Текст книги "Борис Слуцкий: воспоминания современников"
Автор книги: Илья Эренбург
Соавторы: Бенедикт Сарнов,Евгений Евтушенко,Андрей Вознесенский,Александр Городницкий,Владимир Корнилов,Алексей Симонов,Давид Самойлов,Владимир Огнев,Григорий Бакланов,Семен Липкин
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 37 страниц)
Это было теплая, хотя и грустная беседа. <…> Вспоминали о добром, даже смешном – пытались приободрить Лялю.
Борис рассказывал, что увлекается живописью и даже начал коллекционировать; сумел приобрести картину Фалька, которого считает выдающимся художником. Рассказывал, что ведет поэтический семинар, назвал несколько талантливых молодых поэтов. Я их не запомнил. Спросил меня, как живу, чем занимаюсь. <…> Настала пора расходиться. Я передал Борису книгу стихов «Доброта дня», и он подписал ее. Я же шутя сказал, что раньше встречался с безвестным поэтом, а теперь встретился с великим. Борис неожиданно рассердился и назидательно заметил: «Я не великий поэт, если хочешь увидеть великого, садись в метро, доезжай до „Красных ворот“, выйди и посмотри на Лермонтова». Он быстро остыл, и мы еще вполне мирно посидели возле Ляли, а она тихо, как-то застенчиво порою включалась в беседу.
27 февраля 1977 года Ляля умерла, двумя неделями раньше умерла Таня. Ляля хотела поехать на ее похороны. Сын и друзья отговорили ее. Когда я просил ее остаться дома, она возразила: «Это мой долг. Знаю, Борис на мои похороны приедет».
О смерти Ляли Бориса известили по телефону. Он сказал, что присутствовать на похоронах не сможет. Но когда готовились к отъезду, садились в автобус, я увидел Бориса. Он стоял возле Саши Межирова и готовился сесть в автобус. Да, Борис был человеком долга.
Вскоре после смерти жены Слуцкий тяжело заболел. Душевный недуг – депрессия была глубокой. О его болезни я периодически узнавал от врача, Тамары Ю., работавшей в клинике, где лежал Борис. Она с большим состраданием относилась к Борису, считала, что Слуцкий психически полностью сохранен, отлично все помнит; понимает все, может быть, даже глубже, чем раньше, но эмоциональная сфера разрушена, поэтому он тяготится жизнью.
Тамара рассказывала, что Бориса в больнице посещал брат Ефим, которого он очень любил. О нем еще в молодости Борис вспоминал с гордостью. Изредка Бориса навещали поэты. Был у него и Давид Самойлов. Борис ему сказал: «Знаешь, у меня мозги кончились».
23 февраля 1986 года днем мы с Тамарой были в гостях. Я спросил Тамару: «Жив ли Борис?» Она ответила: «Жив, конечно, жив, он у брата в Туле. Там ему хорошо». Позже я узнал, что в этот день, примерно в то время, когда я вспоминал о нем, Борис умер.[61]61
Из воспоминаний В. Малкина. «Континент», Париж-Москва, 1992, № 71.
[Закрыть]
Марк Кабаков. Однажды в Феодосии
Был июнь 1965 года, блаженная пора оттепели, юго-восточный Крым, Киммерия – Мекка тогдашних вольнодумцев, которые, как бабочки на огонь, слетались на каменные маяки Карадага.
Но для меня ничего такого не существовало. Была служба в Феодосии на одном из полигонов ВМФ, выходы в море, испытания новой техники…
И все же… Мы знали, что в сорока минутах от нас Коктебель, что там отдыхают (слово «работают» как-то не приходило в голову) знаменитости.
Приехать к ним не составляло труда, да и время было какое-то распахнутое… А у меня уже вышли две книжки стихов на Балтике, готовилась третья. И я поехал в Коктебель к Слуцкому.
Без особого труда разыскал коттедж, где он жил. Не думаю, что внезапное появление капитана 2 ранга обрадовало Бориса Абрамовича. Тем не менее он говорил со мной вполне дружественно, даже похвалил стихи, которые я ему естественно, прочел.
Все же, вспоминается, что говорил главным образом я: о кораблях, о службе. Слуцкий изредка кивал головой.
Условились о встрече в Феодосии. Но где? К себе не хотелось, чего он не видел в моей пятиэтажке?..
По счастью, в моем доме жил командир подводной лодки капитан 2 ранга Юрий Орлов. И тоже писал стихи.
Пусть читатель не подумает, что в шестидесятых на Краснознаменном Черноморском флоте служили исключительно поэты. Просто так совпало. Юра был человеком действия. Уже на следующий вечер он в Доме творчества встретился с Борисом Абрамовичем и пригласил к себе на лодку.
