Текст книги "Таксопарк"
Автор книги: Илья Штемлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)
– Сейчас сдачу принесу, – сказал он.
– Ничего не надо. Спасибо вам, молодой человек… Не смейте возвращаться в такую квартиру. Дурная примета.
Он вложил деньги в нагрудный карман Валериного пиджака.
– Я вам, молодой человек, очень благодарен… Да. Минуточку!
Мужчина скрылся в комнате, а когда вернулся, в руках у него была красивая желтая бутылка с голубой этикеткой.
– Вот вам. Помяните Верочку.
Валера хотел было отказаться, но мужчина точно его и не видел. Сухие покрасневшие глаза глядели сквозь Валеру, не задерживаясь ни на чем.
– Спасибо, – смутился Валера и покинул квартиру.
Он спустился к машине. Бутылка тяжелила руку – французский коньяк… Проблема, куда его спрятать: в ящик не умещается, в багажнике можно разбить, а в салоне, если разобраться, спрятать и некуда: такси не собственная машина. Валера сдернул с запаски клеенку, обернул бутылку и сунул ее под сиденье.
Никитенко тотчас отозвался на Валерин вызов. Он как раз искал таксомотор, чтобы подать его к гостинице «Нептун» у Речного порта. Срок исполнения заказа наступал через полчаса, в ноль тридцать, но Никитенко не хотел рисковать – возможно, другой таксомотор за это время не объявится. И до гостиницы без малого четверть часа хорошей езды…
Вообще-то сегодня весь день у Валеры Чернышева состоял из ожидания. И у Дворца бракосочетания, откуда вез родителей жениха, он прождал полных пятнадцать минут. И та старушка, которая забыла прихватить с собой «Танькин платок» и ушла, как провалилась. А мужчину в черном пальто Валера прождал у больницы минут двадцать, не меньше.
Мысли его вернулись в квартиру на втором этаже. Валере не приходилось пока терять близких людей, видно, время еще не подошло. Родители его были живы, два деда, две бабки. Младшие брат с сестрой… Поэтому горечь утраты он мог понять умом, но не сердцем. И все равно беспомощность мужчины в мятой шляпе над маленьким несчастным лицом искренне печалила Валеру. Видно, тоже какой-нибудь ученый, малоприспособленный человек. Валера вспомнил его бледные растопыренные пальцы, похожие на корень вывороченного из земли растения, и вздохнул, напрасно он так быстро уехал, надо было еще посидеть, подождать. Возможно, мужчина вместе с Валерой и отважился бы поехать к родственникам покойной, сообщить…
Гостиница «Нептун» выходила фасадом на круглую безымянную площадь. Подфарники Валериного автомобиля светлячками отразились в витринных стеклах двух огромных туристских автобусов, дремавших у центрального подъезда. Чуть поодаль притаился чей-то таксомотор с залепленным грязью номером.
«Ждет или заряжает», – подумал Валера.
До времени, обозначенного в заказе, оставалось минут пятнадцать, и Валера вышел из машины. Надо предупредить швейцара о прибытии, мало ли, клиент вдруг позвонит вниз из номера, поинтересуется…
Проходя мимо затаившегося таксомотора, Валера невзначай бросил взгляд на водителя – Славка Садофьев, его бывший сменщик. Вот так встреча! С тех пор как Славка навестил его в больнице, они не виделись, графики не совпадали.
Валера подошел и постучал пальцем в стекло.
Слава повернул голову, вгляделся.
– Черт! Валерка! – воскликнул он и вышел из машины. – Сколько лет-зим? Я думал, ты уже отвалил из парка. – Слава радостно улыбался, тряся руку своего бывшего сменщика.
– Ах ты предатель, ах ты сукин сын. – И Валера был рад встрече. – Возвращаюсь, понимаешь, из больницы. «Лохматка» стоит – крыша да капот. Всю раскурочили. А сменщик себе новую «коломбину» присватал. Так озлился, что решил начисто тобой не интересоваться, да время все сгладило.
– Ты сам посуди, Валера…
– Не оправдывайся, не оправдывайся… Я думаю! Почти новую машину получил. Кому охота валяться под «лохматкой». – Валера добродушным тоном старался прикрыть Славкино и свое смущенье. – Ты, вижу, успел прибарахлиться. Куртель классный купил.
– Нравится?
– Сколько отдал?
– Пятьдесят.
