Текст книги "Все пути мира (СИ)"
Автор книги: Икан Гультрэ
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
– Ты уверен?
На 'ничего' это не было похоже, и Тин, видно, понял, что отмалчиваться бессмысленно, а потому признался:
– Лес… морочит.
Но понятнее не стало.
– Как?
– Нашептывает всякое, – выдавил из себя парень.
Дин ничего не слышала. Совсем. Обычный лес, ничего странного или таинственного. И уж точно он не пытался с ней разговаривать. Или сбивать с пути. И не должен был, по мнению Тина, потому что – древняя кровь. Все дело, видимо, в ней.
– Все равно странно, – пробормотала Дин.
Ей казалось, что, раз уж это странное место создано ее далекими предками, то она должна была воспринимать его как-то особенно, чувствовать его волшебство, иметь возможность защитить того, кто рядом с ней. Вот только с Тином поделиться этими мыслями она не успела – его уже не было рядом. То есть он был, конечно, шагал, запинаясь, по самому краешку тропы, но вид снова принял отсутствующий, так что Дин едва не заплакала от бессилия, не представляя, как его вернуть.
А Тин вдруг бросил на нее взгляд, застыл, лицо его словно озарилось светом, и он срывающимся, полным восторга и недоверия голосом воскликнул:
– Ты вернулась!
И Дин замерла – настолько неожиданным было это обращение в женском роде. И это сияние, и нежность, и… робость? Словно не уверенный в себе Тин перед ней, а юноша, узревший свою первую любовь. Кого он видит на месте мальчика Дина? Ту самую девушку? Во всяком случае ее, Дин, настоящую он видеть никак не мог – ведь не было между ними зеркальной преграды. Единственным зеркалом были глаза Тина, в которых отражался всего лишь взлохмаченный мальчишка.
Но разве мог Тин смотреть так на своего младшего товарища? Разве мог коснуться его волос так ласково и так… неуверенно? Разве мог спросить прерывающимся голосом:
– Ты вернулась. И… не держишь на меня зла?
И как ужасно хотелось ответить ему, что нет, не держит, кому бы он ни задавал этот вопрос. Она растерялась – потому что это прикосновение напомнило ей о другом, о той давней ночи, которую она старалась забыть и все равно то и дело вспоминала. И вспоминала с горечью потери, а не обиды.
Она растерялась, а потому промолчала. И не отпрянула, когда он притянул ее к себе и поцеловал. В какой-то миг очнулась, дернулась, но поцелуй был таким – нежным, яростным, полным необъяснимой жажды и тоски, – что Дин утратила волю к сопротивлению, а мир вокруг утратил свою значимость.
Капелька крови из раскрывшейся ранки на губе разделилась на двоих. Для Дин поцелуй обрел вкус горечи, боли и стыда. Она не знала, что почувствовал Тин, но он отстранился, руки его обвисли вдоль тела, а взгляд был вновь устремлен в никуда.
Дин догадалась, что он сейчас придет в себя, и шагнула в сторону и чуть-чуть назад, чтобы очутиться у него за спиной. Ей не хотелось, чтобы Тин догадался, что поцелуй был настоящий. И чтобы понял, кого он сейчас целовал. Между ними и без того было достаточно неловких моментов, чтобы добавлять еще и этот. И хотя Дин знала, что уже совсем скоро парень узнает, кто она такая – или, по крайней мере, что она девушка, а не парень, – все равно ей не хотелось его смущать.
Тин и правда пришел всебя почти сразу, стоило Дин исчезнуть из поля его зрения. Он оглянулся тревожно, а она склонила голову, чтобы парень не разглядел ее припухшие после поцелуя губы.
– Что? – хрипло спросил он. – Что сейчас было?
– А что было? – уточнила Дин.
– Кажется, видение, – вздохнул Тин. – Какой кошмарный, чудовищный лес. Он вытаскивает из моей памяти самое сокровенное, устраивает встречи с ожившим вчерашним днем, словно… у прошлого есть будущее.
– Будущее есть не у прошлого, – хмуро отозвалась Дин, – будущее есть у тебя.
