Текст книги "Таксопарк"
Автор книги: Илья Штемлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)
Он уже держал в руках этого маленького человечка, скользкого, красненького… орущего. Тоненько-тоненько.
– Поори ты мне, поори, – лепетал Борька. – Поори…
– Так. Спокойно. Я его держу, а ты пуповину перережь. Только сперва перевязать надо чем-нибудь. Шнурком как-то негигиенично.
Борька торопливо разорвал платок и перевязал тоненькую, похожую на жилку ниточку.
Все! Отрезать уже было несложно.
– Заверните его, заверните, – шептала женщина. – Простудится, упаси бог. В халат мой заверните.
– И верно: парень… Как это она углядела? – удивился Борька.
– Углядела, значит, – ухмыльнулся Сергачев. Превозмогая боль, женщина, тяжело ворочаясь, сбросила халат и осталась в рубашке…
Борька поднял голову, словно принюхиваясь, повел носом.
– Едут, что ли?
В просеке мелькнул силуэт автомобиля и тут же, следом, другого, белого, со вспыхивающим факелом на крыше…
Трое мужчин стояли у машины, хохотали и хлопали друг друга по спине. «Скорая» только что уехала.
Надо было привести себя в порядок…
– Ну что? В «Парус»? – Сергачев прилаживал спинку сиденья, предварительно отмыв ее бензином. – Успеете!
Борька сунул руки в карманы.
– Ну их к черту! Чтобы я когда-нибудь еще… Да пропади они пропадом. В монастырь уйду.
Вовка поднял с земли пустую бутылку и швырнул ее в кусты.
– Эх, водку сгубили.
3
Секретарь партбюро таксопарка Антон Ефимович Фомин – крупный мужчина со скуластым лицом и тонкими усиками, – опершись локтями о стол, рассматривал список, только что присланный из пятой колонны.
«Успели все же, догнали», – с досадой подумал Фомин и, вздохнув, перевел взгляд на календарь. До начала отпуска оставалось три дня… Он достал красный фломастер и принялся аккуратно помечать птичками первые фамилии. За этим занятием его и застал Тарутин.
– Только собрался к вам с этим списком. Вохта прислал. На получение новых таксомоторов, – произнес Фомин навстречу директору.
Он бросил фломастер и поднялся, расправляя плечи, обтянутые черной шоферской курткой. Бывший таксист, он работал секретарем партбюро уже второй год, после того как болезнь позвоночника, нередко донимающая водителей, вспомнила и о нем. Да так, что, бывало, не встать и не сесть от острой боли. Пришлось оставить руль…
Через три дня Фомин уезжал на лечение, в клинику. Замдиректора по коммерческой части Цыбульский с помощью своих сверхмощных связей достал путевку в какой-то институт санаторного типа на Северном Кавказе.
– Я записал пробег автомобилей тех, кто стоит в начале списка. Пожалуйста! – Фомин протянул Тарутину блокнот. – У каждого из них отличная машина, за полтораста тысяч километров не перевалила. А уже претендуют на новую. Безобразие!.. И вообще, этот «архангел» много себе позволяет.
Тарутин мельком взглянул в блокнот.
– Кто же стоит в начале списка?
– Сплошь начальнички: три члена цехкома, два общественных инспектора. Сватья и зятья паркового руководства.
– Хорошо, хорошо, Антон Ефимович, не горячитесь, – улыбнулся Тарутин. – Скрючит вас, до санатория не доберетесь.
По существующим правилам новые таксомоторы предоставляются водителям со стажем работы более года, не имеющим дисциплинарных взысканий, замечаний и жалоб со стороны пассажиров, выполняющим план и норму телефонных заказов. И, конечно, если автомобиль исчерпал свои материальные ресурсы. Список очередности получения нового таксомотора составлялся руководством колонны и передавался на утверждение «треугольнику»: директору, секретарю партбюро и председателю местного комитета. Это был один из самых щепетильных вопросов. Те же члены цехкома или общественные инспектора отдавали много личного времени общественной работе, можно сказать, все свободное время отдавали парку. Не мыкаться же им еще и с ремонтом своей «лохматки», все верно. Лучших надо поощрять. Другие закончат свой рабочий день, вернутся домой и чаи гоняют из рюмочек…
– Все понятно, – Фомин ткнул пальцем в список. – Но надо и совесть иметь, верно? В других колоннах список как список. Все по закону. Например, в первой колонне, у Сучкова…
– Зато у Вохты передовая колонна. По всем показателям.