Слава повернулся, чтобы Валера получше разглядел его куртку.
– Красиво живешь, Славка. В люди выполз.
– Но! А джинсы какие?! Видел? Фирма!
Он выпятил зад, обтянутый тяжелыми джинсами со скачущим тигром над правым строченым карманом. Валера восхищенно зацокал языком и одобрительно хлопнул Славу по ягодице. Слава вспорол легкий металлический замок, извлек незнакомую красную коробку и угостил бывшего сменщика сигаретой. Но Валера сигаретой восхищаться не стал, хватит, а то Слава вообще вознесется…
– С «удочкой», значит, катаешься, – проговорил Слава. – Не по мне это дело. Впрочем, если с головой, то можно ловить рыбку.
– Можно, – многозначительно согласился Валера, очень уж ему не хотелось выставляться перед Славой не приспособленным к жизни увальнем.
– Помнишь наш разговор в больнице? – Слава крутанул на пальце цепочку с брелоком. – О смысле жизни. На пользу пошел?
– Как тебе сказать? Вероятно, – улыбнулся Валера. – Лучше объясни, что ты тут делаешь? По заказу?
Слава качнул головой и подмигнул узким глазом.
– Заказы я в начале смены скостил… Топчусь. Ресторан сейчас закрывать будут, вот я и топчусь, жизнь наблюдаю. Сейчас будут тепленьких выносить. И в машину мою складывать. Штабелями.
– «Заряжаешь», значит, – добродушно проговорил Валера.
– Но. Не пустым же в парк возвращаться. Время-то мое уже час как вышло…
– А контролеры? За углом же диспетчерский пункт. И стоянка. Тебя тут как прихватят, пикнуть не успеешь.
Слава с подчеркнутой иронией оглядел своего наивного дружка.
– Удивляюсь, Валера. Мы ведь с тобой в одной школе вроде учились…
Валера чувствовал, что начинает «заводиться». Этот самоуверенный тон. Наглые глаза.
– …К тому же ты мальчик городской, бойкий. Это я деревня стоеросовая, в галошах бегал до девятого класса, – продолжал Слава. – И я должен тебя поучать?
Ярко освещенные стеклянные стены ресторана потускнели.
– Ну вот, – Слава посмотрел на часы. – Служба кончилась. Сейчас клиентов выносить будут. – Он сунул Валере ладонь и залез в свою машину, точно спрятался под черепаший панцирь. Настороженный, деловой, энергичный. В блестящей куртке…
Валера сделал еще несколько затяжек, бросил сигарету и вернулся в свою машину. Пора и появиться бы пассажиру, что заказывал таксомотор. Сквозь лобовое стекло он видел контуры головы и плечи Славы… «Ловкач», – думал Валера без тени зависти. Наоборот, чувство недоумения и досады вызвал у него Слава. Почему, он и сам не понимал. Он вспомнил, как Слава навестил его в больнице, яблоки принес. Хоть тогда он и казался наивным, но тон, каким он поучал Валеру, пожалуй, был таким же, как и сегодня. Только менее уверенным…
Валера достал книгу и включил плафон. Но не успел прочесть страницы, как дверь деловито распахнулась и в такси села молодая женщина лет двадцати восьми, а может, и тридцати…
– Что, мастер, скучаешь?
Обращение пассажира к таксисту – «мастер» – говорило о том, что человек близко знаком с «кухней». Обычные пассажиры обращаются к таксисту с дурацким, набившим оскомину словом «шеф»…
У женщины были плохие щербатые зубы и тонкий свистящий голос. Короткое платье едва натягивалось на колени, обнажая красивые ноги в блестящих чулках. Голубые, резко подкрашенные глаза тонули в ресницах, напоминающих изрядно поредевшую щетку.
Валера отложил книгу и выключил плафон. В просветленной темноте салона женщина словно отдалилась от него. Бледное лицо ее стало загадочным и прозрачным. Лишь голос был по-прежнему тонкий и неприятный.
– Поработаем, мастер? – Женщина бесцеремонно повернула к себе зеркало заднего вида, пытаясь разглядеть свое лицо. Валера уже понял, что это не заказчица, но любопытство его было слишком велико, чтобы сразу выставить женщину из машины.
– И в чем будет заключаться наша работа?
– Ты что, в первый раз?
Женщина игриво ткнула ладонью в Валерино плечо и засмеялась коротко и остро, точно перегрызала кривыми зубами спокойную тишину салона.
