Текст книги "Таксопарк"

Автор книги: Илья Штемлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

Первым вытянулся военный с портфелем в руках. За ним старуха с огромным чемоданом у ног. Остальных разглядывать уже ни к чему…

От военного выгоды мало, известное дело. Военные расплачиваются строго по счетчику, а если и оставят гривенник, так с видом генерала, вручающего орден. К тому же душу вымотает, оговаривая все повороты и переулки, выбирая короткий путь. Не любят военных таксисты, правда, не всех, солдаты – другое дело, у них душа нараспашку, только толку от них мало… Ну а старушка известное дело! Хотя иной раз попадаются такие старушки, будьте нате! Но эта не такая, у Сергачева глаз наметанный…

Кто-то справа от тротуара махнул рукой – не стоит останавливаться, паренек-пэтэушник: пусть едет в автобусе, здоровее будет, локтями поработает. Общий массаж укрепляет организм…

За углом, метрах в трехстах отсюда, ресторан «Ладья». Правда, в это время дня клиент там жидковатый, все служащие. По обеденному меню: комплекс с киселем – полтинник. Отобедают и всей компанией сбрасываются на такси по гривеннику… Но все может быть, вдруг и заплывет какой-нибудь кит! Да и холостой пробег пустяковый – до разворота и обратно, на стоянку у кинотеатра метров четыреста, явно больше, чем до ресторана «Ладья»…

И Сергачев повернул за угол. Стеклянная тарелка с буквой Т словно мишень над тротуаром. Первыми в очереди четыре девушки, наверняка «комплексный обед». За ними – мужчина с дамой… В зеркало заднего вида Сергачев заметил, что его нагоняет салатовая «Волга», и сбавил скорость. «Волга» обошла его, призывно мигая поворотным сигналом. Кажется, Григорьев за рулем. Вот пусть он и подберет этих четырех козочек, не жалко. Григорьев работает, как трамвай. Сергачеву такая роскошь ни к чему. Правда, девочки довольно приятные с виду: коротенькие плащи, сумки через плечо… Пусть порадуется старичок. А Сергачев за время простоя покидал рублишки в парке, компенсировать надо.

Девушки бойко расселись, и Григорьев освободил стоянку.

Теперь все дело в сноровке. Надо так подать машину, чтобы женщина села первой, а мужчина справа от нее, ближе к рабочей двери [2]2
  Как правило, в такси левая задняя дверь нерабочая, в целях безопасности и необходимости – открывается только с внешней стороны.


[Закрыть]. Сергачев проехал ровно столько, сколько было необходимо, и, проворно обернувшись, приоткрыл дверь. Да так, что отпихнул ею гражданина от его спутницы, и женщине ничего не оставалось, как первой проникнуть в салон. Следом уселся мужчина, не подозревая о маленькой водительской хитрости. Пунцовые его щеки лучились благополучием и довольством. Кнопка-носик вздорно торчал посреди плоского лица.

– К речному порту! – прикрикнул он, по-хозяйски хлопая дверью.

Тотчас за спиной Сергачева с четкостью выстрела раздался звук поцелуя. И горячий уговаривающий шепот. Потом еще поцелуй. Женщина хихикала… В зеркале отражался один глаз с накрашенными иголочками ресниц, второй скрывала шляпа.

– Послушай, послушай… А вдруг узнает Вася? – беспрестанно повторяла женщина.

– Кто? Вася? Да я кидал твоего Васю, – задыхалась «шляпа».

Женщина сладко и предательски взвизгнула.

