Текст книги "Не та девушка (СИ)"

Автор книги: Илана Васина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Глава 14

– Что ты здесь делаешь? – за моей спиной раздается недовольный окрик отчима. – Кто позволил тебе войти?

Ледяной тон острыми лезвиями кромсает натянутые нервы. Едва сдерживаю себя, чтобы не пуститься в бегство. Убежать сейчас из комнаты – это путь в никуда.

Оттягивать неизбежный разговор, подкармливая свои страхи, больше нельзя. Нужно как можно больше выяснить про маму.

– Я пришла маму проведать, – бормочу растерянно. Снова осматриваю ее бледное лицо, пытаюсь определить, что с ней происходит.

Не такой я оставила ее почти год назад. Тогда в ней энергия била ключом, а харизма – водопадом! Сейчас же при виде маленькой, неподвижной фигурки сердце обливается кровью.

– Что с ней? Что говорит врач?

Вместо ответа отчим закрывает за собой дверь, повернувшись к замку всем корпусом. Что его руки вытворяют с замком мне не видно. И от этого становится по-настоящему страшно.

А что, если он комнату запер на ключ? Вдруг решил меня унизить по полной программе? Как тогда я выйду, если станет невмоготу слушать его оскорбления?

Со второго этажа, как Хродгейр, я точно не спрыгну. Ведь мои кости не из оркской стали сделаны, чтобы с такой высоты бросаться вниз.

Пока я рассматриваю маму и безуспешно пытаюсь справиться с накатившей паникой, отчим подходит поближе и усаживается на край кровати в полуметре от меня. Заботливо поправляет на ногах больной шелковое одеяло и вдруг щерит зубы в понимающей улыбке:

– Вижу, ты переживаешь за Альвиру. Ей бы это польстило, будь она в сознании. Преданная дочь дороже золота. Твою преданность высоко оценил бы любой. Да, да, абсолютно любой!

Его тон необычайно спокоен, почти мягок, но от приторно сладких слов по коже словно расползаются пауки на цепких, бархатных лапках. Обманчивая мягкость пугает меня больше, чем дикие приступы злости.

Я киваю и осторожно отодвигаюсь подальше. С удовольствием, отбежала бы от него на другой конец комнаты, – да что там, на другой конец замка! Едва держусь, чтобы не дать панике связать себя в тугой, отупевший от ужаса узел.

Цепляюсь за мысль: никто не посмеет обидеть дочь в присутствии ее матери. Даже если та без сознания.

Наконец, он все-таки начинает говорить о главном:

– Я приглашал самых дорогих докторов. Спустил на них огромную сумму. Просто огромнейшую… За такие деньги я бы легко купил чистокровного рысака! И каков результат? Никакого! Никто не смог объяснить, что с ней случилось. Никто!

– Если дело в деньгах… Это не проблема. Отец оставил мне наследство, у меня есть деньги. Правда, еще несколько месяцев я не смогу ими воспользоваться, пока мне двадцать один год не стукнет – так сказал мамин юрист, сир Даммен. Но мама – мой опекун, а ты, будучи маминым законным представителем, можешь оттуда взять деньги на ее лечение. Бери, сколько нужно! Прошу, не стесняйся! Я готова подписать что угодно в присутствии юриста.

Когда я заканчиваю свою речь, нас разделяет гораздо меньше полуметра… Мне кажется или он сантиметр за сантиметром приближается ко мне? Заглатывает в себя дистанцию между нами, как голодный змей курицу.

Нервы не выдерживают. Я вскакиваю и торопливо отхожу к открытому окну.

Несмотря на хорошую циркуляцию воздуха, обдувающую щеки и шею, мне душно. Кажется, горло сдавили удавкой и мешают вдохнуть полной грудью. Медленно вдыхаю и выдыхаю.

Пытаюсь успокоиться. Нужно довести этот разговор до конца ради мамы. Мой долг ей помочь. Любой ценой.