– Сейчас приглядим карася с золотой пастью. Любишь карасей?
Валера молчал, не зная, что ответить. К тому же с минуты на минуту должен подойти заказчик – время давно истекло…
– Ну а что дальше?
– А дальше отгонишь машину подальше. Куда-нибудь на Старую дорогу. И погуляешь минут десять, пока я с карасем побалуюсь… В обиде не останешься, все равно ночь, работа у вас, таксистов, слабая. На стоянке целый хвост выстроился. Я для тебя находка…
– Ну… а если он вам не заплатит? Карась ваш.
Валера, сбив дыхание, с острым любопытством разглядывал женщину.
– Чучело! Как не заплатит? А это видел?
Она холодными пальцами цепко схватила Валеру за руку и притянула к своим коленям. Это было так неожиданно, что Валера испугался, но в следующее мгновенье его ладонь заскользила по теплым шершавым ее чулкам, передавая острое ощущение сладости и страха.
– Понял? – Женщина отбросила его руку. – То-то. Не заплатят… Сколько скажу, столько и дадут. Небось сам чуть не свихнулся. Но я и тебя по-своему отблагодарю, времени у нас хватит. Меня знаешь, как зовут? «Машка – золотая ножка». Чучело! Не за-пла-тят… Не заплатят – не увидят. Я девица гордая. Научилась. Деньги вперед… А если раз поцелую, так вообще носом будут твою машину толкать. А ну! – Она ухватила Валеру за подбородок и резко повернула к себе, стремительно приблизив свое лицо. Между красными мятыми губами Валера вновь увидел кривые зубы.
– Да… вы что себе позволяете?! – Валера вырвал подбородок из цепких холодных пальцев.
– Чего бодаешься, чего бодаешься? – равнодушно произнесла женщина. – Не хочешь получать удовольствие, твое дело. Я тебе демонстрируюсь, чучело. Чтобы ты знал… Я со своей специальностью за границей миллион бы имела.
– Ну и ехали бы за границу. Позор такой.
Женщина резко отвернулась, съежилась. Большие ее глаза наполовину утекли под торчащие ресницы, отражаясь в черном глянце окна.
– Это почему же позор?
– Работать надо. Ясно?
Валера перегнулся и, стараясь не касаться женщины рукой, потянул на себя колечко замка. Дверь приоткрылась, впуская в салон прохладный ночной воздух.
– А я что ж, по-твоему, не работаю? В Японии специальные школы есть. Обучают.
– А вы что, там были?
– Читала.
– Ничего подобного. Вы слишком односторонне все поняли. – Валера решительно повел подбородком в сторону улицы. – Представляю, как родственникам вашим стыдно за вас. Если сами не сознаете…
– Тебя что, в детстве уронили, да? И не сразу подняли? Родственникам! Откуда им взяться? Меня в капусте нашли! – рассвирепела вдруг женщина. – Зайцы мои родственники, они капусту любят.
– Вижу, что в капусте. В квашеной, – заорал Валера в ответ.
– В кислой, псих. Все ты знаешь, умный больно. – Женщина вздернула остатки своей юбчонки. – Найду себе поглупей тебя. А то скука с тобой, с умницей. Скулы своротишь…
Контуры ее фигуры расплылись в ночной темноте. Через несколько секунд салон стоящей впереди Славкиной машины озарился бледным светом плафона. «Славку охмурять села», – едва подумал Валера, как дверь с его стороны резко отворилась и просунулась голова мужчины в кепочке-восьмиклинке. Маленькие усики настороженно торчали над узкой верхней губой.
– Старший контролер линейно-контрольной службы Иванов, – отрекомендовался мужчина. – Ваш путевой лист!
Валера растерялся. Так получалось, что он редко сталкивался с контролерами. Раза три, на вокзалах. К тому же он слышал от ребят о характере Танцора… Поэтому столь официально-вежливое представление контролера обескуражило Валеру. Он достал путевой лист. Контролер бегло просмотрел…
– Клиента жду, – пояснил Валера. – Запаздывает что-то.
– Клиента ждете… А сколько времени обязаны ждать по инструкции?
– Пятнадцать минут.
– Верно. А вы тут уже минут тридцать стоите. – Контролер обогнул таксомотор и сел на пассажирское место. Достал ручку и пристроился поудобней с путевым листом в руках.