– Его покидаешь! Сто десять килограммов. Откормил буфетчика на свою голову…

До речного порта недалеко. А по улице Софьи Ковалевской вообще минут десять ходу. Правда, в это время дня в порту глуховато – ближайший «пассажир» приходит в пять вечера, поздняя осень. Можно попробовать взять заказ по телефону. В этом месяце с заказами у Сергачева как-то не складывалось. По плану надо прихватить два заказа в смену. Дело несложное, но иной раз так закрутишься, не до заказов. А вообще-то он старался покончить с заказами в начале рабочего дня, чтобы потом не отвлекаться. В парке, на выезде, сидела дежурная. Она связывалась с девочками из центральной диспетчерской и собирала заказы. При известных хороших отношениях можно было получить заказ прямо у этой дежурной. Быстро и удобно. А Сергачев любил поддерживать добрые отношения. Большого убытка от этого нет, а выгода явная. Только вот с Вохтой ему никак не поладить – срывался. По пустякам, правда, но срывался. А жить так с начальником колонны – дело мертвое. Съест! Для примера далеко ходить не надо – эта история со сцеплением, сколько дней в парке проваландался без толку… Да, надо как-то налаживать отношения с Вохтой. Или, наоборот, так ругаться, чтобы тот и пикнуть не посмел. Правда, с Вохтой это не так просто. Везде у него свои люди… Вот и Колька Ярцев. Видно, у них дружба крепкая. С чего бы Вохте предупреждать Ярцева, что паренек этот, Чернышев, надумал пойти к директору и парторгу сообщать о том случае в аэропорту? А Ярцев, в свою очередь, рассказал Сергачеву, намекая, что надо Чернышеву мозги вправить, иначе дров наломает, птенец желторотый… Наверняка он и сработал тогда с Чернышевым на заднем дворе, у «тигрятника»…

Сергачев представил Ярцева, тощего, с маленьким личиком и вытянутым носом, похожим на утиный клюв…

Его работа, его. А ему-то, Сергачеву, какое до этого дело? Хата с краю! Все просто, как в букваре, – отработал день, «нашинковал капусту» и гуляй до следующей смены…

– Останови неподалеку от кафе! – приказала «шляпа».

Сергачев прижался к тротуару и выключил счетчик.

– Я, значит, выйду первым, а ты пережди в машине, – обратился мужчина к своей спутнице.

– А может, мне первой? – предложила женщина.

– Не перелезать же через меня!

– Что, уже неприятно?

– Будет, Клава, будет. На сегодня все! – строго одернул мужчина.

– Хорошо, Пал Палыч. – И у женщины стал официальный тон.

– Сколько там? – Мужчина тронул Сергачева за плечо.

– Сколько не жалко, – ответил Сергачев и добавил: – Рубль десять копеек.

Мужчина достал два рубля и протянул Сергачеву.

– Держи, – произнес он и вздохнул: – Сдачи не надо.

Расчет оказался верным: если бы первой из машины вышла эта Клава, Пал Палыч наверняка расплатился бы по счетчику. А так вроде бы неловко… Вон вышагивает, зад волочит. Пунцовые щеки пылают стоп-сигналами. Широкие штанины полощутся, как простыни на ветру…

Мужчина важно толкнул стеклянную дверь кафе.

Женщина достала из сумочки пудру и, заглядывая в зеркальце, принялась приводить себя в порядок. Маленькие блеклые глазки в вялой сеточке морщин. Желтые волосы. Губы яркие, красные, словно порез…

Ну, Клава, душа моя, пора, – проговорил Сергачев. – Мне еще крутиться.

– Что, мало дали? – язвительно проговорила женщина.

– В кафе работаете, а обедаете в ресторане, – сдерживаясь, произнес Сергачев. – Концы прячете? Вот расскажу Васе.

– Не твое дело! Сидит подслушивает, – растерялась женщина и, неуклюже ворочаясь, протиснулась к двери. – Извозчик! – вышла, хлопнув дверью.

Как Сергачев и полагал, стоянка у порта пустовала.

Он вышел из машины и направился к коробке телефонных заказов. Коробка была новая, и кнопка вызова еще блестела лаком.

Сергачев снял трубку, нажал кнопку и принялся ждать. Слышались далекие голоса, какой-то шорох. Наконец подключились, и Сергачев назвал номер своей машины.

– Олег, что ли? – воскликнула телефонистка.

– Лена? – удивился Сергачев. – С чего это ты на связи?

– Людей не хватает, вот и сижу, – ответила телефонистка и, помолчав, добавила: – Избегал, избегал и наткнулся. Представляю сейчас твое лицо.

Послышался такой знакомый тоненький смех.

Сергачев уже справился со своей растерянностью.

– Почему же избегал? По-моему, наоборот. Возьму завтра и приду. Вечером.

– Трепач!

– Договорились? Пока!

– Заказ-то возьми, забыл? Улица Державина, восемь. Бенедиктов.

Сергачев повесил трубку, вернулся к машине, достал путевой лист и треснутую, обмотанную черной ниткой шариковую ручку. Он волновался и сердился на себя. Этот разговор с Леной оказался неожиданным – Лена, начальник смены, подключалась к связи редко…

Улица Державина была в нескольких кварталах от порта.