Заставляю себя говорить ровно:

– Что именно говорят врачи? Какие методы лечения они уже опробовали?

Отчим спокойно встает и опять подходит ко мне вплотную. От него пахнет чем-то противным, сладко-кислым, напоминающим подгнившие фрукты. В его близости я начинаю дрожать, почти задыхаться. В голове не укладывается, как такое красивое лицо может вызывать столь жгучие омерзение и страх, страх, страх до тошноты.

В голубых глазах застыло странное выражение. Уверенная, наглая жадность. Они как будто утверждают: «Трепыхаться бессмысленно, пташка. Ты попалась. Ты моя.»

Жесткий рот произносит другое:

– Хочешь поговорить о матери? Поговорим. Позже. Живым нужно думать о живых.

– О живых? – взорвавшись от возмущения, перехожу на повышенный тон. – Мама жива и мы должны ей помочь! Надо найти других врачей. Вызвать из столицы самых лучших. Позови моих наставниц из школы. Думаю, тебе они не откажут, тем более во время каникул.

– Мы ей поможем, – обещает сир Фрёд. – Обязательно поможем.

Пячусь от него, наступающего, подальше и утыкаюсь поясницей в оконную раму. В спину дует теплый ветер, доносится щебет птиц с соседних деревьев – оттуда веет призрачной свободой, и я с опаской выглядываю на улицу.

До земли далеко. Если упаду, то в лучшем случае сломаю ноги или руки. В худшем – шею.

Вздрагиваю всем телом, когда его потная ладонь ложится мне на запястье. В ужасе смотрю на нее, как на ядовитую гадюку. Пытаюсь стряхнуть, но вместо того, чтобы меня отпустить, он хватает второе запястье железными пальцами. Ощупывает меня больным, похотливым взглядом и бормочет:

– Есть в тебе что-то неуловимое глазу. Вроде обычная девка. Даже не на что посмотреть, – он, чуть скривившись, опускает взгляд на мою грудь и тут же вновь буравит мне глаза. – Но стоит раз, всего лишь раз задержать взгляд на твоем лице, то все, пропал. Твой образ намертво вязнет в мыслях. Навязчиво лезет под кожу. Все мысли потом о тебе, дуре никчемной… Думал, с глаз долой – из сердца вон. Отправил в школу на год, как ты хотела. Толку ноль. Вернулась – и кровь опять кипит при виде тебя. Что ты со мной сделала? Околдовала? Мерзавка! Думаешь, я не заметил, как ты строила глазки сиру Крёзу? Разбила ему сердце новостью, что уже занята. Я хотел тебя укрыть от чужих взглядов, спрятать под дурацкими тряпками. Проку нет. Даже Гьёрн, – зараза одной ногой в могиле! – и тот на тебя заглядывается! Чаруешь мужчин, как эльфийская кокетка. У меня на нее нюх, на магию…

– О чем ты говоришь, сир! Я пришла на обед по настоянию твоей дочери! Мне не нужны мужчины и я ни с кем не кокетничала! – скулю, жалко оправдываюсь, но этот безумец меня будто не слышат, талдычит свое. Пока его пальцы больно впиваются в запястья, он наступает, вжимая все сильнее в оконную раму.

– Твоя мать больна. Очень больна. Из-за ее болезни у меня давно не было женщины. Дочь в ответе за грехи матери, ты же знаешь…

– Я не желаю об этом знать, – почти кричу. – Это твое личное дело. Оно не предназначено для ушей твоих дочерей. Отпусти меня!

– Мне ты не дочь, что бы там ни говорили… И, разумеется, я тебя отпущу, – он улыбается мечтательно и холодно одновременно. Окунает в черное безумие своих зрачков так глубоко, что начинаю задыхаться, захлебываться в его невменяемости. – После отпущу… Если, конечно, сама не попросишь меня продолжить… А ты попросишь обязательно, – отпустив одно мое запястье, хватает меня за затылок и тянется ко моим губам, несмотря на мои жалкие потуги вырваться или хотя бы треснуть ему ребром ладони по уху.