Темные глаза Тарутина смотрели серьезно и внимательно.
– Передовая! – Фомин вскинул руки. – Черт знает что… Среднесписочная численность людей у Сучкова меньше, чем у Вохты. Как же ему везти план? В колхозе – сучковские водители, на военных сборах – опять же сучковцы, потому что у Сучкова в колонне одна молодежь. Вот Сучков, тихоня, и отдувается. А лавры все Вохте…
Фомин, забывшись, резко повернулся, и на скуластом его лице отразилась боль. Он завел руку за спину и надавил сжатым кулаком позвоночник. Некоторое время стоял неподвижно…
– А все почему? – произнес он тише и кивнул на вохтовский список. – Кто первым красуется? Зять нашего кадровика. И график у этого зятька королевский: выезд в десять, возврат в двадцать четыре. Сливки собирает. Вот кадровик и старается. Стучится, скажем, в парк опытный водитель, кадровик его Вохте посылает. А Сучкову – зеленую молодежь… Инженер по труду тоже помалкивает, его племянник у Вохты пасется.
– Ну а вы, партком? Или кадровая политика не ваша забота?
– Я? Что я! Сколько раз предупреждал кадровика. Притихнет, потом опять за свое. Сидит себе за бетонной дверью, как в доте. Смешно! Не таксопарк, а сверхсекретный завод. Форсу нагоняет… Когда он умудрился такую дверь поставить, ума не приложу…
– Детская причина, Антон Ефимович, – перебил Тарутин. – Для такого крепыша, как вы, даже наивная причина – бетонная дверь. А уж если мы вдвоем с вами поднатужимся? А, Антон Ефимович?
Тарутин засмеялся и повернул лицо к Фомину. И Фомин рассмеялся. Тонкая ниточка его усов повторяла движение верхней губы.
– Мне врачи запретили напрягаться.
– Подождем. Вернетесь из отпуска, попробуем… Кстати, кто остается вместо вас?
– Григорьев Петр Кузьмич. Не совсем удобно – День он на линии. Но человек порядочный.
Тарутин взял со стола список, пробежал глазами фамилии.
– Перепечатайте наоборот: тех, кто внизу, поставьте в начало. Сошлитесь на меня.
– Так я и сделаю! – оживился Фомин. – В конце концов, общественная работа – это обязанности, а не права. – Но в следующее мгновение Фомин сник и вздохнул. – Только как бы нам всех этих общественников не разогнать. Многие только и держатся на привилегии да поблажке.
Он ухватился за подлокотники кресла и осторожно сел.
Тарутин встал, подошел к Фомину.
– Вот еще что, парторг… Вы в курсе? Драка была в парке. Чернышев Валерий, из новичков, в больницу попал. Такая история.
– Знаю, Андрей Александрович, с утра ко мне комсомольский лидер ввалился, сообщил, – вздохнул Фомин. – Кому-то дорогу перебежал паренек… Вернусь из отпуска, выйдет из больницы парень…
Но что он мог поделать, Фомин? Тут впору милиции разбираться. Это понимал Тарутин. У каждого свой круг обязанностей. И от подмены ничего хорошего не получится, опыт показывает… Правда, людей в парке Фомин знает лучше, чем Тарутин. Он и ближе к ним – как-никак бывший водитель, да и работает в парке не один год…
– Я расспрашивал ребят, – хмурился Фомин. – Толку мало. Не знают они. Видно, дело касалось Валеры да того типа, кто его зашиб… Трудный участок достался нам, Андрей Александрович… Но в одном убежден – умалчивать нельзя. А что умалчивать-то? В газетах иной раз такой фактик вскроют, что руками разведешь. Живой организм – всякие бактерии есть. Жизнь! Понятное дело. А кто умолчать старается да делает вид, что все в порядке, тот больше о кресле своем печется, чем о деле, я вам точно говорю…
Тарутин остановился в дверях.
– Да. Заговорился тут, чуть было не забыл. Поезжайте вместо меня в ГАИ, у семерых вчера права отобрали. Разберитесь. А вообще безобразие: чуть что, отбирают права, моду взяли. Главное, по пустякам.
Фомин насупился.
