Текст книги "Таксопарк"
Автор книги: Илья Штемлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)
Первым в кабинет директора вошел парторг Фомин.
«Теперь появится и председатель месткома», – подумал Тарутин. И верно. Дверь вновь приоткрылась, пропуская в кабинет маленького круглощекого Дзюбу. А если они приходили вдвоем, можно было с уверенностью сказать: будут жать на директора. Последний раз так было неделю назад. Весь сыр-бор разгорелся из-за художника-оформителя. Дело в том, что художник в таксомоторном парке не положен по штату, а комиссия райкома обратила внимание на плохое состояние стендов наглядной агитации – плакаты невыразительные, какие-то дикие физиономии пешеходов и водителей, кривые буквы, блеклые краски. К тому же исполнение плакатов требовало оперативности: вчера случилось происшествие, сегодня надо всех известить… Словом, художник был необходим. Фомин и Дзюба насели на Тарутина. А что он мог поделать? Весь штат укомплектован. Более того, недавний визит инспектора райфо обнаружил превышение штатных единиц вспомогательных рабочих и загонщиков автомобилей, занес это в акт, предложив «треугольнику» исправить положение в месячный срок. Хорошо приказывать! Когда одних только водителей, временно лишенных прав, в парке болталось человек двадцать, не может ведь их Тарутин уволить – сразу взбрыкнет тот же Дзюба, вот и приходится ловчить, всеми правдами-неправдами держать их в парке – кого дворником, кого смазчиком, кого загонщиком автомобилей. А тут еще художник… Кем Тарутин мог зачислить его в штат? Маляром? И так полный комплект, работы хватает…
Был один испытанный способ: премировать кого-нибудь из сотрудников, а деньги передать художнику. Обычно премию выписывали водителю, уходящему вскорости на пенсию. И водителю это было выгодно – пенсия в итоге увеличивалась…
На том и порешили, поручив Дзюбе подобрать кандидатов на «премирование». С тех пор прошла неделя, не меньше…
– Антон Ефимович! – воскликнул Тарутин, протягивая руку Фомину. – Я думал, вы уже в санатории…
– Через три часа самолет. Меня Дзюба чуть ли не с аэродрома вернул, – хмуро ответил Фомин.
Тарутин взглянул на розовощекого Дзюбу.
– Что же вы так, Матвей Харитонович? Человек в отпуске.
Фомин держался неестественно прямо в своем медицинском корсете под новым серым пиджаком. Толстяк Дзюба проворно уселся на диван и сложил на коленях полные руки.
– Так-так, – проговорил Тарутин, выдержав паузу. – Чем же объяснить столь экстренное совещание «треугольника»?
Он взялся за спинку стула и с шумом подтянул его ближе к дивану.
– Андрей Александрович! Стало известно, что вы отказались от новых автомобилей. Признаться, я ушам не поверил. – Фомин взглянул на Дзюбу, словно сверял содержание произнесенной фразы с тем, что ему загодя сообщил председатель месткома.
Дзюба согласно кивнул.
– Ах, вот оно что? – воскликнул Тарутин. – Да, друзья. Отказался.
Фомин широко развел, руками.
– И это никак нельзя переиграть?
– Ну… Если партбюро и местком вынесут решение. Но лично я буду против пересмотра вопроса.
– Зачем же доводить дело до бюро? – все хмурился Фомин. – Настолько ясно…
– Что это большая глупость, – в тон подхватил Тарутин.
– Может быть, и так. Объясните, по крайней мере.
Тарутин пригладил ладонью ямочку на подбородке и улыбнулся.
– А что, Матвей Харитонович, вы уже подобрали кандидатов на премирование?
– Подобрал, – нетерпеливо ответил Дзюба.
– И художника нашли?
– Нашел.
Дзюба в волнении зачастил по кабинету, выжимая скрипучие звуки из рассохшегося паркета.
– Перестаньте метаться по кабинету, Матвей Харитонович, – проговорил Тарутин. – В глазах рябит.