На лодке Орлова (дизельной, но вполне современной) я увидел другого Слуцкого. Он живо всем интересовался, беседовал с моряками, переходил из отсека в отсек, смеялся, слушая командирские байки…
Через три года меня перевели в Москву. Я захаживал в ЦДЛ и иногда встречал там Бориса Абрамовича. Он был неизменно приветлив.
Запомнилась последняя встреча. Я уже отслужил, стал «полноправным» литератором. И однажды в литфондовской поликлинике оказался в одной с ним очереди. Разумеется, я знал, что он мучительно переживал потерю жены, но то, в каком виде я его увидел, поразило меня. Слуцкий был мрачен. Все попытки хоть как-то «разговорить» его были бесполезны. Больше мы уже никогда не встречались.
Яков Айзенштадт. Борис Слуцкий в студенческие годы и после войны
В предвоенные годы (1937–1941) я учился с Борисом Слуцким в Московском юридическом институте, дружил с ним, помню многое о нем такое, о чем никто не написал.
В институте в те годы существовал студенческий литературный кружок. Руководил им Осип Брик. В кружке активную роль играл Слуцкий, хотя на протяжении первых трех лет учебы скрывал от всех, что пишет стихи, известно было лишь, что он прекрасно знает русскую и английскую поэзию. Во время наших прогулок по Москве он часами читал мне стихи разных поэтов, порой незнакомых мне и не публиковавшихся тогда. Очень любил читать мне Пастернака и не скрывал своего восхищения перед этим великим поэтом. Ни он, ни я не могли тогда предвидеть, что этот поэт станет роковым для Слуцкого, что Борис выступит против Пастернака в мрачные для того дни и эта трагедия приведет Слуцкого к тяжелой болезни и ускорит его уход из жизни.
В кружке Осипа Брика Борис, читая свои стихи, выдавал их за стихи своего друга, присланные из военного училища. При этом внимательно прислушивался к реакции слушателей, к их оценке.
Жил Слуцкий в общежитии в Козицком переулке. Студенческая стипендия была весьма скромной. Слуцкий подрабатывал тем, что преподавал историю в вечерней школе рабочей молодежи.
Впервые Борис признался мне, что пишет стихи в 1939 году. Я получил премию на конкурсе научных студенческих работ, и мы пошли тратить эти небольшие деньги в кафе-мороженое на Никитском бульваре. Здесь Борис признался, что не только пишет стихи, но и подал документы для поступления в Литературный институт Союза писателей, представил туда две записные книжки со своими стихами. После я услышал от него восторженные слова о семинарах, которые вели в институте Павел Антокольский, Илья Сельвинский и другие.
Когда мы возвратились после войны с фронта, я увидел на груди Бориса ордена и он рассказал мне о своей работе на фронте, на передовой, – по агитации среди войск противника. Ему помогло знание немецкого. Но об этом достаточно в его опубликованных стихах.
В послевоенное время я помог Борису снять комнату в доме № 16 по улице Чайковского, где я тогда жил. Мы очень часто встречались.
В 60–70-е годы Борис с интересом следил за моей адвокатской деятельностью. Посылал своих знакомых и друзей, и я оказывал им юридическую помощь.
В 1967 году, после смерти Ильи Григорьевича Эренбурга, Борис передал мне просьбу его жены Любови Михайловны Эренбург-Козинцевой и его дочери Ирины Эренбург заняться их сложным наследственным делом. Я провел много часов в кабинете И. Г. Эренбурга в беседах с его вдовой. Она мне рассказывала, каким уважением в семье Эренбургов пользовался Слуцкий, каким он был для них своим человеком, как он подолгу жил и работал на даче Эренбурга в Новом Иерусалиме.
Когда Борис в послевоенное время занял определенное общественное положение, когда многие бывшие однокашники по юридическому институту заняли видное место в столичной адвокатуре, в науке, в различных правительственных учреждениях, Слуцкий искал встреч не с этими преуспевающими людьми. Чаще всего он встречался с институтским другом, судьба которого сложилась трагично. Это был Зейда Фрейдин. В начале войны Зейда был военным следователем (как и сам Борис) в действующей армии. Во время отступления Фрейдин оказался на оккупированной территории, долго пробивался к своим, пришел в свой родной Курск, занятый немцами. Позже он подвергся суровым преследованиям со стороны советских властей и в результате не мог уже работать юристом, стал бухгалтером-ревизором в потребительской кооперации. Вот на его квартиру в Кузьминках, близ Лесной академии, часто приезжал Борис Слуцкий, и наши благополучные однокашники, хотевшие видеть своего товарища, ставшего известным поэтом, должны были собираться у Зейды Фрейдина, чтобы повидать Бориса. Так Слуцкий хотел поддержать нашего общего товарища, которому досталось в жизни много горя, это было доброе дело Бориса. Но не этим и другими добрыми делами останется Слуцкий в памяти людей, а прежде всего стихами.