Короткая и тихая, заставленная индивидуальными домиками, покрытая лобастой брусчаткой, она скорее напоминала дачный пригород.

Вот и дом № 8. Двухэтажный широкий коттедж сердито смотрел тусклыми стеклами. Старая зеленая краска облупилась, обнажая черное тело дерева. Лысые прутья яблонь метелками торчали над забором…

Сергачев, нарушая правила, коротко гуднул. По инструкции он обязан был ждать пятнадцать минут. Если заказчик не придет, у него вновь будет повод позвонить в диспетчерскую и услышать тихий голос Лены… Честно говоря, он и сам думал повидаться с ней в конце недели. Скоро пятый десяток разменяет, а все как мальчик…

Ржаво скрипнула калитка, и на улице показался высокий элегантный гражданин с портфелем и большим дорогим чемоданом.

– Бенедиктов! – представился гражданин.

Сергачев вылез из машины и открыл багажник.

Между покрытым влажной попоной запасным колесом и домкратом серый чемодан выглядел особенно нарядно.

Бенедиктов сказал, что ему надо к железнодорожному вокзалу, поставил портфель на заднее сиденье и, приподняв отутюженные штанины брюк, чтобы не ломать линию на коленях, уселся рядом с Сергачевым.

Машина загромыхала по неровной брусчатке.

– Старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил, – произнес Сергачев.

– Да, дорога тут… Я часто пользуюсь такси. И каждый водитель, попадая на эту улицу, почему-то вспоминает Пушкина. Образованный народ.

– Всенепременно! – с вдохновением воскликнул Сергачев. Сейчас у него было превосходное настроение. – И заметьте, сударь… В нашем парке действительно люди почтенные и образованные. Правда, статских советников в нашем парке вы не встретите. Но ежели изволите, то инженеришек или, скажем, докторишек по ухо-горлу во множестве найдете. Не сомневайтесь, сударь…

Бенедиктов смеялся с удовольствием, глядя на Сергачева.

– Ну-с… а с чего бы это инженеришки да докторишки тянутся в таксомоторный парк?

– Со скудного достатка-с, поверьте. Он, сердешный, ежели будет в присутствие ходить да высиживать свои чиновничьи восемь часов, то рубликов полтораста наскребет. И докторишка «по ушам и носам» не более как… А у нас, сударь, даже при скромном поведении, считайте, раза в два больше он благоверной доставит. А ежели он и в кооператив квартирный хочет вступить? Или, скажем, мысль имеет заработок свой в государственных учреждениях не оприходовать, так как человек он скромный и алименты платить стесняется деткам родным от первого и последующих браков; тогда работать у нас ему прямая выгода-с!

– Ну а вы тоже бывший инженеришка? Или просто скромный человек, застенчивый?

– Я? Нет. Недоучившийся студент. Лишенный звания за вольнодумство – курил в аудитории в присутствии высочайшего…

– Серьезно. Какое у вас образование?

– Незаконченное высшее. Два курса института. Потом армия. Потом парк. Все как у всех. Мерси-пожалуйста… А вы, простите, какого чина достигли?

– Строю мосты.

– Для сближения народов… На кальке, на чертежах?

– Нет. Впрямую. Я начальник строительства моста.

– Слишком вы элегантны, товарищ Бенедиктов. И экипированы, как дипкурьер.

– Когда попадаю домой, я с удовольствием облачаюсь в цивильную форму. Но это бывает довольно редко.

– То-то, я смотрю, дом ваш в запустении.

– Да. И жена со мной. Она экономист. Двенадцать мостов построили.

Автомобиль легко мчался по широкой магистрали проспекта Луначарского, отражаясь в огромных стеклах витрин, точно большая рыба в аквариуме.

– Люблю свой город. Люблю уезжать и возвращаться.

– С любимыми не расстаются, – Сергачев вспомнил название спектакля, на который он как-то пригласил Лену. Давно это было.

– Есть привязанность и есть страсть. Страсть сильнее привязанности.

– К тому же надо зарабатывать, – поддакнул Сергачев. – Сколько вам платят за страсть?

– Платят неплохо. И в городе я получал бы столько же… А вот тянет меня к своим мостам безудержно… Впрочем, вам этого не понять, у вас, студент, свои интересы.

– Да. Свежо предание, – сухо проговорил Сергачев.

Все дело в воспитании. – В голосе Бенедиктова тоже проскользнули жестковатые ноты.