– Не люблю в ГАИ ездить. Смотрят на тебя и не замечают. Унизительно. В каждом видят жулика.
– Надо, Антон Ефимович. Ребята слоняются без работы.
– А как же диспетчерское совещание? – вспомнил Фомин и обрадовался.
– Поезжайте в ГАИ. Это важнее. И постарайтесь попасть к начальству. А то чем меньше шишка, тем больше спеси.
Большинство машин было на линии, и асфальт просторного двора, покрытый свежими и давними пятнами масла, выглядел словно узорный паркет.
Тарутин отошел от окна и присел на подлокотник кресла.
Совещание продолжалось больше двух часов.
Сейчас докладывал начальник первой колонны, тихий и малоподвижный Сучков. Радовать директора ему было нечем – коэффициент выпуска машин за неделю был низким. И причина одна – нет запчастей. Машины простаивали из-за копеечных втулок, из-за нехватки рессор и пружин подвески…
– Ездить надо уметь, классность повышать! – бросил из своего угла начальник службы безопасности Зуев, который всегда знал, что предпринять.
Сучков вздохнул в сторону Зуева и вновь опустил глаза к разложенным на коленях бумагам.
– Вы были в Париже? – опередил его главный инженер.
В Париже Сучков не был. Он был в отпуске у родителей под Ярославлем, в деревне Андроники, собирал грибы. Все об этом знали, но молчали – интересно, что имеет в виду главный инженер, стройный, одетый в темно-синий модный костюм Сергей Кузьмич Мусатов?
– Если бы вы были в Париже, вы бы знали, что тамошние таксисты ремонтируют машину своими силами, – закончил главный инженер.
– Точно как в нашем парке, – воскликнул начальник третьей колонны Садовников, молодой человек с широкой шеей борца. – Только где они достают запчасти?
– Известное дело, у кладовщиков перекупают, – вступил Трофимов, начальник четвертой колонны, и тихонечко оглянулся, словно извиняясь за непродуманную Фразу.
Сучков терпеливо выжидал, глядя на бумаги. У него, как и у всех присутствующих, было на сегодня еще множество дел, а совещание грозило затянуться, на повестке дня еще стояли вопросы текучки кадров за неделю, аварийность и разное…
– Ближе к делу, товарищи, – нетерпеливо произнесла Кораблева и взглянула на Вохту: следом за Сучковым должен был докладывать начальник пятой колонны. Интересно, как отреагируют все на сообщение Вохты о полном благополучии в его колонне?
Тарутин понимал причину нетерпения Кораблевой. До сих пор он не принял определенного решения – обсуждать махинации Вохты при всех, сейчас, или позже, после совещания. Кораблевой хочется скандала, ясное дело. Вохту она не любит. Но будет ли польза от свары, затеянной в кабинете?..
Вохта сидел спокойно. Кажется, даже дремал, прикрыв дряблые, слоновой кожи, веки. Вид его говорил о том, что ему совершенно безразлично все, что обсуждается в кабинете. У него свое дело, свои методы. Именно его колонна и выручает парк. В этом странном мире, называемом таксомоторным парком, каждый выкручивается как может. Специфика…
– Как будто вы были в Париже! – вдруг проговорил Сучков после паузы.
– И я не был. Я читал где-то, – весело ответил Мусатов.
Тарутин строго постучал карандашом о край пепельницы, призывая высказываться по существу.
Сучков пытался отыскать место, на котором остановился при докладе, но в следующее мгновение хлопнул плоской ладонью по бумагам.
– Талдычим одно и то же… Только расстройство… Снабженцев держим, а толку?
– А резина? Забыл? – вскинулся Зуев. Он не терпел несправедливости. – Все машины переобулись.
– Резина, да, – согласился Сучков. – Выходит, можем, когда хотим… Я, Андрей Александрович, лучше записку оставлю с цифрами. Лишний раз позориться язык не ворочается. Не прыгнуть мне выше семидесяти процентов.
Тарутин смотрел на умное деревенское лицо Сучкова и все размышлял, дать слово Вохте или нет?
– Ну… а как с жалобами в колонне?
– Вроде порядок. За неделю одна жалоба и одна благодарность. Одно на одно. – Негромкие слова Сучкова округлялись, когда встречалась букв? «о». Ярославский человек…
Кораблева не выдержала.