Он чувствовал нарастающее глухое раздражение. Тарутин понимал: присутствующие сейчас в кабинете люди имели право знать, чем продиктован его столь необычный, даже нелогичный поступок. Люди эти искренне переживали за свое дело. Розовый, благополучный с виду председатель месткома был человек энергичный, немало сделавший доброго. Вспомнить хотя бы четыре сверхлимитные квартиры, что он «пробил» в исполкоме, да летний пионерский лагерь, пусть небольшой, но существующий благодаря именно его усилиям. Водители уважали Дзюбу, директор это знал… И то, что он, директор, сейчас поступком своим проигрывал в глазах коллектива, его раздражало – он преследовал цель куда более важную, чем пусть необходимая, но малозначащая для парка в целом деятельность Дзюбы, – он пытался перестроить всю систему отношений в парке. Не сейчас, не завтра – потом, в будущем. На то он и директор. Директор! Почему его поведение должно вгоняться в привычные рамки? А сколько энергии тратится на объяснение своих поступков. И чем больше объясняешь, тем глубже в тебя самого вселяется неуверенность, ибо многие считают своим долгом привнести свою долю сомнений…
Но от месткома во многом зависел моральный климат в парке – водители свои сомнения шли выяснять не в дирекцию, а в местный комитет, членами которого были в основном такие же, как и они сами, водители. И Тарутин понимал, что от деятельного Дзюбы во многом зависит успех его начинаний. Фомин директора поддержит, Тарутин был уверен. А вот Дзюба с его каждодневными заботами, которые в основном касались вопроса самого болезненного – новой техники, – Дзюба мог и воспротивиться…
Сухо щелкнул динамик, в кабинете раздался голос секретаря.
– Андрей Александрович! Приехал с линии Женя Пятницын, комсорг. Вы его примете?
– Пусть подождет. А нет еще Мусатова и Шкляра?
– Нет. Я звонила. Сказали, что идут.
– Я их очень жду. – Тарутин откинулся на спинку кресла и посмотрел на Дзюбу. – Я все хочу спросить вас, Матвей Харитонович, сколько вам лет?
– Сорок. – Дзюба подозрительно покосился на Тарутина.
– А Фомину немногим больше, верно? Вам ведь сорок два, Антон Ефимович?
Фомин молча смотрел на директора, не понимая, куда тот клонит.
– Сорок два, – продолжал Тарутин. – Мне тридцать восемь. Итак, средний возраст нашего «треугольника» – сорок лет. Расцвет! Социологи считают этот возраст наиболее деятельным.
Тарутин подобрал ноги и сунул кулаки в карманы пиджака. Встал и отошел к окну.
– Я ловлю себя на мысли, что боюсь быть не понятым вами, своими ровесниками! Боюсь! Я вот о чем… Скажем, в детстве… Мы чаще понимали друг друга. Были сердечными, добрыми, а главное – смелыми в суждениях, бескомпромиссными в оценках. Верили. Куда же все это делось? Компромисс стал формой нашего существования. Ладить со всеми, без шума, без скандалов – вот жизненный принцип. И, более того, стараемся поставить в заслугу себе те недостатки, которые не желаем исправить. Ах молодцы! Здравомыслящие люди! Сиюминутность поглотила всю нашу энергию, заставила работать на себя наш мозг, руки. Мы не хотим поднять головы, оглядеться. И мир кажется нам из-за этого с овчинку – узкий и серый мир наш. Одна суета…
Тарутин откинул упавшие на лоб волосы и замолчал.
Молчали и Дзюба с Фоминым. Привыкшие к разговорам, касающимся конкретных дел, они не понимали, куда клонит Тарутин. И вместе с тем волнение Тарутина передалось им…
– Да, я отказался от новых автомобилей, потому что считаю существующую форму эксплуатации новой техники вредной… Не говоря уж о том, что она людей портит. Толкает их на всякие махинации, ломает человеческое достоинство… Конечно, я не просто взял и отказался. Коленце выкинул! Нет. У меня есть план. Технический план… Пока он в начальной стадии. Подождите, когда план обретет окончательную форму, тогда и обсудите…
Тарутин улыбнулся, точно извиняясь за прозвучавшую в его фразах бестактность.
Фомин обернулся к Дзюбе и, упершись в подлокотники кресла, приподнял затянутый в корсет корпус.
– Все ясно? То-то! Директор щелкнул нас по носу, Матвей. Он наш ровесник, но боится, очень боится, что мы его не поймем…
– Да. Когда надо было… – пробормотал Дзюба в сторону.