– Да, – согласился Тин, – да. Но сейчас будто бы стало полегче. Даже… – Тин помолчал немного, словно прислушивался к собственным ощущениям, – совсем хорошо. Ни голосов, ни видений, и тяжесть исчезла – а то казалось, будто сверху камнем придавило.
– Тогда пойдем? – Дин решилась поднять на него взгляд, но рот при этом рефлекторно прикрыла рукой, хотя этот жест как раз мог бы выдать ее куда вернее, чем припухшие губы, если бы… если бы Тин о чем-то догадывался.
Но нет, ничего подобного. Во всяком случае, Дин так казалось.
Идти действительно стало легче. Ему. Дин-то и раньше не жаловалась. Но обрадовалась, что вернулся прежний Тин, не то чтобы абсолютно спокойный и уверенный, но в здравом уме и явно неплохом самочувствии: дышал легко, шагал размеренно и даже время от времени говорил что-то – не слишком важное, но зато напоминал этим о своем присутствии – не только телесном.
И все же за один день им не удалось дойти до озера, пришлось заночевать в лесу. Жечь костер было негде, и они перекусили всухомятку, запив водой из фляги.
Тин спал беспокойно, но в этом как раз ничего необычного не было: в последнее время, Дин заметила, ему часто снились тревожные сны. Не раз она наблюдала, сама мучаясь бессонницей, как он вскакивает, вырываясь из цепких объятий кошмарного сновидения, садится на своем походном ложе и переводит дух. Нет, нынешние сны вряд ли были навеяны лесом, во всяком случае, Тин оставался на месте, ни с кем во сне не разговаривал и никуда идти не порывался, а значит, его сознанием не завладели те силы, которые призваны не пускать чужака к озеру. Именно их вмешательством Дин объяснила себе странное состояние Тина в лесу. Подробностей она знать не хотела: подобное вмешательство в сознание было выше ее понимания и пугало до дрожи.
Дождавшись, пока парень заснет совсем крепко, Дин придвинулась к нему вплотную, чтобы даже во сне чувствовать, если его состояние снова изменится в худшую сторону. Но ночь прошла спокойно, они даже выспаться смогли, и оба чувствовали себя бодрыми и полными сил.
Дальнейший путь получился каким-то до изумления легким. Больше никаких препятствий, голосов, видений, хищных травяных ловушек, о которых говорил Тин. Тропки стелились теперь для двоих. Узенькие, конечно, плечом к плечу не пройти, но зато видели их теперь оба.
– Надо же, как легко теперь стало, – едва слышно пробормотал Тин.
Дин не ответила. Она уже начинала догадываться о том, почему стало легко, но этой догадкой делиться не спешила. Просто взяла на заметку: пригодится на обратный путь… для Тина.
К озеру они вышли вечером, когда небо, проглядывавшее сквозь ветви деревьев, уже начинало наливаться теплыми красками. Те же краски играли на зеркальной поверхности воды.
До равноденствия оставалось еще два дня.
Глава 10. Переход
Тин
Какие-то высшие силы смилостивились над ними и подарили им эти два дня на отдых. Настоящий такой отдых, когда можно ни о чем не думать, даже о самом ближайшем будущем. Вот оно, это будущее, там, в завтрашнем вечере, а мы здесь, в сегодняшнем утре, и не имеем к нему никакого отношения.
Можно купаться, например.
На самом деле, это Дин спросил его поутру: можно ли? Но почему бы и нет? До наступления того самого часа, ради которого они здесь появились, озеро не представляло собой ничего необычного, обычный лесной водоем, даже вода не слишком холодная.
И они купались – бегали по мелководью, поднимая искристые фонтаны, плавали наперегонки. Пловцом, кстати, Дин оказался очень даже неплохим. Только раздеваться стеснялся, и Тин беззлобно подтрунивал над такой застенчивостью, но на самом деле не придавал ей большого значения – мало ли у кого какие представления о возможном и приличном. Такие вещи иной раз даже не в воспитание корнями уходят, а зарождаются в голове самопроизвольно, под влиянием самых разных событий и переживаний.
