотчас швыряя в Тарутина слова, будто не после точки, а после запятой. И слова ее вновь разбегались по маленькой квартире как угорелые, наскакивая на банку кофе, на новый брючный костюм, на какого-то зануду Николаева, начальника Марины… Словом, на все, что являлось объектом внимания Марины в данную секунду. И как Тарутин ни сопротивлялся, его каким-то образом затягивала эта бешеная пляска слов, он старался не очень отставать. И поэтому весьма утомлялся. У него был другой характер…
Тарутин поддел носком желтый покоробленный лист. Перевернувшись, лист стал похож на пепельницу.
Скрываясь за высоким кустарником, проехало такси и остановилось у больничного подъезда.
Вскоре по каменным ступенькам поднялся парень в спортивном кепи с длинным козырьком. Тарутин узнал его. Это был Женя Пятницын, комсомольский секретарь парка. Приехал навестить Валеру. Тоже забот хватает у парня, не позавидуешь. Но молодец, хлопочет…
Тарутин поднялся.
Надо возвращаться в парк. На сегодня намечалось еще два серьезных вопроса: совещание с начальниками колонн и совещание в управлении горавтотранса. Вызывались директора всех парков. Тарутин не любил совещаний в управлении, ничем хорошим эти совещания не заканчивались. Совещания никогда не проводятся ради послабления, наоборот, ради закручивания. Но, как ни странно, после каждого последующего закручивания предыдущее казалось послаблением. Забавная человеческая психология…
Тарутин сбросил пепел в желтую ладонь листа и вновь втянул в себя горьковатый дымок. И тут совершенно четко он понял, кого напоминает зыбкий табачный дымок – ту самую Викторию Павловну, «просто Вику». Женщину, которая забыла в такси сумочку. Он ясно видел ее подсиненные глаза и чуть приподнятую верхнюю губу.
2
Тротуары были заполнены людьми. Казалось, их удерживает вдоль поребрика мощное магнитное поле. Временами на каких-то участках поле ослабевало, и людей выносило на мостовые, а некоторые вообще перебегали улицу, как эта женщина – бежит, повернувшись затылком к автомобилям.
Сергачев надавил на педаль. Тормоза нервно вскрикнули.
Женщина испуганно засучила ногами, не решаясь выбрать направление, наконец рванулась в сторону, грозя Сергачеву белым, как сырой крендель, кулаком. Сергачев едва удостоил ее взглядом – он оценивал небольшую очередь, что выстроилась на стоянке у кинотеатра на противоположной стороне: стоит заруливать или проехать дальше, пользуясь тем, что разворот метрах в двухстах отсюда…