Фомин громко его перебил:
– Когда надо было, мы его понимали. Ночами дежурили члены бюро и месткома в парке, а пьянку пресекли. Когда надо было перевести водителей с односменной работы на полуторасменную, мы понимали своего ровесника. Какую мы выдержали тогда битву, а, Матвей? Нас упрекали, что идем на поводу у шоферов. Помнишь, Матвей? Какой шухер подняли, помнишь?
– Помню, помню…
Но мы не стушевались. И выиграли. В итоге и государству выгода – техника сохраняется, и водители довольны – через день дома отдыхают… Мы тогда понимали нашего директора, а сейчас не понимаем…
Фомин продолжал говорить, глядя на Дзюбу:
…Я двадцать два года за рулем. Позвоночник просидел. Неужели я не пойму плана, если он касается шоферских дел?
Фомин обиженно поджал губы, отчего усики его поползли к подбородку. Маленькие синие глаза Дзюбы с укором смотрели поверх головы директора в оконный проем.
Тарутин резко обернулся.
– Так, как поймете вы меня, мне мало, – он сделал ударение на «вы». – И вообще… Это странная тенденция – полагать, что человек без специального образования только благодаря опыту своему все может понять. Это вредная тенденция. Она низводит идею до уровня понимания этого человека, упрощает ее.
– Не боги горшки обжигают, – не выдержал Дзюба.
– А мы не горшки собираемся обжигать! – Тарутин был раздосадован и не скрывал этого.
Фомин пошарил в карманах, вероятно, разыскивая папиросы, но так и не нашел.
– Когда вы поступили в парк, Андрей Александрович, лично я подумал: пришел интеллигентный человек. А вы сейчас рассуждаете не как интеллигентный человек, а, простите, как чистоплюй. Обидели вы нас – меня и Матвея… Понимаю, не всегда ловко скажешь, даже если крепко подумать… А насчет вашего отказа от новой техники не знаю. Так можно весь парк развалить, прикрываясь борьбой за перспективу. Вернусь из отпуска – обсудим не спеша… Билет самолетный карман прожигает…
Фомин и Дзюба вышли из кабинета.
Тарутин вернулся к столу. Он был недоволен собой. Действительно, он обидел их, а не хотел, и опять проиграл. Но разве можно со всей определенностью сказать, когда человек проигрывает, а когда выигрывает? И не является ли это одним целым, одним куском – проигрыш и выигрыш, ибо почти никогда нельзя окончательно выиграть или проиграть…
Тарутин соединился по селектору с приемной и поинтересовался, ждут ли его Мусатов и Шкляр.
– Нет, Андрей Александрович, пока не пришли. Женя Пятницын сидит.
– Ах да. Извините… Пусть войдет.
Женя появился в кабинете, держа в руках свой спортивный кепарь. Судя по всему, он сейчас откатывал смену и заехал в парк специально.
Поздоровались. Женя присел на край стула.
– Андрей Александрович, просьба к вам… Комсомолец наш, Валера Чернышев, после больницы который день «лохматку» свою собрать не может. Я утром встретил его, парень в отчаянии…
Тарутин пытался вспомнить, о ком идет речь, ведь знакомая фамилия… Ах да! Это тот паренек, которого избили в парке. Так он ничего и не сделал для расследования происшествия, даже забыл о нем.
– Помните ту историю? – подталкивал Женька. – Его ударили на заднем дворе…
– Помню, Женя, помню, – вздохнул Тарутин. – Я просил разобраться Фомина, а тот в санаторий уехал.
– Так вот все у нас, – не выдержал Женя и смутился.
В селекторе прозвучал голос секретаря:
– Андрей Александрович! Пришли Мусатов и Шкляр.
– Просите! – быстро ответил Тарутин.
Женя поднялся.
– Только не говорите ему, что я заходил к вам. Ненормальный какой-то… Злится на вас на всех…
Пятницын натянул свой кепарь и вышел.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Ярцев сидел, поджав ноги, точно турок. Сквозь протертую подошву комнатных туфель виднелась бурая пятка.
– Паразиты, – ворчал он. – Ломать ломают, а отец чини. С утра как заводной… Ты не женат?
– Холостой, – подтвердил Слава.
– Не женись, гуляй пока. Жениться лучше позже. К примеру, я. Что я видел в жизни? Разобраться – ни хрена! С двадцати лет семью завел и все как в дырявый мешок кидаю… Ну-ка включи!
Холодильник вздрогнул и заурчал, точно старый ленивый кот.
Ярцев встал на колени, оперся руками о пол и поднялся на ноги.