Когда он умер, оказалось, что у него неопубликованных стихов было значительно больше, чем опубликованных.
Мне вспоминаются и его ранние стихи. Например, такие:
Я не делал для лука стрел,
Не сидел над Эдгаром По.
Я на голые ноги глядел
Девушки, мывшей пол.
Не уверен, что эти стихи известны кому-нибудь. Помню и такие его стихи:
Я ненавижу рабскую мечту
О коммунизме в виде магазина…
Но эти строки известны многим, кто знал Бориса до войны.
Заканчивая воспоминания о Борисе Слуцком и мыслями возвращаясь к пастернаковской трагедии, я мог бы произнести речь в защиту Бориса Слуцкого. Но боюсь, что это не вызвало бы одобрения Бориса. Он не оправдывал себя в этой трагедии. И испил чашу горьких переживаний по этому поводу до конца.[62]62
Из воспоминаний Я. Айзенштадта. «Континент», Париж, 1990, № 64.
[Закрыть]
Суламифь Лихтарева-Гигузина. Его стихи мы запоминали
В годы юности и многие послевоенные годы Борис Слуцкий был очень дружен с семьей нашего соученика по школе, затем известного харьковского физика Якова Гигузина. К сожалению, Яша рано ушел из жизни, но близость друзей-единомышленников позволяла надеяться на то, что Гигузин оставил воспоминания о Борисе. Я обратился к вдове Гигузина, живущей ныне в США. Ответ на мое письмо публикуется с сокращениями.
Петр Горелик
Здравствуйте, Петя! Ваше письмо меня очень обрадовало. К сожалению, я визуально не могу Вас вспомнить, как соученика по школе, но имя Петя Горелик бывало в нашем доме не раз на слуху, то из уст Бориса или Яши, а после их встречи Ваше имя упоминал при наших встречах Юрий Болдырев…
В наши годы забываются не только лица и имена. Но стихи Бориса я помню отлично. И в своих публичных выступлениях в Америке на литературные темы всегда десятками читаю их не глядя в книгу или шпаргалку. К такому запоминанию стихов Бориса мы привыкли давным-давно.
Яша был «секретным» физиком. После войны мы никаких дневников не вели, воспоминаний не писали и писем не хранили. А стихи Бориса, записав наскоро на бумажке, без знаков препинания и с сокращениями слов, просто запоминали, а первоначальную запись через день-два уничтожали. Потом читали их по памяти самым близким друзьям «с глазу на глаз». Таким образом, к великому моему сожалению, в этом плане я теперь Вам помочь не могу.
Дружба Яши с Борисом, их встречи в 60-х и 70-х годах, когда Борис из-за болезни Тани все реже и реже приезжал в Харьков, продолжались. По делам службы и по своим личным делам Яша каждый месяц бывал в Москве. Там они встречались и проводили время вместе.
Однажды, собираясь в очередную поездку, Яша позвонил Борису. На предложение договориться о встрече Борис ответил:
«Яшенька, я теперь людей не принимаю, мне трудно общаться, прости, дорогой». Я до сих пор помню, как побледнело Яшино, лицо как долго он не мог дрожащей рукой положить трубку на место. Это был их последний разговор, после которого мы долго ничего не знали о Борисе вплоть до сообщения о его смерти. Это была огромная утрата для нас обоих.
Когда Комиссия по литературному наследству Бориса Слуцкого обратилась через «Литературку» к друзьям поэта помочь в ее работе, мы с Яшей в ноябре 1987 года написали Юрию Болдыреву и представили список имеющихся у нас неопубликованных стихотворений Бориса. Ответ пришел от Ю. Болдырева, когда Яши уже не было в живых. Переписку с Болдыревым и передачу ему всего, что было обещано, мне пришлось взять на себя.
Дорогой Петя! Ваше письмо обрадовало меня еще и потому, что из него я узнала – публикация наследства Бориса продолжается, таким образом продолжается дело продления творческой жизни большого поэта.
Суламифь Лихтарева-Гигузина.