– Андрей Александрович, может, заслушаем товарища Вохту? Как у него с выпуском?
Вохта встрепенулся, поднял большое лицо. Достал очки с толстыми стеклами, водрузил на нос и тотчас словно с огромной скорость о отделился от всех – глаза его превратились в маленькие быстрые точки…
– Мне, что ли, отчитываться? – уточнил Вохта.
– Нет. Не надо. Оставьте рапортичку, – решительно приказал Тарутин. Он не глядел на Кораблеву, но чувствовал, как от начальника отдела эксплуатации исходят гневные токи.
– Все, товарищи. Можете быть свободны!
Вохта захлопнул кожаный планшет и выскочил из кабинета.
Мягко стукнула за ним дверь приемной…
Решение директора было столь неожиданно, что присутствующим могло бы показаться, что они ослышались, если бы не пустующий вохтовский стул.
– А… другие вопросы? – неуверенно спросил Трофимов.
Все на него зашикали. Кому это надо! Дел по горло, а сидят уже два часа.
– Позвольте! – встрепенулся Зуев и встал, загораживая длинной фигурой выход. – А аварийность? Андрей Александрович! – Зуев поверх голов бросал умоляющий взгляд на директора. – Три столкновения! Два наезда без жертв…
– Будут жертвы – потолкуем! – напирал на него крепыш Садовников.
– Ты, Никита, не жми… Андрей Александрович поспешил.
Все обернулись, вопросительно глядя на директора.
Тот поднял голову и улыбнулся: слишком по-детски выглядела сейчас группа толпящихся у дверей сотрудников. Солидные люди…
– Вохта уже в колонне, чем мы хуже? – жалобно проговорил Трофимов.
– Я же сказал: на сегодня все!
Садовников поднатужился и выдавил Зуева в приемную.
Следом вывалились хохочущие сотрудники.
В кабинете, кроме директора, остались двое? Кораблева я Мусатов, который переписывал в пухлую записную книжку что-то из журнала «Мотор-ревю».
Тарутин вопросительно посмотрел на Кораблеву.
– Как же так, Андрей Александрович? – голос Кораблевой звенел от возмущения. – Эта история с Вохтой. С липовыми машин: ми на линии…
– Ах вы об этом? – поморщился Тарутин. – Что же вы хотите от меня?
– То есть как? – Кораблева даже онемела на мгновенье. – То есть как что? – повторила она. – Не дали выступить Вохте, сокрыли это… производственное преступление.
– Жанна Марковна…
– Да-да! Вы, директор, покрываете преступление! – Кораблева была вне себя. – Или вы заинтересованы в липовом выполнении? Так подскажите всем начальникам колонн. Пусть вытаскивают всю свою рухлядь из парка, а потом вновь загоняют. План по выпуску будет лучший в стране. И премии будут, и прогрессивки…
Мусатов вертел головой, ничего не понимая. К тому же его поражало поведение Тарутина – директор, на которого так бросается подчиненная…
Тарутин сидел с видом терпеливого ожидания.
Наконец Кораблева смолкла.
– Так вот, Жанна Марковна… – начал было Тарутин.
Но Кораблева вновь взорвалась, словно голос Тарутина бикфордовым шнуром запалил новую порцию ее гнева.
– Ваш либерализм мне странен! И он странен многим в парке. Да! Который день вы не подписываете приказ об увольнении явных нарушителей дисциплины. Рвачей и хапуг. Ждете особого решения месткома и парткома? Или не желаете сор выносить?
– Так вот, Жанна Марковна… директор – я. И не считаю верным сейчас наказывать Вохту, а тем более выносить на обсуждение его проступок. Моя задача как директора не разрушать коллектив изнутри, а, наоборот, сплотить его, нацелить на перестройку работы парка…
– Ах-ах! – всплеснула руками Кораблева.
– Подобные проступки, – терпеливо продолжал Тарутин, – должны пресекаться не мной, не администрацией, а самими водителями. А пока, как вы заметили, никто не протестовал против методов Вохты…
Кораблева насмешливо покачала головой.
– Значит, нам сидеть и ждать! Да?!
– Разрешите уж мне высказаться… пожалуйста. – В голосе Тарутина звенели сейчас такие непривычные для Кораблевой железные ноты, что она смолкла и осторожно опустила на колени руки.