– Ненадолго. Жена так хлопает дверцей, что бутылки в холодильнике бьются.
– Кем она работает? – из вежливости спросил Слава.
– Бухгалтер в ЖЭКе. И пацаны от нее набрались. К вещам относятся, словно я деньги лопатой к порогу подгребаю. Воспитал на свою голову…
Вдвоем Ярцев и Слава осторожно развернули холодильник и прижали к стене. Ярцев аккуратно уложил инструменты в чемоданчик, спрятал его на антресоли.
У Ярцева была трехкомнатная квартира. Славе не приходилось бывать в трехкомнатной квартире, все как-то не складывалось. Тетка, у которой он жил, занимала большую комнату в «коммуналке». Славу она отгородила огромным черным буфетом и ширмой. Да и знакомые попадались все больше с однокомнатной почему-то.
– Кооперативная, – пояснил Ярцев. – А что? Нравится? Проектная организация строила, для себя. Я по знакомству влез.
– Удобная штука знакомство. – Слава подлаживался под ярцевский тон.
– Поработаешь в такси с мое, тоже все ходы и выходы узнаешь. Телефон, к примеру. У меня стоит и еще у двоих начальников. Со всего дома. То-то!
Ярцев Засмеялся, обнажая белесые десны. Носик его сморщился, заострился. И смех прозвучал сухо, отрывисто.
«Вправду Сверчок», – подумал Слава, разглядывая комнату.
Ковры на стенах точно защищали расставленную повсюду хрустальную и фарфоровую посуду, безделушки. И на полу ковер, толстый, мягкий…
– Узбеки полторы тысячи сулили, не отдал. – Ярцев пнул носком податливый серый ворс. – Ну их. Я и сам простужаюсь… Что, Славка, тяпнешь маленькую? – Ярцев достал из серванта плоский, как фляга, графинчик, рюмку, конфеты «Кара-Кум». Все это поставил на низкий столик. – А мне вот нельзя. Печень никудышная, в любой момент могу концы отдать, если прикладываться. Я грушу возьму. Вот. Теперь и потолковать можно. А то влетел, будто за ним волки гнались… Успокоился? Пей, не жди.
Слава приподнял рюмку и понюхал, затем резко опрокинул коньяк в рот. Передернулся и схватил конфету.
– Не могут у нас пить коньяк. Все как водку давят, – вздохнул Ярцев. – Мне один клиент рассказывал, в посольстве он где-то работал. Коньяк, говорит, ладонями согревать надо. А пить понемногу, короткими глотками. Благородный напиток.
Слава хотел что-то высказать по этому поводу, но промолчал.
– Значит, пересели к тебе мои клиенты. – Ярцев поудобней устроился в кресле.
– Пересели.
– Ну а дальше что?
– Что дальше? Все и покатилось… Зачем вы меня втравили в эту историю? – Слава наклонился к Ярцеву и выкрикнул еще раз: – Зачем?! Решили, что я свой человек? На лбу моем написано?!
– Не ори, не глухой. – Ярцев прицеливался, где лучше надкусить грушу. – Сколько они тебе кинули?
– Четвертную. Но я могу ее вернуть. Не надо мне.
Ярцев оставил грушу, подошел к серванту, достал придавленную вазой пятидесятирублевку, вернулся к столу и положил ее перед Славкой.
– Велено добавить, – сказал он.
– Не надо мне, – мотнул Слава головой.
– Надо. Бери, – равнодушно произнес Ярцев. – Кстати, хочешь, вещица у меня есть одна. Точно на тебя. Фирма.
Ярцев вновь поднялся и вышел в соседнюю комнату, а когда вернулся, в руках у него сверкала многочисленными замочками, красной атласной подкладкой новая кожаная куртка. Слава никогда не видел более красивой куртки, ярцевская ни в какое сравнение с ней не шла.
– Вот. Пять червонцев. Согласен? – И он кинул куртку Славе на колени.
Слава шагнул к зеркалу. Приятная мягкая тяжесть давила плечи, сползала по спине.
– Центровой ты парень. – Ярцев смотрел на высокую фигуру парня. – Еще шею шарфом подвяжешь фартово, бабы стелиться будут.
Ох, как хотелось Славе иметь такую куртку! Голову обволакивал жаркий коньячный туман.