Конечно, вы воспитывались в трудовой рабочей семье…

В трудовой. Но не рабочей. Мой отец был профессор медицины, сударь, – резко ответил Бенедиктов и отвернулся к окну.

«Кончен бал, – усмехнулся про себя Сергачев. – Обыкновенный пузырь».

Он выделял определенную категорию пассажиров: «пузыри». Поначалу они всячески умасливали таксиста, чтобы занять место в машине. По мере приближения к цели поездки эти люди начинали дуться, сурово молчать, недовольно ворчали при каждом толчке. И все для того, чтобы приобрести моральное право заплатить строго по счетчику, точно наказывая тем самым водителя…

Все просто и знакомо. Правда, франт-строитель заказал машину по телефону и вроде бы ничем не был обязан ему, Сергачеву, но вел сейчас он себя, как обычный «пузырь».

Оставшийся путь до вокзала они промолчали.

Остроконечный вокзальный купол плотиной перегораживал проспект. По мере приближения он устремлялся вверх, точно воздушный шар, подтягивая за собой все здание и четче проявляя детали монументального сооружения, отмеченного особой премией за архитектурные и еще какие-то специальные достижения. Столбики на ломаной линии крыши превращались в скульптурные фигуры, а смазанный розовый тон обнаружил звезды над ромбами окон.

Круто зарулив по площади, Сергачев подъехал к месту высадки. На счетчике ровно рубль. Удобна цифра для расчета, особенно у «пузырей». Один рубль.

Бенедиктов достал потрепанный кошелек.

– Прошу, – произнес он, протягивая три рубля.

Сергачев полез за сдачей.

– Не извольте беспокоиться, студент. – Бенедиктов не мог отказать себе в удовольствии. – Учитывая ваши прошлые страдания… Возвратите мой чемодан, и квиты.

Он взял с заднего сиденья портфель и вылез из машины. Его спина выражала презрение.

Бывало, что Сергачев получал на чай в сочетании с презрительным жестом. Требовать в такой ситуации еще и улыбки – нахальство. Но поведение Бенедиктова почему-то задело закаленное сердце Олега Мартьяновича Сергачева, водителя первого класса с незаконченным высшим образованием. Возможно, от досады, что Бенедиктов оказался не тем, кого определил опытный взгляд таксиста. Но ведь радоваться надо. Хуже было бы наоборот, что встречается гораздо чаще, – рассчитываешь, что клиент такой великодушный, разговорчивый, анекдотчик, а в итоге оказывается «пузырь». Сунет боком мелочишку и дует из машины, едва дождавшись полной остановки. Пока пересчитаешь, его и след простыл. А гривенника, а то и двух недостает…

– А сдачу-то возьмите, товарищ Бенедиктов. – Сергачев протянул два рубля.

Бенедиктов с язвительной улыбкой на узких губах подобрал свой роскошный чемодан.

– Передайте в сиротский приют, студент, – произнес он, отходя от машины. – Надеюсь, я вас этим не очень оскорбил?

– Не очень.

Сергачев пихнул деньги в нагрудный карман и захлопнул багажник.

«Распустил слюни, болван, – подумал о себе Сергачев. – В великодушие решил поиграть, покрасоваться. Осел! А за что, собственно, он должен меня уважать? Бенедиктов понял, что мы с ним разные люди. Взаимоисключающие категории… Что ж, каждому свое! Конечно, он самого последнего пацана с самосвала ценит неизмеримо выше меня, бывшего студента, а ныне труженика сферы бытовой обслуги. Чистоплюй! Профессорский сынок из персонального коттеджа… Покрутил бы ты руль порой до шестнадцати часов в сутки в погоне за планом… Мосты он строит! А проедешь, вся подвеска летит к чертям собачьим. И рублики твои переходят к Феде-слесарю через мои расшатанные нервы. То-то, Бенедиктов! Если на круг смотреть, то лично вы мне сейчас компенсацию вручили за ваши первоклассные мосты и дороги, черт вас дери. Так что выступать передо мною вам не следует!»

Сергачев пристроился в хвост очереди.

Распоряжалась на посадке линейный диспетчер-контролер Фаина, толстая тетка с маленькими хитрыми глазками. Заметив Сергачева, она постучала в окно.

Сергачев опустил стекло и молча протянул ей путевой лист.

– Здоров, Сергач? Что-то тебя не видно.