Пытаюсь коленкой вмазать ему в пах, но он слишком близко, размахнуться не получается… Предугадав мое движение, зажимает мою ногу между бедрами, наматывает разметавшиеся пряди себе на кулак и тянет к себе. Теперь от каждого рывка испытываю безумную боль. Как ни извиваюсь, как ни трепыхаюсь в его руках, вырваться не получается.

Глава 15

К счастью, коснуться моего лица он так и не успевает.

Дверь в спальню содрогается от раздирающего уши грохота! Удар. Еще удар… Фрёд замирает, в его глазах разгорается звериная ярость.

– Кто посмел… – рычит утробно, и в тот же момент дверь влетает в помещение, не выдержав очередного толчка.

Дверной проем теперь щербат, и сквозь него заходит мой спаситель.

В первую секунду не верю своим глазам.

Полукровка?!

Отчим тоже не верит увиденному. Считает, наверно, эффектное появление слуги дурным сном. Только этим можно объяснить, что даже при живом свидетеле он не собирается меня отпускать.

Продолжает натягивать до отказа мои волосы, накрученные на кулак. Будто с гордостью демонстрирует другому мужчине свою власть надо мной. Мне так больно, что с трудом удерживаюсь от стонов.

– Ты? – с ненавистью выплевывает мерзавец пришедшему слуге. – Ты живучий, как кошка, но не бессмертный! И твои жизни когда-нибудь кончатся!

Полукровка подступает все ближе. Словно тигр перед прыжком движется мягко, неторопливо, внимательно считывая движения жертвы янтарными глазами. Шаг. Второй. Третий. Кивает на меня, требует:

– Отпусти ее.

– Слабо я тебя отделал, тварь безродная. Ничему ты не научился. Я плачу тебе. Я купил тебя. Я твой хозяин. Я твой бог. Я для всех высший бог в этом замке, понятно? Любое мое желание – священная заповедь для вас, моих прислужников! – с каждым выкриком мой мучитель исступленно дергает руками.

От его резких, хаотичных движений боль становится невыносимой! Кажется, еще чуть-чуть и с головы вместе с волосами сорвется кожа. Не в силах больше сдерживаться, тихонько скулю.

– Отпусти ее, – повторяет Хродгейр, продолжая приближаться. В его голосе вибрирует, набирает силу мощь.

Откуда этот командный рык у простого слуги?

Мне странно, что отчим не понял до сих пор, кто кому должен здесь подчиниться! Похоть, должно быть, окончательно разъела его мозги!

Однако острая боль неожиданно ослабевает и я, освобожденная, без сил стекаю на пол. Отползаю подальше от зверя, забиваюсь в угол комнаты и обхватываю пострадавшую кожу головы. Изверг бессердечный! Тролль отмороженный! Так издеваться над людьми…

Фрёд, весь дрожа то ли от злости, то ли от страха выхватывает невесть откуда кинжал и наставляет его на слугу трясущимися пальцами. Цедит сквозь зубы:

– Так и знал, что не забудешь ту порку. Придешь за расплатой. Ну так я подготовился. Я с тебя живого теперь шкуру сдеру. Скормлю псам твою печень и заставлю на это смотреть. Никакой пощады. Никакого милосердия. Разрежу по кускам.

С боевым кинжалом на безоружного? Даже от отчима я не ожидала такой подлости! Среди слуг ходили сплетни, что Фрёд хорош, нереально хорош в ножевых схватках. "Быстрый и коварный", – так говорила Ингвер. Поэтому сейчас он не теряет уверенность с полукровкой. Продолжает вести себя вызывающе, хотя в честном бою проиграл бы такому исполину в два счета.