– Только не думайте, что вы меня курткой купили…
– Ладно, не думаю. – Ярцев взял со столика деньги, сложил вдвое и вернул под вазу. – Куртка твоя. Обмой, чтобы везло. – Он наполнил Славкину рюмку. – Рассказывай, Вячеслав…
– Я Ростислав… Нечего рассказывать. Все вы сами знаете.
– Позабыл уже. Давно не встречался с ним. – Ярцев тесно переплел тонкие ноги, словно выжимал после стирки свои ветхие джинсы. – Свалился он как снег на голову… Думал, срок тянет где-нибудь, а он вдруг – на тебе, звонит: дело есть. Хотел его послать, да не мог, старые грехи не пускают. А без напарника дело это не провернуть, вот я и решил с тобой связаться. Ты не трусь, Ростислав, их уже и след простыл, это первое. Второе – твое дело чистое: наняли такси, в игре ты не участвовал. Ни с кем из них знаком не был..
– А я не трушу, – произнес Слава. – Человека того жалко. Четыре тысячи. Всю жизнь, наверно, копил.
– А мне не жалко. Дурак. Кто же с незнакомыми в карты играет? Слюни распустил перед красивой бабой. К тому же спекулянт он. Та блондинка, Марья, его на магаданском рынке ущучила.
– Так… она что, тоже в деле?
– А ты думал.
– Я думал – посторонняя. Так себя вела, – удивился Слава.
– Аферистка-рецидивистка. И великая артистка. В милиции тебе за нее в пояс бы поклонились. Столько лет ловят.
– Такая красивая.
– Красивых остерегайся. Не вторая, так третья наверняка аферистка.
Слава посмотрел на птичий ярцевский профиль с прыщиком на сухом длинном носу и подавил усмешку.
– Жена ваша красивая? – спросил Слава.
– Красивая! – вдруг яростно ответил Ярцев. – Потому и все тут принадлежит ей, понял?! Моего – фунт дерьма: одна куртка да туфли финские… А квартиру видел? А в шкафу, пожалуйста! – Ярцев проворно вскочил и распахнул шкаф. В глубине висели платья, шубы, еще какое-то барахло. – Все ее! – Ярцев помолчал и уже спокойно предложил: – Чего тянешь? Рассказывай!
– Ну, отъехали мы, значит, немного… Эта самая блондинка и говорит своему соседу, мол, что вы грустите? «Выиграли у меня пятерку в самолете и грустите?» Тот рассмеялся и отвечает: «Могу вам ее вернуть…» Слово за слово, сгоношила она его в карты поиграть, дорога, мол, до города длинная. И обращается к моему пассажиру, который в шляпе…
– Федя Заяц. Кто к нему обращается?
– Блондинка. Говорит: «Не составите ли компанию?» Этот Федя Заяц в ответ: «Не умею». А блондинка все не отвязывается. Наконец уговорила. Объяснила правила. Начали играть. Поначалу Заяц ваш стал проигрывать. А блондинке фартило, выиграла десятку. Потом начал выигрывать ее знакомый…
– А Федя все проигрывает.
– Проигрывает. Злится, нервничает… Обзываться стал… А те его все подзуживают, особенно тетка, да и мужик не отстает – видит, выигрывает… Наконец Заяц ваш и говорит: «Все! Последнюю четвертную ставлю. Целиком». А сам чуть не плачет…
– Ах артист, ах прохиндей! – восхищенно воскликнул Ярцев.
– И выиграл. Тех двоих это задело. «Давай, – говорят, – еще играть». А Федя: «Не хочу, денег нет, только вот те, что выиграл». Тут тетка скандал подняла – нечестно, мол. И тот, кто с ней был, горлом на Федю попер. Наконец уступил им Заяц… И пошел, пошел выигрывать. Азарт. Сопят только да карты бросают… В банке две тысячи уже, в сумку сложили. Федя и эти выиграл, да говорит: «Все, больше не играю». Тот мужик с кулаками на Зайца: «Что ж ты, гад, выиграл мои деньги и отваливаешь?! Придушу, – говорит, – в такси». И Марья эта вцепилась в Федю. Трясет за плечо, орет… Заставили! Минут через пять все четыре тысячи в сумку сложили. Раз! Бросают карты. У блондинки – двадцать девять очков. У того мужика-спекулянта тридцать. У Феди – «сачок» – тридцать одно. Выиграл. Тут он меня по колену как саданет: «Стой, шеф!» Я на тормоз! Он – хвать сумку и мигом из машины. Я даже и удивиться не успел – исчез, точно подстрелили… Я врубаю передачу, еду дальше… Тетка толкает своего соседа: «Беги за ним». А тот сидит как истукан. Шутка, четыре тысячи как корова языком… Наконец очухался и рвать из машины на ходу. Я едва успел затормозить.