Они жарили на костре слегка подсохший хлеб, потом Дин колдовал над котелком, обещая какой-то необыкновенно вкусный суп. Таким он и получился – очень вкусным, впитавшим в себя запахи разогретой на солнце хвои, приправленный таинственными корешками и ягодами, которые мальчишка насобирал в округе. 'Не беспокойся, – приговаривал он, – все проверено. Мне их Ирда показала'.
А Тин и не беспокоился. Ему даже в голову не пришло, что Дин может ошибиться. Просто это был его… нет, их день, в который точно не могло случиться ничего плохого.
Первый тревожный сигнал настиг его уже вечером, после заката, когда они решили выпить по глотку вина. Дин, наблюдая, как друг разливает напиток, всего лишь попросил его быть поосторожнее – чтобы осталось еще 'на завтра'. Для этого сумасшедшего пойла, что он затеял варить. Для ритуала. И как-то сразу стало понятно, что это прощальная чаша. Что у них остался всего один день, да и тот большей частью пройдет в подготовке… к расставанию. И завтра в это же самое время Тин останется на берегу озера один.
Но все-таки они выпили этого вина, а потом долго смотрели на игру пламени, пока их не сморил сон. И утром резвились, как ни в чем не бывало. И даже суп, который сварил Дин, был ничуть не хуже вчерашнего.
А потом Дин помыл котелок и начал в задумчивости раскладывать на земле мешочки с травами. Он уже был там. Не по ту сторону зеркала, но на границе, которая пролегла между ними сейчас. И Тин в очередной раз поймал себя на мысли, что ужасно хочет, чтобы весь этот ритуал оказался бредом, выдумкой автора той дурацкой книжонки. И в то же время совсем не желает другу такого разочарования.
Он попытался напомнить себе, что ему все равно надо возвращаться, с другом или одному. Выполнять обещания, искать жену… И на этой мысли его словно молнией прошило. Озарение было совершенно безумным, он даже в тот момент отдавал себе в этом отчет. Но остановиться не мог.
Сначала он бросился к своему походному мешку и принялся лихорадочно перетряхивать его содержимое, пока не докопался до нужного – измятой тетради, которую он прихватил с собой в нелепой надежде, что ему удастся вести какие-то путевые заметки, и из них когда-нибудь, по возвращении, вырастет что-то интересное. Хотя уже тогда он понимал, что вряд ли у него получится делать записи в пути. Ну да ничего, теперь эта тетрадь пригодится.
Тин писал так, словно это он собирался уходить и изливал душу той, что оставалась. Честно, без оправданий, без скидок на обстоятельства, но и без покаянного пафоса. Просто писал, как думал, в надежде, что она поймет.
Дин
Время, оставшееся до равноденствия, она приняла как подарок. Дивные часы, которые не входили ни в ту жизнь, что была раньше, ни в ту, что настанет. Межвременье, которому можно было отдаться, не думая ни о чем.
Правда, ни о чем не думать получалось плоховато. Но она честно старалась, потому что видела, чувствовала, что для Тина это важно, что он хочет сполна насладиться этими подаренными часами.
И сама же все испортила, когда попросила быть осторожнее с вином. Спохватилась, но было уже поздно – словно она задела туго натянутую струну, и звук эхом разошелся по окрестностям, призывая отброшенные мысли, думать которые не хотелось никому из них.
Но все-таки им удалось вкусить радостей межвременья. Она видела это в глазах Тина и чувствовала сама. Даже несмотря на то, что от некоторых мыслей не удавалось избавиться и на мгновение.
А потом Дин занялась изготовлением своего безумного зелья. Она так и называла его про себя: 'безумное'. И все равно собиралась сварить и воспользоваться так, как описано в книжке. И слова произнести, какие надо. И замереть после этого, слушая оглушающий стук сердца, не решаясь перешагнуть порог.
А может, и не будет никакого порога. Просто выяснится, что все это полная ерунда… ну или сама Дин что-то неверно истолковала. Придется тогда поворачивать назад, искать избушку лесного хозяина и просить… Просить, чтобы он отменил свое колдовство, потому что жить в мальчишеском теле больше невозможно. Словно не от других прячешься, а сама себя пытаешься обмануть. Безуспешно.