– Ремонтировался.

Фаина сделала какую-то пометку в путевом листе.

Сотрудники линейно-контрольной службы во главе со своим шефом, грозой городских таксистов Павлом Ниловичем Ивановым по прозвищу Танцор, являли собой пример неутомимого экспериментаторства, продиктованного заботой об улучшении работы таксомоторного транспорта. То они делали отметку о прибытии такси к вокзалу, то время простоя в ожидании посадки, то время простоя без пассажиров, то еще какую-нибудь «бодягу», возникшую в деятельном мозгу Танцора – человека, люто ненавидимого всеми таксистами и начальниками таксомоторных предприятий…

– Такой ас и долго ремонтировался? Что-то не верится. – Фаина вернула лист. – Или принцип держал?

– Принцип держал, – кивнул Сергачев. И с диспетчерами на линии надо жить в дружбе. Никто не может подстроить таксисту большую свинью, чем эта сошка, контролер-диспетчер. – А я что-то давно Танцора не вижу.

– Аппендицит вырезал. Скоро появится. Соскучился?

Сергачев не ответил и провел машину к посадочной полосе.

Обе дверцы распахнулись одновременно, и в салон сели два моряка. Тот, кто расположился рядом с Сергачевым, водрузил на колени большую плоскую коробку с тортом, а второй положил на сиденье сетку с бутылками.

– Шеф! Приказ такой. В санаторий «Парус». Там немного подождешь и в порт. Трогай! – Тон моряка не терпел возражений.

– Сколько придется ждать? – поинтересовался Сергачев.

– В обиде не будешь…

– Точнее! – перебил Сергачев.

– Шеф, да ты с характером, – послышался голос с заднего сиденья.

– Вовка, замри! – приказал рядом сидящий. – Вот что, шеф. Шхуна отваливает в пять ноль-ноль. Стало быть, на все баловство два часа. Так что примечай. Честная игра. Прождешь минут пятьдесят. И кладу тебе красненькую. Лады?

Моряк вытащил десятку и шлепнул ею по торпеде.

Сергачев включил счетчик…

Санаторий «Парус» был километрах в двадцати от города, а если по старой дороге, через Лесную заставу, и того меньше.

– Можно курить, шеф? – миролюбиво спросил сидящий рядом.

Сергачев молча подал ему спички.

– Сам будешь? Аглицкие, – предложил моряк.

Не отводя взгляда от дороги, Сергачев протянул руку. Сигарета была длинная и мягкая…

– Послушай, Борька, а вдруг их нет дома? – раздался голос с заднего сиденья.

– Дома, – лениво ответил Борька. – Ждут небось. Сергачев мельком взглянул на загорелый профиль соседа. Лет двадцать пять, не больше.

– А вдруг сын хозяйки дома? – не унимался тот, за спиной.

– В кино отправим.

На заднем сиденье одобрительно хохотнули.

– А уговаривать не придется? Времени-то нет.

– Не придется. Ты что, Вовка, на самом-то деле! В первый раз, что ли, я в «Парус» этот собрался? – И, придерживая торт, обернулся всем телом к приятелю. – Прошлый рейс я с Фомичом к ним ввалился. Умора!

– Ну-ну! Борь! – Вовку съедало любопытство.

– Слышу, за стеной вопли какие-то не те, понял… Прислушиваюсь, думаю, что это там чиф раздуховился? Вроде и пили не очень…

– Ну-ну! Борька, ну!

– Оказывается, он локтем очки раздавил. Ну, смеху! Фомич без очков и носа своего не видит…

И оба залились нетерпеливым молодым хохотом. Сергачев улыбнулся. Ему были приятны эти парни. И поездка выгодная. От санатория до электрички и обратно всегда найдутся пассажиры. За полчаса можно сделать несколько челночных рейсов, не простаивать же без дела… И вообще все нормально! Кидал он этого Бенедиктова. Лучше подумать о новом сменщике, Славке… Парень, видно, ничего. Дать ему несколько деловых советов, подсказать, где что. И все будет в порядке. Начнет зарабатывать, не озлится. И машину побережет. И слушаться станет. Со старым сменщиком, Яшкой Костенецким, было жестковато. Тот почему-то считал себя вправе помыкать Сергачевым – сделай то, проверни это. Сколько раз в свободные от работы дни он заставлял Сергачева чем-то заниматься в парке. Правда, и сам без дела не сидел. Суетливый был и деловой…

– Ой, не могу! – вопил за спиной Вовка и дубасил в изнеможении по спинке переднего кресла.