И Марья осталась одна.
– Да. Приказывает ехать на железнодорожный вокал. Приехали. Кинула мне четвертную, подхватила чемоданы и ушла…
– Видно, не только свой чемодан подхватила. – Ярцев доел грушу и положил огрызок в пепельницу, потом спохватился, встал, приоткрыл форточку и швырнул огрызок на улицу. – Ну… а лох номер твой не приметил?
– Какой лох?
– Ну тот, кого выпотрошил Заяц?
– Не знаю. Вряд ли, в таком состоянии. К тому же он, вероятно, на знакомую понадеялся. Не знал же, что они партнеры.
Помолчали.
После очередной паузы на кухне заурчал холодильник.
– Работает, – с удовлетворением прислушался Ярцев. – Ловкач Заяц, ловкач. Международный класс. Такие уже вымирают.
– Вы откуда его знаете?
– Сидели вместе.
– Где? – как-то сразу не понял Слава.
– Адрес я не запомнил, – хмыкнул Ярцев, переждал и продолжил своим надтреснутым голосом: – Раньше он все в «лото» играл да в «секу». А теперь на «тридцать одно» перешел. Новый репертуар… А с Марьей он не пропадет. И любит она его, стерва, такого трухлявого. Предана ему, как собака. Пойми после этого баб. Правда, язык у Федьки подвешен – профессор.
– Я уже слышал, – перебил Слава. – В аэропорту.
По мере того как Слава пересказывал Ярцеву всю эту историю, страх, охвативший его вчера, окончательно пропал, словно он рассказывал не о себе, а о другом. Или коньяк притупил, или хрустящая куртка, словно символ новой, такой заманчивой полосы в его жизни – реальная, осязаемая новизна, пощупай руками…
– Почему вы меня выбрали для этого дела? – уже благодушно, без вызова, спросил Слава.
– Времени не было подбирать помощника. К тому же мне показалось, что ты человек надежный.
– Деньги люблю, да?
– А кто их не любит? Если скажут – не верь. И сторонись такого человека – соврет и предаст. Что-то в тебе, Вячеслав, есть такое…
– Ростислав, – поправил Слава.
– Ладно, какая разница… Так вот, Славка, есть в тебе такое… У меня глаз на людей. Школу жизни прошел, все изучил. Да и в такси практика. Короче, в этом деле на тебя можно положиться.
Польщенный Слава старался казаться равнодушным. Ему льстило, что такой бывалый человек, как Ярцев, его принимает всерьез.
– Надо иметь голову на плечах, Славка, а не вешалку для шляпы. Тогда жить можно. Возьми меня. Работал я честно, возил стройматериалы. Оказывается, частникам возил, дачу строили. Меня за шкирку, говорят – в деле был. А я ни ухом ни рылом, понял? Срок дали. Три года. Все отмотал, от звонка до звонка. Вышел. Обозленный как черт. И жена к тому же с начальником ЖЭКа снюхалась, ребенка от него понесла. Но любил я ее, Славка, простил, взял как есть, с жэковским тараканчиком. Говорят, тюрьма воспитывает. Накось! В страх вгоняет, это точно. Тут вот голова и пригождается. Нет работы лучше нашей, в такси, для такого головастого. А не головастый в такси не удержится.
Ярцеву приятно было поучать Славу. Казалось, каждое скрипучее слово влетает в уши парня, точно птица в гнездо. Возможно, так и было – Слава слушал внимательно, напряженно.
– Копни наших «маяков». Передовых. Опортреченных… Одним миром мазаны. Только внешнего форсу больше, солидности. С начальством в парке за руку. План везет на год вперед. Ну, тут свои тайны, сам дойдешь… Выезжает такой «маячок» сам себе важный, с флажком на борту. А на линии – тигр! Но с головой! Кому надо, сдачу отсчитает до копейки, кому надо, забытую пудреницу вернет, город перевернет, а хозяйку пудреницы разыщет. Вещички донесет по подъезда. По кому надо. Физиономист! Знает – благодарность в парк напишут, есть такая публика – писачи. Свербит у них. Пишут, пишут, обо всем пишут. Их по глазам видно… Так! А остальных трудящихся граждан «маячок» возит, как ему надо!