Но в глубине души Дин была твердо уверена, что все получится. Не было уверенности в другом: что все это ей действительно нужно. И вот об этом она как раз старалась не думать. Тщательно отмеряла ингредиенты для зелья, высчитывала временные интервалы, потом остужала получившееся варево.
Тин все это время что-то сосредоточено писал в истрепанной тетрадке, и Дин со щемящей тоской в сердце вновь ощутила, что они далеко друг от друга – как тогда, когда пробирались через лес. И – вспомнила: надо защитить друга для обратного пути. Она была совершенно уверена, что знает, как это сделать: тогда, в лесу, он пришел в себя, когда вкусил ее крови во время поцелуя. И сейчас ее кровь должна его спасти. Вот только целоваться с ним она больше не станет, да и сам Тин вряд ли изъявит такое желание. Есть и другой способ, тем более, что ей все равно придется…
Слова Лесного о 'красном цветке' Дин помнила хорошо, и ей не стоило труда сложить эти слова и указание на 'красный цветок положенной жертвы'. В этом ритуале, если она все правильно поняла, жертвой должна была стать она сама. Вернее, ее кровь, без которой врата не отворятся.
Вот только… сама она себя никогда не резала и не могла на это решиться. Придется просить о помощи.
– Тин, – негромко позвала девушка.
– Да? – он поднял глаза, и она наблюдала, как парень возвращается из тех дальних далей, в которых только что пребывал.
– Тебе придется помочь мне.
– Сейчас? – видно было, что он пока не готов расстаться с тетрадкой.
– Нет. Когда зелье остынет. У тебя еще есть немного времени.
Она улеглась на траву и постаралась заставить себя расслабиться. Неизвестно, когда ей удастся передохнуть – ритуал ведь проводится на закате, а что ждет ее там, по ту сторону – неизвестно. Может быть, ей понадобятся силы.
За время пути Дин окрепла, теперь она чувствовала себя в состоянии, если понадобится, и ночь напролет идти, и за свою жизнь постоять. Но отдых ей все равно не помешает.
Она даже глаза прикрыла, но заснуть не давало возбужденное ожидание, и Дин повернулась на бок и стала смотреть на Тина: как он прикусывает губу в задумчивости, как вырывает исписанные листки из тетради и причудливо складывает их – таким забавным кармашком, потом вкладывает в него что-то маленькое – Дин не успела разглядеть, что именно, и засовывает внутрь клапан, запечатывая… письмо. Да, письмо, вот что такое творилось на ее глазах. Письмо с сюрпризом.
– Я готов, – вымученно улыбнулся Тин. – Тебе все еще нужна моя помощь?
– Как раз сейчас и нужна, – хмыкнула Дин, а потом без сомнений протянула другу руку и прокаленный на огне нож. – Мне нужна моя кровь. Но я не решаюсь резать собственную руку. Ты… можешь?
Тин отшатнулся:
– Ты что?! Мне легче свою разрезать, чем тебе боль причинить… А моя кровь не подойдет?
– Нет, – Дин смущенно пожала плечами, – нужна моя.
– Жалко, – криво ухмыльнулся Тин. – А я надеялся, что тоже на что-то сгожусь.
Дин хихикнула. Потом еще раз, тщетно пытаясь сдержаться, а потом расхохоталась в голос. И Тин фыркнул и подхватил ее хохот. Они смеялись… как смеются в последний раз. С каким-то внутренним знанием, что дальше будет уже не смешно. Они смеялись взахлеб, повалившись на траву. Сначала весело, потом истерически, не имея сил остановиться. А потом смех внезапно оборвался.
Дин поднялась с травы, снова взяла нож и на сей раз решительно полоснула себя по руке. Сама. И занесла запястье над чашкой, отмеряя нужную дозу. Крови требовалось совсем немного.
– Иди сюда, – скомандовала она Тину.
Тот и не подумал ослушаться.
Девушка поднесла окровавленное запястье к его губам:
– Глотни.