– То, что вы предлагаете, Жанна Марковна, – полумера. Причина всех нарушений кроется в другом, более серьезном. Вот о чем нам с вами надо думать… И еще я хочу заметить, что ваше представление обо мне как о мягком человеке и верное и неверное, уверяю вас… Я не хочу обсуждать свой характер, хоть вы и вынуждаете меня… Вы ведете себя сейчас с директором недозволенным образом. Навязываете ему линию поведения. Поэтому я вам объявляю устный выговор. И если у вас хватит…
– Ума! – подсказала побледневшая Кораблева.
– …скажем так! Понять сущность моей беседы с вами – ваше счастье и, кстати, мое тоже… Если вы и дальше будете считать, что ваш богатый опыт работы в этом парке позволяет диктовать директору, как себя вести, то, уверяю вас, я найду время подписать приказ об увольнении… Не смею вас больше задерживать.
Кораблева в растерянности попыталась улыбнуться, но не смогла. Ее пухлые губы сжались в две узкие полоски, и раздвинуть их у нее не хватало сил. А щеки покрылись странными мелкими пятнышками, словно сыпью. Она поднялась и выбежала из кабинета.
– Обидели Жанну, – произнес после паузы Мусатов. – Работник она неплохой. А учитывая условия – просто отличный.
– Знаю.
Мусатов уложил журнал в плоский чемоданчик и щелкнул замком.
– Если она уйдет, парк проиграет…
– Вы сегодня первый день после болезни, – перебил Тарутин. – И как себя чувствуете?
– Ничего чувствую. Только вот удивляюсь, – выдержав недоуменный взгляд Тарутина, Мусатов продолжил с обидой в голосе: – Приняли главным механиком какого-то чудака. Шкляра. А я держал это место – работа ответственная, нужен подходящий человек.
– Чем он вам не подходит?
– Во-первых, ему сто лет. В таком возрасте отсутствие способностей компенсируют дотошной назойливостью… – Мусатов вновь откинул крышку своего плоского чемоданчика. – Вот, прошу вас!
Он протянул Тарутину ученическую тетрадь в клетку.
На обложке с явным удовольствием было аккуратно выведено: «Предложения о реорганизации поста ТО-2. Составитель Шкляр М. М.».
– Работает всего несколько дней, а уже… Налетчик какой-то.
Тарутин просмотрел несколько страниц. Графики, схемы. Все выполнено контрастно, цветными карандашами.
– Ну, скажем, не несколько дней, а несколько дней и сто лет, как вы сами утверждаете. К тому же свежему человеку все резче бросается в глаза… Сами-то вы просматривали тетрадь?
– Нет. Не успел.
– Давайте условимся, Сергей Кузьмич… Посмотрите сами, если найдете любопытным, скажете мне. – Тарутин закрыл тетрадь и вернул Мусатову. – Только не придирайтесь. Ладно?
У него сейчас было мягкое доброе лицо. Темные глаза светились понимающе и печально. Он встал и, разминаясь, сделал несколько шагов по кабинету.
– Мне нужны идеи, Мусатов. Позарез.
– Позарез нужны запчасти.
– Вы прагматик, Сергей, – засмеялся Тарутин. – Хотя по статусу прагматиком должен быть я. А вы главный инженер, носитель идей.
– Все идеи в таксопарке сводятся к одному: достать запчасти. – И Мусатов поднялся. Затянутый в модный узкий костюм, он казался таким же высоким, как Тарутин.
– Конечно, Сергей, конечно. Запчасти – это день сегодняшний, – горячо произнес Тарутин. – Но меня удивляет другое. Почему человек, работая в такой организации, как таксопарк, хочет казаться прагматиком? Рвущим на ходу подметки… Вот и у вас, Сергей… какое-то раздвоение личности, извините меня, бога ради… К примеру, вы сейчас одеты, скажем, как турист из Парижа…
Мусатов, недоумевая, старался понять, куда клонит директор. А Тарутин нервничал. Ему не хотелось обидеть Мусатова. И он уже жалел о том, что затеял весь этот разговор. Неприятный инцидент с Кораблевой. Теперь вот с Мусатовым…
– Чем же вас так огорчил мной внешний вид?
– Наоборот! – воскликнул Тарутин. – Мне это очень даже нравится! Вы, вероятно, такой и есть человек… А хотите казаться…
Зажужжал зуммер телефонного пульта.