Слава подумал: выпить еще рюмку или воздержаться. И так чуть ли не весь флакон один распил. Но Ярцев разрешил Славкины сомнения, он взял со столика графин и поставил в сервант.
– Хватит, приклеился. Будешь пить – все прахом пойдет, в этом отношении я целиком и полностью на стороне государства.
– А печень-то профукал, – пьяно возразил Слава.
– От рождения, дурень, от рождения, – спокойно пояснил Ярцев. – Коньяка мне не жалко, учу!
– Все учат. И ты и Сергачев.
– Сергачев, – усмехнулся Ярцев. – Нашел учителя.
– А что? – возмутился Слава. – Хороший человек. В сменщики меня взял, рискнул. Что я, неблагодарный?
Ярцев все скалил в улыбке белесые бугристые десны.
– Рискнул. Погоди, он на тебе еще выспится… А если ты ему так благодарен, скажи при случае: пусть не прыгает на хозяина.
– На какого хозяина?
– На Вохту. А то он быстро твоему сменщику рога посшибает, будь уверен. Так что посоветуй. Только осторожно, Сергач парень горячий и глупый.
– Ты очень умный, – обиделся Слава вдруг. – Или ты с Вохтой в паре…
Слава не договорил. Резкая боль в правом плече пронзила грудь. Широко раскрытым ртом Слава пытался схватить воздух. Тараща глаза, он непонимающе смотрел на Ярцева…
– Аванс, Станислав.
– Ростислав, – пролепетал Слава.
– Извини, память у меня неважная. А теперь медленно втягивай носом, дыхание восстанавливай.
Слава с изумлением смотрел на костлявую ярцевскую ладонь. Неужели голой ладонью, ну и силища!
– Рука у тебя сейчас отнялась, – деловито пояснял Ярцев. – Не беспокойся, минуты на три-четыре… А язык попридержи, длинный очень, смотри, шею сдавит.
Ярцев вышел в прихожую.
Вернувшись, он швырнул Славе на колени плащ и фуражку.
Слава шел по улице в новой куртке. В левой руке он держал узел со свернутым плащом и старым кургузым пиджачком, правую руку сунул в карман, так было легче, плечо еще побаливало. «Наловчился в тюряге, гад, людей избивать. По башке бы звезданул – конец», – думал Слава, но обиды никакой к Ярцеву он сейчас не испытывал. Прошло. В чистых магазинных стеклах он ловил свое отражение среди мельтешения уличной толпы и оставался доволен. Выпитый коньяк приятно будоражил. Однако, куда идти, Слава так для себя пока не решил. Домой, к тетке, еще успеет. Как забьешься, то выбираться в центр не хочется. Опять весь вечер телевизор, к тому же который день тянули многосерийную бодягу из жизни какой-то семьи, вытаскивая на экран все новых и новых родственников…
У кинотеатра «Восток» стояло два таксомотора, и, судя по номерам, оба не из Славкиного парка.
Слава открыл дверь первой машины и сел, водрузив на колени узел.
Водитель спрятал книгу и включил счетчик.
– Куда поедем? – Он оглядел Славкин багаж.
– Куда? А никуда, – игриво произнес Слава.
– Тогда вылезай, – проговорил водитель. – И плати за посадку.
– Ладно. Поехали на Кузнецовскую, – вдруг решил Слава. – Дом десять. Общежитие института. Знаешь?
Водитель не ответил и тронул машину.
Несколько минут они ехали молча. Слава подумал, что, возможно, и напрасно он едет в общежитие, пустое дело. Днем студенты в институте…
– Как план? – Слава повернулся к водителю и достал сигарету.
– Нормально, – негостеприимно ответил шофер. – А курить нельзя.
– Вот еще! – Тон водителя уязвил Славу. – Воля пассажира – закон!
– Закон, – буркнул таксист. – А курить нельзя.
– Ладно. Сдаюсь. – Слава миролюбиво спрятал сигареты. – Я, между прочим, имею некоторое отношение к такси, ясно? Почему левый поворот пропустил, мне на Кузнецовскую.
– Должен знать, если имеешь отношение к такси, – нехотя ответил парень. – К тому же прямо короче.