Парень отпрянул.
– Глотни, – повторила она, – или хотя бы слизни. Моя кровь поможет тебе выйти отсюда, когда ты останешься один.
Тин вздрогнул от этих слов, но, не произнеся ни слова, коснулся губами ее руки, слизывая капли крови. А после так же молча помог ей остановить кровь и перевязать руку.
– И еще, – добавила она, – когда увидишь меня… там, прошу, не обижайся за обман. Иначе было нельзя.
Он не понял. Вроде бы не понял. Просто запомнил эти слова, как ей показалось.
Дин подняла глаза на солнце, уже почти коснувшееся верхушек деревьев на западе и, внезапно охрипнув, шепнула:
– Пора…
Тин
Широко раскрыв глаза, он наблюдал, как в лучах закатного солнца поверхность озера замирает, застывает неподвижно. Блики все еще сверкали в зеркальной ряби, но больше не двигались. Потом озеро стремительно заволокло туманом, тоже окрашенным закатным светом, и уже из этих красноватых клубов поднялось зеркало. Тин бы сказал 'огромное', но не потому, что оно было действительно велико, просто не с чем было больше сравнивать – кроме зеркала не было ни-че-го. Совсем. Только они двое да догорающий костер у их ног. Даже заплечный мешок каким-то чудом уже оказался у Дина на спине, а котелок с варевом – в руках.
И руки эти поднесли котелок к губам. Тин еще успел подумать: 'Неудобно же, надо было перелить во что-нибудь'. И ужаснулся. А остановить уже не успел. Или не смог. Хотел – но не получилось.
Поэтому ему оставалось только смотреть, как медленно Дин делает положенные три глотка… Теперь он уже не сомневался, что все получится. И Дин, видно, не сомневался, смотрел какое-то завороженно на зеркальную гладь, а потом быстрым движением плеснул из котелка на собственное отражение.
Зеркало пошло рябью, потом вспучилось, заставив их обоих отшатнуться, и выпустило из себя стража – очертаниями напоминающего человека, только высотой в три человеческих роста. Под сияющей металлическим блеском кожей бугрились мышцы, с неподвижного лица взирали на крохотных человечков ничего не выражающие глаза.
Дин примерился, размахнулся и выплеснул остатки своего зелья в лицо стражу. Густая коричнево-зеленая кашица неопрятным пятном разлилась по зеркальной физиономии. Огромные губы разомкнулись, блестящий язык слизнул варево с подбородка, раздалось что-то вроде удовлетворенного причмокивания, а Дин заговорил:
– Именем Ясноликого, Создателя всех и всего, отца созданиям своим затворено, именем Ясноликого, Создателя всех и всего, отца созданиям своим отворяю!
После этоих слов страж попятился и влился обратно в зеркало.
Несколько мгновений ничего не происходило, а потом зеркальная поверхность вновь заколебалась и словно бы разошлась – как занавес, – открывая взору путешественников совсем другое место, где солнце еще только начинало клониться к западу. Широкая дорога петляла меж холмов и исчезала за горизонтом, маня за собой.
Дин оглянулся. На прощание, понял Тин. И вспомнил о том, что за прошедшие полчаса успело вылететь у него из головы.
– Вот, возьми, – Тин сунул мальчишке в руке письмо – то самое.
Спроси его кто тогда, зачем он это сделал – он не смог бы объяснить. Но был уверен, что так надо. Для того и писал. Дин, что удивительно, тоже ни о чем не спросил, принял как должное. Просто кивнул согласно и сунул конверт за пазуху. А потом шагнул в начало дороги.
Тин потянулся было за ним, но его зеркало не пропустило. Нет, он не ударился лбом о твердую поверхность, просто что-то предупреждающе обожгло вытянутую вперед руку, так что сразу стало понятно: туда ему хода нет.
А Дин снова обернулся, преображаясь на глазах. Каштановая шевелюра потемнела и упала на плече черной волной – только солнечные искры, как и прежде, сверкали в кудрях. И глаза – те самые, в которых он неоднократно тонул. Даже странно, как он мог раньше не догадаться. Дин… Динэя… А может, и догадывался, недаром же их отношения и совместное путешествие казались ему столь… уместными. Но догадка эта была столь странной и дикой, что он просто не допускал ее до сознания. Тоска сжала сердце.