Штрихи к портрету
Елена Ржевская
Прощались с Наровчатовым. Дубовый зал ЦДЛ не мог вместить всех. Люди ждали на улице. В зале были поэты фронтового поколения и те кто помоложе… Давид Самойлов с женой прилетели из Эстонии. Борис Слуцкий пришел превозмогая болезнь…
…Когда кончился траурный митинг, Борис Слуцкий, прямой, напряженный, похожий только на самого себя, военной поступью прошел сквозь размыкавшиеся перед ним ряды людей к гробу, к Лидии Яковлевне, громко и отрешенно сказал:
– Лидия Яковлевна, я Борис Слуцкий, я пришел разделить ваше горе.
Старая мать Сергея узнала его.
Давиду Самойлову она сказала у гроба: «Сережа любил вас».[63]63
Е. Ржевская. Старинная удача. «Новый мир», 1998, № 11. С. 228.
[Закрыть]
Лев Копелев
Стихи Бориса Слуцкого о Сталине мы читали по рукописям, а потом устроили чтение у нас дома. Это было впервые. Собралось больше двадцати человек…
Он читал сухо, деловито, без патетики, и мы узнавали в его сурово-лаконичных стихах свои мысли, свою боль, свои надежды…
Я говорил тогда, что для меня Слуцкий – главный поэт нашего поколения. Со мной спорили…[64]64
Из книги: Р. Орлова, Л. Копелев. Мы жили в Москве. 1956–1980. М., 1990. С. 32–33.
[Закрыть]
Давид Самойлов
Слуцкий – «административный гений», как мы его именовали, – организовал поэтический вечер в Юридическом институте. Первый наш вечер, а для многих единственный. Снова схлестнулись с представителями предыдущего поколения на тему – воспевать время или совершать его…
О вечере много ходило толков среди литературной молодежи, а Слуцкому досталось от институтского начальства, что, ускорило его переход в Литинститут[65]65
В 1940 году Б. Слуцкий действительно стал студентом Литинститута, но не оставил Юридического, предпочтя учиться одновременно в двух институтах – Примеч. сост.
[Закрыть].
С. 135–136. [66]66
Здесь и далее: Из «Памятных записок». М.: Международные отношения, 1995.
[Закрыть]
На семинаре Сельвинского. Павел Коган умел бескорыстно восхититься удачными строками и с беспощадностью… в пыль стереть чуждое, неприемлемое и бездарное. Кульчицкий убивал дурной стих иронической фразой. Четко, с железной логикой и всегда интересно выступал Слуцкий, он часто разил юмором. Увлеченно выступал Наровчатов, умевший воспарить от предмета в высшие сферы. Тонко и остроумно анализировал стих Львовский. Испытуемый защищался… Тяжелое было испытание.
С. 179.
Утро 22 июня. Я готовлюсь к очередному экзамену. Как обычно, приходит заниматься Олег Трояновский, сын бывшего посла в Японии и США.
Он говорит: «Началась война». Включаем радио. Играет музыка. Мы еще не знали о функции музыки во время войны…
Решаем заниматься… Однако занятия все же не ладятся. Я понимаю, что если не сообщу о войне Слуцкому он мне этого никогда не простит…
Через полчаса стучусь в знакомую комнату в общежитии Юридического института…
– Война началась, – говорю я спокойно.
– Да брось ты, – отвечают юристы.
Я не стараюсь их переубедить. На всякий случай включили громкоговоритель… Объявили о выступлении Молотова.
– Сопляк, – с досадой сказал мне Слуцкий. Он никому не успел сообщить о начале войны…
С. 186–187.
…Я подумывал, где достать перевод, и тут как раз пришел Борис Слуцкий. Ему дали китайскую поэму вполне юбилейного содержания…
Китайскую поэму мы разделили пополам и разошлись, полные творческого рвения. О чем мы не догадались – договориться о размере. Выяснилось, что Слуцкий свою долю перевел задумчивым амфибрахием, а я бодрым хореем.
Переводить заново не было ни времени, ни художественного смысла.
Подумав, мы приняли решение: перед амфибрахием поставили римскую цифру I, а перед хореем – II. Поэма состояла как бы из двух частей.
С. 296.
Борис Слуцкий, «один из поэтов добрых упований» в ту пору [речь об «оттепели». – П. Г.] сформулировал: «У нас нет спора о путях, а лишь спор о темпах».
С. 545.
Выступления [речь о выступлении на антипастернаковском собрании писателей. – П. Г.] официальных радикалов (Слуцкий, Мартынов) оказались неожиданными и показались непростительными. Объективно они не так виноваты, как это кажется. Люди схемы, несколько отличающейся от официальной, но тем не менее – люди схемы, они в своей расстановке сил современной литературы, в ее субординационных реестрах не нашли места для Пастернака и Ахматовой.
С. 359.
– Мартынов гораздо выше Пастернака, – уверенно сказал мне Слуцкий.