Зажмурившись от ужаса, упускаю момент, когда кинжал Фрёда со звоном врезается в каменный пол и отлетает на другой конец комнаты. Когда открываю глаза, его запястье уже крепко зажато в широком кулаке полукровки, а ноги беспомощно дрыгают над полом, не доставая до опоры. Слуга с легкостью удерживает хозяина на весу, как сучок невесомый и рычит:

– У нас. Был. Уговор. Он в силе?

Тело отчима извивается в конвульсивных попытках вырываться из захвата или хотя бы огреть противника по лицу. Ничего не получается. Снова и снова он дергается, как беспомощная марионетка, подвешенная на крючке, но запястье крепко зафиксировано Хродгейром, что лишает всякой возможности освободиться. Наконец до Фрёда доходит тщетность своих попыток и он шипит:

– Договор в силе. Отпусти!

– Поклянись здоровьем дочери.

– Наш договор в силе. Клянусь здоровьем… Ханны.

– Она не дочь тебе. К счастью. Клянись здоровьем Гретты.

– Тварь! Как смеешь ты своими грязными губами произносить ее светлое имя… А-а-а! Отпусти!

– Клянись.

– Просто возьми половину денег и исчезни! Ты сделал половину. Я тебе заплачу ровно половину… Нет, даже больше половины заплачу! Все отдам! Ты станешь богат! Сможешь купить самых искусных шлюх в столице! А хочешь… Хочешь попасть в элитный бордель города, куда доступ открыт лишь аристократам? Говорят, туда захаживал сам принц, когда был помоложе! Я тебя проведу! Отымеешь всех грудастых красоток! Будешь жрать первостатейные отбивные в их трактире! Клянусь, тебе понравится! Испытаешь удовольствие, которое ни один полукровка до тебя…

– Я жду.

– Тва-а-арь! – рычит и ругается, как последний тролль. Изо рта по снежной, гладко выбритой коже стекают вязкие слюни. Из покрасневших глаз так и рвутся обжигающие эмоции: злость, ненависть, отчаяние. – Клянусь! Клянусь здоровьем Гретты. Наш договор в силе.

– Дальше.

– Если я нарушу свое слово, пусть моя дочь умрет! Мерзавец! Ненавижу!

Вслед за последними выкриками, относящимися уже к Хродгейру, тело Фрёда шумно падает на пол. Он не в себе. Уткнувшись лбом в каменный пол, со злостью лупит серые плиты, быстро краснеющие от разбитых в кровь костяшек пальцев.

Полукровка с брезгливостью вытирает освободившиеся пальцы об штаны и обещает:

– И еще одно. Если обидишь Ханну… – мое имя он произносит с бережной осторожностью, точно смакуя на вкус, – ты пожалеешь. Обещаю.

В этих словах звучит угроза. Что-то подсказывает мне, что его обещаниям можно верить и без цветастых клятв. На выходе мужчина подходит к небольшой картине в изящной серебряной рамке, стоящей на секретере. Словно невзначай берет ее в руки и задумчиво рассматривает, сощурившись.

Лицо Хродгейра невозмутимо, как будто из мрамора слеплено. Но даже в его неподвижности есть нечто пугающее. Человека, которого нельзя сломить, нельзя и просчитать. Когда до отчима доходит, что слуга разглядывает изображение дочери, он взвизгивает в отчаянии:

– Не трону я Ханну, не трону! Только и ты оставь мою дочь! Заклинаю тебя, слуга! Оставь мою дочь!

– Теперь все зависит от тебя, – Хродгейр многозначительно поднимает брови и язвительно добавляет уже на пороге, – Разреши откланяться, господин Фрёд. Работа не ждет.

Выбегаю из комнаты сразу за полукровкой.

Теперь ни за что не останусь с монстром отчимом наедине!

Глава 16

В тесном чулане полно всякой утвари, а вот света почти нет. Поэтому основными глазами здесь становятся руки. Ощупываю предмет за предметом – ищу корзину побольше.