– Нет, – произнес он одними губами, беззвучно, а потом еще раз, уже вслух: – Нет!
И увидел – угадал, как она говорит то же самое слово. До него дошло, что сейчас она тоже видит его настоящим, без личины – ведь они по разные стороны зеркала. А еще он понял, что она не держит на него зла. Ни как на мужа, ни как на друга, который все это время скрывал правду… как и она сама.
Дин сделала шаг назад, но, видно, и обратно было уже невозможно пройти. По щеке девушки сбежала слеза.
Тин качнулся к ней и проговорил, отчетливо артикулируя:
– Я люблю тебя, – и понял, что сам верит в эти слова.
И она ответила беззвучно:
– Я вернусь. А потом все кончилось. Только озеро в последних сполохах догорающего заката, и он сам на берегу. В одиночестве.
Тин бессильно опустился на камень и вопросил – то ли самого себя, то ли те высшие силы, которые сыграли с ним такую злую шутку:
– И… что дальше?
'А дальше – сами', – ответил голос в голове.
ЧАСТЬ III. Навстречу друг другу
Глава 1. По ту сторону зеркала
Дин
На этой стороне не было никакого озера – просто впадина между холмами, заполненная густым белым туманом, который на глазах у Дин осел и впитался в землю.
И надо было, наверно, думать, что делать дальше, но она все стояла и смотрела на то место, где больше не видела пути назад.
Потом очнулась, позвала мысленно: 'Лесной, эй, Лесной!..' – однако отклика не получила. Тишина в том месте внутри нее, где она с некоторых пор почти всегда, стоило прислушаться к себе, ощущала присутствие своего покровителя, была абсолютной. Словно его и не было никогда. Как и Тина, кем бы он ни был на самом деле. И Стекарона, и академии с библиотекой…
А была ли сама Дин? Та девочка, которая спасалась от мира среди книг? Та девочка, которая вышла в большой мир, когда пришло ее время? И вышла, и совершила многое из того, что было назначено, чтобы найти свое счастье или хотя бы понять, в чем оно заключается.
В этот самый миг Дин и осознала, в чем оно, ее счастье. Вернее, в ком. Наверно, стоило пройти такой долгий путь, чтобы понять это. Но… стоило ли это понимание утраты? Стоило ли оно тех обжигающих слез, что подступают сейчас к глазам? Вопрос без ответа. А слезы – вот они, и их уже не сдержать.
Дин не знала, сколько она просидела там, давясь слезами, но солнце еще стояло достаточно высоко, когда она, вынырнув на мгновение из своего горя, ощутила рядом чье-то присутствие. Чужое.
Вздрогнула, обернулась. За ее спиной, шагах в десяти стояла дама: небольшого росточку, едва ли выше самой Дин, в многослойном наряде, какие Дин видела разве что на картинках в старинных книгах. И не жарко ей? – подумалось.
А еще дама была некрасива. Чудовищно некрасива, на взгляд Дин. Но при этом держалась и смотрела так, словно была уверена в собственной неотразимости. Кроме того, у дамы были необычные уши – со слегка заостренными кончиками, поросшие по верхнему краю пушистой шерсткой. Очаровательные ушки. Но только сами по себе – своей хозяйке они очарования ничуть не добавляли.
Дама Дин не понравилась. Совершенно. Было в ней что-то… чуждое. Хотя – об этом Дин догадалась сразу – по крови совсем уж чужими они не были. Едва ли родня, но точно из древних.
– Наплакалась? – участливо спросила дама.
То есть, вероятно, она сама полагала, что спрашивает с участием. А получилось – снисходительно и даже с оттенком презрения. И от этого антипатия Дин к пришелице многократно возросла. Хотя, конечно, пришелицей здесь была как раз Дин, и пока она не поняла, где оказалась и с кем ей предстоит столкнуться, лучше бы держать свои чувства при себе и делать вид, будто приняла старательно выдержанные интонации дамы за чистую монету.