Можно было, конечно, поплакаться, попросить. Но Валера молчал. Славкиного таксомотора уже не было видно: то ли догадался о присутствии контролера, то ли «золотая ножка» уговорила…
– Дамочек подозрительных в таксомотор впускаете. – Танцор словно угадал Валерины мысли. – А по инструкции? Водитель обязан предоставлять транспорт только лицу, сделавшему заказ.
– Она сама села, – буркнул Валера и отвернулся в сторону.
– А работаете, судя по всему, недавно. Лица я вашего не помню. – Контролер что-то медлил с записью в путевом листе.
– Вы ко мне придираетесь, – не выдержал Валера. – Я жду клиента. Да, виноват, просрочил время ожидания… Но я уже собирался позвонить в диспетчерскую, как подсела та гражданка. Ведь я ее попросил выйти из машины, вы сами видели.
– Мало ли за чем она вышла? Может быть, вернуться с кем-нибудь? – въедливо продолжал Танцор. – К тому же доверять вам у меня нет Никаких оснований.
– Это почему же?
Контролер мягким движением нагнулся и мгновенно вытащил из-под сиденья желтую бутылку, за которой шлейфом тянулась сырая клеенка.
– Никто другого места придумать не может!
Валера опешил, но в следующее мгновенье схватил бутылку и потянул на себя.
– Не имеете права! – крикнул он.
– Вот право-то я имею. Использование служебного транспорта для провоза и хранения алкоголя?
В салон просунулась контролер Фаина. Валера с ней уже был знаком. Маленькими, глубоко упрятанными глазками Фаина с изумлением оглядела Танцора и Валеру, вцепившись в желтую длинную бутылку с золотисто-голубой надписью.
– Что… нарушает? – произнесла Фаина.
– Пассажиров спаивает, – ответил Танцор.
– Послушайте… Оставьте бутылку. Честное слово, мне ее подарил человек, у которого умерла жена.
– С чего же это он тебе подарил? – Фаина, как подсказывала субординация, перешла на сторону начальства. – На радостях, что ли, подарил?
Валера рванул бутылку. Горлышко выскользнуло из рук контролера, и бутылка ударилась о рулевое колесо. Звон разбитого стекла. И пронзительный коньячный запах мгновенно вытеснил все остальные запахи. Коричневая жидкость потоком хлынула на Валерины брюки…
– Что же вы наделали? – Валера растерянно держал на весу осколок желтого стекла.
Лицо Танцора покрылось бурыми пятнами, а усы задергались под худым носом.
– Я снимаю тебя с линии! Отправляйся в парк. – Он размашисто написал на путевом листе какие-то корявые слова. – А ты, Фаина, свяжись с централкой, сообщи. И проследи, чтобы с заказом этим все было в порядке.
Контролер вылез из машины и хлопнул дверью. Фаине стало жаль Валеру. У того был сейчас такой убитый вид.
– Дурачок, дурачок. Сам и виноват.
– Честное слово… Мне подарили. У человека умерла жена. – Валера все не выпускал из рук бутылочный осколок.
– «Подарили, подарили»… Заладил. Ну и отдал бы ему. Случай такой. Пользы своей не увидел. Пожадничал.
– Как… отдал? Он же старший контролер.
– Теперь неприятностей не оберешься. Дело заведет, – разоткровенничалась Фаина. – Хранение алкоголя в такси – серьезный проступок. Уволить могут… А он такой стервец, если вцепится, не отпустит. После операции вообще зверем стал. Точно ему вместо аппендицита совесть вырезали.
– Как… ему отдать? Он же контролер, – все бормотал Валера.
– Ну, заладил! «Контролер, контролер»… А что, контролеры не люди? – разозлилась Фаина. – Потопчись восемь часов на улице. И в жару и в мороз. Днем и ночью. Да с такими оторвами, как ваш брат таксист. За восемьдесят рублей в месяц… Посмотрела бы я на тебя тогда…
Но Валера ее не слушал. Он выскочил из машины и побежал в сторону, куда направился Танцор. На стоянке в ожидании пассажиров гуськом вытянулось несколько свободных таксомоторов. Танцор стоял у головной машины, что-то записывая в блокнот. Валера приблизился.
– Послушайте… Выходит, если бы я вам отдал эту бутылку, ничего бы не было, да? Ни записи, ни снятия с линии, ничего, да?