С. 379.
* * *
1946 год.
12 сентября. Вчера приехал Слуцкий [после демобилизации. – П. Г.].
Это замечательный политический ум…
В моих стихах Слуцкий заметил (не только) определенную раскованность и «облик», но и замах на печатность.
20 сентября. Н. Воркунова, бывшая жена Наровчатова, числилась одно время подающей надежды молодой поэтессой… Самое забавное, что Воркунова ни одной строки не написала. Все приписываемое ей было создано Сергеем при участии Слуцкого.
1957 год.
8 апреля. Вечером – рождение у Тимофеева… Около часа выясняли отношения с Борисом (Слуцким). Взаимные попреки. Он говорит, что, дескать, в последние два года, трудные для него, меньше всего помогали ближайшие друзья, я в том числе. Не может простить Пете Горелику, что тот несколько лет назад посоветовал Борису поступить на работу[68]68
В действительности дело было не так. Хорошо помню разговор с Борисом в начале 50-х. Шансов на публикацию его стихов тогда не было. Он был мрачен и не скрывал, как это его угнетает. Не задумываясь над последствиями, я сказал Борису, что он, по складу характера и таланта, хорошо чувствует драматическую ситуацию – так не попробовать ли ему себя в драматургии. – Примеч. сост.
[Закрыть]. Я возражал… Разговор был горячий, но доброжелательный. Мы помирились и расцеловались.
Я его люблю.
17 апреля. В «Новом мире» разговор с Карагановой о Слуцком. Все вокруг осуждают его заносчивую манеру.
– Если бы он не был так доброжелателен к чужим стихам, он был бы просто неприятен…
3 мая. Все труднее находить общий язык с Борисом. Он отчаянно хочет быть «непечатным».
2 августа. Приезжал Борис Сл., сидели над албанскими поэмами, играли в пинг-понг, долго разговаривали.
Отказываясь от политического взгляда на жизнь, который он в себе культивировал многие годы, которым гордился и к которому он, по существу, более всего приспособлен по складу, – отказываясь от этого взгляда и стараясь принять «поэтический», Борис много теряет.
«Политический успех он принял за поэтический», – сказал о Борисе Межиров.
1 сентября. Вчера приезжал Борис, привез только что вышедшую книгу [ «Память». – П. Г.]. Факт ее выхода – положительный…
22 ноября. <Борис> Золотухин о Слуцком: на свадьбе он думает, что он жених, а на похоронах, что покойник.
1962 год.
26 декабря. Помирился со Слуцким. Нам в ссоре быть не подобает.
1963 год.
15 февраля. Видел Слуцкого в Гослите. Даже он настроен пессимистически. Прогнозы скверные. Настроение поганое.
9 апреля. Приходил Борис Слуцкий. Года два у нас не был. Рассказывал об Эренбурге и прочем.
22 июня. Корнилов сказал: «Всем положено писать стихи хорошие и плохие. Слуцкий каждый день садится за стол и пишет. А Самойлов свои плохие просиживает в ЦДЛ».
23 июля. Долго и мирно разговаривал со Слуцким.
Он трезвее обычного оценивает обстановку. Жалуется на дурное самочувствие. И все никак не может избавиться от рефлекса деятельности.
Рассказывал о наследстве Хикмета. Борис предлагает гонорары за стихи, посвященные Вере, выплачивать ей.
3 ноября. Звонил Борис, высказывался о книге[69]69
«Второй перевал». – Примеч. сост.
[Закрыть]. Драма[70]70
«Сухое пламя». – Примеч. сост.
[Закрыть] ему не нравится по языку. Стихи за то, что относятся к «вечной поэзии». Нет, нам с ним не сговориться. В его игры я давно уже не играю.
Он: стихи написаны человеком, сбежавшим с уроков. А урок это наша поэзия.
Довольно точно.
26 ноября. Вечером Слуцкий, Петя (Горелик), Лена Ржевская, Крамов. Дружественно и тепло. Говорили о расхожем вкусе XX века, который так же бессодержателен, как любой мещанский вкус.
1964 год
31 мая. Борис человек образцовой порядочности и правил. Давно его люблю.
Со Слуцким поехал к Ляле. Она поправляется и совсем уже хороша.
Слуцкий довольно мил, пока не политиканствует. В частности он старается преуменьшить дело Бродского, утверждая, что таких дел много. Чепуха. Важно не только, за что судят, а кого судят.
1965 год.
22 января. Очень кисел Слуцкий, один из всегдашних сторонников чаяний.
Его теория «малых дел» смешна и провинциальна.
1968 год.
14 ноября. С Борисом Слуцким отношения все добрее. О стихах не говорим.