Тарутин с облегчением нажал клавишу.
– Андрей Александрович? – послышался голос секретаря заместителя начальника управления. – Вы не забыли, в пять совещание у Ларикова?
– В пять? Назначали на три.
– Переменилось. Михаил Степанович занят.
– А в пять я не смогу.
– То есть как? – удивилась секретарь. – Вас вызывает Михаил Степанович.
– В пять у меня кончается рабочий день!
Тарутин отключил связь и смущенно посмотрел на Мусатова – может быть, тот забыл уже о разговоре, хорошо бы.
Вновь раздраженно зажужжал зуммер.
Тарутин повернулся к селектору.
– Андрей, ты это что, дружок? – послышался голос Ларикова. Низкий, неторопливый, типично начальнический голос. – В пять я собираю директоров всех парков.
– В пять не могу, извините.
Недоуменная пауза на мгновение отключила слабые посторонние звуки, проникающие в кабинет из коридора.
– Хоккей, что ли?
– В пять заканчивается рабочий день, Михаил Степанович…
– Ты, верно, не понял – вызываются все директора парков.
– Это их дело, – негромко произнес Тарутин.
Сопротивление ему давалось нелегко. И Мусатов это видел, проникаясь к Тарутину уважением и… состраданием.
После пяти можно посидеть где-нибудь, выпить пива, – продолжал Тарутин. – Все, что я могу вам предложить.
Было слышно, как Лариков хлопнул по столу кулаком.
– Ладно. Приходи завтра в одиннадцать, потолкуем отдельно.
– В одиннадцать, извините, не могу.
– Производственная гимнастика? – Голос Ларикова густел, в нем появились хрипы, ничего хорошего не сулящие.
– Нет. В одиннадцать административная комиссия.
– Хорошо. В час. Все!
Бледно-розовая подсветка клавиши погасла.
Тарутин развел руками, мол, ничего не поделать.
– Кстати, и вас Лариков вызвал к себе на совещание, – кивнул он Мусатову.
– Ну, завтра он покажет нам. – Мусатову не хотелось возвращаться к прерванному Лариковым разговору. И Тарутин был ему за это благодарен…
– Покажет? Не думаю. Лариков умница… Впрочем, кто знает?
В телефонной будке Тарутин ощущал свой рост. Поэтому он никогда полностью не забирался в будку.
Придерживая коленом тяжелую сейфовскую дверь, он медленно вычерчивал пальцем дугу. Выждал, когда диск займет начальное положение. И вновь осторожно рисовал дугу…
Номер телефона он нашел в журнале регистрации заявок о пропаже вещей на линии.
Не окажись ее сейчас дома, у Тарутина появится возможность позвонить еще раз и тем самым продлить приятное томление ожидания и неопределенности. Он мог позвонить и из дому. Но это было бы через час… «Слабовольный человек! Дамский угодник», – корил себя Тарутин, замирая в ожидании, вслушиваясь в далекие гудки вызова… Что он ей скажет, чем объяснит свой звонок, об этом Тарутин не думал. Вернее, думал, но каждый раз по-новому и в итоге так ничего и не решил…
Когда в аппарате с грохотом сработало соединение, он даже удивился, точно это не предусматривалось игрой…
– Алло! Я слушаю…
Голос ее звучал без всякого искажения, живой и выразительный.
– Э… Здравствуйте, Виктория Павловна.
– Добрый вечер. Кто это? Минуточку… Это начальник всех таксистов?
Напряжение спало. Тарутин удивился ее проницательности и засмеялся.
– Положим, не всех, а только части.
– Не имеет значения. Почему вы не позвонили мне в тот же день? Я ждала.
– Честно говоря… – растерялся Тарутин.
– Итак, вы звоните, чтобы сообщить о том, что нашлась моя сумка? Или хотите со мной повидаться?.. Не слышу…
– Видите ли…
– Просто Вика, – подсказала она.
– Да. Видите ли, Вика… я действительно рад был бы вас повидать.
Через полчаса Тарутин с букетиком астр поднимался в лифте. У каждой площадки кабина за что-то цеплялась, скрипела всеми частями и, казалось, готова была развалиться.
Вот и шестой этаж. И дверь с белым ромбиком «35».
Тарутин коротко позвонил. Тотчас за дверью залился пес, словно перехватил у звонка эстафету.