– Что, спятил? – прошипел контролер, едва раздвигая узкие губы. – А ну проваливай отсюда, хулиган!
– Я не хулиган! А вы – взяточник!
Вокруг уже собрались водители. Вид Валеры с подозрительными размывами на брюках, с резким коньячным запахом был потешен и непонятен – вроде и не пьян с виду…
– Что, парень, в бочку шагнул? – произнес кто-то со смехом.
Валера вплотную приблизился к контролеру…
– Крохобор! Ничтожество! Из-за тебя, из-за таких, как ты, люди совесть теряют… Гад! Собака!
Танцор растерялся. Такая стремительность застала его врасплох.
– Уберите его! – крикнул он водителям.
Но никто не двинулся с места. Таксисты стояли молча. Не понимая в деталях, что произошло, каждый из них, вероятно, догадывался… Потом так же молча отошли от Валеры по своим машинам. Уже без смеха… Танцор в растерянности смотрел им вслед.
Валера смахнул слезу и, повернувшись, побрел прочь.
3
Младшая кладовщица Лайма приподняла плечи и обхватила сухими пальцами острые мальчишеские локти. Невозмутимые бесцветные ее глаза на этот раз возбужденно блестели. От волнения латышский акцент настолько искажал фразу, что Тарутин с трудом улавливал смысл.
Звуки их шагов гулко и перебивчиво метались в пустом коридоре. Лайма встретила Тарутина на площадке административного этажа, она специально поджидала директора. До приемной было не так уж и далеко – два коридорных марша, а Тарутин и не пытался остановиться, точно вопрос, который сейчас волновал Лайму, не стоил внимания.
Лайма умолкла. От ее сутулой неуклюжей фигуры исходили тихие гневные волны. На узкой спине под серым свитером проступали бугорки позвоночника. Сморщив нос, она пыталась подавить нарастающий зуд, но безуспешно. И чихнула. Несколько раз подряд. Тоненько, застенчиво.
– Фот. Фсегда, если нервничаю, – произнесла она.
– Будьте здоровы. – Тарутин не обернулся.
– Я тумала, меня побьют кулаками. – Лайма смотрела в спину Тарутина. – Они так кричали на меня.
Заметив директора, несколько человек, что топтались у дверей приемной, разом обернулись. Невнятно ответив на приветствие, они вяло расступились, освободив проход. Следом за Тарутиным в приемную проскользнула и Лайма.
На всех стульях, на кушетке, в креслах разместились водители. Человек двадцать. При виде директора они поднялись. Многие в руках держали грязные ломаные детали.
Секретарь Галина растерянно переводила взгляд с директора на молчавших шоферов.
– Все ко мне? – Тарутин стягивал на ходу пальто. – Товарищи знают, что по личным вопросам – вторник и пятница?
Пользуясь своим ростом, Тарутин легко поверх головы обратился к секретарю. Галина пожала плечами. Тарутин медленным взглядом обвел обступивших его мужчин…
Хмурые лица. И глаза. Голубые. Серые. Черные. С прищуром. И круглые, навыкате. И с косинкой. У одного небольшое бельмо. (Интересно, как его пропустила врачебная комиссия?)
Набрякшие мешки под глазами (печень, видно, не в порядке)… Морщины глубокие, резкие (а сам еще молод, лет тридцать)… Порочное лицо. И наглое.
А тот розовый, умытый, пышет здоровьем (болтун, видимо, и остряк)… Нежные девичьи щеки. И румянец (как он его сохранил в городе? В воздухе, отравленном выхлопными газами. Такой бравый румянец)… Губы тонкие, сжатые. А у того губы приоткрыты, пухлые. Зубы широкие белые, здоровые.
Мало кого из них Тарутин помнил в лицо. Вот тот, что стоит у окна, – Сергачев. Одет как-то не по-рабочему. И стоит спокойно, в стороне. Кажется, что он случайно затесался в эту возбужденную толпу.
Лайме опять не удалось сдержаться, и она чихнула. Коротко, отчаянно. Словно надорвала бумажный лист.
– Будьте здоровы! – У парня с тяжелым подбородком оказался приятный мужественный голос.
Тарутин перекинул пальто через руку.