27 ноября. Долго разговаривал со Слуцким. Снова потянуло друг к другу. Он симпатичен.
1974 год.
21 марта. Слуцкий мил и добр.
1975 год.
17 ноября. Несколько бесед со Слуцким. Дружественно. [На совещании молодых поэтов в Софрине. – П. Г.]
1978 год.
19 февраля. Слуцкого за болезнями не видел. Петя говорит, что ему лучше.
1979 год.
17 мая. 7-го с Витей Фогельсоном у Слуцкого. Ему 60 лет. Явно ждал меня, и более чем всегда похож был на прежнего Слуцкого. К нему братское чувство.
24 мая. Сегодня с Виктором были у Слуцкого. Он интересуется окружающим.
29 мая. Перед отъездом навестил Слуцкого. Виктор не удержался, рассказывал ему о последних литературных происшествиях.
– Я очень огорчен, – повторил он по поводу Куняева и Глушковой.
Глушкову он считает умной женщиной…
2 сентября. У Слуцкого. Седые усы торчат двумя кустами. Говорит невнятно. И как-то странно, по-старчески…
Говорит, впрочем, умно. Спрашивает о событиях и знакомых. Появились даже проблески планов на будущее.
Очень тяжело все это.
10 октября. Неужели умер Глазков? В болезни Слуцкий – лучшие поэты нашей генерации.
7 ноября. Каждый день звонит Слуцкий. Голос старческий и больной.
– Чувствую себя очень плохо.
При этом какой-то обычный для него прежнего интерес к миру. Вероятно, новая стадия болезни.
Лене советовал работать.
20 ноября. Утром съемка фильма о Борисе.
30 ноября. Слуцкий упорно отказывается от встречи.
1980 год.
12 июня. Стихи Слуцкого в «Дружбе народов». Хорошие.
5 ноября. Слуцкий никого к себе не допускает.
1981 год.
28 июля. Похороны Сергея (Наровчатова).
Слуцкий стоит в почетном карауле. По выходе: «Уйдешь?» – «Уйду». Но не ушел и простоял всю панихиду.
Ввели старую Лидию Яковлевну [мать Наровчатова. – П. Г.]. Слуцкий представился ей: «Я Слуцкий. Пришел разделить ваше горе».
29 сентября. Очень плох Слуцкий.
1982 год.
7 мая Звонил Слуцкому в Тулу, поздравлял с днем рождения.
– Как ты себя чувствуешь?
– Плохо.
– Прочитал твою детгизовскую книгу. Это лучшая твоя книга.
– Прислать тебе «Залив»?
– Нет. Я ничего не читаю.
1983 год.
8 ноября. Звонил Слуцкому в Тулу. Голос его довольно бодрый. Как обычно, расспросил обо всех. Я спросил о самочувствии. «Плохо».
Разговор скоро исчерпался.
1984 год.
7 мая. Звонил Слуцкому. Он мертв.
1986 год.
20 марта. 23 февраля утром скончался Борис Слуцкий. Одна из самых больших потерь.
1989 год.
15 октября. Обдумывал воспоминания о Слуцком.
10 ноября. Выступал на вечере памяти Слуцкого.
7 декабря. Пишу о Слуцком.
* * *
[71]71
Здесь и далее: Из «Общего дневника».
[Закрыть]
25 декабря 1981 года. Слуцкий свое восхождение воспевает как социальную норму. В этом он учитель Евтушенко. Но у него есть совесть.
9 марта 1986 года. Разница между мной и Слуцким в том, что он принадлежит к легендам, а я к мифам.
26 апреля 1987 года. Чтобы написать поэму, вовсе не нужен сюжет. Сюжеты подворачиваются сами. Нужно объемное состояние чувства. Нужно «поэмное сознание».
У Слуцкого его никогда не было.
* * *
[72]72
Здесь и далее: Из переписки с Петром Гореликом. («Нева», 1998, № 9).
[Закрыть]
5.6.64. Твой друг Слуцкий недавно вернулся из Коктебеля, куда уехал внезапно, повергнув всех в изумление и даже некоторый страх. Вообще в страхе он держит всю литературную Москву, включая даже такого отважного человека, как Илья Григорьевич. Опасаемся, что он скоро начнет пугать и вышестоящие инстанции. Что тогда будет с нами – не знаю. Меня он вряд ли пощадит.
С. 178.
12.6.67. Видел дважды Бориса. Он очень встревожен болезнью Тани. Очень их жалко.
С. 179.