В моих планах сегодня же отправиться в лес за травами, чтобы приготовить порошок и мазь, которые израсходовала на полукровку.

Ингвер уже не раз намекала на возврат долга. Но и без ее намеков мне хорошо известно: готовые снадобья она обычно продает, а вырученные деньги посылает старикам родителям. Те живут на бесплодных, пустынных землях, как и большинство троллей.

Дичи там почти не осталось, даже неприхотливые козы выживают с трудом. Большинство перебивается подножным кормом, не брезгают не червями, ни крысами.

К сожалению, денег для оплаты потраченных лекарств у меня нет. Так что свой долг предстоит возвращать натурой.

Вновь зарываюсь в горшки и плетенки под басовитое ворчание Ксимены. Она стоит за спиной и комментирует все, что я делаю. Ее поторапливания слушать порядком надоело, но в сложившейся ситуации присутствие поблизости служанки – это какая-никакая защита.

Прошлым летом мама устроила ее сына в деревенскую школу, и теперь женщина не против присмотреть за мной из чувства благодарности.

Из-за отчима мне страшно оставаться одной. Особенно, здесь в чулане, где темно и безлюдно… Останься я одна, превратилась бы в идеальную мишень для нападения.

Фрёд, конечно, пообещал меня не трогать, но у меня нет иллюзий на его счет. Я ведь невольно стала свидетелем его унижения. Такое он не забудет и не простит. Его месть мне – лишь вопрос времени. Он, как змей терпелив. Способен долго высиживать в засаде, поджидать свою жертву.

Наконец, извлекаю из кучи плетенок нормальную корзину, сделанную из прочных ивовых веток. Осмотрев, не нахожу в ней ни единого изъяна. Как раз то, что надо!

– Я уже употелась тебя ждать, госпожа Ханна… – Ксимена вытирает рукавом лоб. Бедняжка и правда вспотела. – Ингвер так тебя и описывала: упорная и дотошная. Прямо как Нойме. Та тоже, пока котел не отскребала от всех пятнышек, ни за что не успокаивалась! Пусть судьба ее цветет и благоухает во всех последующих жизнях!

Ксимена шумно вздыхает и быстро машет широкой ладонью перед своим лицом. Так по традиции поступает простой люд при упоминании покойника.

Этот жест меня удивляет. Нойме – последняя из пропавших девяти девушек. Я в числе многих надеюсь, что девушки живы. Всего лишь сбежали в город за лучшей жизнью. Но не успеваю поправить собеседницу, как женщина уже перескакивает на другую тему:

– Не знаешь ли, госпожа, с чего это вдруг хозяин приказал себе выковать железную дверь в спальной? Чем старая дубовая не угодила?

На ее вопросы уклончиво пожимаю плечами. Поверь, Ксимена! Ты вряд ли захочешь это узнать!

Запасшись подходящей емкостью, мы выходим из замка, минуем ворота, днем не запираемые на ключ, и бредем по хорошо утоптанной тропинке, все больше углубляясь в лес.

Когда мы проходим мимо Дерева Желаний, поневоле ускоряем шаг. Мне мерещится на секунду, что его раскидистые, длинные ветви пытаются дотянуться до очередной жертвы.

В старину друиды совершали здесь приношения, чтобы Дерево, напитавшись кровью, обрело силу выполнять их желания. Сколько людей здесь погибло никто не знает, но, каждый раз приближаясь к дереву, чувствую, как с ног до головы покрываюсь мурашками.

Оставив позади жуткое место, мы облегченно вздыхаем и, совершенно не сговариваясь, замедляем шаг.

Осматриваюсь по сторонам, вспоминаю, в каких местах любит селиться лангурник болотистый. Поддавшись чутью, сворачиваю направо в лесную чащу и тут же упираюсь в заросли лангурника на махровой поверхности мха. Пока аккуратно срезаю темно-красную траву, Ксимена тараторит о своем, не умолкая. Ее монотонный голос успокаивает и обволакивает уютом. Чувствую, как рядом с ней расслабляются мои окаменевшие от напряжения мышцы.