А я тебе говорю: левый поворот короче. По спидометру. Держу «петуха». На треху.
Слушай, – водитель наклонил голову, – ты мне мешаешь работать.
Он вывернул руль и чуть было не задел идущий справа грузовик.
Куда?! – заорал Слава. – Сапог!
Водитель испуганно дернулся обратно, доехал до перекрестка, остановился у постового милиционера и приспустил окно.
– Пьяный. Работать мешает. Чуть аварию не сделал.
От подобного вероломства Слава онемел. Все произошло слишком неожиданно и стремительно.
Милиционер заглянул в окно, затем обошел автомобиль и открыл дверь.
– Вылазь! – приказал он коротко.
– Кто пьяный? Я пьяный? – возмущенно бормотал Слава.
– Пьяный, пьяный, – подгонял водитель. – Дыхните!
– И так видно, – проговорил милиционер. – Расплатитесь за такси.
– Почему? Я еще не доехал, – запротестовал Слава.
– Платите, гражданин, – повысил голос милиционер. – И отпустите транспорт.
Слава понял, что доказывать что-либо в этой ситуации бесполезно. Он достал рубль и бросил на сиденье.
– Поднимите, гражданин. Водитель такси вам не собака, он при исполнении, – многозначительно предложил милиционер.
Слава подобрал рубль и с ненавистью вложил в протянутую ладонь водителя.
– Сдачу возьмите, – ехидно проговорил водитель.
– Оставь на чай, – победно произнес Слава.
– Возьмите сдачу. Мы на чай не берем, – издевательски проговорил водитель.
– Как-как?! – воскликнул Слава.
– Возьмите сдачу, гражданин. Не оскорбляйте водителя, – со значением проговорил милиционер.
Слава стоял с унизительно протянутой рукой, пока водитель равнодушно и неторопливо выуживал из кармана какие-то копейки.
Наконец таксист уехал.
– Выходит, простому человеку никакого доверия, а какой-то шоферюга, так пожалуйста, – бормотал Слава, не зная, как себя вести. Чего доброго, залетишь в вытрезвитель ни за что ни про что.
– Ты в сторону произноси. А то угорю… Куда ехал?
– На Кузнецовскую.
– А почему проехал?
– В том-то и дело, – обрадовался Слава. – Я ему говорю: левый поворот пропустил. А он…
– Верно, – лениво обронил милиционер. – Там знак висит, проезд запрещен.
– Кирпич? Так я недавно проезжал.
– Значит, кто тебя вез, нарушил.
Милиционер придирчиво осмотрел Славкину куртку, перевел взгляд на узел. Он мучительно соображал, что ему делать со Славкой. Просто отпустить нетрезвого человека он не мог, хотя, судя по виду, парень не так уж и пьян…
– Ладно, – принял он решение. – Плати рубль штрафа.
– За что?
– Нарушение! – Милиционер достал книжечку и оторвал квитанцию. – На такси разъезжать деньги есть, водку пить деньги есть, а на штраф никогда ни у кого денег нет.
К общежитию Слава подходил в самом мрачном расположении духа. Обнаглели эти таксисты, думалось сейчас Славе, ведут себя, как царьки, никакой управы на них, никому не пожалуешься. Написать бы жалобу в парк, пусть вытащат наглеца на административную комиссию, накажут. А еще лучше – посадят в «масляный бушлат» недели на две, помогать смазчицам на ТО-1… Так странным образом в Славкиной голове переплеталась человеческая обида с профессиональным знанием таксомоторной службы… Но ничего, встретится он когда-нибудь с этим водителем на линии. Слава представил себе эту встречу. Он бы уж придумал, как отомстить, – обогнал бы его и резко затормозил. Пусть бы тот и разбил Славе багажник, зато покалечил бы себе передок, да и отвечал бы за несоблюдение дистанции. Всегда виноват тот, кто позади… Ох, как Славе хотелось сейчас оказаться за рулем и видеть в зеркале наглую физиономию обидчика беззащитных пассажиров.
Миновав телефонную будку, Слава вошел в подъезд общежития. Место дежурной пустовало, лишь на спинке стула висела кофточка – признак того, что дежурная отлучилась ненадолго. Слава шагнул в полутемный коридор…
Первые две комнаты были заперты. Из-под двери третьей пробивалась полоска электрического света. Слава постучал и в ответ на приглашение войти толкнул, дверь.