– Да как сказать… – неопределенно ответила Дин.
– Что ж, – проговорила дама, – как бы то ни было, а ты уже здесь. А раз ты здесь, значит, сюда и стремилась. Так что хватит лить слезы, и пойдем туда, где тебе будут рады.
– А обратно никак нельзя? – осторожно осведомилась Дин.
– Обратной дороги нет, – отрезала дама.
Она все еще ласково улыбалась, но в ее голосе приязни не осталось вовсе, словно ей уже надоело притворяться и снисходить к собеседнице.
– Значит, меня ждут? – уточнила девушка.
– Разумеется, – отозвалась дама, – и я вызвалась встретить тебя и проводить.
– А откуда?..
– Тебе все объяснят, не стоит тянуть время. Иначе нам придется возвращаться в темноте, а это не слишком приятно.
Как оказалось, за ближайшим холмом струилась, убегала за горизонт дорога. Для незваной, но, как выяснилось, не слишком неожиданной гостьи, было приготовлено и средство передвижения по этой дороге – легкая открытая коляска с запряженной в нее парой тонконогих лошадок.
Правила дама сама. Впрочем, лошадки почти и не нуждались в ее указаниях: бодро цокали копытами, не то что бы медленно, но и не слишком быстро, позволяя гостье, которая уже действительно наплакалась и теперь только хлюпала чуть слышно (по крайней мере, ей так казалось) сопливым носом, любоваться окрестностями.
Поначалу, впрочем, любоваться было особенно нечем: холмы и холмы, только неровная кромка леса у самого горизонта. Но когда они въехали в лес, стало интереснее, поскольку Дин обнаружила, что травы и деревья здесь не слишком отличаются от тех, что произрастают в ее родных краях, и ничем не напоминают растительный мир Талвоя, который Дин покинула не больше пары часов назад. Вопросы неприятной попутчице Дин задавать не стала, решив, что после во всем разберется.
А потом лес кончился, и местность по другую сторону от него разительно отличалась от той, что Дин видела прежде: вместо холмистой равнины, которая, на поверхностный взгляд, не носила следов присутствия разумных существ, этот край выглядел обжитым – распаханные поля, аккуратные домики крохотных поселений, скорее хуторов, чем деревень… А еще дальше был город. Его Дин скорее угадывала издалека, чем на самом деле видела. И по мере приближения все более недоумевала.
Город оказался не совсем городом, он походил на гигантский дворец, который в ходе истории прирастал все новыми зданиями и пристройками – разноразмерными, разностильными, каждое из которых претендовало на звание дворца во дворце, судя по тому, с как пышно были убраны фасады. Впрочем, по размеру ни одно из них не превосходило собственно дворец, к которому лошади принесли Дин с ее провожатой спустя полчаса плутания по узеньким улочкам, перекрытым арками и переходами, тесным, но безлюдным… Хотя Дин все время казалось, что за ней наблюдают – незаметно, из-за занавесок и ставней. Возможно, так оно и было – вряд ли в этом городе-дворце чужаки были привычным явлением.
– Куда теперь? – растерянно спросила Дин, когда они очутились в полумраке старинного строения.
Они вошли во дворец не через центральный вход, а объехали кругом, чтобы нырнуть в неприметную дверцу с молчаливого одобрения стража, чье лицо было прикрыто маской.
– Теперь, милочка, я вызову слуг, чтобы тебе подобрали соответствующие статусу покои…
– А какой у меня статус? – озадачилась девушка.
– Пока, – дама с нажимом произнесла первое слово, – ты гостья ее величества. А там уж все зависит от того, какое впечатление ты произведешь на королеву. Она примет тебя завтра утром.
– Понятно, – кивнула Дин.
Ни спорить, ни задавать лишние вопросы ей не хотелось. А хотелось остаться наконец в одиночестве, доплакать недоплаканное, додумать недодуманное… Или все-таки лучше не пытаться додумывать, пока она не разживется свежей информацией? А то неизвестно, куда могут завести мысли и как потом оттуда выбираться, если окажется, что все совсем не так, как она себе нафантазирует.