Голос служанки звучит по-мужскому низко, что вдвойне ценно в глухом лесу. Два тонких девичьих голоса звучали бы более уязвимо.

Краем уха слушаю, что Ксимена перестирала с утра все хозяйское белье и развесила его сушиться на длинных веревках. Но одно пятно с простыни сира Альмиры никак не отстирывалось:

– Желто-зеленое такое… Светлое, но подлючее! Так вцепилось в ткань зубами, что насилу грёнской жижей оттудова вывела! У нас в деревне говорят: коли эльф к к человеку пожалует – быть беде. Вот, так и случилось. К хозяину пожаловал высокочтимый Фугдис погостить, сразу опосля госпожа Альвира слегла с болезнью, а у меня начались невыводимые пятна!

– Это все суеверия, Ксимена… Я почти целый год жила в одной комнате с эльфийкой. И ничего. До сих пор жива и рога на голове не выросли. Лучше скажи, кто о маме заботится? Как зовут ее нынешнюю служанку? – рассеянно спрашиваю, и озираюсь в поисках следующего растения. – Попроси ее поить маму аккуратнее, чтобы тебе приходилось меньше стирать.

– Да что ты, госпожа Ханна! Никто твою мать не кормит из служанок! Хозяин-то наш, уж на что злючий, а на жену свою не надышится! Сам ее поит, сам переодевает. Только Марика иногда ему пособляла. Но уже с месяц, как Марика укатила домой к родителям, с посевом помогать.

– Сира Фрёда не попросишь быть поаккуратнее… Если, конечно, жить не надоело.

– Не надоело мне жить нисколечки… Жизнь какая-никакая, а моя. Каждый прожитый день – что пирожок с разной начинкой. Иногда горчит немножечко, иногда пересолен – ну так что? Все слопаем, не подавимся, – Ксимена заразительно смеется, и я поневоле ей вторю.

У нее открытая, приятная улыбка. Все зубы ровные и целые, в отличие от большинства деревенских женщин ее возраста. Отсмеявшись, она продолжает рассуждать:

– Да мне-то что… Пусть пачкает – я отстираю. Пока силенки есть, я не жалуюсь. Просто любопытство кусает… Почему пятна всегда одинаковые?

– Какие пятна?

Аккуратно под корень срезаю стебли. Синельник колючий оправдывает свое название. Синий стебель утыкан шипами. Второе его название – сон-трава. Стоит разок уколоться об короткую колючку, – и тебе обеспечен спокойный, беспробудный сон на ближайшие сутки.

Может, отчиму подложить шип на обеденный стул? Его долгий сон благотворно отразился бы на всеобщих нервах… Каждое свое движение приходится тщательно рассчитывать, поэтому болтовню Ксимены слушаю вполуха.

– Так все пятна на кровати матушки твоей! Я же об чем и говорю! Они всегда одного цвета.

– Ну… Наверно, маме часто дают одни и те же напитки. Вот и пятна повторяются.

– Ай, нетушки! Я тоже так думала… Ради интереса однажды полюбопытствовала у Ингвер, чем она госпожу поила. Ни одногошеньки зеленого, ни одногошеньки желтого блюда не было.

– Наверно, лекарства проливаются?

– И здесь ты не отгадала! – торжествует женщина. – Лекарство Ингвер делает по рецепту врача. Оно темно-красное. Цвета подсохшей кровушки.

– Странно, – удивляюсь.

Синельник собран, лежит в корзине. Теперь я поднимаюсь с колен, отряхиваю с подола налипшую землю и пытаюсь осмыслить тему подозрительных пятен. Пятна не от еды и лекарств. Тогда от чего?