– А у нее, понимаешь, рубашка такая, вышитая, – все рассказывал Борька.

Это у моей, что ли? – запнулся Вовка.

Борька, видно, смутился.

– «У моей»… Ты ее и в глаза еще не видел.

Сергачев присматривался к какой-то фигуре посреди пустой лесной дороги. Машина, словно магнит, подтягивала фигуру к своему тупому радиатору. Все ближе и ближе. Кажется, ребенок, мальчик…

Сергачев просигналил.

Глухой, что ли? А может, и слепой. Бывает такое.

Оказалось, мальчик бежит навстречу машине и размахивает руками.

Сергачев длинно просигналил и сбавил скорость.

Притормозил.

Мальчик подбежал и вцепился в приспущенное стекло.

– Дяденька… Мамка умирает… Скорее, дяденька, – захлебывался мальчик. – Дома никого, отец в городе. А она рожать надумала…

Слезы тянулись к кончикам его тонких губ, и он торопливо их слизывал остреньким языком.

Вовка потянулся к окну.

– Да ты что, парень! Мы не доктора. Позови кого-нибудь.

– Нет никого. Одни мы на участке, – задыхался мальчик.

– Трогай, шеф! – Борька нажал ладонью сигнал. – Найдет кого. Дорога ведь.

– Этой дорогой мало кто пользуется, – произнес Сергачев.

– Послушай, у нас два часа времени, – выкрикнул Вовка.

Сергачев чуть нажал на газ. Машина медленно поползла вперед. Мальчик сделал несколько шагов и отпустил стекло. В квадрате зеркала его маленькая фигурка с бессильно опущенными руками становилась все меньше и меньше…

Ровно дышит двигатель на прямой передаче.

– Ну, Борька, рассказывай. – Вовка откинулся на спинку.

Сергачев резко нажал на тормоз.

– Ты что?! – Борька чуть не влепился лбом в ветровое стекло.

Сергачев включил задний ход, и машина, подвывая, попятилась к мальчику.

Борька рванул рычаг переключения. Злобно затрещали шестерни.

– Не хулигань! – Сергачев мгновенно выжал сцепление и сбросил Борькину руку с рычага.

– Мы с тобой уговорились, шеф! – тихо, с придыханием проговорил Борька. – Времени нет. Кладу еще пятерку.

Сергачев поправил рычаг и вновь повел машину, глядя в заднее стекло. Сзади его буравили злые глаза Вовки.

– Я таких сгибал! – гневно прошептал Вовка.

Мальчик уже был рядом.

– Вылезайте. Вот ваш дублон, адмиралы!

Он швырнул на колени Борьке десятку.

– Вылезайте, дяденьки, вылезайте, – верещал мальчик. – Быстрее!

– Далеко больница? – спросил Борька.

– Километров шесть в сторону, – мрачно ответил Сергачев.

– Ладно. Давай ее закинем. Все равно нам в этой тайге машину не достать, – вздохнул Борька и выругался.

Женщине было лет сорок пять. Скуластое лицо, продубленное солнцем, растрепанные волосы. Короткий домашний халат сдерживал двумя пуговицами напор огромного живота… Забившись в угол машины, она прикрыла глаза и сидела тихо, покорно.

Мальчик уперся рукой о переднее сиденье, словно защищая мать от всех этих мужчин. Вытянув тонкую шею, он нетерпеливо глядел на дорогу.

– Молодец пацан, – произнес Сергачев. – Чуть под колеса не бросился.

– Он у меня работящий, – тихо согласилась женщина. – Вы уж извините…

Борька передал коробку с тортом Вовке, тот закинул коробку к заднему окну, где уже позвякивали бутылки.

Осенние листья, словно солнечные сколки, падали на капот, липли к лобовому стеклу. Сквозь густой рык машины слышались птичьи голоса, а в приоткрытое окно тянулся упругий, настоянный запах леса.

Борька вытащил было сигареты, по передумал и отправил их обратно в карман. Потом извлек какой-то яркий значок на цепочке и протянул мальчику.

– Держи. На память.

Мальчик принял значок, поблагодарил. Хотел было показать матери, искоса поглядел на нее, вздохнул и, крепко зажав в кулачке значок, вновь уставился на дорогу.