21.2.77. Получил твое печальное письмо о похоронах [хоронили Таню – жену Бориса Слуцкого. – П. Г.]. Жалко, страшно жалко Бориса. Все эти дни пытаюсь написать ему письмо, но так отвык от разговора с ним, что все боюсь – не наткнусь ли на что-нибудь болезненное и неприятное ему. А пустое письмо писать не хочется. И едва ли оно ему нужно…
Мы, конечно, не представляем себе, каковы были реальные отношения между Борисом и Таней. Но думаю, что для него она огромное переживание. Он натура глубокая, глубинная, и такое не может не оказать сильного влияния на всю его последующую жизнь. Смягчится ли он, захочет ли дружбы? Или, наоборот, замкнется, станет еще (неразб.) и замкнутее. Кто знает!
С. 183.
15.10.77. …Всегда свербит мысль о Борисе. Конечно, хорошо бы было, если бы все трое [Д. С. имеет ввиду, кроме меня, Исаака Крамова. – П. Г.] собрались около него, но кажется, сейчас это невозможно, хотя бы для тебя…
С. 185.
8.7.78. Еще одно приятное в твоем письме – сообщение, что Борису получше. То же пишет и Изя. Пришли мне телефон больницы, отсюда же можно позвонить.
С. 187.
16.9.79. Был у Бориса. Он физически выглядит очень плохо – стар, слаб… Но впервые услышал от него планы на будущее. Тогда его должны были выписывать через две недели – то есть сейчас. Он собирался поехать к Фиме, но предварительно хотел что-то сделать в Москве. Это меня скорее испугало, чем обрадовало. Меня он встретил очень приветливо. Мы часа полтора с ним гуляли. Два месяца у него никто не был. Мне кажется, что об этом он говорит с горечью. Его идея, что он не хочет никого видеть, видимо, в значительной мере самозащитная. Близких людей он видеть хочет…
С. 188.
20.2.1980. Два дня как мы из Москвы… Бориса я не повидал. Дважды убеждал его по телефону встретиться, но он решительно отказывался и, кажется, мало кого или вовсе никого не видит. Как с ним будет, долго ли пробудет с ним Фима – ничего не знаю. Борис как-то твердо (как всегда у него) настаивает на своем сумасшествии, как будто принял решение быть сумасшедшим. Часть ли это болезни или часть Бориса – не могу решить….
С. 189.
25.6.1980. Несколько дней назад получил подробное письмо от Шуры Шапиро [друг Д. С., поэт, врач. – П. Г.] с описанием встреч со Слуцким. Грустная, безнадежная картина. Как-то постоянно отгоняю от себя мысли о Борисе, понимая, что здесь ничего не поделаешь. В письме Шуры очень точно передан Борис со всеми прежними свойствами, но деформированный и уже, конечно, не он. Плакать хочется от жалости и бессилия.
С. 190.
25.8.1981. Недавно получил очень тревожное письмо от Шуры Шапиро о Борисе. Тот позвонил ему и потребовал, чтобы Шура помог ему в самоубийстве. Правда, вскоре позвонил снова и сказал, что дело отменяется. Шура в панике написал мне, и я посоветовал сообщить об этом врачу и Фиме. Впрочем, он сам догадался по телефону, что для врача это было неожиданностью и он сильно встревожился. Велел Шуре отговаривать и тянуть, если просьба будет повторена.
Мне кажется, что это не категорическое решение. Зачем тогда было бы ввязывать в это Шуру. Видимо, ему нужен человек, с которым он мог бы прокручивать этот сюжет. И надо сказать, что лучшего чем Шура он не нашел бы.
С. 191.
Пеца недавно звонил, говорил, что тебе получше. Надеюсь, что ты уже не в больнице.
Знаю, как ты не любишь всякого рода выражения чувств, поэтому опускаю эту часть письма. Могу сказать только, что всегда помню о тебе, люблю тебя.
Мы уже таки давно не разговаривали толком и так разделили свою душевную жизнь, что трудно писать о чем-нибудь существенном. Не знаешь, с чего начать. А может быть, к чему-то и надо вернуться, потому что во мне всегда жило печальное чувство нашей разлуки. Возвращение может быть началом чего-то нового, которое окажется нужным нам обоим.
Мы с тобой всегда внутренне спорили. А теперь спорить поздно. Надо ценить то, что осталось, когда столько уже утрачено.
Я сейчас продумываю и стараюсь описать свою жизнь. Многое нуждается в переоценке.
В сущности, самым важным оказывается твердость в проведении жизненной линии, в познании закона своей жизни. В этом ты по-своему был силен. И, надеюсь, что и в дальнейшем будешь вести свою линию, которая для многих – пример и нравственная опора. Хотелось бы, конечно, не сейчас и, может быть, не скоро, побыть с тобой вдвоем.