– Вначале довели Лайму до истерики, теперь желаете здоровья. Это нечестно, друзья… Вы прекрасно понимаете, что Лайма выполняла приказ директора. Мой приказ. Вы прекрасно понимаете, что центральный склад закрыт в связи с ревизией…
– В связи с наступлением зимнего сезона, – перебил розовощекий.
– В связи с ревизией, – терпеливо повторил Тарутин – Опломбирован. На складе вскрыты серьезные злоупотребления. Для многих ревизия была неожиданностью…
– А нам, Андрей Александрович, без разницы, – прервал теперь жилистый пожилой водитель. – Я вторую смену из парка не могу выехать. Глушителя нет. А на центральном складе глушителей навалом.
– Как ваша фамилия?
– Ну, Курганов моя фамилия.
– Почему же вы за всех говорите? Возможно, для кого-то и есть разница. Возможно, кто-то и понимает необходимость ревизии.
Курганов вытянул вперед плоскую ладонь, покрытую жестким панцирем мозолей.
– И я понимаю. И приветствую. Пора прижать хвост кое-кому в парке, а то распустились, словно собственную лавку держат… Но не таким способом!
– А каким? Вы знаете, каким способом?
Голос Тарутина звучал негромко, в нем сейчас прорвалась беспомощность. А ему так не хотелось проявлять беспомощность перед этими людьми.
– Если вы знаете, Курганов, способ, рад буду выслушать, – произнес он громче.
– Не знаю, – вздохнул Курганов. – Но это не дело: на складе есть глушители, а я второй день не работаю.
– И амортизаторы есть! – воскликнул розовощекий.
– Амортизаторы и у меня были, – вступила Лайма. – Кончились.
– Еще два дня такой ревизии, весь парк станет, – прогудел от двери бородач. – Вообще… с тех пор, как вы стали директором, работать стало невозможно. Раньше хоть договаривались, знали, у кого что. А сейчас? Разбежались по углам, как мыши. Затаились.
– Ну-ну. Затаились, – усмехнулся Тарутин. – Скажем, не так давно один ваш товарищ въехал в парк после аварии. А через час он уже вернулся на линию. И все шито-крыто. Нигде авария не отмечена… Верно, Сергачев? Или пустые слухи?
Сергачев с преувеличенным вниманием рассматривал дверную ручку. В сером, почти новом костюме он казался посторонним.
– Меня с детства приучили к скромности, Андрей Александрович… К тому же я не по этому делу. Я сегодня выходной. За справкой зашел о своих доходах, потребовали у матери на работе.
Переждав, пока в помещении утихнет оживление, Тарутин продолжил тем же ровным голосом, глядя на бородача:
– Вот. А вы говорите: затаились… Плохо выкручиваетесь, вот что. Не проявляете инициативы…
– Ну, если само начальство благословляет, – перебил бородач.
Курганов приблизился к Тарутину. Жилистый, высокий, он оказался ростом почти вровень с директором. Сухое плоское лицо его, покрытое смуглой нездоровой кожей, оживлялось узкими голубыми глазами. Туго затянутый галстук в белый крупный горох подпирал острый кадык, словно живое существо. Голос у Курганова глухой, с хрипотцой – давно табак курит Курганов.
– Вы на Олега не указывайте, директор. Даже шутки ради. У него своя колонна, у меня своя. На прошлой неделе я в семь утра на работу пришел. И до трех дня провозился, коробку менял. А выехал на две смены – план в колонне горит, уговорили…
– Приказали, – поправили из толпы.
– Будем считать, – кивнул Курганов. – Теперь: приход-уход кладите два часа, я живу далеко. Сколько, выходит, меня не было дома? Почти сутки! А мог выехать на линию вовремя, да кланяться не хотелось, унижаться. В глаза по-собачьи смотреть да рупь протягивать. Я хочу честно жить, директор. А вы мне примерчики приводите! – Курганов повел головой в сторону Сергачева. – Вы мне такого начальника колонны дайте, как Вохта. У него люди не болтаются в парке из-за паршивого глушителя весь день, как я сейчас… Лучше я уволюсь, директор. Чем вот так. Слава богу, безработицы у нас нет.
– А жаль, – произнес бородач. – Местом бы своим дорожили. Не зарывались. – И он со значением посмотрел на Тарутина.
В приемной одобрительно зашумели, с неприязнью глядя на директора.
– Кончайте, Андрей Александрович! Кончайте устраивать нам трудности, и без вас их хватает. Склад откройте!