Дама меж тем окинула Дин внимательным взглядом, наморщилась, словно только теперь ее разглядела и нашла увиденное неудовлетворительным, и разродилась вопросом-утверждением:
– Надо полагать, подходящего для аудиенции у королевы наряда у тебя не найдется?
– Полагаю, нет, – согласилась Дин. – Прежде чем попасть сюда, я долгое время провела в пути, и одежда у меня соответствующая – мужская. Да и та уже не в лучшем состоянии.
О том, что все последние месяцы у нее не только одежда была мужской, но и сама она пребывала в образе мальчика, Дин благоразумно решила не упоминать. Мало ли что…
– Я распоряжусь, чтобы тебе подобрали что-нибудь, – резюмировала дама, развернулась и… ушла, оставив Дин в полнейшем одиночестве в полумраке пустого помещения.
Дин постояла немного в растерянности и обиде, потом чувства отступили, а вместо них навалилась чудовищная усталость. Тело вдруг вспомнило, что там, откуда Дин ушла, давно глубокая ночь, если уже не утро подступает, а она до сих пор не ложилась. Ноги налились тяжестью, значительно полегчавшая после ритуала на озере поклажа начала вдруг давить на плечи…
Дин помялась немного, постояла, переступая с ноги на ногу, но никто не шел ее спасать, никакие слуги не появились, и она сначала присела на корточки возле стены, а потом и вовсе сползла на пол. И задремала.
Разбудили ее голоса.
– И откуда она взялась, интересно? – девичий голосок, исполненный любопытства.
– Наверно, извне пришла, – отозвалась вторая девица.
– Ты что?! Разве оттуда можно сюда попасть?
Дин стало интересно, и она не спешила давать понять, что уже проснулась. Лучше послушать – может, она узнает что-нибудь полезное.
– Говорят, прежде случалось. Но в последний раз еще при бабке моей – она и рассказывала. И с чего бы еще этой пигалице выделили покои в западном крыле, в котором с тех самых пор никого и не селили?
– Да уж, – буркнула первая, – уж мы сегодня наломались, покуда эти комнаты в порядок привели. Вроде бы с виду все чистенько-аккуратненько, а коснись чего – пыль столбом встает, а уж запахи… словно затхлость всего Предела в одном месте собралась.
'Горничные', – решила про себя Дин. И не ошиблась, разумеется.
– Ну так что, будить-то ее станем? – поинтересовалась вторая. – Или оставим как есть?
– Ты что?! – возмутилась первая. – Разве можно? Узнает кто – попадет. Велено же было: гостью в покои провести и помочь устроиться.
– Ох, кто б мне помог устроиться на ночь! Да я бы и сама справилась, только позвольте, – проворчала вторая горничная и с этими словами легонько тронула Дин за плечо.
Дин вздрогнула – не намеренно, просто не ожидала прикосновения – и открыла глаза. Над ней склонились два женских силуэта, но больше она ничего разглядеть в полумраке не смогла.
– Госпожа, – заговорил правый силуэт, и Дин определила по голосу горничную, которая настаивала на ее пробуждении, – мы пришли, чтобы отвести вас в ваши покои.
– Если вы, конечно, не намерены остаться здесь, – с изрядной долей ехидства пропел силуэт левый.
Правый силуэт дернулся и, кажется, заехал левому локтем в бок, раздалось сердитое шипение, после чего воцарилась выжидающая тишина.
Дин вздохнула, поднялась с пола и спросила сухо:
– Куда идти? – и подумала, что вряд ли ей стоит рассчитывать на дружелюбие горничных, даже той, первой, что вроде бы поначалу была настроена на доброжелательное любопытство.
Вот и Дин было любопытно: что за слова прозвучали, что за мысли они вызвали в головках девушек, что отношение их к гостье превратилось из заинтересованного в прохладное. Ведь не сам же факт хлопотной уборки в заброшенном крыле так на них подействовал? Вроде бы горничным не привыкать к подобной работе… Да и настроение их поменялось позже, уже во время разговора над 'спящей' Дин.