Хватаю корзину с травами и направляюсь к тропинке. Женщина молча следует за мной. Ждет ответ. Или просто радуется, что над задачкой бьются уже две головы.

Пятна – загадка номер один.

Загадка вторая, но не менее интересная, – почему Ксимена считает Нойме погибшей? И если первую решить я пока не в состоянии с такими исходными данными, то ответ на вторую я могу получить уже сейчас.

– Ты упомянула, что Нойме погибла. Разве не могла она уехать в город? Так поступают многие девушки деревенские. Тайком, без спроса от родителей садятся на телегу, везущую фермерский товар на рынок. На рынке находят себе работу с проживанием и оплатой. В городе всегда нужны трудолюбивые, здоровые служанки.

– Это все слухи, – женщина качает головой так активно, что из чепчика выбивается несколько светлых прядей. Померла она. И другие восемь тоже померли. Как пить дать, на другом свете они!

– Откуда ты знаешь?

– Зрячая я, – выпаливает она смущенно. – Повидала всех девятерых уже после пропажи. Они ко мне ночью пожаловали. Каждая просила сплести белый венок в свою честь и сжечь на жертвенном костре.

– Ты видишь мертвых?

Я поражена до глубины души. Белые венки в народе плели девушкам, кто покинул наш мир девственно чистыми. У меня не укладывается в голове: как могли эти девять девушек погибнуть за такой короткий промежуток времени?

Как будто эпидемия черного мора принялась уничтожать местных девственниц! Абсурд какой-то…

Но если Ксимена говорит правду, то я должна быть удивлена вдвойне. Ведь зрячими называют тех, кто способен общаться с ушедшими.

Говорят, до великой межрасовой битвы зрячих было бесчисленное множество. По иронии судьбы после войны все поменялось: чем больше просыпалась эльфийская магия, тем сильнее угасала человеческая. Зрячих стало рождаться все меньше и меньше с каждым поколением, и теперь они ценились на вес золота.

Богатейшие особы королевства сдувают с них пылинки и с трепетом впитывают в себя послания с того света. Сам король Ойгланд почтительно прислушивался к зрячим. Если бы Ксимена не прятала своего дара, она могла бы прямо сейчас консультировать королевскую семью.

Ее скрытность удивляет, как ее смущенный вид и странные заявления. Стараясь не выдавать свои сомнения, предлагаю:

– Когда увидишь их в следующий раз, спроси, кто их убил.

– Не буду. Страшно это.

– Чего ты боишься?

– Страшно знать, кто убийца. Вдруг он прознает обо мне и укокошит, чтобы молчала… Я бы и тебе не говорила о своем даре, если бы Нойме тебя не упоминула… Ты уж не серчай, юная госпожа… Нойме сказала, что следующей пропавшей девушкой станешь ты. Так и сказала: «Если хозяйская дочка не поостережется, то станет следующей. Десятая девушка окончательно закупорит круг, и тогда быть войне.»

– Закупорит? Двадцать лет живу, но впервые меня назвали пробкой для удержания мира! Она именно так выразилась?

– Не цепляйся к словам, госпожа! Хоть подробностей мне всех не упомнить, но главное я в башке удержала. Если не поостережешься, станешь следующей пропавшей без вести.

– Нойме назвала моя имя? – с подозрением расспрашиваю служанку. – Ты уверена, что она не Гретту имела в виду? Она не меньше меня подходит под определение хозяйской дочки.

– Ох, госпожа… – моя собеседница краснеет и опускает глаза. – Вот еще одна причина, по которой я не выпячиваю свой дар… Он бесполезный! Как с мертвяками поболтать – всегда пожалуйста! А запомнить все от и до и людям живым выложить не могу. Ух, память моя никакующая! – белой полной ручкой Ксимена сердито молотит себя по чепчику и, чуть успокоившись, продолжает, – В общем так… Одна из вас в опасности. А которая – разбирайтесь сами!