Шум нарастал. Люди выкрикивали свои обиды, будто шли в атаку. Без оглядки. Без хитренького расчета на милость, не оставляя и щелочки для компромисса. Так поступают, когда дальше жить по-старому невозможно. Может быть, через минуту они одумаются. В мозгу у каждого шевельнется мыслишка о личной выгоде, мыслишка, с которой начинается предательство. Но сейчас, в это мгновенье, они были единодушны в своем порыве…
Тарутин склонил голову набок. Гнев поднимался в нем. Гнев заполнял тяжелой патокой грудь, горло, горечью отдавал во рту. Застил глаза. Набухал в мозгу, как губка водой… Он понимал, откуда ветер дует, чем вызвана эта демонстрация. Хоть и все тут перемешалось: мистификация и жажда справедливости. Окружающие его люди сейчас отдалились на расстояние, словно рассматривал он их с обратной стороны бинокля… И вместе с тем он понимал, что не должен сейчас повышать голос, приказывать. Это никогда не приводит к нужному результату, а в подобной ситуации особенно.
– Увольняться надумали. Жулики надоели. Лихоимцы надоели, – произнес он сдержанно.
Шум стал стихать.
– Желаете отмыться, да раздеваться лень. Или вас все-таки устраивала эта Муртазова? Первостатейный жулик, ревизия доказывает. – Он помолчал и добавил внятно: – Пытаетесь ее из чистилища выручить. Так ведь не получится. Грешна очень Муртазова ваша.
Тарутин достал папиросу. Похлопал по карманам, разыскивая спички. Курганов вытащил зажигалку, щелкнул и протянул директору.
– Напрасно вы всех в общую кучу. Кому и действительно надоела эта неразбериха. Или пусть все будет по закону. Или назначайте такого начальника колонны, как Вохта… А то с нашим удобно только в баньке париться, спину тереть хорошо будет…
– Эх, Андрей Александрович, – перебил Курганова бородач. – К Муртазихе мы хотя бы привыкли. А к другой-то привыкать еще придется. А чем она будет лучше? Должность такая…
Тарутин устало провел ладонью по лицу.
– Как же это все у вас в крови растворилось. В печени, в селезенке, черт возьми. – Он жадно вогнал в себя табачный дым и резко выпустил через нос. Обернулся к Лайме: – Пройдите на главный склад. Вскройте его с понятыми. Отберите нужные детали. Составьте акт.
Тарутин повернулся, намереваясь уйти в свой кабинет.
– Андрей Александрович! – окликнула секретарша Галина. – Вам письмо от Фомина. Из санатория.
Она шагнула к Тарутину и передала белый крепкий конверт.
Тарутин вошел в кабинет и прикрыл за собой дверь.
Медные шляпки декоративных гвоздей на пухлой дверной обивке выглядывали словно гильзы из патронташа.
Секретарь Галина потянула за капроновый шнур. Со стуком откинулась форточка, и белые гардины обидчиво надулись.
Сергачев аккуратно уложил справку в нагрудный карман, отыскал глазами долговязого водителя.
– Угомонился, Курганов? «Хочу жить честно»… Скромности побольше, дядя. Честно жить заслужить надо. Я, к примеру, роды в рейсе принял. И то помалкиваю. Другой бы на моем месте уже депутатом стал. Верно? То-то, дядя…
Дверь кабинета неожиданно распахнулась, и в приемную выглянул директор. Оглядев топтавшихся водителей, он остановил взгляд на Сергачеве.
– Зайдите ко мне!
Давненько сюда не заглядывал водитель первого класса Олег Мартьянович Сергачев. С тех пор, как выбивал новое сцепление. Интересно, чего это он вдруг сподобился? Все насчет аварии пузыри пускают? Так его голыми руками не возьмешь, он покидает этого парня, будь здоров, себе в удовольствие…
Сергачев прямо взглянул на директора и отвел глаза в сторону.
Стеклянный шкаф ломился от различных спортивных призов. Шустрят парковые спортсмены, лишнюю энергию высвобождают. Сергачев и сам частенько участвовал в авторалли. Тот латунный кубок с орлом был взят им и Яшей Костенецким…
– Скажите, Олег Мартьянович… вы тоже меня осуждаете?
Тарутин кивнул головой в сторону приемной, где все еще колготились взбудораженные водители.
– Я? Пока мой автомобиль в порядке, – уклончиво ответил Сергачев. – Бегает.