– Пафик! Несчастье семьи! На место!
Дверь отворилась, и Тарутин увидел Вику.
Она улыбалась. Глухое синее платье особенно рельефно подчеркивало ее тонкую белую шею. Ногой она прижимала к стене лохматого песика, заросшего, как волосатый человек Андриан Евстифьев из старого учебника биологии..
В коридор выглянула женщина, чем-то похожая на Вику. Тарутин не успел и поздороваться, как женщина стремительно исчезла, словно ее силой втянули внутрь. Дверь комнаты захлопнулась.
Вика протянула маленькую ладонь.
– По-моему, вы еще больше выросли с тех пор, как я вас видела… Господи, какие астры! Спасибо!
Они прошли в просторную комнату с большим старинным окном, смещенным к правой стене. Стрельчатый свод окна венчал ангелочек с лирой. Лепные украшения потолка были несимметричными – видно, комнату перегородили. В углу, под окном, расположился письменный стол, заваленный книгами и перфолентами. Широкая тахта. Два кресла, современные, тонкие, ненадежные с виду…
Тарутин опустился в одно из них.
Вика села во второе, напротив.
– Можете курить, – она придвинула бронзовую пепельницу.
– Спасибо. Не хочется.
– Что нового у вас в парке?
Она с любопытством смотрела на Тарутина: темно-каштановые волосы без признаков седины, невысокий лоб, широко расставленные темные глаза. Резкий, коротко срезанный нос. Губы жесткие, сильные, чисто мужские. Подбородок с едва намеченной ямочкой придавал лицу особое обаяние.
– В парке все по-старому. К сожалению, – улыбнулся Тарутин.
– У вас, Андрей Александрович, внешность викинга.
– Есть маленько, – иронически улыбнулся Тарутин. – В анкете прямо так и пишу: викинг.
– А что еще пишете в анкете? Вдовец. Двухкомнатная квартира на Первомайской улице. Жил в Ленинграде. Переехал в наш юрод после окончания института…
Тарутин удивленно оглядел Вику.
– Сами гадаете? Или знакомая гадалка?
Вика рассмеялась.
– Хотите есть?
Не дожидаясь согласия, она вышла из комнаты.
В приоткрытую дверь ошалело ворвался песик. Подбежав к Тарутину, он коротко тявкнул, потом как подкошенный повалился на спину, обнажая розовое брюшко. Тарутин опустил руку и принялся почесывать его нежный младенческий живот. Песик поскуливал, следя за Тарутиным карими круглыми глазами.
Из коридора слышались приглушенные голоса, стук тарелок, звон ножей и вилок. Что-то упало и покатилось.
Песик замер, прислушиваясь к этому непорядку, затем вновь блаженно заскулил.
Вика вернулась в комнату с деревянным подносом, заставленным снедью: шпроты, сыр, колбаса. Чашки, кофейник.
– Пафик! Какой натурализм! Бесстыдник! Нехорошая собака!
Собачка перевернулась на лапы и присела, одобрительно глядя на поднос…
Вика проводила Тарутина в ванную комнату мыть руки. В коридорной полутьме кто-то сдержанно чихнул.
– Будьте здоровы, тетя! – крикнула Вика.
– Спасибо, – застенчиво донеслось из угла, в котором Тарутин так никого и не смог разглядеть.
«Странный дом, – думал Тарутин. – Видно, полно народу и одни женщины».
– У нас в квартире живут три сестры, дядя Ваня и я. – Вика протянула полотенце.
– Угадываете не только анкету, но и мысли. Широкий специалист?
– Если из темноты на тебя чихают, нетрудно догадаться, о чем при этом можно подумать, – засмеялась Вика…
Бутылка коньяка отражалась в коричневой полировке журнального столика. Тарутин подумал, что напрасно он сомневался – купить коньяк или нет. И решил не покупать: неловко, в первый раз идешь к женщине и сразу с коньяком. Купил цветы… Да, видно, он безнадежно старомоден…
Вика посмотрела на Тарутина сквозь шоколадную толщу коньяка.
– За знакомство, Андрей Александрович?
Тарутин приподнял рюмку.
– Вы любите пиво? – спросила Вика.