Будь здоров. Обнимаю тебя. Твой Дезик. (Пярну, май, 1977).
Письмо Борису Слуцкому (передано в больницу через П. Горелика)
* * *
[73]73
Из переписки с Л. К. Чуковской.
[Закрыть]
В Москве успел навестить Слуцкого. Он сам позвонил и пригласил, а в предыдущие месяцы звонил с просьбой не приходить. Ему явно лучше, и разговаривает он в прежнем стиле, т. е. задает вопросы и выдает формулы.
Подарил мне свое «Избранное». Его сильно пощипали редактора. И все же книга получилась сильная, где главное своеобразие – личность самого Слуцкого. При всех недостатках нашего поколения он его выразил точно, даже недостатки. Он всегда умышленно держался в рамках поколения, и для молодых, наверное, выглядит, как поэт прошлого времени. Мы, особенно до тридцати лет, старались свести концы с концами. Позже многие от этого отказались и, как это ни странно, больше сохранили ценность, чем Слуцкий.
Середина января 1981
Очень мне нравятся посмертные публикации Слуцкого. Это поэт, которого надо читать в большем объеме, он накапливается в сознании.
15.02.89. Пярну
* * *
Слуцкий высоко ценил и всю жизнь перечитывал Хлебникова. Но для того, чтобы выделить из тугого сплава его поэзии хлебниковские черты, нужно предпринять детальное исследование. Думаю, что оно будет результативным. Уже взрослым поэтом Слуцкий написал стихотворение о захоронении праха Хлебникова на Новодевичьем кладбище. Если память мне не изменяет, он при этом присутствовал, и стихотворение написано по живому впечатлению.[74]74
Д. Самойлов. Хлебников и поколение сорокового года. В «Избранных произведениях в двух томах». М.: Худ. литература, 1990. Т 2. С. 285–286.
[Закрыть]
* * *
Об одном нашем друге Слуцкий сказал: «Павел Коган его делает таким, каким хотел бы быть сам».
Мне он отводит роль Летописца.[75]75
Д. Самойлов. «Есть в наших днях такая точность». «Литературная газета», 1985, № 20. С. 5.
[Закрыть]
Виктория Мальт
В. Мальт приводит запомнившиеся ей строчки Слуцкого, написанные до войны и неизвестные современному читателю[76]76
Воспоминания Виктории Мальт предназначались для сборника «В том далеком ИФЛИ», посвященного памяти погибших на войне ифлийцев. Хотя Борис Слуцкий не был студентом ИФЛИ, В. Мальт не могла обойти его имя – слишком заметным и близким был Слуцкий в кругу ифлийских поэтов. – Примеч. сост.
[Закрыть]:
Жизнь – это вещь. И это факт.
И очень стоит жить.
И можно многое стерпеть
и многое простить.
[77]77
В. Мальт. О Павле Когане. «Вопросы литературы», 1995, вып. 2.
[Закрыть]
Николай Глазков
…Кульчицкий познакомил меня с поэтом Кауфманом (то есть с будущим Давидом Самойловым) и отважным деятелем Слуцким. Я познакомил Слуцкого с учением небывализма, к чему Слуцкий отнесся весьма скептически… Был еще Павел Коган. Он был такой же умный, как Слуцкий, но его стихи были архаичны.
Весь Литинститут по своему классовому характеру разделялся на явления, личности, фигуры, деятелей, мастодонтов и эпигонов. Явление было только одно – Глазков.
Наровчатов, Кульчицкий, Кауфман, Слуцкий и Коган составляли контингент личностей…[78]78
Из книги: Воспоминания о Николае Глазкове. М., 1989.
[Закрыть]
Борис Шахов
Помнится, как Борис Слуцкий, когда его принимали в Союз писателей, в заключительном слове выразил сожаление, что такие талантливые поэты, как Глазков и Самойлов, не члены Союза.[79]79
Там же. С. 171.
[Закрыть]
Юлиан Долгин
Большой известностью в литературных и студенческих кругах Москвы пользовались в ту пору [перед войной. – П. Г.] поэты-литинститутцы Павел Коган, Михаил Кульчицкий, Сергей Наровчатов, Дезик Кауфман (впоследствии Давид Самойлов) и Борис Слуцкий. Даю неисчерпывающий список… Я называю, по моему мнению, наиболее одаренных и перспективных. Правда, Слуцкий в особенно одаренных не значился (впоследствии он опроверг это заблуждение). Но зато ходил в общепринятых вожаках. Энергичный и деятельный, он уверенно командовал парадом и пользовался несомненным авторитетом среди коллег по перу.