– А иначе?
Сергачев усмехнулся.
– Вас интересует именно мое мнение? Почему?
Тарутин смотрел на Сергачева. Едва заметные морщинки тянулись к уголкам его темных глаз.
– Почему? Мы с вами почти ровесники, Олег Мартьянович.
– Гоп-с-с, Андрей Александрович. Вы – директор. А я? Рулило! Поменяться б нам должностями, тогда и вопросы задавать не надо было бы.
Тарутин засмеялся. Сергачев сидел перед ним в непринужденной позе человека, знающего себе цену.
– Я вот думаю, – Тарутин вновь повел головой в сторону приемной, – они-то знают, что я прав. Пытаюсь наладить в парке нормальные отношения…
– А зачем? – перебил Сергачев.
– То есть как? – вскинул брови Тарутин.
– Зачем? – спокойно повторил Сергачев. – Хотите, чтобы нам было хорошо? А нам и так хорошо… Мы, к примеру, всегда при деньгах. Крутимся по своей орбите. Привыкли. А вы хотите нарушить. Выходит, вы хотите сделать нам плохо, а не хорошо.
Такого поворота Тарутин не ожидал. И заволновался. Но Сергачев словно и не замечал перемены настроения директора.
– Ну определите под крышу все таксомоторы. Лады! Ну перестанем мы платить каким-то лихоимцам в парке за то, что они и так обязаны делать. Лады! А что изменится, директор? Разве в этом суть?
Тарутин уже овладел собой и с любопытством смотрел на таксиста.
– Как-то я попал на выставку художников, – продолжал Сергачев. – Странные были работы. Пятна, квадраты, асимметричные фигуры. Белиберда вроде… И тут меня охватило волнение. Беспокойство. От непривычности. Сердце, как говорится, застучало. А ведь до этого было все нормально – ходил по залам, знакомые сюжеты, знакомые лица. Ясно все и скучно… Так и в парке нашем! Скучно будет от Великого порядка. Конец охотничьего сезона. Скука… Понимаете?
– Не понимаю!
– Ну… Концов не найдешь. За каждым винтиком часами бегать будешь. Великий порядок! А тут – раз и в дамках…
Сергачев явно пасовал, уклонялся от разговора. Почувствовав, что Тарутин это заметил, он разозлился на себя за малодушие.
– Разыгрываешь спектакль, Олег? – мягко проговорил Тарутин. – Почему?
Сергачев зашел за спинку стула, уперся в нее руками, подняв высоко плечи.
– Несерьезно все это, Андрей Александрович. И с Муртазихой. И с отказом от новых автомобилей несерьезно. Или, скажем точнее, – полумера. Часто люди играют комедию с серьезным выражением лица. Несут чепуху всякую на собраниях-заседаниях, а лицо серьезное. И все потому, что сосредоточены они – боятся лишнего сболтнуть. Глубже копнуть, идею самостоятельную выдвинуть боятся. За кресло свое держатся теплое, за оклад хороший. Мало ли – скажут вдруг, да не то… А мне что? Рулило я, шоферило. Человек вольный. Сколько мне надо – заработаю, сам себе хозяин…
Глаза Сергачева вновь лукаво заблестели. Беседа его стала забавлять.
Тарутин уже жалел, что затеял разговор. Кто для этого прожженного таксиста Тарутин? Очередной директор. Настроит карточных домиков и в сторону скакнет. Скольких директоров повидал на своем веку таксист? В то же время честолюбие томило сейчас душу. Тарутину хотелось убедить этого циника в модном сером костюме, что он вовсе не из тех, кого так зло помянул Сергачев горячим голосом. Поведать ему свои планы – продуманные, глубокие, серьезные. Рассчитанные на долгое время. Основанные на точных расчетах, которыми занимаются сотрудники отдела, где работает Виктория Сурикова, или просто Вика… Что Муртазиха – не полумера, а важный этап в начинании Тарутина. И отказ от новых таксомоторов – вопрос принципиальный… Нет, нет! С какой стати он должен оправдываться перед этим самовлюбленным таксистом? Да пусть он катится ко всем чертям! Рулило, наглец, заряжала! Ведь он сейчас насмехается над ним, этот «мастер»! Зачем он вообще пригласил сюда этого благополучного, самовлюбленного циника? Что он хотел выяснить? Они разные люди. Про-ти-во-положные…