Сергачев уже совсем успокоился. Действительно, в каких-нибудь десяти километрах от города, но в стороне от расхожих шоссейных дорог – и уже хоть умри.

– Дяденька, может, газанете, а? – В ухо Сергачева прошептал мальчик.

Лицо женщины покрылось испариной, она кусала губы, впиваясь зубами в белесую сухую кожу.

– Что, мать, невтерпеж? – участливо произнес Сергачев.

– Мочи нет, – ответила женщина, словно голос водителя разрешал ей держать себя посвободней. – Опять начинаются, проклятущие.

– Скоро доедем, еще километра три.

Только опытный гонщик мог оценить сейчас мастерство Сергачева. Дорога, скрученная корнями деревьев, вся в выбоинах и валунах, казалась ровным паркетом. Лишь бешеная пляска красной полоски на спидометре свидетельствовала о виртуозности водителя.

– Ой! – в голос вскрикнула женщина. – Останови! Не могу! Начинается…

– Что начинается? – испуганно произнес Вовка.

– Мамочка! – закричал мальчик.

– Рожать начинает. – Сергачев перекинул ногу на тормоз.

– Как это рожать начинает! – воскликнул Вовка. – Ты что, тетка, с ума сошла? Потерпи немного.

Короткие сильные пальцы женщины вдавились в кожу сиденья.

Сергачев выскочил из машины и распахнул дверь – может, свежий воздух поможет ей.

Женщина медленно, согнувшись, выползла из машины и медленно опускалась на землю. Сергачев подхватил ее под руки.

– Уйдите… Уйдите все, – шептала женщина. – Игорька уведите, Игорька…

Она вцепилась руками в землю.

Трое мужчин и мальчик стояли беспомощные и растерянные.

– За доктором поезжайте… Оставьте меня, – шептала женщина.

Сергачев бросился к машине.

– Послушай, – Вовка ухватил его за рукав. – Я не смогу тут. Боюсь. – И он полез в машину.

Сергачев схватил Вовку за грудь. Здоровый, высокий парень обмяк в его руках.

– Прошу тебя… Я серьезно. Боюсь, – бормотал он торопливо, глядя на Сергачева умоляющими собачьими глазами. – Лучше я сам съезжу за доктором, прошу тебя…

– Водить умеешь? – после секундного раздумья спросил Сергачев.

– У меня такая же.

– Ладно. Бери пацана, покажет. Дуй!

Сергачев торопливо принялся снимать спинку заднего сиденья. Взгляд его упал на сетку с бутылками. Он подхватил и сетку.

– Зачем? – удивился Борька.

– Не бензином же нам руки мыть, – буркнул Сергачев. – Все может быть…

Он швырнул спинку сиденья на землю.

Повернув колесами, машина сорвалась с места и запрыгала по кочкам. «Плакали новые пружины», – тоскливо подумал Сергачев и опустился на корточки.

– Потерпи, мать, будь другом… А если что, придется уж нам, не обессудь…

Женщина посмотрела на него далеким, туманным взглядом.

– Отпускает вроде…

– Вот и хорошо… А то перенесем тебя на диванчик, не на земле же лежать. – Он придвинул спинку к стволу лиственницы.

Затем вдвоем с Борькой помогли женщине перебраться.

– Фу! Точно мина замедленного действия, – улыбнулся Борька.

– Вполне образное сравнение, – согласился Сергачев. – Дай закурить, адмирал. Авось обойдется.

Несколько минут они молча курили, стараясь не смотреть в сторону лиственницы.

– Откуда у твоего кореша «Волга»? – спросил Сергачев.

– В Африке работал. Привез.

– Ясно. А сам откуда?

– Я? Из Оренбурга. И он из Оренбурга. Земляки мы.

– Женат?

– Числюсь.

– Понятно, – ответил Сергачев.

Он все прислушивался. Потерпеть бы ей с полчаса самое большое. Должны же они обернуться…

– Шофер, – послышался тихий, точно из шелеста листьев, голос женщины.

Сергачев обернулся.

– Ты вот что, шофер… если уж придется… Ты старайся ноги мне согнуть и на спине удержать… Я вырываться буду, а ты удерживай на спине да ноги сгибай в коленках… Тесьму приготовь, пуповину перевязать. Шнурок ботиночный, что ли… И ножик.

Борька кивнул, что есть ножик. И вздохнул, затравленно глядя на дорогу.