– Равнодушен. Если только в компании…
– А я люблю. И не так пиво, как постоять в очереди. Кругом сплошь мужчины. Поглядывают на тебя с удивлением. Смешно. И разговор вокруг ведут солидный. С длительными паузами, где полагается крепкое словцо. Забавно наблюдать, когда много мужчин и каждый хочет произвести впечатление… Одни паузы…
Вика отставила рюмку и положила на тарелочку несколько шпротин, колбасы. Придвинула Тарутину хлеб. Чему-то засмеялась.
– Так просто, так просто, – замахала Вика руками. У нее были красивые, немного полноватые руки. И глаза темно-синие. Короткая прическа придавала милому лицу ребячливое выражение. – Фантазирую, Андрей Александрович. Я пивные очереди за квартал обхожу.
– Так и полагал, что фантазируете. За фантазию!
Вика пригубила коньяк и надкусила бутерброд.
– Скажите, вы довольны своей работой? Руководить шоферами. Ужас! Я бы не смогла, это точно.
– Вы бы?
– А что удивительного? Например, гражданка, к которой вы меня направили…
– Жанна Марковна.
– Чувствуется сразу – стальной характер. Как она тогда разговаривала по телефону, помните?
Что-то изменилось в лице Вики. Нос удлинился, а глаза округлились. Коротким движением она сбросила на лоб челку. Поднесла к уху вилку, словно телефонную трубку, и проговорила голосом Кораблевой: «Алло!
Как только разыщет наконец свой родной парк и вернется – пришлите ко мне. Я его отобью, поджарю и съем. Все! – Она небрежно бросила вилку на стол. – Таксисты, елки-палки, парк свой найти не могут».
Тарутин смеялся. Сходство было изумительным.
– Напрасно вы… Жанна Марковна деловая женщина. И умница.
– Вот-вот. А я бы так не смогла… Значит, и у вас стальной характер? Правда, впечатление вы производите человека мягкого… Но вы стараетесь.
– Я стараюсь, – улыбнулся Тарутин.
– Знаете, знаете, – она опять по-детски всплеснула руками, – я читала одну умную книгу, там на памятнике герою вместо эпитафии начертано было два слова: «Он старался». Убийственно, верно? Ну и как же вы стараетесь?
– Вика, милая, я весь день стараюсь. Дайте мне хоть вечером отойти. Есть темы поинтересней.
– Вы полагаете? – в голосе Вики прозвучала серьезность. – Убеждена – нет ничего интересней того, что происходит с каждым из нас на работе. Если вдуматься, такие страсти – что ваш Шекспир! Вообще, жил бы сейчас старина Вилли! Он бы написал пьесу из жизни какого-нибудь учреждения. Зал содрогался бы от рыданий. Подумаешь, король пырнул шпагой короля, делов! А тут без ножа, одной анонимкой целое учреждение до инфаркта доведет, а сам в чистой сорочке и в галстуке. Или какой-нибудь пустяковенький начальник снабжения строит себе дачу размером с Датское королевство. А вы говорите – тема неинтересная! Де-те-ктив, если вдуматься… Особенно на такой работе, как ваша.
– Работа как работа, – произнес Тарутин. – Правда, парк пока не из передовых, но…
– Но вы стараетесь.
– Стараюсь.
Тарутину было приятно сидеть в этой комнате, с этой женщиной и с этим псом, похожим на волосатого человека из далекого школьного учебника. Вполне вероятно, что приятность эта шла от новизны, что время все расставит по своим местам и покроет паутиной привычных отношений, сглаживающих и печали и радости, притупляя чувства. Но в этом и очарование минуты – будущее прячется за этими упоительными мгновениями настоящего. А настоящее кажется вечным…
«Я совсем ее не знаю, – размышлял Тарутин. – Возможно, она совсем другая…» А что значит «другая», он отчетливо себе не представлял, как и не представлял себе, что значит «та самая»…
– Чем вы занимаетесь, Вика?
– О… Всем! Во-первых, я много думаю. Не улыбайтесь, это довольно сложно. И не всем удается… Во-вторых, я часто смеюсь над тем, о чем думаю. Поверьте, это тоже нелегко… Ну а в-третьих, если исключить первое и второе, то есть когда я не думаю и не смеюсь, я работаю. Инженер-программист. Специальность, начисто отрицающая полет фантазии – за тебя все решают машины. Ну а юмор, сами представляете, какой юмор у инженера-программиста? За-про-граммированный. Как у конферансье. Таким образом, я занимаюсь всем.