– Ладно, мать, усек. Обойдется небось. Поспеют, – проговорил Сергачев.

– Это я так, извини меня. – Женщина стыдливо прикрыла глаза. – А теперь не гляди, отвернись…

Сергачев почувствовал, как жар выкуренной сигареты тронул кончики пальцев. Загасил, бросил.

– Ну и работа у тебя, шеф. Не позавидуешь, – проговорил Борька.

– Королевская. Ничего не делаешь, катаешься в свое удовольствие, капусту шинкуешь…

– Упаси бог мне такое катанье. Лучше в море качаться. Куда спокойней.

Сергачев прислушался: стонет вроде.

– Стонет. – Борька тоже не решался обернуться. – И ты боишься, шеф?

– А что я, не человек?

Тут тишину леса взорвал долгий страшный вой, звериный, дикий, с перекатами, с болью. Сергачев побледнел. Он почувствовал прохладу испарины на лбу и щеках…

Борька сорвался с места и бросился бежать в ту сторону, куда ушла машина. И Сергачев вдруг поймал себя на том, что бежит следом. Остановился. Крикнул Борьке. И тот остановился, испуганно глядя на Сергачева…

Потом они оба повернули и пошли навстречу этому страшному вою, осторожно, точно по раскаленному песку.

Рот женщины был перекошен, обнажая бледные десны. Голова тряслась, откидывая паклю волос. Она царапала землю руками и била кулаком…

– Убирайтесь! Бесстыжие… У-у-у-а-а-а… Гады! Звери! Колька, гад! Колько-а-а-а, – только и можно было разобрать в ее глухих стонах.

– Мужа, что ли, вспоминает? – произнес Сергачев.

Женщина, словно скрываясь от взгляда мужчин, скатилась со спинки сиденья, встала на четвереньки и, косолапо подгребая ногами и руками землю, поползла к кустам.

Сергачев подхватил спинку сиденья, бросился за ней. Швырнул спинку на землю, обхватил ее горячие плечи и рывком завалил на спину. Женщина вырывалась, обкладывая Сергачева последними словами.

– Помоги же! – крикнул Сергачев.

Борька бестолково пытался ухватить ее за ноги, за руки, за голову…

– Ноги сгибай, ноги! – орал Сергачев.

– Вырывается! – орал в ответ Борька.

– Дай я… А ты держи руки.

Сергачев схватил ее ноги и попытался заломить в коленях…

Женщина старалась ему помочь, но это ей удавалось с трудом.

– Сейчас родишь, ну, пожалуйста. Ну постарайся! – кричал Сергачев в ее перекошенное большое белое лицо…

И тут он вспомнил, что надо было бы руки привести в порядок. Он оставил женщину, метнулся к сетке, рывком вытащил бутылку водки, сорвал головку…

«Спокойно, спокойно… Главное – взять себя в руки…»

Водка родниковой водой уходила в землю.

«Кому сказать, не поверят – своими руками, в землю», – усмехнулся Сергачев и, удивительно, почувствовал себя спокойней, уверенней…

– Шеф! – заорал в ужасе Борька. – Что это?!

Сергачев скосил глаза и вздрогнул.

– Что это, что это? Не понимаешь? Рожает… Что-то уже выходит…

Огромный живот женщины судорожно вздрагивал, словно кто-то кувалдой молотил изнутри. Она еще сильнее колотила по земле руками. Глаза, белые, квадратные, потонувшие в слезах, казалось, сейчас вылезут из орбит…

– Ноги ей держи теперь, ноги… А я принимать буду, – спокойно произнес Сергачев.

Это спокойствие передалось Борьке. Он уже не обращал внимание на ее вой и старательно делал все, что приказывал Сергачев.

– Сам он не вылезет, помочь надо, – решил посоветовать Борька.

– Понимаю.

– Делай, как находишь нужным. Спрашивать не у кого. Талию приподними, удобней вроде, по ходу…

Они успокаивали друг друга. Ругали женщину. А та ругала их… Ей было не только больно, но и стыдно.

Пузырь прорвался, и Сергачев ясно увидел сморщенную, сырую, как кусок мяса, и все же человеческую голову…

Женщине, возможно, стало легче. Она все сильнее сгибала ноги, помогая…

– Когда же?.. Боже ты мой, – стонала она.

– Родился, родился, – тупо и радостно приговаривал Сергачев. – Ну и дела, мать твою за ноги… Родился!